Глава 11
В которой Эля читает страшные сказки
Палим искушением, не пей вина и мёда, ибо не утоляют сладость и горечь веления чрева нашего. Всегда же пребыти тебе во светлом уме и чистом смыслении. Бе в себе, теряет и простой человек, что малое имеет, а нам и подавно есть какую грозу великою теряти. Радуйся, егда дыхание твоё чистое и крепкое, яко наш северный воздух в самую дивью стужу.
"Теория колдовского мастерства Божидара Северцова"
Возможно, она не знала, что может так обижаться, пока не поняла, что всё это время ей наказывали убираться в доме, мыть посуду, гладить бельё, перебирать гречку и черт знает ещё что – само собой, вручную, в то время, когда все остальные, и мама, и отец, и бабушка могли делать это с помощью магии. А делается это не в пример легко: заговори веник подмести от стола до дивана, и он будет мести там, сколько тебе нужно, пока ты не вспомнишь про него и не остановишь.
- Хорошее было бы воспитание, если бы мы до семнадцати лет не допускали тебя до раковины, только потому что ты не умеешь колдовать, - безапелляционно сказала бабушка Елизавета, в то время как за её спиной вымытая после ужина посуда сама вытирала себя о рыжее вафельное полотенце и по воздуху организованно плыла в буфет.
Эля следила за ней, ожесточенно дожёвывая кусок вчерашнего картофельного пирога.
- Я больше никогда не буду мыть полы, - сказала она, собрав всю свою мудрость, чтобы не разругаться.
Наконец-то, никаких больше забот, никаких чужих проблем, а все уроки отложим до завтра. Только Эля и её магия. Она смотрела на своё отражение в зеркале маминого трюмо, и хотелось смеяться. Она почему-то безумно нравится Метелину (о, он же на самом деле, наверное, с ума из-за неё сходит), Володя называл её умницей и обнимал, она так хорошо держалась сегодня перед этим лиловоглазым, и не беда, что потом растерялась и устала, зато она волшебница и ей открыт какой-то большой и чудный мир. А ещё у неё от смеха иногда так красиво блестят глаза, если при этом ещё держать голову в три четверти и улыбаться – прямо очень хорошо. И как хорошо, и славно всё остальное, и сейчас, и впереди.
Эля положила на край столика «Теорию колдовского мастерства» и пробегала её взглядом по диагонали, лишь бы она скорей разрешила перевернуть ей следующую страницу и от этих старческих поучений дело перешло к более материальным вещам. От желаний немножко кружилась голова, но старинные кренделя букв и словесных оборотов отрезвляли голову, к тому же Эля не переставала отвлекаться, чтобы помурлыкать себе под нос любимую французскую песенку. Какой-то довоенный вальсок с очень легким мотивом, больше похожим на танго. Редко-редко, но для стариков его всё ещё играли в парках наравне с «Утомлённым солнцем». Ах как хочется, чтобы скорее лето, все экзамены позади – парк (хоть Горького, хоть Сокольники), шумит фонтан, щебечут птицы, но они у эстрады и льётся музыка, и Эрик в этом нежном такте подхватывает её за талию, и новая юбка так красиво взлетает и кружится, а потом в освежающем порыве касается икр – и снова по кругу. Глупости, конечно, однако нет ничего плохого к концу выпускного класса желать каникул, а в её возрасте – хоть какой-то человеческой взаимности.
Эля остановилась у окна, отодвинула край бордовой батистовой шторы с рюшами, которые струились по батарее, похожие на печально сложенные красногвардейские знамёна (как замечает иногда отец себе в усы, недовольно заглядывая на несколько минут в мамин будуар, чтобы тут же ретироваться) и стала разглядывать дома на противоположной улице. По ней, конечно, нет-нет да проезжали машины, красивые и таинственно блестящие в свете вечерних фонарей. Хорошо было смотреть в темноту и прохладу через окна своей квартиры, через штору прижиматься коленкой к раскаленному чугуну батареи, поставить сбоку от глаз ребра ладоней, чтобы освещенная абажуром комната не мешала обзору, и надеяться, что никакой случайный страшный прохожий не догадается, что она за ним следит. В детстве Эля любила мамин будуар с его большим, совершенно не нужным матери окном, который та занавешивала в несколько слоев тюлем и батистом и почти никогда не раскрывала. Теперь же она спросила себя, зачем той прятаться, если они могли сколько угодно раз с начала века уехать из Сокольников навсегда. Уехать из Москвы и, может быть, даже из СССР – в любимую Олимпией Николаевной Италию, например. Уехали бы и не прятались за шторами. А так получается, извините, если что-то не нравится.
- Нелли! – позвал отец, и она обернулась. – Елизавета Николавна сказала, ты решила поколдовать?
Эля, конечно, не стала бы признаваться, что уже больше сорока минут просто любовалась своим отражением в маминых шляпках, и с важным видом кивнула.
- Ну и как, что получается? – осторожно, но с азартом спросил он.
- Да я больше читала, - она машинально махнула рукой на позабытую на трюмо «Теорию».
Отец очень довольно улыбнулся.
- Попозже покажу некоторые основные... трюки. Впрочем, по традиции, как дебютантка ты несколько месяцев имеешь право просить научить тебя любому виду колдовства – любого мага, и он не посмеет тебе отказать. Нет-нет, само собой мы и так с удовольствием всё тебе покажем, уже завтра с самого утра можно и начать. А сейчас пойдём со мной посидишь? Я как раз тоже решил поработать немножко.
Маленькая, она думала, что отец работает читателем книжек, потому что дома он только и делал, что листал свои редкие тома, что-то выписывал, спустя время опять листал и выписывал новое, составляя бесконечные картотеки данных, так или иначе упомянутых на бумаге. Конечно, в школе она так и говорила: «мой папа – читает книги», и временами над ней смеялись, либо как над девочкой, не очень понимающей в серьёзных вещах, либо как над дочкой человека, не очень понимающего в серьёзных вещах. Поэтому, должно быть, Григорию Семёновичу очень хотелось посвятить её в подлинную и прежде скрытую сторону его главного занятия – теперь, когда Эле наконец можно было всё рассказывать. Сегодня он даже разрешил ей трогать не обычные библиотечные, но и чужие книги, которые ему доверяли коллекционеры из большого уважения. Тайна – в детстве ужасно желанная. Разноцветные тома разной толщины с тонкой пергаментной бумагой между хрупкими страницами. Приступая к ним, и без того всегда, когда дело касалось работы, ужасно аккуратный отец, с особым тщанием закатывал рукава и затягивал их ремешками у локтей, надевал очки с толстой, исключительно надёжной дужкой и тонкие шелковые перчатки.
- Если хочешь что-то полистать, то возьми перчатки и смотри, пока я здесь, - сказал Григорий Семёнович, указав ей на маленькую коробку, где у него хранились шелковые пары. – Если хочешь что-то спросить, то можешь душить меня вопросами, сколько влезет, я обещаю терпеть. Только, кхм, без баловства, хорошо?
За рабочим столом в своём крошечном кабинете в тесных рядах книжных стеллажей он был одновременно выпадающей из общего фигурой и чем-то, напротив, очень величественным и правильным. Он любил эти чужие строчки и слова, берёг их, как новорождённых младенцев, но никогда лицо его не выражало видимого удовольствия от соединения с любимым предметом, словно он был лишь необходимой частью таинства, но не более. Когда Эля смотрела на отца здесь, ей на ум сразу приходили совсем другие вопросы: был ли он таким же, когда встретил её мать? А ещё: что больше всего любила в нём та? Но почему-то никогда не казалось странным, что он в своё время выбрал именно Олимпию Николаевну. Может быть, она напомнила ему очень ветхое издание какой-то пушкинской сказки, которая грозила вот-вот рассыпаться.
Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: "Зачем далеко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта – я".
- А в каком году вы с мамой поженились?
Он оторвался от книги и поднял на дочь рассеянный взгляд. Наверное, лучше было спрашивать в другом ключе, но он же сам разрешил отвлекать.
- Кхм, - Григорий Семёнович потрогал переносицу, безжалостно зажатую толстой дужкой. – В 1872-м, если память не подводит.
- Не может быть!
- Погрешность допускается, но самое большое, в год или два.
Эля подперла голову рукой, так напряжённо подсчитывая, что быстро раскраснелась.
- Почему же я родилась спустя столько времени? – недоверчиво сказала она.
Отец уже вернулся к работе и взял в левую, не занятую карандашом, руку маленькую медную лупу и просто пожал плечами.
- Всё как-то времена были не те. Но ты кстати учитывай, что у нас не принято с этим торопиться. Молодым людям обычно хочется перво-наперво всё изучить, посмотреть, попутешествовать, а потом уже остепенятся.
Она ждала ещё чего-нибудь, может быть, к слову пришедшей интересной истории из того времени, но отец замолчал, склонившись чуть ниже над столом. Тогда, недолго думая, Эля тоже вооружилась перчатками и стала выбирать, какую из огромных книг-альбомов, которые положил перед ней Григорий Семёнович открыть первой. Как вдруг он неожиданно продолжил прежним тоном, словно и паузы никакой не было:
- Сложная это тема, Нелли. Бабушка тебе с удовольствием расскажет. Она любит житейские... наставления.
- Второй вопрос и уже задушила? – хихикнула Эля.
Отец поднял голову только через несколько секунд, посмотрел на дочь, и, кажется, не восстановив в голове прослушанную реплику, добродушно ей улыбнулся. Они занялись каждый своей книжкой. Эля только немного порадовалась, что ей достались сказки с иллюстрациями.
На первом же листе, наверное, далеко не единожды отклеивающимся от обложки, была изображена пёстрая Жар-птица, взлетающая с ветки золотой яблони. Её огромный огненный хвост будто зажигал заглавную литеру – красную буквицу, и освещал идущий следом текст. Тонкие, так нежно легшие на бумагу чернила – перья и волнами расходящийся от птицы жар-сияние – очень красиво и анатомически достоверно, хоть сейчас же в бремовскую «Жизнь животных» вставляй и никто не засомневается.
Тут были и хорошо известные народные сказки, вроде той же Жар-птицы и трёх царевен подземного царства, Василисы Премудрой, Серого Волка, Живой и Мёртвой воды, а были и только смутно напоминавшие сюжеты из детства, словно Эле в своё время дали взглянуть на них одним глазком или случайно проболтались. Но скорее всего, как переплетаются культуры соседних стран, так и народное творчество обычных людей и волшебников уже столько раз переплелось между собой, что и там, и там то и дело находились заимствованные черты – что теперь уже и не отличишь, что было раньше.
Сказка о Князе гор и адамантовом сне
Давным-давно, в те времена, когда народ гор ещё выходил на белый свет и делился с людьми своими сокровищами и наукой, случилась в их главном граде беда. Когда молодой князь возвращался с пира из северных княжеств, его вместе с конём унесла бурная река и пошёл он подобно камню на дно и даже следа не смогла найти дружина, хотя искала две луны и ни днём меньше. Остались у князя только юная жена и младший брат, а потомством обзавестись он ещё не успел. Тогда народ гор пришёл к младшему брату и плачем и мольбой стал умолять его занять братский престол, потому как не было никого ближе к царскому роду, да и любили люди этого брата. Но родился он у старого князя не от законной благородной жены его, а к концу лет, когда и жена та умерла, а новую старик заводить не хотел, и матерью его была служанка князя, прекрасная колдунья по имени Аспид. Любил старик одинаково всех сыновей, но сколь твёрдая кора дуба не похожа на гибкую ветвь ракиты, так и младший сын был не похож на старшего. Не выходил он никогда из горы и дома своего не покидал, доходя разве что до берега горной реки, что протекала за княжеским теремом. Так и рос он под матерним крылом, внимая её песням и урокам, и не знал, как живут люди, но понимал суть течения рек, дуновения ветра, звериных путей и птичьего лёта. И вот умер его брат, и собрался вокруг княжеского терема весь горный народ и требовал, чтобы вышел к ним княжич-ведьмак. Охватил княжича большой страх, потому как никогда не хотел он покидать своего двора и своей реки и боялся чужих людей, кроме матери своей, брата да невестки.
Плакал он и говорил своей матери, колдунье Аспид:
- Разумею я воду, слышу камни, любит меня ветер и послушен мне огонь, но человеческой природы я никогда не понимал. Как я буду править, если не знаю своего народа?
Отвечала ему Аспид:
- Как разумеешь ты воду, как слышишь камни, как любит тебя ветер и как послушен тебе огонь, так и ты полюбишь свой народ и поймёшь его, потому что и сам человек бывает подобен переменчивой воде, тихому камню, буйному ветру и жаркому огню.
Спрашивал тогда княжич мать-колдунью:
- Как я буду мудр, если княжить надо мудро, а я не знаю другой жизни, кроме жизни зверей и птиц, не знаю других троп, кроме звериных троп, и других напевов, кроме птичьих напевов да твоих песен, моя прекрасная матерь?
И отвечала ему Аспид:
- Нет зверя более сильного, чем отчаянный человек, и нет птичьей трели более сладкой для ушей, чем голос любимой жены.
И стал княжич над горным народом править, потому как любил он свою мать и не умел с ней спорить. Во всех делах он искал её совета и никакого важного вопроса без неё не решал. С утра до первых звёзд, что встают над горой, он служил, не зная роздыху, не признавая устали, а когда люди оставляли его, уходил за терем к горной реке и молчал, слушая, чему учило её синее сияние.
Однажды Аспид сказала своему сыну князю, что нехорошо князю целого народа оставаться одному и не иметь потомства. Князь никогда не скучал в одиночестве и не искал девицы, но был смирен и послушен, поэтому согласился.
Он сказал своей матери:
- Хорошо, я приму твой добрый совет и сейчас же пойду искать в нашем городе достойную жену и справляюсь к следующему вечеру, потому как полон наш город хороших и благородных дев.
Но остановила его Аспид мягкой рукой:
- Нет, если хочешь найти себе хорошую жену, которая будет тебе до седых волос верной и доброй подругой и ни разу не падёт её взгляд супротив, то выходи из горы и ищи кругом, в других княжествах, где любят и уважают наши сокровища и науку.
Не хотелось князю покидать сначала терем и двор, за ними и стены города, а потом крепкие камни гор, но был он смирен и послушен, и в этот раз тоже послушался Аспид. Он собрал почившего брата своего дружину и вышел с ней из горы и первый раз увидел другое солнце, ибо в горах наше солнце светит не так, как над горой, и свет нужен не тот, что нам нужен. На короткий миг ослеп князь, устрашился и захотел было заплакать от горя, но верный воевода его успокоил его и сказал, что над горой светит доброе солнце, которое кормит гору и не делает зла горе и её народу. Поверил ему князь и истинно скоро вернулось к нему зрение, и смогли они спуститься с горы в лес, где начиналось княжество первых людей, которых встретили они, и где правил тогда князь Горисвет. Узнал Горисвет, что вышел из горы новый князь взамен старшего, который потонул в реке, и захотел утвердить прежнюю дружбу с горным народом и пригласил всю дружину княжескую на пир. Шёл этот пир двенадцать дней и двенадцать ночей, и не истощались погреба Горисвета и каждый день лился мёд, как в первый. Веселился князь и удивлялся всему, чего не видел он никогда в горе, хотя и там полно диковин, каких никогда не знали люди под солнцем. И вот в двенадцатую ночь затосковал князь по дому, по своему народу и своей горе, вышел из терема, чтобы посмотреть хоть в свете луны на неё, но за стенами города и густым лесом не увидел её и опечалилось сердце его. Сел он тогда на крыльцо терема и предался тяжёлым думам о том, как скорее уехать с княжеского двора и вернуться домой, не исполнив просьбы матери. И тут увидела его, сидящего на крыльце, единственная дочь князя Горисвета, столь же красивая, сколь холодная, княжна, подобная луне. Увидала она на князев чудесный пояс из доспеха, какой в горах делают всем и князям, и воинам, но какого никто не носит под солнцем. Изумилась княжна и одолело её такое любопытство, что постучала она в окно, чтобы князь услышал её и обернулся.
Поднял князь голову, посмотрел в окно светёлки Горисветы, показалось ему, что две луны в эту ночь взошли на небо и возвеселился он, словно большое чудо увидал, а это был только прекрасный лик Горисветы. Увидела княжна, что только что печален был князь, а теперь радуется, и потеплело вдруг сердце у неё. Сказала она ему:
- Отчего ты, молодец, был печален?
- Разве я был печален? – отвечал ей князь. - Не помню этого. Не знаю теперь причин, почему мне быть печальным. Но хотел бы поскорей вернуться домой, чтобы узнать, как живут моя мать и мой народ, потому как давно не видел я их.
Тогда Горисвета спросила его:
- А отчего ты радуешься теперь?
Отвечал он ей, ничего не тая, потому как радовалось его сердце, словно не знал он никогда ни робости, ни слабости:
- Оттого, что увидал я твоё лицо, подобное луне, так что не знаю, которая на небе настоящая луна, может, и говорю сейчас с ней.
Тихо засмеялась княжна и из слов его догадалась, что говорит с юным князем гор, который пришёл после прежнего, который уже бывал здесь, когда она была ещё дитём. Захотелось ей хотя бы одним глазом взглянуть на царство, где отливают такие чудесные доспехи, но стеснялась сказать это князю и боялась попросить отца, ибо к горному народу внутрь не полагалось входить чужакам.
Продолжил князь Горисвет пировать, и наступил новый день. Много славных мужей служило при дворе Горисвета, отличались они и мудростью, и отвагой. Любил Горисвет окружать себя достойными людьми и слушать умные и красивые речи, поэтому были для ушей горного князя хорошие рассказчики и воспылала дружина его любопытством. Захотели они скорее покинуть гостеприимный Горисветов двор и отправиться дальше, к богатым южным землям.
- Небо там ниже, так что звёзды гладят верхушки древних кедров, а от луны ночью исходит блаженная прохлада, какой не бывает в другой час, - говорили Горисветовы люди, и соблазнялась князева дружина.
Князь слушал с великим интересом, спрашивал о тех чудесах и радовался небывалому, а сам между тем уже затаил другое на сердце и не терпелось ему осуществить свой замысел.
Сказал он:
- Верю, что прекрасны должны быть южные звёзды и чудесна южная луна, но я и здесь нашёл такую луну, подобной которой не отыщется ни в одной из частей света. Не светит такая больше нигде, ни над океаном, ни над горами, но мне сегодня ночью светила, и другой я более себе не пожелал бы.
Изумилась князева дружина, изумились Горисветовы люди, и сам Горисвет не поверил ему и спросил:
- Где же, князь гор, ты видал у нас такую луну?
Наклонился князь к самому уху Горисвета и тайно поведал тому:
- Выглянула ко мне из окошка светлицы прекрасная девица, имени которой не знаю, но была она столь красивая, сколь и холодная, и была подобна полной луне в ясную ночь.
Рассмеялся Горисвет словам князя и сказал всем людям, что пировали с ними:
- Молодого князя очаровала первая девица, которую он увидел, выйдя из горы. Которая же оказалась проворней остальных в моём тереме? Хочет ли князь узнать её?
Смутился князь гор, но желание сердца его было так сильно, что не обиделся он на Горисвета, а наоборот, взял его руку и сердечно просил помочь ему найти его возлюбленную. Пошёл Горисвет в светлицу и попросил всех дев нарядиться и собраться в одной комнате, чтобы мог молодой князь через щель в стене тайно посмотреть на каждую из них и узнать, которую видал этой ночью в окне. Горисвета тоже услышала это и поняла, что её он ищет, и смутилась, не зная, прийти ей в комнату или не ходить, потому как сразу узнает её князь. Боялась она горного народа и не хотела расстраивать отца, но любопытно ей было посмотреть, как живут они без солнца и травы, как устраивают свой быт и ведут хозяйство, из чего сделаны их дворцы и как у них одеваются женщины. Решилась она укрыться платком, так что не видно было бы лица, и загадала, если узнает молодой князь её лицо в тени платка, то будет остальное по его воле, а если нет, то оставаться ей в отцовом доме.
Ввёл Горисвет князя в комнату и поставил у стены, в которой было за маленькой дверцей скрыто окошко, и сказал, чтобы внимательно смотрел тот внутрь, потому что собрались там все живущие в тереме девушки и непременно должна быть там и его возлюбленная. Встал князь гор у окошка и стал смотреть и узнал он сразу Горисвету, закрытую платком, хотя сидела она в дальнем углу и плохо её было видно за другими девушками, но привиделось князю вокруг неё то же лунное сияние, что светило им в прошлую ночь. Захотел он проверить, правда ли то была она, и показал на неё Горисвету, её отцу. Горисвет тогда сказал своей старой ключнице:
- Узнай, на кого показывает наш добрый гость и приди к нам с её именем.
Пришла ключница в светлицу и попросила позвать к ней девушку, что сидела в углу, завернутая в платок, так что лица её нельзя было разобрать. Когда девицы пропустили к ней Горисвету и Горисвета обнажила свою голову, ахнула ключница и стала её порицать, потому с малых лет она знала княжну и любила как свою дочь.
Ругала она её:
- Зачем же ты сидела здесь, когда отец твой показывал горному гостю светлицу? Зачем же ты ночью разговаривала с ним из окна? Теперь он узнал тебя и хочет узнать твоё имя. Как опечалится теперь отец, что воспитал дочь без ума и без сердца.
Обняла её Горисвета и стала целовать.
- Передай князю гор всё как есть, что видел он Горисветову дочь. Но отцу моему ничего не говори. Если заподозрит что, скажи, что обознался князь, и не я – та девушка, что видел князь ночью.
Расстроилась ключница, не хотела она опечалить Горисвета, который всегда был добр к ней и держал при себе, как мудрую и верную ему служанку. Но любила она Горисвету и сделала в точности, как та сказала. Обрадовался князь, что чудесная девица оказалась к тому же достойной его княжеского терема, и пожелал взять её в жены.
- Скажи Горисвете, что князь хочет взять её в гору и посадить рядом с ним править горой. Увидит она там серебрянные реки и горные кристаллы-цветы, каменные гроты и лабиринты, великих мудрецов и горных воинов, сверкают их латы там иным светом, какой никогда не увидишь под солнцем. Скажи, что прекрасна наша гора, как прекрасна лунная красота Горисветы, и не сыскать там никогда подобной девицы. Спроси у неё, хочет ли уйти в гору и сесть там навсегда рядом со мной?
Боялся князь, что помешает им Горисвет и не захочет отпускать единственную дочь так далеко. Тем более, всегда люди уважали, но и боялись горный народ, говорили, что глубоко в камнях едят они только сырую мертвечину, и подозревали их всегда в тайном зле.
Знала и Горисвета, что не захочет отпускать её отец, но стремилось уже сердце её увидеть эти цветы-кристаллы и горные реки. Смягчил её грустное сердце светлый облик князя, его небывалые глаза и волосы, похожие на воды серебряной реки, о которой мечтала Горисвета. У многих из горного народа, всегда скрытого от солнца, были такие глаза и волосы, но особенно чудесен был волшебный лик князя-колдуна, хоть и не знали об этом никто в княжестве, где правил Горисвет.
Когда открылось и князю, и Горисвете, что оба они хотят одного, стали они каждый сам по себе думать, как получить желаемое и не обидеть князя Горисвета, и через старуху ключницу обсуждать надуманное. Тогда же рассказал князь горы своей дружине, что собирается с Горисветой тотчас же вернуться домой и жениться на ней. Расстроились горные мужи, стали отговаривать своего князя. Не хотели они так скоро возвращаться домой, не уехав дальше Горисветовой земли. Говорили они князю, что ходит по земле много других достойных дев, и должен он посмотреть их побольше, чтобы не терзали его после скорого замужества горькие сомнения. Но смеялся над ними князь и никого не слушал. Был он как будто зачарован, выходил ночью слушать пение ночи и чудилось ему в сиянии звёзд, что говорит с ним вся ночь, и звёзды, и трава, и деревья, и всё любит его и с радостью поручает ему Горисвету, потому что никогда он не сможет обидеть её, а наоборот, будет только защищать, ласкать её и радовать, как самое великое своё сокровище, ставя её выше всех драгоценных камней, какими полна его гора. Он обещал, что так и будет звёздам, обещал это Горисвете, и укрепляло счастливое сердце его в желании как можно скорей взять её в жёны.
И случилось так, что прознали некие девушки в тереме, что желает Горисвета выйти замуж за князя горы и покинуть навсегда и родной дом, и княжества наземные. Заплакали они тогда над своей сестрицей и плакали целый день. Доложили Горисвету, что в тереме его весь день стоят женские рыдания, обеспокоился он и пожелал разобраться, но ни одна девушка не осмелилась выдавать замысел Горисветы, все только молчали и плакали. Так остался князь Горисвет при сомнениях и тревогах, которые никто ему не мог умалить. Затосковал он и не хотел больше пировать и веселить гостей, сидел в своих комнатах, пока день совсем не разойдётся, и не мог объяснить, почему от женского плача и ему так тяжко, что потерял он всякий сон и вкус к пище. Видя это и замечая за ним какую-то новую хворь, наконец не вынесла старуха ключница, пришла к нему и пала в слезах на колени, чтобы рассказать всё о любви Горисветы и князя гор и их печальном для всех любящих дома Горисвету замысле.
Изумился князь, не ждал он такой новости, хотя полны были его думы разных подозрений, но расставание с Горисветой не снилось ему даже в самых тёмных снах. Помрачнел он и потребовал от ключницы всё рассказать, что ей было известно. Так прошёл ещё один день, а ночью собрал князь Горисвет своих лучших людей и потребовал у них совета, как быть, отдавать ему дочь за князя гор, чтобы не посеять между ними вражду, или воспротивиться, но сохранить драгоценную Горисвету на солнечном свете.
Опечалились вслед за князем мудрые люди и стали думать. А меж тем князь гор нашёл способ, как говорить ему с княжной один на один, минуя ключницу. Был у него в рукояти чудесного меча амарант о тысячи граней, в которой никому нельзя было глядеть, кроме самого князя и его крови, не то глубоко пропадёт в нём душа. Вытащил он камень из рукояти и завернул его в полотенце из такого грубого льна, что не мог коснуться камня даже прямой луч света. К счастью своему не рискнул князь посылать камень через ключницу, а передал его через девушку, прислуживающую княжне, одарив её сверху вышитым подобно речной глади в ясную ночь платком. Наказал он ей передать княжне такие слова:
- Скажи, пусть вечером, едва завидит ещё бледный месяц, обратится к камню, но не раскрывает ни за что этого полотенца, а только приклонит к нему ухо и будет слушать. Минута пройдет или дюжина, пусть слушает, не заговорит ли кто с ней.
Девушка пошла к Горисвете, передала ей камень и все слова, как велел князь. Едва зажглись первые звезды, заперлась Горисвета в своих палатах и стала слушать камень, приложив его к своему уху. Ничего не говорило с ней, а небо темнело и ярче становились звезды. Чтобы не заскучать, села Горисвета у окна и стала развлекать себя разглядыванием созвездий и планет, и сон уже почти сомкнул её веки и бледные пальцы почти выпустили амарант, когда услыхала она голос князя гор из самой глубины амарантовой.
- Горисвета, - говорил князь, и теплело сердце её. – Неделями не знаем мы голода, потому что питает нас воздух, кому-то он слаще мёда, а кому свежей, чем вода. Небосклон наш подобен здешнему, потому как звезды знают ходы, через которые каждая проникает в гору и мигает в трещинах, так что ночью поднимаешь голову и видишь, что вся гора загорелась их белым мерцанием. Ярко сверкает наша сталь в любой тени. Белым пламенем горят горные реки. В каждом камне о тысячи граней отражены многие тысячи камней, и вечным сиянием их полны наши города. Но не знаю я ничего краше моей Горисветы.
Разумею, что рождена и росла ты не для солнечных дней, но цвели и крепли здоровье и красота твои только ночами, и потому примет тебя гора как родную дочь и в её прохладе теплее тебе будет, чем в разгар летнего месяца здесь. Знаю так же, что там ты будешь счастливей меня и счастливей всего горного народа, а я только счастливый тобой. Но если не будет на то нам сейчас удачи и не благословит нас твой отец, я не забуду моей Горисветы и буду ждать воссоединения с ней каждый день, как летняя трава на заре предчувствует и ждет возвращения солнца, как усталый путник из далекой стороны проходит последнюю версту и уже видит деревню, где будет ему хотя бы и на одну ночь приют, как дитя, затоскуя по матери, ушедшей на работы, в последний час бежит ей навстречу, чтобы скорей обнять её живот и вновь узнать её запах, так и я буду ждать мою Горисвету с весёлым сердцем и улыбкой на устах, словно каждая прошедшая ночь будет обещать мне тебя в разгорающийся день.
Но пока не отказал мне князь Горисвет, могу я ещё его предупредив задобрить, чтобы доверил он мне свою дочь и сам остался рад, что вышла она за такого человека, и не печалился сильно о ней. Знаю я также, что будут препятствия всяческие нам чинить его мудрые люди и моя честная дружина, дабы ему или мне угодить наперёд, не зная, где нам большая настоящая польза. Но ежели благоволят нам небеса, то завтра же по утру как встанет князь, как взглянет в окошко, так и поколеблется его суровое сердце.
Горисвета всё слушала его, и, хоть не мог слышать её ответа князь гор, но знал, когда она улыбалась его словам, а когда находила на неё печаль из-за отца и трудностей, которые стояли перед ними.
А на утро было всё так, как сказал князь гор. В самом деле встал Горисвет по утру и выглянул в окошко и увидел, что гора, прежде такая далекая, что за лесом не видать было даже самых высоких её вершин, будто приблизилась и показалась вдали. Понял Горисвет, что не к добру это, и собрал к себе своих мудрых и смелых людей на новый совет. Тем временем, князь горы вышел на княжеское крыльцо, поглядел на гору, что виднелась теперь из-за гор, и тяжко вздохнул, будто грустно ему стало от увиденного. Случилось там быть неподалеку старухе ключнице. Увидала она и гору, и грустного ликом князя, и обеспокоилась. Спросила его:
- Что сие знамо, батюшка? К добру ли, к худу?
Отвечал ей князь:
- То не к добру и не к худу, а как тебе пожелается, старушка.
- Что это такое, коли как мне пожелается, так и будет? Не понимаю тебя, батюшка князь.
- А то это, что и тебе, и князю твоему Горисвету, ни горячо, ни холодно от моей горы, а идет она за мной, потому как давно не видались мы с ней и затосковала она. А коли тебе противен теперь вид такой через лес на гору, то к худу она на тебя идет, а если любо тебе, то к добру. Так и понимай, старушка.
Чуть успокоилась ключница, да не до конца. И спрашивала ещё:
- А отчего ж ты сам загрустил, глядя на такое чудо?
- Где же мне тут радоваться, когда я обещал народу своему возвратиться с женой и доброй правительницей для них, а что народ мой, то и есть гора. И коли идет она за мной, значит, без меня там дела испортились и появилась острая во мне нужда. А как мне не грустить, если возвращусь я без подарка, то значит без жены.
Задумалась старуха, подумала немного о своем, а вслух спросила:
- И как же быть тебе, батюшка?
- Буду просить у ней прощения, что не угодил. А там надеюсь, будет её милость на окружающие земли и не пойдет она дальше на ваше княжество.
Сказал это князь горы и ушел в свой гостевой терем, где отдыхала его дружина. Знал он, что взволновали слова его старуху ключницу и побежит она опрометью рассказать всё Горисвету. А тот как раз сидел в окружении своих лучших людей и думали они вместе думу, не виноват ли их гость в движении горы и как правильней тут поступиться. Прибежала старуха и встала в дверях, не заходя в палаты. Увидел её князь и сам подошел к ней, узнать, не случилось ли чего с Горисветой, не желая раньше времени посвящать своих людей в это. Тогда и рассказала ему старуха, что слышала от князя гор. Испугался Горисвет и стало ему вновь тяжело и грустно. Обратился он тогда к мудрым и славным людям и спросил их:
- Как же быть мне, если не отпущу я с князем Горисвету, придет на нашу землю гора и помнёт всё под себя, сравняет с землей все дома и дворы, не успеем мы перевести наше хозяйство, как ничего тут не останется.
Отвечали ему мудрые люди:
- Не отдавай князю Горисвету, батюшка. Предложи вместо неё любую другую нашу девицу, какую захочет. Если вправду жаль ему наших людей, не пожалеет он пойти на уступки.
И тотчас как сказали они это, раздался над ними такой страшный гром, словно небеса обрушились на землю. Но это двинулась вперёд гора, и заскрипел под её камнями лес. Начался тут же в княжеском дворе крик и плач. Не знали люди, как быть и куда бежать, а от князя своего ничего ещё не слыхали они и совсем уже не знали, что и подумать. Попросил тогда Горисвет найти князя гор и привести его сюда, чтобы имел он с ним разговор о княжне Горисвете.
Когда люди Горисвета отыскали князя гор, он сидел в своём тереме с дружиной и ждал только, пока за ним придут, но сам ничего не делал. Покорно пошёл он к князю и выслушал всё, что он решил ему предложить. Но потом сказал ему:
- Хорошо, будь по-твоему Горисвет, я выберу другую девицу, хотя и нет среди них подобных твоей дочери. Только приведи ко мне самых достойных, умом и сердцем пригожих, потому как по велению её ума и её сердца отныне будет жить наша гора. И коли капризна будет девица, то и неспокойной будет жизнь вокруг горы. И коли мрачна будет девица, то и тяжелой будет жизнь вокруг горы. Коли глупа будет девица, то и несчастливой будет жизнь вокруг горы. Но коли же во всём достойна будет девица, то и будет вокруг горы мир и покой и всяческая благодать на долгие годы.
Обрадовался Горисвет, что легко согласился князь, и приказал тотчас же отобрать для него лучших девиц со всего того княжества, чтобы гость выбрал себе достойную. Искали их три дня и три ночи и собрали из всех сотню, которую и привели к Горисвету. Он тогда начал обходить их ряды и с каждой девицей разговаривать, чтобы самому провести последний главный отбор. Но тут-то и худо пошло дело, потому что то казалась Горисвету девица слишком гордой, то слишком тихой, то слишком грубой, то слишком покладистой, то глупой, то чрезмерно ученой. Смотрел он на девицу, а видел гору, какой она станет, когда привезут туда княжить эту девицу. И когда кончилась сотня, горько стало князю, что вправду нет никого лучше его Горисветы, и заплакал он горькими слезами. Потом пришел он в её светлицу, а она там сидела по обыкновению своему у окна за пряжей, и так ему стало вновь горько от возможной с ней разлуки, что заплакал он ещё горячей. Испугалась Горисвета, что отец её вдруг в такую печаль обратился и стала его обнимать, утирая его слёзы. Тогда сказал ей отец:
- Разве может какой отец в здравом уме своё родное дитя заживо предать камню? Разве могу я отдать мою Горисвету этой горе, даже если иначе она помнёт под себя каждый дом и двор? Я бы сам остался стоять на этом месте, пока не придёт гора и не задавит меня насмерть, лишь бы ты оставалась на белой земле и светило тебе солнце по-прежнему. Не могу я отдать тебя князю гор, сейчас не отдам и никогда не смогу.
Вот так говорил ей князь Горисвет и плакал. Плакала и Горисвета, потому что жаль ей было отца своего и не хотела она видеть, как страдает его сердце. Отвечала она ему:
- Ты плачешь, батюшка князь, и видишь, что и я плачу, но не перед разлукой с белым светом это слезы, а только за тебя я плачу, потому как жаль мне твою печаль. Съест тебя тоска без меня, а я ничего и сделать не смогу. Но послушай, что я знаю наверняка, а потом решай сам как захочешь. Разумею, что рождена я и росла не для солнечных дней, но цвели и крепли здоровье и красота мои только ночами, и потому примет меня та гора как родную дочь и в её прохладе теплее мне будет, чем в разгар летнего месяца здесь. Знаю так же, что там я буду счастливей всех, счастливей мужа своего и всего горного народа, а он только счастливый мной. Это истинно так, всё по правде тебе я сказала, как оно на самом деле будет. А теперь делай, батюшка, как хочешь. Тебе решать и без твоего благословения не переступлю я порога моего дома.
В глубине души противился ещё князь её желанию, но чувствовал он участие сил, которых не могли бы одолеть даже его славные люди, и пришлось ему отпустить свою дочь с князем гор, напоследок благословив их. И праздновал горный народ их свадьбу целый месяц, день и ночь, не зная отдыху, и сияла красота Горисветы среди кристаллов и камней невиданным светом и дивились ей даже старики, которые повидали на своем веку то, о чем давно уже нынче и не слыхать было. И жили князь с Горисветой в любви и счастии много лет, родились у них трое сыновей, все как один юноши крепкие и красивые. Не уставали на них любоваться родители.
А князь Горисвет, отпустив свою дочь, прожил только несколько лет и в каждый день приходил он к горе, тихо говорил с ней в великой тоске, словно она и была его дочь, и от той же тоски вскорости скончался.
И случилась много лет спустя кровавая сеча близ тех мест, так что дошла молва и до горного народа. А так как всегда выручали горные люди своих соседей своим оружием и умением, так и сейчас они вышли им на помощь, чтобы вместе одолеть чужеземца врага. И с ними тогда поднялись впервые на белый свет три княжича и сами повели горное войско. Воевали они целый год вдали от дома и доходили до князя все только краткие вести и с опозданием, а потом и вовсе перестали. Так и сгинуло горное войско с тремя княжичами без вести в чужих лесах и степях, и не осталось от них ни слова, ни следа. Думая, что погибли её дети, с горя умерла тогда и Горисвета, хотя была она ещё молода и много сил в ней текло, как бы не одолела её скорбь. И остался князь гор опять один, как был, с одною матерью своею мудрой колдуньей Аспид. Горько ему жилось одному, но грела его надежда, что пройдет ещё год другой и вернутся его сыновья из далёких земель к нему живые. Не мог он жить без них, но и умирать без них не хотел. Горному народу тоже стало тяжко жить с таким мрачным государем. Не выходил он из терема дальше берега реки, не участвовал в праздниках и гуляниях, не говорил с ними, и не знали порой люди, здоров ли князь или опять захворал. Наконец устало его сердце от такого жития и решил он напоследок попрощаться со своей матерью. Пришёл к ней и сказал, что не хочет более жить и потому прощается с ней одной, а до остальных нет у него давно никакого желания и интереса. Расстроилась Аспид, взяла сына за руку и сказала ласково:
- Постой, князь, обожди ещё годочек, и того гляди вернется к тебе радость, три твоих княжича, три ясных сокола, живые и могучие.
- Нет сил моих более ждать, матушка. Каждый день я всё более тёмен и страшен, не хочу такого князя горному народу. Умру я, а ты правь им или посади кого хочешь или кого народ захочет, а меня отпусти, нет моей мочи более.
Долго отговаривала его Аспид и долго противился ей князь и наконец одолел её и не нашлось у неё более слов супротив его желания, хотя была она особливо мудра и хитра. Решился князь и напоследок поцеловал свою мать. Сказала она ему тогда:
- Хорошо, сын мой драгоценный, единственное моё дитя, я отпущу тебя. Дам тебе роздыху. Только исполни ты напоследок одну мою просьбу, исполни просьбу своей старой несчастной матери, которую оставляешь ты во всём белом свете одну.
- Исполню, матушка, я всё, что попросишь, если дашь ты мне уйти сегодня и более не видеть ни света белого, ни сияния горного.
- Рада, что добр ты к матери, князь, верю, что уставшее сердце твоё ещё любит меня. А вот такая моя просьба: не умирай окончательно, не предавай тело своё тлению земному, но опусти его в глубокий сон, какой называется амарантовый, потому как нет ничего крепче и сильнее амаранта, так и сон этот беспробудный и никто его не нарушит, покуда время не придет и сам ты не захочешь проснуться. Вот так усни на время, князь, а там, может быть, и вернуться княжичи, и вернется с ними твоя радость, и сам порадуешь меня и восстанешь от амарантового сна, словно вчера только уснул.
На том и порешили, и возлёг князь на свою хрустальную постель в горный грот, куда никто не знал ходу, кроме матери его, потому как был он за ледяной рекой и никто, кроме колдунов не знал, как эту реку обойти, а колдунами были среди горного народа только князь да мать его мудрая Аспид. И возлёг князь на хрустальной постели, и научила его мать, как сделаться подобным амаранту, и покрылось тело его чудесным камнем и сам он стал весь словно камень, сияния полный, и уснул он на долгие годы и, говорят до сих пор спит, ибо не слыхал никто, чтобы вернулись его сыновья и восстал князь и возрадовался им.
- Не сильно поучительная история, - вздохнула Эля, мягко проводя пальцем по картинке с хрустальной пещерой и мужчиной, возлежащим там, подобно пушкинской мёртвой царевне.
Отец не поднял головы от работы и бровью не повел, и девушка засомневалась, действительно ли сказала это вслух. Впрочем, и без участия Григория Семёновича было вполне себе занятно. Она взяла книжку поменьше и потоньше, с ветхими страницами, но в чужой, новой обложке сочного изумрудного оттенка. На каждом развороте текст был напечатан только на правой странице, тёмными буквами на тёмных листах - там были стихи.
32
Забудь свой путь домой,
Когда услышишь первый вой.
Беги за синею волной,
Раз ты услышал второй вой.
Уже раздался третий вой,
Но будь спокоен сон твой,
А дома будет плач и стон,
И тёмных близнецов из двух – на целый легион.
- Страсти какие, пап. – она хмыкнула. – И по этому тоже надо учиться?
- Кого? – отец машинально прошелся взглядом по корешкам книг, лежащих перед ней, и тут уже снова опустил голову. – Нет-нет, там не учебные пособия, только мифология. Как детские сказки. К слову, они были в большом хожу в прошлом столетии, когда их начали собирать и издавать наравне с фольклором малых народов. Отдельные экземпляры, самые ранние, сейчас имеют большую, очень большую, я тебе скажу, ценность. Впрочем, только для исследователей и коллекционеров.
- Но это же так красиво всё нарисовано. Неужели никому не интересно?
- Маги не любят сказки. Значительная их часть. Я поясню тебе, Нелли, - он выпрямился, хрустнув костяшками пальцев, поманил ее к столу. - Никто, даже самые ярые скептики, не воспринимает их как детскую литературу. Скорее, как старые, не очень выдающиеся с точки зрения художественности новеллы о приключениях древних магов. А некоторые сюжеты ещё более далеки от своего жанра и походят на сочинения пророков с перечнем бесконечных угроз, нависших над магическим народом. Каким он был и мог бы быть, но не станет за свои грехи.
Эля улыбнулась своей догадке.
- То, что для обычных людей сказки, для магов - летописи и религиозные тексты?
Григорий Семёнович покачал головой, прикидывая, и без удовольствия согласился.
- Близко, но тоже не в самую точку. Между магической и общечеловеческой культурой вообще-то плохо проводятся параллели.
- А амарантовый сон, темные близнецы какие-то - это новеллы или пророчества?
- Про алмазный сон – это легенда чистой воды. «Темные близнецы, двое с единым нутром». Они придут в последние времена, когда магии на нашей земле суждено окончательно умереть. Это такая метафора. Тёмный - тайный, таящийся в тени. Одна половина в тени, вторая на людях. Прогрессивные трактовки сходятся в том, что тексты пророчат нам гибель от двойного характера нашей жизни, традиционно же принято считать, что это про теневую магию, как ее называли в древности, - кровавые обряды и жертвенники. Колдовство, смешанное с самым дремучим язычеством и запрещённое так давно, как нам позволяют судить первые сохранившиеся памятники.
- Какой ужас, - Эля вообразила эти гипотетические последние времена, тёмные и страшные, когда колдуны начнут убивать ради своего колдовства невинных людей, каких-нибудь таких же беспомощных старичков как профессор Елиозов, и от локтей к плечам у неё побежали ледяные мурашки.
- Почитай лучше что-нибудь хорошее. – отец добродушно улыбнулся. - Про Горисвету тебе понравилось?
- Ещё чего. Тоска зелёная!
- Да? Разве так? – он опять как-то рассеянно зашарил взглядом по своему столу, и руки его тут же потянулись к лупе и карандашу.