Глава 9
О юннатах и любви
Вдох поглубже, и все внутренности на миг сжимает чья-то невидимая ладонь, кажется, ещё секунда и задохнешься в несделанном повторном вдохе. Словно несешься на всех парах так, что скорость полностью овладевает твоей волей, никак не успеть остановиться перед обрывом и что-то падает в груди ещё раньше, чем тело соприкоснется с землёй.
Перед полётом Эля замерла возле огромного стеклянного купола на крыше. Двумя ладонями она осторожно прижалась к нему, пытаясь разглядеть фрагменты бесконечного движения канцелярских муравьёв внутри, но мама всё торопила её к краю крыши. Времени и вправду оставалось совсем немного, но Эля по малодушию была рада оттянуть момент отправления ещё на чуть-чуть. И вот будто сам апрельский ветер подхватил их, и, потеряв под ногами твердь крыши Мюра, Эля вновь обрела равновесие, только ощутив плечом гладкий столб дымохода. Она узнала за скатом старой крыши часть Маросейки и стены одного из торговых домов, а потом дыхание снова перехватило, и Эля крепче вцепилась в руки родителей.
Не отдышавшись, но уже увидев школьный двор за паутиной голых деревьев, она едва не свалилась на колени. Отец помог ей выпрямиться и поддерживал, пока они спускались по лестнице вниз. Наверное, это был один из жилых домов возле школы, где могла бы жить Рита Перевалова из параллели, которая на дежурство приходила самой первой, или Толя Шубин, наоборот, беззаботно спавший до упора и приходивший на урок последний и совершенно сонный, словно только из постели. К счастью они никого не встретили в подъезде, и никто не мог заметить, что спускаются они прямиком с крыши.
На улице Эля в смущении обернулась к родителям:
- Только дальше не надо провожать, ладно?
- Наша взрослая Нелли - и стесняется, - Григорий Семёнович подкрутил кончик уса и усмехнулся.
- Нет-нет, но если вас из учителей кто увидит... Вдруг захотят поговорить? Помните, как Марьяна Тимофевна к вам с заводской практикой приставала?
Олимпия Николаевна поморщилась.
- Та клуша в лисьей шапке?
Эля без всякого уважения хихикнула. Хотя поначалу ей и самой хотелось с другими ходить на завод, а не узнавать потом шутки в сдержанном пересказе Алисы, но родители (и в особенности бабушка) очень не по-пролетарски пришли в ужас, едва вообразили свою дочь у станка.
Григорий Семёнович бросил взгляд на наручные часы и развернул Элю к школе лицом.
- Беги же скорей, без пятнадцати двенадцать.
Она решилась только напоследок поцеловать их, ощутив поочередно аромат маминых духов, старомодных как её любимые шали, и папин одеколон, который был тошнотворно силён по утрам после бритья, и кинулась через улицу к школьной калитке.
На первом этаже, когда Эля сняла калоши и на мгновение остановилась оглядеть себя в большое зеркало возле раздевалки, ей стало не по себе, будто она что-то забыла. Проверила портфель, заранее вытащила тетрадку с планом доклада – стало спокойней, - и со всей силы своих всегда жадных до бега ног бросилась по лестнице наверх.
В коридоре она едва не влетела в приоткрытую дверь пионерской комнаты, когда её кто-то остановил за плечо. Подняв голову, девушка ещё по аккуратному белому воротничку и блестящему комсомольскому значку узнала Володю.
- Эй, погоди, - он рассмеялся, видимо, над её взбудораженным видом. - Всё в порядке, ты успеваешь.
- Точно? А сколько времени?
- Давай отдышись. Правильно, молодец. Времени вагон – ещё минут десять, а ты так несешься!
Она посмотрела в его лицо, спокойное и светлое лицо человека, который в очередной раз притащился из университета разбирать пионерские дела своих школьников и скоро поедет домой, снимет галстук и сядет готовится к сессии, как ни в чем не бывало, и будет счастлив прийти еще раз и потом еще пару раз, будто его тут конфетами кормят.
- А все уже собрались, правда? А учителя будут? - она прислонилась к дверному косяку и устало задышала в щелку, через которую всё равно ничего не могла разглядеть.
- Нет, вроде бы только старшая вожатая.
- Вита Сергеевна? И всё? - Эля испытала маленькое разочарование, словно что-то требовало большей награды за нервы последних четырёх часов. - Ах, Володя, какой получился день, какой день!..
- В поликлинике? - он улыбнулся, но без иронии и удивления, просто, с готовностью услышать, что в поликлинике вполне мог сложиться очень впечатляющий день.
Эля, ещё прижимая к себе портфель и поверх портфеля тетрадку с докладом, потянулась было вперёд к Володе, чтобы шепотом рассказать ему и про ЦУМ, который вовсе и не ЦУМ, и даже не мосторг, и про Славку Метелина, который остался здоров, а какой-то Родин Елиозов по загадочным причинам нет, про инспектора с лиловыми глазами и про застрявших в позапрошлом веке канцеляристов, но тут ее как молния пронзило воспоминание из книжки этого древнего старика Божидара, что никому нельзя говорить, даже если веришь охотнее, чем себе, даже если нельзя не сказать. Ладно, Метелину, ладно даже Алиске (он ненадёжный человек, а она поди и не поверит), но Володя Полетаев честный и принципиальный и всё знает, всем интересуется. Он сам им приносил книжки про короля Артура и Мерлина, про волшебницу Моргану. Как же так она ему не скажет и он продолжит думать, что она всего на всего была в поликлинике? А если и потом придётся врать? Снова и снова Володе, Алисе... Надо узнать, потому что ведь не бывает так, чтобы совсем никому - это раньше, на Руси, когда жилось страшней и непонятней, могли и сжечь за колдовство, а сейчас уже давно не так.
Эля смотрела на расслабленного Полетаева, скрестившего руки на груди. Усталость тонкими линиями едва касалась его тёмных глаз, он иногда касался пальцем кончика носа и морщился, подавляя зевок.
Она не скажет. Что-то уходило на второй план, так как надо было хорошо прочитать доклад и Эля думала о нем, но было что-то ещё. Другая мысль, новая, ещё не находящая себе подходящего места в голове. Сомнение? Маленькое зернышко, как первая капля вчерашнего дождя. Эля подумала, что непременно вернётся к ней поздней, разобравшись со сбором и кружком натуралистов, если это будет того стоит и не забудется.
- Вита откроет, но первое слово за мной. Потом Вадик расскажет об итогах субботника, дальше вы с Леной, правильно? После вас Перевалова читает про..., - Полетаев снова чуть сморщил нос и полез в карман за своим знаменитым кожаным блокнотом.
Когда он открыл место, отмеченное закладкой, Эля чуть пригляделась и в его аккуратных мелких линиях чернил разобрала отдельные слова. Он коротко набросал план своего вступительного слова, в начале процитировав Ильича, а ниже шли их имена.
«Филимонов – субботник, Эля и Лена – натуралисты, Перевалова ...»
Он выводил своей рукой имена, должно быть, так же, как относился к ним: Филимонов, свою десницу и главного союзника во всех начинаниях – быстро с обрывающимся окончанием, Перевалову, с которой у него подчас случались разногласия, округло, неловко, словно записывал по букве на слух и сомневался, что правильно слышит, а Элю и Лену аккуратно и – Эля тщеславно и не без удовольствия заметила – будто особенно красиво. Казалось бы, в таких коротких именах не разойдешься, но ей понравилось, как он витиевато выписывал её «Э» и каким милым бантиком в конце стояла «я».
- Доклад ко дню радиолюбителя. Я так и думал, - заключил Володя. – Ладно, присядь пока, отдохни.
Эля собралась было занять своё место рядом с Вадиком и уже почти переступила порог, как неожиданно не спеша заполняющееся пространство кабинета показалось ей слишком великим и пустым, чтобы чувствовать себя в нём спокойно. Она замешкалась, наверное, в сотый раз за сегодня охваченная сомнением.
- Посторонись, - крикнул ей в плечо какой-то шкет, в котором она не сразу узнала члена дружины и восьмиклассника Ярика Сапегова, брата Егорки, её одноклассника и персональной грозы Изольды Максимовны.
Он вынудил Элю наконец сделать несколько шагов в кабинет. Вадик увидел её и махнул рукой.
- Здравствуй, Эля, - сказала Вита Сергеевна.
- Ну как, здорова? – поинтересовался Филимонов, когда Эля села рядом.
- Жить буду. Что у вас сегодня было?
- Ничего из ряда вон выходящего, только вам с Метелиным придётся принести конспект двух параграфов по истории. Вместо самостоятельной, которую она нам на голову сочинила.
Ребята рассаживались за парты, тесно поставленные в два ряда из-за узких, продолговатых стен. Ярик с шумом устроился на первой парте справа, не обращая внимания на Риту Перевалову, уже сидящую там в окружении каких-то бумажек. Она сверялась по ним, что-то напряженно поправляя в планшете огрызком карандаша, и почти подпрыгнула на стуле, когда мальчик приземлился рядом, грохнув по парте локтём. Вита вышла из-за соседнего ряда и на пути к доске потрепала его нестриженные белёсые волосы.
- Как? Метелина тоже не было? – спохватилась Эля.
Вадик равнодушно повёл бровью.
- Мне сказали, у него освобождение.
- Кто сказал?
- Эс-Тэ, - отозвался он, уже переключившись на свои каракули, которые собирался зачитывать в свою очередь.
СТ – это, понятное дело, классная, Софья Тимофевна. Эля вздохнула, вытянув ноги под столом и разминая напряжённую шею.
Неужели ему опять стало плохо? У Эли неприятно похолодело в груди. Она вспомнила вчерашнюю неловкую попытку Метелина пригласить её на танцы и как убежала от него домой, а он ещё что-то кричал ей вслед с площадки первого этажа. Ну вот, теперь впору почувствовать себя виноватой. И ведь ни у кого в классе нет оснований всерьёз запереживать о его отсутствии, сидят тут себе спокойно и в ус не дуют, ни с кем не поделишься.
У Риты Переваловой вдоль шеи вились густые тёмные колечки волос. Эля накрутила на палец кончик левой косички. Хотелось бы, чтобы волосы были погуще, как у папы или дяди Арно. А пока, сколько Эля не мазала голову репейным маслом, та всё ещё скорее напоминала поредевший старый веник. Олимпия Николаевна, случалось, смешивала какие-то травки, чтобы волосы блестели – но её старомодные прически всегда скрывали недостаток густоты с помощью шиньонов и накладных кос. Попробовала бы Эля так заявиться в школу... Зачем мужчинам такие густые волосы? Зачем Ярик Сапегов никак не пострижётся, что ж ему дома и сказать некому? Вот у Полетаева волосы всегда так аккуратно лежат, волосок к волоску, а ведь тоже густые, должно быть, не слушаются. А уж у Эрика... Эля могла поклясться, что всем рыжим повезло с хорошим качеством волос.
Ладно, по-хорошему мосмагсовет мог бы за Славой и проследить лишний раз, приставить к его дому своего человека. А ещё лучше прислать туда особого врача, медсестру-сиделку. Наверняка же у них есть свои магические лекари, шаманы, собиратели трав и корней... Ах вот бы взглянуть на такое колдовство хоть одним глазком – варят ли они зелья в котелках или это тоже чепуха?
Вита Сергеевна приподнялась из-за учительского стола и сказала по обыкновению тем же заигрывающе бодрым тоном, с каким говорила в школе со всеми от мала до велика, от октябрят до комсомольцев и самой директрисы:
- Здравствуйте, ребята! Добрый день, Ярик!
- Добрый, добрый!
- Убери, пожалуйста, ноги с прохода.
- Ой, простите великодушно. Конечно, я сейчас подвинусь. Вот, пожалуйста. Володя, проходи-проходи, садись на здоровье. Какой ты сегодня министр! Очень красиво, очень. Рита, согласитесь, любо дорого смотреть, правда же? - Ярик весь сжался за партой, но только на пару секунд, пропуская Полетаева на место рядом со старшей вожатой, а потом снова беспечно развалился, не замечая гневных взглядов Переваловой.
- Тише, мы начинаем, Ярослав.
Сзади кто-то прыснул от смеха. Эля тоже улыбнулась. Все всегда, понятное дело, немножко смеялись, когда кто-то называл младшего Сапегу полным именем. Ярослав – это князь или, как минимум, витязь, а не белобрысый болтун восьмиклассник со штопанными коленками. Ярик оглянулся и грозно зыркнул мимо Эли в сторону шутников. Она тоже посмотрела назад и случайно встретилась глазами с Леной, сидевшей за одной из дальних парт вместе с Кольцовой – той худощавой девчонкой из параллели, которая в старших классах уже успела набить Эле с Алиской оскомину.
«Дура какая-то», - Эля покачала головой.
Лена вопросительно вскинула брови, любопытствуя, наверное, насчет судьбы их «общего» доклада. Интересное дело, как она себе представляет, чтобы Эля спокойно сидела здесь перед Витой и Володей, не подготовив выступление? Она в свою очередь изобразила удивление и, только выдержав небольшую паузу, наконец кивнула. А Лена выдохнула как-то уж слишком сильно – ну какая же коза. Сама привязалась к юннатам – ведь никто её звать туда в жизни бы не стал – а теперь ещё вздумала ставить под сомнение Элину ответственность.
От внутренней борьбы с досадой на помощницу Элю снова отвлёк голос Виты, которая пересчитала головы и попросила Ярика начать протокол сбора.
- Не забудь отметить тех, кто только что подошёл и сел в конце. Нет уж, ты привстань, посмотри.
- Знаем, плавали, Вита Сергеевна. Будет в лучшем виде.
- Значит, начинаем, Володя?
- Начинайте, Вита Сергеевна. Все же в сборе?
- Начинайте-начинайте, - склонившийся над тетрадью Ярик дал отмашку. – Все здесь, а кого нет – тому не надо.
Вита Сергеевна свела и снова развела в стороны пухлые молодые руки с розовыми, всегда будто только из кипятка, костяшками пальцев. Стоя она едва ли становилась внушительней из-за своей скромной комплекции: узкие плечи и короткая шея делали её похожей на большую куклу-карапуза, вроде тех, что в Детском мире ценой были в треть отцовской зарплаты.
Когда она начинала говорить, её волнение сразу же передавалось слушателям и всем становилось немножко неловко. Эля всегда старалась не смотреть на неё в этот момент и выбирала другую точку и уже на ней сосредотачивала внимание, вежливо кивая на каждую утвердительную интонацию. Разойдясь, Вита Сергеевна наконец овладевала своим голосом, в котором теперь время от времени проскальзывали даже строгие, приказные нотки, и все выдыхали - конечно, ведь не многие горели бы желанием, если что, вдруг взять контроль над дисциплиной в свои руки.
- Сегодня, товарищи, мы поднимем много важных тем. Позади половина весны. Прошедшая, я полагаю (и вы со мной наверняка согласитесь), очень плодотворно половина...
Эля заметила, что сидит с чуть приоткрытым ртом, подобралась, но невольно прислушалась к своему ровному, тихому дыханию. Ей не слишком нравился её доклад и было бы правильно перед выступлением показать его Лене, но... В конце концов что-то править уже поздно и вряд ли поможет, если он дурен весь от начала до конца.
- Хотелось бы отметить работу нашего творческого кружка. О том, как наша школа подготовилась ко Дню рождению Максима Горького, написали в «Литературной газете». Ну и все мы, конечно, видели заметку в «Пионерской правде». Если кто-то пропустил, оба выпуска ещё висят у нас здесь у входа в класс. Обернитесь на секунду – да, да, почитаете на перемене, - Вита Сергеевна, кажется, немного сбилась и в поисках утерянной мысли забегала взглядом по учительскому столу, потом взялась за пуговицу на манжете и решительно продолжила. – За это от всего коллектива пионерской дружины ещё раз большое спасибо нашим юным литераторам и художникам. Вадик, Юля, передайте ребятам... надеемся, это вдохновит их на новые свершения в будущем...
Филимонов обернулся и весело показал энергично сжатый кулак Юле, с которой вёл у малышни художественный кружок. Юля тихо рисовала, а Вадик сочинял и шумно декламировал стихи. Эля бывала там пару раз, но, если быть честной, вдохновляющего там для неё нашлось маловато. Было странно, как менялся в лице, грозно хмурил брови, стрелял в каком-то высокотемпературном безумии глазами, топал, размахивал руками обычно сдержанный и изящный в движениях Филимонов... А как забавно понижал голос, восхищаясь чем-то особенно поразившем его у классиков – «Поэзия!».
- У тебя длинный доклад? – спросила Эля.
Вадик заморгал на неё, наверное, опять пропавший в ожившем успехе, затем небрежно пролистал тетрадь в обе стороны.
- Да так, мелочь. Чего там отчитываться, субботник как субботник.
- Ну-ка дай взглянуть. Ой, а что же ты в прозе?
- Кхм! Кхм, Музиль, не думал, что ты вырастешь язвой, - он захлопнул перед её носом тетрадь и аккуратно отодвинул в сторону, для надёжности сложив на ней обе ладони. – Интересно, чьё это влияние?
- А с каких пор ты начинаешь задираться с добрых дружеских шуток?
Он закатил глаза, но не успел ничего возразить, так как Вита уступила слово Полетаеву. И вот, такая резкая смена! Потекли совсем другие минуты. Лёгкие, нет, совершенно невесомые. Слушать его не составляло никакого труда, даже если он делал кому-то выговор. Как он хорошо говорил самые скучные, бесцветные газетные фразы. Не было смысла это пересказывать, потому что никто не мог бы повторить, как следует, и слова словно лишались своего смысла. Но и правила декламации и риторики были ничто перед тем, как публика желала его слушать и приняла бы почти всё, что он сказал, с одобрением, лишь бы он только говорил.
- Дорогие товарищи... Ребята! Мы долго собирались, и, наконец, можем снова обсудить нашу работу, несмотря на некоторые трудности, препятствия и остановки. Но знаете, когда я вижу нас здесь, всех месте, разве могут они иметь серьёзное значение? Нет, всё теряется рядом с ощущением объема тех трудов, которые мы уже подняли и которые нам только предстоит освоить. Я знаю вас, я вижу ваши прекрасные смелые лица и как они горят желанием ввязаться в новую борьбу. А раз горят, так не будем же останавливаться, не дадим проникнуть в наши ряды холоду равнодушия. Не будем же разобщены, друзья, но сплотимся сильней...
Улыбка то и дело касалась Володиных губ на особенно патетических местах, как будто ему было немножко стыдно быть громким и взволнованным. Эля улыбалась вместе с ним. Ярик слушал, подперев щеку рукой, и кусал губу. Ветер гнал тучи, и из-за плотной темной занавески по краю бурой, тщательно умытой доски то и дело пробегала полоса полуденного апрельского света – сонная и мутная, как лимонный сок. Эля почувствовала, как тяжело будет однажды прийти в школу в последний раз. Она напрягла своё внимание, пытаясь охватить на память как можно больше в этом кабинете и его минутах, но ей не стало по-настоящему грустно, словно в глубине души нельзя было верить в конечность того, что было так реально и правдиво сейчас. Было ли тут дело в магии, но она и впрямь была готова к вечности предметов, процессов и людей. Всё настоящее вечно, а проходят только легкие, сдуваемые ветром случайности, о которых даже жалеть не стоит.
Парта дрогнула, когда Вадик поднялся и пошел вдоль к Вите и Полетаеву. Когда они поравнялись, Эля в очередной раз отметила, что Вадику как-то неуловимо удаётся быть на него похожим. В повадках, в том, как он держит голову, когда читает что-то с бумаги, и как оглядывает слушающих – с той только разницей, что в его взгляде робость по-юношески борется с наглостью. А у Володи спокойный, но сильный взгляд людей, которые владеют вниманием и знают, что к ним прислушаются. Такой и должен быть, верней, такой хотела бы Эля. Все звучало в его устах, как стихи. Может быть, поэтому Вадика, его преданного клеврета, мечта подражать ему во всём безотчётно привела в поэзию.
Но про субботник, он прав, отчитываться нечего. Рекордов они не брали, работали аккурат по плану, но с энтузиазмом. Все были, все в конце сфотографировались на фоне столетней липы во дворе школы, все молодцы. Приходилось отдать Вадику должное, по скучной теме он умел не сделать ещё более скучный доклад. Всё-таки мыслил он свежо, местами даже талантливо, если, конечно, талант мог быть так обидчив и временами завистлив. Эля мыслями вернулась к своему докладу, до которого оставались считанные минуты, и пробежалась по плану и тезисам. Много было корявых фраз или, наоборот, слишком плоских – тот же Вадик придумал бы получше.
Эля перечеркнула первые строчки и прикусила губу. Сейчас ещё можно было дать себе две минуты, того гляди, в нервном напряжении что-нибудь и придумается. Например, вместо «хотелось бы начать с итогов нашего первого апрельского похода в Аптекарский город» лучше просто «что касается итогов...». Но тут противно заныло в желудке, и он с неумолимой громкостью без предупреждения заурчал. Не мудрено, у нее с утра во рту и маковой росинки не было. Показалось, что все замерли и даже Вадик сбился с глухой мелодии своего ровного повествования и прислушался. Перевалова чуть-чуть оглянулась назад, скосив глаза и вздернув кончик своего не по-девичьи широкого носа, но ничего не сказала.
- Чего ты? Сиди слушай, - смущенно шикнула на неё Эля.
Ярик, почувствовав это первое дуновение конфликта, проворно развернулся почти всем телом и заинтересованно оценил ситуацию.
- Это у тебя что ль в животе? – шепотом спросил он, впрочем, достаточно понимающе.
- Отвянь, очень тебя прошу.
- Ну ты даешь, Музиль. Ты же это, ты у нас кит, получается?
Уже не глядя на них, Рита тихо буркнула себе под нос:
- Иначе говоря, просто рыба, - и ртом изобразила беззвучное пускание пузырей.
Эля схватила линейку с половины Вадика и ткнула Риту под лопатку. Она тоже не осталась в стороне и уже скорчила было какую-то полную горячей мстительности гримасу, но Ярик примиряющим жестом призвал обеих к тишине.
- Во-первых, Рита, по такой логике Эля у нас самое большое млекопитающее в мире, весом, говорят, до ста пятидесяти тонн. А синих китов у нас, между прочим, так и вовсе, очень ценят. Помнишь, как говорил этот старый академик? Ну этот, который приходил к нам на экологический час. Чем ты слушаешь, Перевалова, не пойму? Он говорил, ещё чуть-чуть и этого малыша уже придется... ну...того.
- Чего?
- Да того! В Красную книгу.
- Мои искренние сожаления всем синим китам. Но к Музиль это не относится.
Ярик хмыкнул прямо в ухо Рите, она брезгливо дернулась от него на край парты. Тогда он погрозил ей пальцем, вдобавок ласково ощетинившись щербатым ртом.
- Очень относится. Я бы даже так сказал: этот факт к Эле напрямую относится. А знаете, почему? Вот ты, Эля, знаешь, почему?
- Ну?
- Да потому, что если Элю не кормить, она тоже окажется где-е? На гра-ни вы-ми-ра-ни-я. Вот так! – он вытащил из-под парты сплющенный портфель и подмигнул девушке. – Поэтому на, держи, Музиль, для поддержания жизненно важных процессов.
Ярик торжественно положил перед ней пирожок. Такой хорошенький, румяный, что Эля даже залюбовалась. Да, у нее было совсем мало времени, но если очень быстро жевать... Она чуть опустилась на стуле, чтобы из-за спины Риты её было не так видно, и в два укуса осилила половину. Он был с чем-то сладким в роде сливового повидла. Быстро проглотив кусок, Эля чуть не поперхнулась и согнулась на своём месте ещё ниже.
Все неожиданно захлопали – пришлось присоединиться к аплодисментам, которые, к счастью, позволили ей как следует откашляться. Вадик с усталым вздохом разочарованного ответственного лица приземлился на своё место и неодобрительно оценил её перекус.
- Правильно. Чего зря время терять? – хмыкнул он. – Ну-ка дай попробовать...
Вдруг до нее очень ясно, впервые с начала доклада Вадика, донеслось:
- А теперь дадим слово нашим юннатам в лице Эле Музиль, - и все вслед за Полетаевым послушно посмотрели в их сторону.
- Эля, - он улыбнулся, уступая ей место рядом с собой.
Она под партой порывисто сунула Вадику в протянутую ладонь половину пирожка. Вставая, задела бедром уголок парты, безболезненно, но та вся с грохотом затряслась. Вадик, который очень старался поесть незаметно, вздрогнул и, видимо, в попытке не потерять лицо, раздраженно закатил глаза - зная, что многие ещё продолжали смотреть. Эля ощутила неприятный укол по самолюбию, но обижаться было бы глупо. Глупый Вадик и мальчишеская гордость его глупая. «Что касается просветительских итогов нашего апрельского похода в Аптекарский огород... Просветительских... Просветительских ли?»
Володя все ещё стоял у доски, ожидая пока она подойдёт. Поравнявшись с ним, она положила раскрытую тетрадь на парту и на выросшем расстоянии тесные строчки забегали, стали то бешено скакать, то сливаться в безликий многосоставный поезд, паровоз, дымящийся апострофами и точками, сходивший с рельс у красной черты, где носики первых вагонов печально свешивались вниз. Кажется, Володя смотрел на неё. И Вита смотрела. Отчего-то все опять замолчали. Эле это очень не понравилось. А нет, Полетаев все это время, кажется, что-то говорил, но она не разобрала.
«Так просветительских ли?...»
-Ну давай, Эля, - сказал он. - Начинай. Мы тебя слушаем.
И началось.
- Добрый день всем, с кем я сегодня ещё не здоровалась. Что касается наших просветительских итогов похода в Аптекарский огород... Если говорить о том, что мы извлекли из него..., - большой абзац правильней поставить между двумя маленькими, чтобы никто не успел заскучать, или лучше попробовать сразу захватить внимание красочными тезисами? - Начать, наверное, стоит с впечатлений, которые в краткой форме выразили члены кружка. Что раскроет тему лучше, чем яркие и живые эмоции человека, увлеченного любимым предметом?
Эля зашелестела страницами, не поднимая головы на слушателей, надеясь, что так они не заметят её сконфуженности, а голос не выдаст. Руки выглядели такими смешными, пальцы дрожали, торопясь отыскать нужное место – кто бы знал, на какие чудеса они способны. Знать бы самой, что там внутри, а что впереди ещё не показывается и прячется за углом?
- Итак, обращаюсь к цитатам. «Коллекция Аптекарского огорода, - говорит ученик 6 «А» класса Родя Линкеров. – Определенно даёт хорошее представление о прошлом и настоящем отечественной ботаники, но вряд ли может внушить надежды на успешное будущее, если изучать ранней весной её кактусы и холодный грунт...», - Эля остановилась, чтобы про себя пробежать цитату до конца, кто-то в классе прыснул, она заморгала, ища весельчака. – Справедливое замечание у Роди. Но тем и интересны экспонаты, что мы можем наблюдать их в любое время года и на каждом этапе их жизни. А вот мнение Димы Фомичёва из 5-го «Б»: «хочется сказать больше спасибо специалистам, особенно старшему лаборанту Стёпе... Степану Леонидовичу Егошину, который рассказал нам о том, как тяжело было привыкнуть тюльпанам к нашей погоде и как теперь они стали главным украшением всех городских садов и клумб...». Это, правда, получился совершенно замечательный рассказ. Мы договорились со Степаном Леонидовичем, что придем к нему на беседу об орхидеях. Ребята были очень воодушевлены.
Кто-то шепотом, но очень отчётливо проворчал: «эти отзывы надо в стенгазету, долго она так будет?» В ответ ему было чьё-то вразумляющее «тсс», но Эле перехватило дух от стыда. Володя слушал её боком, чуть склонив голову – доволен или нет, не поймёшь.
- «Мы узнали много нового. Но особенно мне понравилось, что я наконец побывала в оранжерее и увидела первые весенние цветы раньше остальных. Это замечательно, что человек создает условия для существования таких хрупких и красивых вещей» - вот такой хороший отзыв у Лиды Серафимовой тоже из 5 «Б»...
С каждой цитатой Эля всё больше понимала, что выбрала не ту тактику или, может быть, не так ей следует, неправильно говорит – получалось в любом случае плохо, отвратительно скучно, но она не могла остановиться и как заведенная продолжала читать за цитатой цитату, чувствуя, как угасает интерес, как ребята начинают всё заметней ёрзать на стульях, царапать в тетрадях, перешёптываться, хихихать. А впереди тяжелая теоретическая часть из описания экспозиции, которое она составляла сама на коленке и вполне догадывалась, как там всё тяп-ляп и действительно интересно будет только тем, кто любит ботанику, при этом не ходил с ними на экскурсию и будет хоть сколько-нибудь удивлен... то есть почти никому здесь, даже Лене. Это было мучительно и, если бы Эле хватило смелости, она бы благородно бросила всё на середине и тактично убежала в коридор, чтобы не мучить ни себя, ни других.
Потом под лестницей Полетаев нервно убирал свою мягкую челку со лба и успокаивал её, как все занятые люди, наверняка не зная, правильней отшучиваться или грустить вместе с ней. Эля хотела спрятаться в темном углу за сломанной хромой партой, но всё тело звало её двигаться и метаться без пауз.
- Разве можно об этом всерьёз переживать?
- Но, Володя, это непрофессионально, люди же слушали. Я взяла ответственность за всех ребят в кружке, я должна была выступить как следует, - она прятала от него в ладонях взволнованное лицо, прижимаясь к холодной желтой стене.
- Велика беда! - он добродушно рассмеялся. - Разве они слушали?
Эля чуть повернулась к нему, и ей ещё горше захотелось плакать.
- Но тебя все слушают!
- Ну и что? Изольду Максимовну тоже все всегда внимательно слушают?
- Нет, но...
- А она же очень строгая, правда?
- Просто ее никто не любит.
- И поэтому вы ее не боитесь? А ведь она страшно ругается, я помню, - он улыбнулся.
- Значит, мы ее попросту не уважаем. А тебя все уважают и все слушают! Так и надо, и я так тоже хочу! Чтобы больше, понимаешь? Я хочу быть больше... И такой, чтобы одна я знала свои страхи, а остальным со стороны бы казалось, что всё у меня легко и красиво с первого раза, понимаешь?
Полетаев мягко посмотрел на неё.
- Иногда это требует много времени. Но не забивай себе этим голову. Просто делай то, что ты делаешь, хорошо, и когда-нибудь результат начнёт тебе нравиться и все это почувствуют.
- Детский совет.
Он примиряюще придержал ее за плечо.
- Пойдём в класс, расскажете, какие у вас с Леной планы.
Она не двинулась с места, кусая губы и часто моргая, стараясь, видимо, удержать наворачивающиеся слёзы. Володя заметил это и тяжело вздохнул, впрочем, еле слышно, так что Эля даже не заметила, что чем-то отяжелила его вздох.
- Ну что мне сделать, Эль? Я же знаю, что ты умница, что всем в Аптекарском огороде, правда, очень понравилось, а без тебя туда едва ли кого удалось бы собрать. И пятиклашки твои были в восторге только потому, что ты была с ними.
Она хмуро не поверила, но всё-таки посмотрела на него с небольшой надеждой.
- Правда. Ты что, мне не веришь, что ли? По-твоему, я похож на плута и хитреца? – Володя улыбался, а Эля в очередной раз моргнула да нечаянно так, что слезы всё-таки слегка побежали по её щекам.
Парень вмиг испугался, но будто не всерьез, а так, по-деловому озабоченно. Осторожно привлёк её к себе и обнял. Она вспыхнула, почувствовав, что коснулась его шеи мокрой щекой.
Лене надо было отдать доклад. Лена бы сейчас плакалась ему или хвалилась, и Лену он бы обнял. А тебе всё жалко, Эля, ничего ни с кем не хочешь делить, ни успехов, ни секретов, ни радостей, ни печалей... Было что-то нечестное в этом, что тоже хотелось утаить.
По лестнице с грохотом вывалился в пролет топот десятка детских ног и полетел вниз. Эля утерла слезы, и вдвоем с Володей они незаметно вышли из-под лестницы. Он всё ещё мягко придерживал её за плечо и, когда все, вежливо и звонко здороваясь, прошли мимо них, сказал:
- Иди-ка ты домой, ладно? Я тебя сам отпрошу.
Она посмотрела на него снизу-вверх – он с детства единственный из старших не переставал казаться ей по-взрослому высоким – и стало немного жалко, что приходится с ним соглашаться и опять уходить, опять пропускать занятия. Отсюда, где ещё недавно всё было ей под стать и по форме, изучено и приятно, а теперь она вдруг терялась и плакала, попросив от себя слишком много.