Глава 16-Храм Ветра
Дорога к храму была не отмечена ни на одной карте.
Говорили, он стоит там с тех пор, как Цусима только появилась из морской пены, и путь к нему открывается лишь тем, кого сам остров признал. Ая шла туда, ведомая не логикой — интуицией, шёпотом трав, поворотом ветра, мельканием лисиц на тропе. Ни один человек не мог бы точно сказать, куда она идёт. Даже она.
С каждым шагом становилось всё тише. Мир утихал.
Она заметила это не сразу — вначале просто перестал звенеть ветер в листьях, затем затихли птицы, потом исчезли даже звуки шагов. Осталась только она и дыхание.
Пространство будто перестало быть обычным. Склон холма, по которому она поднималась, казался бесконечным, и небо — ближе, чем должно быть. Тени деревьев двигались сами по себе, но не зловеще — наоборот, как будто в приветствии. Что-то в воздухе изменилось. И Ая ощутила это — с каждым вдохом она теряла себя. Не в плохом смысле. Просто — та, кем она была, осталась позади. В долинах, в крови, в боли.
На вершине холма стояло нечто.
Это даже не был храм в привычном смысле. Скорее, — фрагмент пространства. Арка из корней и трав, в которую врастали кости птиц, лепестки сакуры и каменные письмена. С одной стороны — обломки флагов, чьи цвета давно стёрлись. С другой — гладкий, как зеркало, камень. На нём — иероглиф, пульсирующий светом.
風.
Ветер.
Она прикоснулась к камню. Сначала — ничего. Затем — вспышка.
Мир рухнул.
Ая оказалась в воздухе. Или... в памяти острова?
Вокруг — вихри. Образы. Люди. Боги. Животные. Войны. Древние самураи, молящиеся на вершинах, женщины, исчезающие в пламени, дети, поющие под дождём. Всё слилось в единое. И в центре — она. Но не в теле. В ощущении. Ая — как поток. Как шёпот в листе. Как острый порыв у скалы.
Остров говорил с ней. Не словами. Историями. Обещаниями.
«Ты приняла боль. Приняла силу. Теперь прими цену».
И тогда — голос. Один-единственный. Не ветра. Матери.
— Ая... ты не одна.
Она увидела её. Не как раньше — в снах. А рядом. Мать стояла у края облаков, в том же кимоно, в котором она ушла в день исчезновения. Лицо спокойное. Но глаза... — в них была боль тысяч духов. И всё же — нежность.
— Почему? — прошептала Ая.
— Потому что ты — мост. Между тем, что было, и тем, что будет. Между людьми и ками. Между светом и тенью.
— Я не хочу быть мостом. Я хотела быть просто дочерью.
— И ты ею была. И остаёшься. Но теперь — ты больше. Потому что выбрала путь, где даже боги дрогнули бы.
Ая чувствовала: что-то происходит. Внутри неё. Меняется. Вращается.
— Если я приму это... что со мной станет?
Мать улыбнулась, печально:
— Ты станешь Шёпотом Ветра. Ты будешь слышать всё. Но мало кто услышит тебя.
Она закрыла глаза. И в тот момент — камень у ног вспыхнул. Под её кожей — символы. Лёгкие, как дыхание, острые, как лезвие. Она больше не нуждалась в голосе, чтобы говорить.
Ветер стал её голосом.
И он сразу же закричал.
В деревне у подножия холма — вспышка. Вихрь. Крик. Что-то вырвалось из тени. Оно не было из этого мира. Оно не просто убивало — оно жрало души. Не оставляя ни тела, ни воспоминаний. Оно пришло за теми, кого Ая защищала.
Она почувствовала это.
Остров звал её вниз.
Но уже не как воительницу.
Как Шёпот Возмездия.
И она пошла. ...Дорога с горы — резкий каменный серп, нависающий над рисовыми террасами. За просторными полянами начиналось селение Хатаке: десяток глиняных домов, кривой мостик через ручей, скромный храм лисиц. Утро здесь всегда пахло парным рисом и мокрой землёй.
Сейчас запаха риса не было. Лишь влажная гарь и горькая пыль, будто кто-то растёр сухие пепельные цветы и развеял их по воздуху. Птицы висели на ветках безжизненными тряпочными куклами — не убитые, а выжатые, будто из них высосали звук.
Ая ступила на край мостка. Доски под ногами вздрогнули, и сразу же из воды поднялся холодный туман, затягивая русло, как седой саван. На том берегу, в просветах, мелькали огонёчки — не светильники, а тусклые души, срывающиеся с тел и тянущиеся в небо, словно их поднимала невидимая сеть.
У берёзы стояла девочка лет восьми. Глаза у неё были пустые, как обожжённая керамика, а во рту не хватало ни одного звука. Из-под её пяток выбивался тёмный пар, похожий на вьющееся масло. Стоило Ае сделать шаг, как тело девочки содрогнулось, и из груди вырвалась струя багрового дыма — крик без крика. Душа покидала её.
Туман на мгновение сложился в фигуру. Чёрный зверь, похожий на совокупность крыльев, клювов и человеческих лиц, древних и молодых. Его края мерцали, как раскалённая сталь. Существо вдохнуло струю — девочка осела, будто её вынули из кожи.
Ая бросилась вперёд. Но дорогу перерезал порыв ветра — не её, чужой, тяжёлый, с запахом соли и гниющих водорослей. Лезвие катаны дернулось в ножнах: остров предупреждал — чудовище питается страхом, прикосновение стали его не ранит.
Она вспомнила слова матери: «Ты мост. Слушай, прежде чем бить». Так и сделала: присела, положила ладонь на потрескавшуюся землю. Почва дрожала, как хор больных сердцем. Под ней — скорби, слёзы, письма, что никогда не дошли. Всё это существо пило, чтобы вкусить отчаянье людей.
— Я знаю твоё имя, — шепнула Ая, глядя монстру прямо в пустую пасть. Ветер передал ей его так, словно старое проклятие: Тамаоку — «Дно душ». — И знаю цену.
Тварь рванулась. Ая подняла руки ладонями вперёд. Ветер — теперь её кровь — вырвался наружу голубоватой спиралью. Но это был не буйный шквал: тихий, как выдох умирающего. Поток не рушил строений, он заходил в щели, под пол, в трещины стен, собирая запахи рик побитого риса, детские смехи, которые здесь когда-то звучали. Все тёплые кусочки памяти он вплёл в одну длинную нить и запел простую колыбельную — ту, что пела Ае мать в детстве.
Колыбельная легла на уши демону, как холодная вода на раскалённый металл. В дрожащей туше Тамаоку замерли рваные края. Маски лиц внутри колыхнулись, и одна — маленькая, детская — рванулась наружу, будто хотела вернуться домой. Монстр завыл — звук ломал кости, сдвигал скалы, заставлял кровь вспениваться.
Ая шагнула навстречу этому рёву. Катану она даже не обнажала. Только сомкнула пальцы — и пустила второй, сильный вздох ветра, но уже со свистом ханё (флейты, что играют на похоронах). В шуме флейты демону отвечали ками леса: вспыхнули светляки-огни, затрепетали бледно-синие огоньки над рисовыми террасами — души павших воинов.
Существо попыталось вырваться в небо — но небо закрыло крыльями Ветра-ками. Оно дрогнуло над деревней, завращалось, теряя очертания. Ая услышала — да, ушами, впервые за месяцы: тихий плач. Не крик монстра, а плач внутри него. Плач детей, женщин и мужчин, чьи жизни он пожрал с момента пробуждения.
— Уйди в безветрие, — сказала она. — Верни то, что украл.
И тогда слёзы — наконец слёзы — сорвались с небес. Цусима заплакал мелким тёплым дождём, как весной. С каждой каплей из тела Тамаоку выпадали души-искорки. Девочка у берёзы вздохнула — и закрыла глаза не в смерти, а во сне. Монстр редел, растворялся в воздушной пыли, пока не осталась тонкая трещина в воздухе... и пустота.
Деревня ожила не сразу. Сначала — вздохи. Потом — дикий, глухой плач выживших. Ая опустилась на колени посреди площади и приложила ладони к земле. Стала слушать, как из глубины поднимается новый шум: не мольба, но и не радость. Благодарение. Шёпот — «она». Шёпот — «буря».
И тут же почувствовала: далеко на севере, ближе к утёсам, где стоят руины крепости Камэса, чьё-то другое проклятие шевельнулось. Будто проснувшийся зверь вдохнул запах изгнанного демона и понял: пора. Финал близко.
Ая поднялась. Катана — тяжёлая, мокрая — легла в ножны с глухим стуком. Работы оставалось много:
Утёсы Камэса. Последний храм. Свиток. И ответ, что скрывается за фамильным символом её семьи.
Дождь опять усилился. Листья на склонах шуршали, словно гигантские страницы. Остров переворачивал новую главу в собственной книге.
Ая сделала первый шаг на север.