Глава 12
В которой Эля не умеет отдыхать на выходных
До второго часа она лежала на своей тахте на боку и баловалась, по щелчку зажигая между большим и средним пальцем разноцветные огоньки. Ей от чего-то пришло в голову на ночь глядя сочинить импровизированный фонарик, но вышло только наполовину и света из пальцев едва хватало, чтобы осветить край её подушки. Читать под таким ночником тоже можно было, но наверняка вредно для глаз, поэтому Эля лениво упражнялась, удивляясь приятному шипению теплого света на кончиках пальцев до тех пор, пока ей внезапно не вспомнился пятый пункт из нелепо категоричных правил для юных магов:
«Не тратить свои силы на мелкие нужды».
По-другому и не назовешь, впрочем, не много-то сил она потратила, учитывая, что родители в день колдуют куда чаще и значительней, а тут какие-то огонечки – что от них будет?
Этот утекший в мерцающую темноту гостиной лишний час без сна не замедлил аукнуться ей в восемь утра с уже разыгравшимся и обещавшим до вечера остаться таким же пасмурным днём. Страшный треск допотопного отцовского будильника, казалось, должен был разбудить даже соседей снизу, но по счастью Эля подскочила одна, чуть не свалившись на пол, и тут же выключила его, на всякий случай плотно прижав к себе. Восстановившаяся в доме тишина с минуту никак не отвечала на прозвучавшую тревогу. Эля мысленно даже порадовалась, что риск выдать свой уход как рукой снял с нее сон.
Наскоро умывшись, она натянула с вечера заготовленные под диваном спортивные брюки, водолазку и широкий отцовский свитер, прихватила на кухне половину белого батона и в коридоре старую лыжную шапку деда, а в карман брюк сунула рубль из своего пальто, но шнурки на кедах для физкультуры завязывала как следует уже возле лестницы. Тут только остановилась и засомневалась.
Через чумазые окна над лестничным пролетом с улицы лезло это молочно-белое неприветливо небо, и Эля уже чувствовала, как сыро и зябко на улице, и как, по сравнению с ней, особенно тепло сейчас дома, где она никого не предупредила. Стоило задуматься, что какие-то нехорошие привычки входили в их семейный быт.
Но делать было нечего, уговор есть уговор. Эля, на ходу завтракая суховатым батоном, вышла на улицу и, ежась от утреннего холода и от ещё владевшего её нервными окончаниями сна, так что того гляди начинали немного стучать зубы, направилась самым кратким путём в Сокольнический парк, где уже мог ждать её Славик. Холодный воздух нет-нет да проходился по шее ловким лезвием, так что она только успевала повыше натягивать шерстяной ворот и тяжело выдыхала в озябшие ладони, удивляясь как быстро вслед за ними остывает её дыхание. Народу на улице было мало, несмотря на разошедшийся уже день – конечно, мало кто по доброй воле задержится лишний раз на улице в выходной, тем более до полудня. Эля с трудом проглотила последний кусок хлеба, отряхнулась от крошек, посильней натянула рукава свитера, зажав их в ладонях, и с шага плавно перешла на бег, легко отталкиваясь кедами от скользкого асфальта, с ночи кое-где ещё покрытого корочкой льда.
Довольно быстро стало тепло, и Эля с удовольствием ощутила, как её лицо горит, с одной стороны, от разогнавшейся крови и встречного сырого ветра - с другой. Слезились глаза, защипало раздраженное горло, но взятый темп почти прогнал остатки сна, и с каждым метром бежать становилось легче. В парк Эля зашла через Богородское шоссе и побежала вниз, через Собачий пруд по Майскому просеку к большому фонтану.
Славу она узнала с трудом – и то, потому что других парней его роста и возраста тут почти не было, одни старики, - потому что выглядел он довольно странно. На нём была огромная красная куртка, должно быть, рабочая, вся в тёмных масляных разводах, на голове рыболовный капюшон и лётные очки с жёлтыми стёклами на резинке. Эля прыснула, хватая его за грязный рукав.
- Что это за чудовищная маскировка? Слава, это вы? В письмах вы представлялись высоким синеглазым брюнетом, извините меня, я никак не ожидала встретить капитана Немо. Что прикажете делать? Ку-ку, ответь, - она изобразила, что собирается постучать в стекло очков. Слава недовольно отмахнулся.
- В том и дело, что маскировка. Я ночью припрятал это всё в саду одной пенсионерки через квартал от нас, за ночь, правда, отсырело, всё никак не согреюсь, зато, если кто за мной от дома следил, мог на какое-то время потерять след.
- Ловко ты его, - Эля притворно похлопала в ладоши.
- А сама-то принарядилась, - уже не злобно, а слегка только обиженно возразил он. – Ни куртки, ни плаща, ты заболеть надумала? В одной шапке бегает. И что это за шапка у тебя? Какая-то странная.
- Не трогай, обычная лыжная шапка.
- Ты с кого её сняла? В музее революции одолжила? А они хоть знают? – он засмеялся.
- Дедушкина. Ну всё, давай ближе к делу, а то оба заболеем, и накрылось наше расследование.
- Тише-тише, - Слава сразу помрачнел своей вчерашней киношной серьёзностью, но кивнул и осторожно взял её под руку. – Теперь давай, не привлекая внимания, движемся по направлению к стадиону.
Двинуться – двинулись, но про не привлекать внимания это он хватанул лишнего. Дети, безжалостно выведенные на прогулку, смотрели во всех глаза на этого чудака, моряка-пилота в ярко-красной куртке. Эля потихоньку начала беспокоиться, что им рано или поздно возьмёт и заинтересуется какой-нибудь милиционер. Слава крепче сжал её локоть.
- Вот здесь, - и кивнул куда-то вдоль голой кленовой аллеи.
- Где?
- Как думаешь, нам вдвоем пойти искать или разделиться?
- Как разделиться? Не поняла...
- Один на стрёме, второй ищет, - Метелин нервно заозирался.
- Да какой на стрёме! - Эля развела руками. – Тут всё время кто-нибудь да проходит, а там вообще вон стройка. Мы намучаемся дергаться.
Слава прикусил губу, задумался. В желтых стеклах у него отражались тонкие вершины деревьев и очертания объемных низких туч, бегущих сразу то в сторону, то вниз, пока он обеспокоенно переступал с ноги на ногу и поворачивался вокруг своей оси, разглядывая что-то.
- Ну так что делать будем? Товарищ Мегрэ, ваш помощник в растерянности.
Парень, будто не видя и не слыша её, посмотрел вдаль. Жалкий какой-то у него был вид. Элю не покидала мысль, что он всё это делает из бравады, чтобы покрасоваться перед ней, и от этого ей становилось рядом с ним неуютно и зябко, как бывает, когда до нитки промокнешь под дождем и одежда липнет к коже, обтягивая каждый изгиб тела – и холодно, и стыдно немного.
- Погоди, - он снова потянулся взять её за руку, но расстояние было велико, а Эля, конечно, не шелохнулась ему навстречу. – Чего они там?
Она осторожно оглянулась назад, куда продолжал смотреть Слава. Вместо снесенного стадиона там была огороженная стройка. Ничего необычного, краны, ковши, рыжая перерытая глина, какие-то огромные куски бетона или металла – отсюда не видать. Чуть ближе у ворот толпа людей в рабочей одежде, девушки в спецовках и цветастых платках на головах, несколько мужчин в ярких касках. Их построили, должно быть, перед начальником, и какой-то тип туда-сюда выхаживал вдоль неровных рядов, инструктируя или отсчитывая, кто их там разберет.
- Они в нашу сторону даже не смотрят, - постаралась успокоить его Эля.
- Как бы не подошли узнать, чего мы тут шатаемся, - Слава опять понизил голос и коротко откашлялся. – Видишь, у них там за воротами автомобиль чей-то хороший. Вдруг не начальство, а из курирующего органа? Важный объект строят, так что вполне могли бы, знаешь...
Эля замычала от тоски и демонстративно развернулась на носках, оставив этого трусишку стоять дразнить всех своей курткой посреди дороги, а сама пошла вдоль аллеи, попутно разглядывая землю под ногами и по сторонам. Помнить бы ещё, как там в материалах дела было. А то попусту тут шататься, действительно, та ещё затея, когда времени у них кот наплакал.
Славик раз глухо окрикнул её, но Эля жестом показала, что им хорошо бы искать каждый на своем квадрате, так скорей. Парень, наверное, согласился, потому что больше ничего не говорил и стал со странно скрываемым равнодушием мерить аллею шагами, иногда останавливаясь и приседая на корточки, чтобы изучить поднятой с земли веточкой что-то в лужах и камушках. Вот умора – и стоило ради этого так рано вставать и бежать сюда! Ковыряются в земле, ищут, сами не зная что, когда за два-три дня тут давно уже истоптали всё, что могли. Эля почесала напоследок немного воспаленную щеку перед тем, как руками дотронуться до прошлогодней листвы у тонких стволов куста. Разумеется, дохлый номер, ничего нет. Выпрямилась и так же потихоньку пошла в обратную сторону. Вновь под свитер закрадывался озноб, и становилось тоскливо и холодно. Глядя на красное пятно вяло бредущей фигуры Славика, Эля захотела, как в детстве, влепить ему затрещину или хотя бы ущипнуть через одежду, чтобы побольней. Он обернулся и едва заметным жестом махнул ей. Она ускорилась, принимая как можно более ворчливый вид.
- Пора нам уходить, - сказал он, глазами показывая вбок, в сторону стройки.
Там как будто продолжалось какое-то действо, развивалось шевеление и, очень может быть, даже в их сторону, но Эля решила не вглядываться и «не привлекать лишнего внимания».
- То есть всё зря, что ли? – провокационно спросила она, скрестив руки на груди.
Метелин пожал плечами, почесал ребром ладони нос под очками.
- Я на самом деле и не особенно ставил на эту просеку.
- Вот это новость! – ахнула она.
- Потише, Эль.
- А здесь мы собрались просто лесом подышать или как?
- Они смотрят в нашу сторону, погоди, - он попробовал было снова взять её раз за локоть.
- Ладно, до свиданья, уважаемый Славик, до новых встреч! - Эля резко вырвалась от него и устремилась обратно, к выходу из парка.
Парень сразу же догнал её и пошёл рядом, стараясь замедлить их шаг. Теперь и она заметила, что от стройки к ним кто-то движется.
- Да постой же ты, - расстроено шепнул ей Слава. - Самое главное не решили ещё.
Эля оглянулась на него и тут же заметила, что к ним уже почти вплотную подбежала молодая женщина на высоких каблуках. Она была очевидно очень взволнована, как это часто случается с молодыми учительницами и другими вчерашними школьницами на руководящих или, по крайней мере, важных должностях. Ростом она была даже пониже Эли, курносая и румяная, с длинной тёмной косой округ головы и комсомольским значком на сером твидовом пиджаке, который тесно сидел в груди. Почти нагнав их, девушка махнула рукой и тут же прижала её к хлипко повязанному тонким белым платком открытому горлу.
- Прошу прощения! – крикнула она слегка севшим на холоде высоким девичьим голосом, почему-то обращаясь прямиком к Эле. – Прошу прощения!
- Пойдём скорей! – Слава дёрнул её за рукав и в дополнение к своим словам сразу же ускорился.
Но, не слишком отдавая себе в этом отчёт, Эля остановилась. Девушка наконец добежала и благодарно ей улыбнулась.
- Я переводчица! – на выдохе всё так же громко заявила она. – Вы же, вы понимаете?
Эля кивнула, с любопытством вглядываясь в её простое, но по-своему симпатичное лицо с большими влажными голубами глазами.
- А он? – девушка показала на благополучно удалившегося Славика. – Это же товарищ американский журналист, я правильно поняла?
Должно быть, она успела уловить короткое Элино замешательство, и напряглась, испугавшись, что допустила какую-то серьёзную оплошность. Эля поспешила прийти в себя. Она подумала, что профессиональный сыщик воспользовался бы этой девушкой с закрытой стройки и попробовал бы узнать у неё что-нибудь полезное, но как вывести её на разговор об убитом тут несколько дней назад старике, она пока не представляла абсолютно.
- Как? Как вы сказали? – не очень убедительно переспросила Эля, внутренне порадовавшись, что не стала к тому же притворно улыбаться.
- Товарищ Эшли, наш гость из Соединённых Штатов? – уже чуть хмурясь, сказала девушка.
Вот теперь Эля улыбнулась, ненарочно и без особого смысла. Вероятно, тут вовсе не было никакого смысла. Но идея ей всё равно понравилась.
- А-а, - якобы догадавшись, протянула она. – Ну так спросите у него сами.
И сделала рукой приглашающий жест в сторону Майского проезда, где вдалеке чуть боком остановился и ждал её теперь Метелин. Девушка, казалось, засомневалась, но под спокойным взглядом Эли всё-таки засеменила вперёд, на ходу вновь приветливо помахивая рукой. Эля полюбовалась медленно мрачневшим по мере того, как к нему приближалась переводчица, Славиком, и не спеша пошла за ней.
- Гуд монин, мистер Эшли! – звенел её простуженный голосок.
Слава вопросительно посмотрел на Элю с таким видом, мол, и как это понимать? Она потомила его немного и не сдержалась, подмигнула.
- Здравствуйте! Прошу прощения! I called you yesterday. I am Elizabeth. – повторяла девушка. – Вы случайно не мистер Эшли?
- Мистер Эшли? - повторил за ней Славик, без единого намёка на американский акцент. Потом подумал, при этом Эля видела, как за жёлтыми стёклами пару раз растерянно моргнули его ресницы, и сказал. – Nein, ich denke nicht so.
Слава остался ждать возле киоска «Печати», когда она зашла в булочную купить домой свежий филипповский батон, но не прошло и пары минут, как он влез в очередь вслед за ней, шурша своей большой курткой, в которой в помещении он был какая-то бабочка, скромно сложившая свои крылышки. После пробежки и прогулки на таком холоде, Эле страшно хотелось есть, и сладкий хлебный аромат не на шутку вновь взволновал её желудок. На сдачу она взяла себе и Славе по рогалику, и оба, совершенно довольные, они встали около окна, жуя и греясь, и молча глядели сквозь тоненький тюль занавески на мелькающие по тротуару фигуры. Когда Эля обратила внимание на часы, висевшие позади степенной булочницы, медленно и с удовольствием отсчитывающей на счётах сдачу сонному мальчику пионеру, было уже начало десятого.
Снявший в булочной очки, на улице Слава вдруг опомнился и натянул их под капюшон вновь.
- У меня ведь план есть. Непростой. Если ты откажешься, я пойму, но без тебя будет тяжелей, - серьёзно сказал он. – Ты, может, на первый взгляд иногда та ещё тихоня, зубрила, Эль, но в неожиданной ситуации умеешь сориентироваться.
Он зачем-то поскрёб ногтём штукатурку под сельхоз-агиткой, висевшей чуть подальше входа в булочную, и посмотрел на Элю, будто оценивая, готова она или нет.
- Если я откажусь, то ты тоже никуда не полезешь, - она прищурилась. – Уговор?
Внутри сразу немного отозвалось теплом, а Слава нахмурился. Раньше Володя, случалось, мирил их между собой, просил дать обещание, что больше ссориться никто не будет, потому что коммунизм без крепкого дружного коллектива не построишь и своих товарищей надо уметь слушать, даже если на все сто уверен в собственной правоте. Прежде, чем они наконец поняли - сколько раз он объяснил им это по новой? Каждый раз с особенной интонацией, другими словами, но в конце обязательно спрашивал это «уговор?». Слава, наверное, тоже вспомнил.
- Ладно. Но с тобой связываться..., - он расстроенно сплюнул себе в ноги. – Слушаешь?
- Только всё от начала до конца! Не вздумай утаить какую-нибудь глупость! – пригрозила Эля.
Метелин сделал вид, что не слышал этой нелестной угрозы, и продолжил:
- В общем штука такая. Помнишь, в показаниях из университета мы с тобой читали, что у него был доктор, у профессора. Зилбер - как-то там. Жид какой-то, помнишь? Ну и я тут тайком у отца подслушал, что они никак не могут его на разговор вызвать. Якобы он очень занят, лечит всяких важных шишек, так что только с ордером к нему и пустят, а ордер этот никак не дают, потому что оснований как будто и нет, слишком уважаемый человек, есть кому заступиться, - Слава говорил тяжело, сопел, медленно подбирая слова. Наверное, всерьёз испугался, что, если что не так, она того гляди откажется и ему придётся тоже. – И вот я призадумался, а потом как вспомню! Догадываешься, нет? Ну вот, например, как пионеры ходили к Чуковскому! Поняла? Мы к нему тоже пойдём вот так. Придём к нему и скажем, мол, у нас партийное задание – взять для той же «Зорьки» интервью с очень хорошим доктором, светилом, можно сказать, отечественной медицины, большим примером для подрастающего поколения, тех ребят, которые всем сердцем стремятся в эту самую важную и сложную науку медицина. Ведь на носу экзамены и его вдохновляющий пример сейчас будет ой как важен. Не откажет же товарищ доктор детям с такой благородной и во всех отношениях хорошей мечтой!..
Он закончил и с опаской посмотрел на Элю. Когда Слава трусил, он всегда вот так хмурился и становился очень серьёзным. Сейчас, хотя глаза, брови и лоб его были скрыты под очками и в тени капюшона, Эля по сухой линии рта и плотно сжатым губам догадалась, что он опять чего-то разволновался. Хотя в сущности ничего криминального ей не предложил.
- Ну хорошо, - в противовес ему легко сказала она.
- Да? – невольно выдохнул он и будто не поверил. – Серьёзно, пойдёшь со мной?
- Пойду. Только надо подготовиться, узнать, когда он будет дома и свободен...
- Это да, это я уже думал, - поспешно заверил Метелин. – Самое главное, не предупреждать его. Понимаешь, батя с Митей вчера сидели говорили, что на него даже в архивах ничего нет. Он всегда как будто бегает, никаких интервью и заметок в газетах – из благородства и скромности или ещё почему. Призрачный человек какой-то, мифический. А мы его хоп и застанем врасплох. Прижмём его, и попался!
- И как будем ловить?
Он усмехнулся, и взгляд его прошелся мимо неё, куда-то в блестящую грядущими успехами даль.
- У нас почти два дня на подготовку. Я постараюсь ещё узнать что-нибудь из дела, от отца, а в понедельник в школе всё обсудим. Ты просто жди и будь готова, если всё сложится, после уроков сразу к нему. Если очень надо будет, я тебе позвоню. Пароль будет такой: когда у нас контрольная по алгебре? – «узнал, завтра идём к доктору». Когда пишем диктант? – «всё откладывается» (это если ничего не найду, или отец решит опять не пускать никуда). Ты отвечаешь: во вторник – «принято», в среду – «не готова» (если что-то случилось). Запомнила?
Эля, прежде гревшаяся о тёплый батон, сейчас в задумчивости нюхала его, слегка касаясь кончиком носа.
- Контрольная – идём, диктант – отбой. Поняла.
*****
Шумно ввалившись в прихожую на отвыкших от длинной дистанции задеревенелых ногах, Эля задрожала мелкой дрожью согревающегося тела и радостно стянула одними пальцами ног по очереди влажные холодные кеды. На кухне только расходился тоненьким свистом чайник, уже пахло белковым омлетом и папиным молотым цикорием. Широко распахнулась дверь из гостиной, дрогнула висевшая на стене тряпичная кукла Пьеро. Бабушка в своём любимом домашнем турецком халате возвысилась над Элей с каким-то глубоко оскорбленным выражением, жестко застывшим в её светлых живописных морщинах.
- Что такое? – искренне удивилась девушка. – Так вы уже встали?
Елизавета Алексеевна презрительно оглядела её с головы да ног и скрестила руки на груди.
- Как видишь, душа моя. А с вами какое несчастье произошло? С каких пор моя внучка выглядит как брошенная собака? Тебе выманили из дома на колбасу?
Эля натужно рассмеялась, пытаясь пролезть мимо бабушки в комнату за одеждой. Страшно хотелось в душ и нормально поесть.
- Разумеется, нет! Что за глупости, бабуль. Держи, пожалуйста, хлеб. Доброе утро! – и юркнула было в открытую дверь.
Елизавета Алексеевна больно ухватила её за локоть.
- Это же сущий кошмар, Эля. Ты заставляешь страдать не только своё тело, но и чувство прекрасного. Эти раны куда менее заметны, но какие оставляют шрамы!
На ходу извиняясь и чуть-чуть давясь в смехе, Эля всё-таки взяла свежую майку, бельё, домашние брюки и побежала в ванную. Краем глаза она заметила обрадованную свежим хлебом мать и отца, рядом с дымящейся кружкой цикория погруженного в расчерчивание тетрадной страницы на квадраты и секции – для планирования новой недели. Когда она закрыла дверь на замок, до неё неожиданно донеслось его громкое недовольство. Отец что-то бормотал, безусловно, в её сторону, и Эля порадовалась, что имеет законные основания переждать немного в ванной, пока он забудет, с чего вдруг собирался её ругать. Она с удовольствием отметила своё блестящее розовое лицо в отражении умывальника и полезла в ванну. Начались пробежки – началась настоящая весна.
Но когда шум горячей струящейся воды стих и Эля ступила в остывающую на полу лужицу, она услышала ряд теперь уже довольно ясных претензий к ней, всё ещё гремящих в коридоре.
- А что я? А что я, Елизавета Алексеевна? Ну вы договаривайте, если начали, договаривайте! – горячился отец. – Там дёргают, тут дёргают, теперь ещё и дома взяли моду. Помилуйте, это же кого угодно так довести можно! И доведёте, Елизавета Алексеевна!
- Гришенька, ты увлекаешься! – взволнованно и почему-то капельку смущённо останавливала его мама.
- При всё уважении доведёте, Елизавета Алексеевна!
Эля осторожно приоткрыла дверь и увидела, что отец, весь взмыленный, с неуложенными усами и растрепавшейся чёлкой, прижимает руку к сердцу и стоит посреди коридора, широко расставив ноги, как будто пытается восстановить равновесие в трясущемся вагоне. Напротив него стояла бабушка в такой же гордой позе, с какой несколько минут назад возникла перед Элей, и сохраняла, казалось, полное спокойствие. А между ними слабым огоньком дрожала из стороны в сторону Олимпия Николаевна.
Эля вышла в коридор, и все тут же обратили на неё внимание. На мгновение они растерялись, но отец почти моментально опомнился и угрожающе двинулся на неё.
- Нелли, как это понимать? Где ты была... Где ты..., - он заговорился, пробежал ладонью по своему лицу, поморщился, собираясь с мыслями. – Что же это такое? Надо учиться, надо колдовать, а тебя нет всё утро.
Эля, беспомощная и мокрая, ещё не успела придумать хороший ответ, потому что и впрямь забыла про их первое занятие, но тут вмешалась бабушка.
- С тобой успеется, Григорий! Ты бы лучше волновался, что она в мороз в одном свитере выходит бегать. Беспутное дитя, безумное! – она всплеснула рукой, и голос её казался каким-то необычно высоким и стальным. Эле понравилось, хотя приятного было мало. – Положим, магия диктует крепкое здоровье, но она-то знать этого не знала, и её ничего не остановило! Какое легкомыслие – во всём, Эленька! Ладно, маменька твоя, ладно отец – но ты куда же?
Эля, чувствуя, что достаточно немного переждать внезапную бурю, с улыбкой всё-таки постаралась их примирить, потому что ей надоело молчать.
- Но так ведь делают все профессиональные спортсмены! И совсем не болеют. К тому же у меня хорошая закалка. Когда бегаешь в холода, куда опасней укутаться слишком тепло. А я вот так пробегу минут пять, и уже разогрелась вся, очень даже хорошо и вполне себе приятно.
- Да куда! Куда ты побежала ни свет, ни заря, горе ты моё? – по новой зазвенела Елизавета Алексеевна.
Неужели о чём-то догадались? Или, того гляди, наврал Ромашин, и умеют маги читать мысли?... Тогда пиши пропало, попались они с Метелиным.
Хотя если оно так, то и преступника поймать будет не в пример легче! И поди поймали бы давно, если бы вправду умели читать. Эле стало тесно в коридоре, хорошо хоть, что тут было мрачновато и нельзя было разглядеть её смущённого лица.
- А как же соревнования? – она постаралась возмутиться сильней, чем была возмущена.
Отец нахмурился, не поняв или забыв о чём она. Бабушка фыркнула. Мама удивленно оглянулась на ту и с умилением даже улыбнулась – чтобы бабушка Елизавета фыркала, вот до чего дошло!
- Эти ваши весёлые старты для взрослых лбов? Не смеши меня, Нелли, это того не стоит. Чтобы в мае успешно пробежать пятьдесят метров наперегонки с такой же газелью, как ты, морозить себе уши с апреля необязательно. Всё, - она протяжено вздохнула и оглядела родителей. – На этом мой гнев себя исчерпал, я возвращаюсь к Александру Романовичу.
И действительно степенно удалилась обратно в гостиную, видимо, к своим очередным фантастическим изданиям. Эля справедливо заметила про себя, что всем стоило куда реже брать работу на дом. В этом случае невинные старшеклассницы страдали бы почем зря гораздо меньше.
- Нелли, - отец ещё держал руку у лица, как будто пытался удержать ей нужное течение мыслей, которые ускользали куда-то вслед за бабушкой.
Из-за спины Эли тут неожиданно возник дедушка, осторожно взял её за плечо и потянул назад, на кухню. Отец ринулся за ними, но Иван Давидович преградил ему путь и осторожно погрозил кулаком.
- Да не рычи, Григорий. Что ты на неё набросился? Дай ей сперва поесть, отогреться, набегалась, надышалась – голодная, наверное, поболее нас всех вместе. Проходи, Неличка, проходи.
Отец задохнулся в оборванной фразе.
- Иван Давидыч, а мне как быть?
Дедушка кивнул ему туда же.
- Иди допей свой кофий и потом уже шуми.
Обжёгши губы горячим чаем, Эля спешно дула в кружку, попутно касаясь рта пальцем. Очень хотелось поскорей запить сладкий пряник со сгущенкой, от сладкой сухости разыгрывалась жажда. Отец хмуро смотрел на неё, помешивая ложечкой, наверное, давно остывший цикорий. Рядом с Элей, пододвинув от стены табуретку, сел дедушка. Он давно не брился и сейчас задумчиво чесал отросшую седую щетину на скулах. Другой рукой он изредка вписывал буквы в кроссворд на оторванной ещё из мартовского «Огонька» странице. Мама поставила овсяную кашу, и сейчас та мерно бурлила и сама себя помешивала на плите.
- Добавь соли, - сказал отец, со звоном резко оставив ложку болтаться в кружке.
Мама, не оборачиваясь к плите, шевельнула рукой, и из пачки соли с полки потянулась разобщённая и нестройная белая щепотка. Перед самой кастрюлей она собралась воедино, а ложка вежливо перестала помешивать, пропуская соль вперёд, а потом ещё пуще закружилась по кругу.
Сама Олимпия Николаевна ничего не ела и не пила, должно быть, позавтракав задолго до Элиного возвращения. С утра она всегда выглядела исключительно выспавшейся и какой-то необъяснимо свежей, румяной и сияющей, как после умывания ледяной водой. В дальнейшем суета наступившего быстро выматывала её ленивую и расслабленную натуру, которая только к вечеру вновь приобретала прежний сияющий молодой свет.
- Липа, - тут громко и, казалось, для всех неожиданно сказал отец. - Пожалуйста, помоги ей поскорей высушить волосы.
Эля поперхнулась, поднимающимся из её чашки паром, и в поисках поддержки машинально посмотрела на дедушку. Это не укрылось от внимания отца, и он сразу вскинулся.
- Право, какое несчастье, как я с вами мучаюсь! Вот придумали! По какому-то пустяку делаете из меня, не побоюсь этого слова, тирана.
- Пустяки это по твоей части, Гриша, - дедушка добродушно усмехнулся. – Было бы из-за чего горячиться, а ты уже всех перепугал.
Эля, глядя на них, вдруг сообразила, что папа старше дедушки, который был вторым мужем Елизаветы Алексеевны, лет на девяносто. Ей стало жутко и смешно одновременно.
- Нет уж, Иван Давидыч, извольте и в моё положение войти. Пока вы все витаете в своих райских кущах, устроением Нелли озабочен как будто я один. А есть ли сейчас какая другая забота для нас по важности более великая, чем эта?
- Но эта дама..., - Олимпия Николаевна чуть склонила голову на бок, ласково глядя на мужа, и состроила пренебрежительную, но милую гримасу, как, бывает, дразнятся во дворе детишки.
- Пенелопа Митридатовна самый правильный человек из всех, кого мы можем представить Нелли.
Эля прыснула, дедушка улыбнулся, но промолчал, не разделив с ней веселья. Отец смерил её самую малость разочарованным взглядом.
- Ох, с ней бывает так неприятно, - озабоченно и грустно сказала мама.
- А ты ей, между прочим, всегда в высшей степени нравилась, - отец замолчал на несколько секунд, в которые задумчиво постукивал ногтем по чашке, потом снова посмотрел на дочь. – Послушай, Нелли, у меня будет к тебе серьезное дело. Надо высохнуть, одеться как следует и хорошо бы к одиннадцати уже быть на Чистых прудах. Пока ты носилась не пойми где, тебя, между прочим, пригласили в гости к Бакастовым.
Мама и бабушка осторожно сушили ей прядь за прядью, от корней до концов, согревая воздух одними ладонями. Было щекотно и горячо, по шее пробегали холостые потоки жара и Эля вздрагивала, как от случайного касания. Олимпия Николаевна даже принесла свою французскую тушь и красивую лакированную баночку румян, но бабушка только один раз прошлась по ресницам и строго настрого запретила «малевать внучку как французскую субретку». Эля сидела в их руках, ёрзала на стуле, вздыхала, пыталась вырваться и заколоться по-своему, но бабушка сухой и жёсткой хваткой удерживала её на месте до тех пор, пока последний завиток не лёг на своё место и Эля не напомнила себе не субреток, но шведских принцесс и маленьких графинь из иллюстрированных художественных журналов. С одеждой тоже пришлось тяжело. Эле принесли красивую, воздушную и белоснежную до синевы блузку с кружевными манжетами и воротом, заколотым вместо пуговицы крохотной рубиновой брошкой. А к ней мама подогнала по Элиной фигуре коричневую юбку сильно ниже колен, модного, узко сидящего ей в бёдрах, фасона. Бабушка заверила всех, что, если Эля пойдёт ещё и в своих праздничных туфлях на высоком каблуке, Пенелопа Митридатовна отнесется к этому не иначе, как к комплименту, и будет уже наполовину очарована.
Во всём этом Эля, само собой, казалась себе очень хорошенькой, аккуратной девочкой из какой-нибудь дипломатической семьи немецкого посланника, но совершенно не знала, как двигаться, разговаривать и хоть как-нибудь существовать. Она смотрела на себя в мамино трюмо и думала «Нет, это не я. Я приду к этой женщине, и она сразу же догадается, что это не я и блузка с брошкой - бабушкины, а не мои». Но мама и бабушка так старались, а папа с дедушкой любовались и улыбались, что ей не хватило смелость расстроить их удовольствие. Быть может, им всем четверым было куда более видней, как лучше.
В коридоре Елизавета Алексеевна поцеловала её в щёку, сжала руку, в двух словах пожелала держаться уверенней и ушла. Отец подошёл к Эле и, помогая надевать пальто, начал вкрадчиво с подавленным волнением объяснять:
- Она очень старая женщина и как все очень старые женщины, думает, что хитрее всех. Но ты в два счёта её разгадаешь. Просто побольше слушай и делай вид, что тебя всё очень восхищает и повергает в чувство трепета и благодарности. Если повезёт, может быть, она начнёт рассказывать тебе занимательные исторические анекдоты. Самое главное, Нелли, ей понравиться и, когда она начнёт спрашивать, как твои мать и отец, замолви о нас словечко. Матери это незачем, но вот мне бы хотелось наконец от драгоценной Пенелопы Митридатовны заполучить парочку её уникальных томов из северных обителей... Разумеется, на условиях возврата, хотя в наших хранилищах им было бы куда лучше, куда безопасней... Да, главное, намекни ей, что я много работаю и занят сейчас каким-то исследованием. Не уточняй, каким – откуда тебе это знать, это уже подозрительно. Но вот так мягко оброни, она всё поймёт сама, - он отряхнул плечи пальто, обнял её за локти и с надеждой посмотрел в глаза. – Всё поняла?
- Вроде того, - нехотя отозвалась Эля.
- Умница, очень хорошо, Нелли, ты со всем справишься, как сейчас говорят, по высшему разряду. Это так, пустяки, просто держись уверенно и мило.
- Почему вы не пойдёте со мной?
- Она не любит непрошенных гостей. Если ты приедешь к ним самостоятельно, лишний раз подумает, что ты уже взрослая барышня.
- Но если вы меня просто проводите до их дома?
- Нет, она поймёт.
- Но как?
- Ну уж кто-кто, а она-то узнает, - отец хмыкнул, всё ещё глядя на неё немного взволнованно.
Этот маленький разговор оставил у Эли неприятное ощущение столкновения с явлением, природа которого была не до конца ей ясна, ощущение застывшего в воздухе вопроса. Впоследствии, чем дольше она познавала новые обстоятельства жизни вокруг себя, оно посещало её всё чаще и чаще.
Бакастовы, как выяснилось, жили в Кривоколенном переулке, на общей с ними красной ветке. Надо повторить, как объяснял отец: от метро к памятнику Грибоедова, потом вдоль бульвара вниз и направо на втором повороте, потом вглубь переулка, держаться правой стороны и...
Когда Эля только вышла во двор, на улице меньше чем за час уже успел разогреться день и черно блестел лед, покинутый утренней тенью. До метро спортивным шагом самое больше - минут двадцать, но на каблуках Эля решила, что рисковать не стоит нигде, поэтому лишние семь минут простояла в ожидании троллейбуса. На самом деле не очень-то ей хотелось когда-нибудь добраться до финишной точки своего маршрута, молчание и одиночество на троллейбусной остановке раздражали ее подвижные нервы, она воображала, что вдруг окажется в этой чужой одежде, тоже как чужих, намертво залаченных волосах одна среди, может быть, всех Бакастовых сразу в их квартире. Она предчувствовала, что потеряется и не сможет держаться так, как держалась всегда рядом с Эриком, если он вдруг тоже окажется дома. Необходимо было срочно придумать новую модель, новый свой образ, но жизненный опыт не мог дать ей больше, чем она была сама. А в ней было еще мало от женщины, уже недостаточно от девочки, но как будто вполне всё от советского гражданина. Поэтому она как умела, понесла себя на неловких и непослушных ногах в троллейбус, где ее сразу же, еще до начала движения, качнуло к спинке сидения и она больно прижалась к ней затянутым в высокую талию юбки животом.
В метро было тяжелей, Эля не видела дороги, но с тоской считала станции, объявляемые равнодушным скрипучим радио. Ей было обидно, что в метро почти не бывает задержек, что оно непременно довезет ее до нужного места и не возьмёт на себя никакой вины. Молодые мужчины смотрели на нее, один парень улыбался, то и дело поглядывая на нее, отвлекаясь от оживлённой беседы. Нет, это не та Эля, не настоящая, на настоящую никто так не смотрел, никто не ставил ее ладные ножки в туфлях с тонкой пряжкой перед ее мыслями, её суждением. Она не знала, что ей делать с этой Элей, а новая Эля пока молчала, ничем не выдавая своего отношения к образовавшейся задаче. Так они вдвоем под не тому сочувствующие взгляды доехали до Чистых прудов и замерли в начале эскалатора, но и он не захотел вставать на их сторону и сразу же повез наверх.
Обе Эли, она вся - опаздывали. Хотелось плакать, но как тут заплачешь, если мало ли, от малейшей слезинки потечет мамина тушь.
На бульваре уже вовсю и давно была весна, тянуло водой, звенел приближающийся трамвай. Его завернутый от метро полукруг в начале прямой линии бульвара смутил Элю отсутствием собственной прямоты и углов. Она подумала, может быть, и ей возможно сейчас двигаться иначе, и никто не обидится? Подумала так и как-то автоматически перестала думать сразу обо всём, пошла по тротуару, наблюдая расцветающую аллею слева от себя. Машинально досчитала до второго поворота, последним взглядом простилась с бульваром и свернула в узкий Архангельский переулок, сразу же приветливо блеснувший ей куполом маленькой желтой церкви. Еще два поворота мимо и на третий, на перекрёстке, Эля опять повернула направо и смутно, но сразу же узнала дом, где жили Бакастовы. Большой и тёмный он, казалось, отбрасывал на Кривоколенный переулок тень так же властно, как освещало другую его сторону солнце.
Дойдя до ближайшего подъезда - больших деревянных дверей с темными стеклами, Эля, хотя не была уверена, что это не нужный ей подъезд, ни разу не замедлилась, встречая в стеклах каждого подъезда свое не похожее на себя в блестящих завитках лицо, пока весь угол дома не кончился и она не оказалась на солнечной стороне. Тут, невольно думалось ей, бдительная Пенелопа Митридатовна не смогла бы поймать Элино присутствие, как если бы ее юрисдикция демонически заканчивалась вместе с тенью.
Еще на ходу Эля невольно узнала нужный ей подъезд, на углу дома, выпирающий на тротуар величественным, хоть и маленьким крыльцом. Оттого, что она узнала его, она не могла теперь спокойно остаться еще ненадолго на улице. Любая сознательная задержка подтачивала ее и без того зыбкую уверенность сознанием лукавства и неискренности. Эля не смогла бы легко подняться к Бакастовым, зная, что опоздала целиком по своей вине и что придется врать не только лицом и телом, но и словами. Она стояла в начале этого беспечного солнечного отрезка, смотрела назад и ее сводила с ума мысль, что сейчас она поднимется наверх и начнёт притворяться. Эля не верила, что кого-то этим можно всерьёз провести, так что, считай, она шла к очевидному поражению, может быть, даже к первому большому позору в своей жизни.
Она воображала это всё в единую секунду, картина эта утвердилась в ней сразу и ясно, не требуя дальнейших размышлений и даже чувств, которые замерли и не определялись никакой окраской, как если бы всё это находилось где-то у неё за спиной и только дышало в спину, но не показывалось само. Эля шла в тень, к подъезду, а раз осознанная, нависшая над ней плотная робость не отставала ни на шаг и зашла во внезапно открывшийся ей подъезд следом, когда оттуда выбежали дети – девочка-подросток и мальчик помладше, взявшись за руки и с треском тянув за собой деревянный грузовик на шнурке. Много светлого и почему-то мраморного, как в метро. На стенах и потолке без видимых причин древнеримские барельефы. Узкая, как продолжение коридора, лестница.
Пролёт, ещё пролет, красиво и тихо, сквозь окна верхних этажей неровными пятнами разливается по лестнице весёлый утренний свет. На предпоследнем – шестом – этаже Эля не выбрала бы никакую дверь, все казались слишком нескромными для звонка и стука, но, увы, она знала номер квартиры, знала фамилию хозяев, чтобы спросить у консьержа или соседей, если потеряется. Не знала только, возможно ли ещё сбежать отсюда навсегда, прочь от Чистых прудов, этого капризного апрельского солнца, от Москвы, куда-нибудь в сырые бархатные северные леса, и никогда больше, никогда...
Эля позвонила. Прошли добрые минуты две, прежде чем в проеме показалось лицо девушки, может быть, чуть старше Эли, во всяком случае, с более взрослой причёской, яркой помадой и медными кольцами вокруг лба. Взгляд ее больших лисьих глаз коротко скользнул по Эле и сморгнул первое впечатление.
- Добрый день, - сказала она красивым поставленным голосом опытной хористки. – А вы кто?
- Нелли Музиль.
Девушка прищурилась, словно Эле удалось ее заинтересовать, но и только.
- Вы к кому?
- К Пенелопе Митридатовне, - еще раз попробовала она.
- А, ну так, - девушка согласно кивнула. - Проходи тогда.
Эля воспользовалась моментом оглядеть ее как следует еще раз. Вероятно, это была какая-нибудь очень близкая родственница Эрика. Родная сестра или кузина. Черты лица у нее были куда мягче и округлей, только вечно прищуренный и оттого лукавый разрез глаз выдавал в ней эту Бакастовскую ловкую породу.
Пока Эля разувалась в прихожей, девушка сказала.
- Нелли, значит? На папу похожа. А я Анфиса. Эрика сестра, Пенелопы Митридатовны внучка. Ну это если что. Ты проходи дальше, через гостиную вон в белую дверь, она тебя ждёт.
Это была такая большая, прямо-таки огромная квартира, количество комнат и углов которой, если иметь в виду планировку здания, никак не укладывалось в голове. Коридор почти сразу перетекал анфиладой в просторную гостиную со светлым паркетом и зеркальными полками вдоль правой стены, которые делали ее еще шире. Посередине, на розовом в красной каемке ковре, стоял белый кожаный диван, перед ним журнальный столик с чайной парой и маленькими шахматами, дальше дверь, стены в картинках и висячих растениях. Вдоль далекой левой стены - длинные шторы на белом квадрате окна и по сторонам еще две двери.
Увидев столько пространства для жизни и движения, Эля смогла сделать только неполную пару шагов и замерла, будто это был музей и где-то пробегала еле различимая линия ограничительной ленточки. В стороне, на диване раздалось какое-то шевеление.
- Анфис, это кто там? – она узнала голос Эрика. Он был, как со сна, низкий и непослушный.
Девушка прошла мимо Эли по гостиной в одну из дверей и на ходу бросила:
- Это Нелли, она к бабушке.
- Это какая же Нелли? Неужели Музиль?
Эля не заметила, сказала ли хотя бы «привет», но показалось, что да. По крайней мере, квартира и эта комната как будто немножко сузились, коснулись её ответным приветствием и приняли – вернее, она вдруг в мгновение привыкла к стенам, услышав в них его голос.