Глава 8
Дорогой, многоуважаемый клён
Доронин размял затёкшую шею и вдохнул побольше воздуха, словно на остановке тот выдавали на руки в ограниченном количестве и на развес, так что уж напрягись, поработай лёгкими, иначе опять придётся полчаса экономно дышать дешевым одеколоном в троллейбусной толкотне. Обманчиво погожий денёк с коварным апрельским сквозняком не застал его врасплох. Он подтянул повыше ворот кителя и бодрой походкой направился к входным воротам Сокольнического парка, а точнее – к будке дежурного милиционера Лягуши. Тучи обещали разойтись к обеду, пахло весной, Митя порядком выспался и хорошо позавтракал, предстояло назло товарищу капитану разработать свою версию и для собственного удовольствия самую малость побравировать перед младшим составом – настроение было лучше некуда.
Девушки поглядывали исподтишка на его новую летнюю форму, чистенькую фуражку с синим чехлом, блестящую на утреннем солнце, будто он не милиционер, а какой-нибудь удалой морской офицер, и он великодушно смотрел на них в ответ, не обделяя ни одну своей здоровой белозубой улыбкой. Не парень, а картинка. Так говорила его старая близорукая соседка по коммунальной квартире, когда Доронин нёс на пятый этаж её бидоны с молоком, но были дни: и он сам легко под этим подписывался.
Лягуша, ещё толком не разобрав, чего от него хотят, сразу смекнул, что есть версия, и напрягся, что называется, оробел. Но паренёк он с виду был прямой и простой, как табуретка, поэтому засопел и в лоб спросил:
- Вы, товарищ лейтенант, мне говорите, как есть. Я в отчёте всё честь по чести изложил, мне без нужды скрывать... И если у вас там что-то ещё обнаружилось...
- Ну-ка?
- Если чего угодно уточнить, я в вашем распоряжении.
Он вытянулся по струнке, но с комплекцией, делавшей его похожим на семейный буфет, одинаково широким в плечах и в тазу, вышло так, как если бы он просто чуть вытянул шею.
- А может, это у вас тут, Лягуша, что-то обнаружилось?
Дежурный не понимающе моргнул, потом посмотрел перед собой и вниз. Задумался.
- Да вроде как нет, - он уверенно кивнул сам себе. - Нет, товарищ лейтенант, при мне больше ничего. Всё что знал, то рассказал.
- Расскажешь ещё раз?
Там, где Митьковский проезд пересекался 4-м лучевым просеком и вдалеке за соснами раньше стоял центральный стадион советской армии, а теперь огороженные забором трудились над огромным белым куполом строительные краны и пыльные грузовики, взрыхляющие пространства обнажённой глины, они остановились в попытке определить, где Лягуша два дня назад обнаружил тело. Он топтался, носком сапогов делая в дорожках маленькие лунки, в раздумьях останавливался то у одного дерева, то у другого, ковырял между пальцами кончики веток, поднимал прищуренный взгляд к небу, словно только природа могла напомнить ему то, что совершенно напрасно успело покинуть его голову. С каждым отброшенным квадратом Доронин, и без того по молодости слишком часто не к месту горячившийся, сейчас про себя уже с десяток раз успел проклясть неторопливый затылок милиционера и чувствовал, как вместе с утренним благодушием капля за каплей уходит всё его терпение. Версия, нитка за ниткой обретавшая узор в его голове, замерла на первых узлах и рисковала стать неуместной в этих голых клёнах и затеряться в омытых ночью сосновых иголках.
- А вы вчера со следствием точно сюда не приезжали? – недоверчиво спрашивал Лягуша, как если бы Митя стал бы возиться тут с ним без надобности хоть минутой дольше.
- А ты сам-то вчера днём где был?
- Дома спал. Я же с ночной пришёл, - он слегка обиделся.
- Вот именно, так что меньше пустых разговоров, мой дорогой. Видишь, вон там с КПП на стройке на нас уже поглядывают нехорошо, - они вдвоем осторожно обернулись. – Видишь? Поэтому нам бы отсюда поскорей уйти и никого не смущать. Ориентиры, опознавательные знаки, может быть, фонарь или развилка? Лягуша, ну соберитесь в конце концов, вам это парк должен быть, как квартира...
Глаза милиционера начали было в удивлении страшно расширяться, но он упредил их, раскрыв рот в широкой улыбке и протянув:
- Да-а, точно, шельма! Товарищ лейтенант, он у клёна лежал! Большой такой клён, мы сейчас быстро найдём.
И тут уже сдался Доронин, который не слишком рассчитывал, что познаний в ботанике ему хватит для определения клёнов среди одинаковых, как братья, голых стволов. Нет, если не школа, то уж деревня дала ему кое-какое представление, но с тех пор уже столько вошло в его жизнь, что для экономии места чем-то приходилось жертвовать. Митя даже как-то пришёл к выводу, что за последние годы напрочь лишился некоторых своих врождённых черт, взращенных и укрепленных было деревенским детством: в частности, природной мягкости (как бы в подтверждение этому лицо его заметно обострилось), но железных мышц. Мама бы расстроилась, но справедливости ради, уж где-где, а в МУРе это было ни к чему.
Они поднимались выше по 4-му просеку. Навстречу им то и дело попадались разрумяненные утром молодые женщины с колясками и однажды пробежали в красно-синих костюмах взмокшие армейцы-баскетболисты. Милиционеры же, напротив, двигались медленно, как на экскурсии, и с различным между ними любопытством задерживаясь почти у каждого дерева.
- Ты мне скажи хоть, на что твой клён похож? – вздохнул наконец Доронин.
Лягуша, не желая его смущать, из чувства такта хохотнул себе в грудь.
- Да тут всю аллею один клён.
Доронин невозмутимо кивнул.
- В смысле формы, я имею в виду. Кривой, может, какой?
- Это можно, - Лягуша задумался на долгую минуту, одной рукой поглаживая кору ближайшего ствола. – Старый был.
Он посмотрел на Митю пристальным, пытливым взглядом.
- Ладно, черт с тобой, - сказал тот. - Ищи дальше.
Заскучав, он незаметно позволил версии заполнить его мысли и вторгнуться в условное пространство утреннего парка. Невысохшие по краям дороги лужи, засеянные мелкой рябью почек кусты, сырая земля, грубо взрыхленная и волнами блестевшая вдоль стволов – всё могло сыграть ей на руку при правильной расстановке фактов. Давеча ему было довольно одного взгляда на дело, в особенности на фотографии с места происшествия и показаний дежурного, чтобы картина убийства предстала перед ним как на ладони – ясной схемой с четко прорисованными жирными линиями в районе десяти часов вечера пятнадцатого апреля меж Митьковского проезда и 4-й лучевой просеки парка Сокольники. Странно, как такая очевидная мысль минула крепкий ум капитана Метелина и почему он не поддержал её потом, когда Митя сам её озвучил? Впрочем, кому-то не хватает опыта, кому-то свежести восприятия - и правильно, что они работают вместе. Брал бы только Пётр Никанорыч его почаще с собой, а не вредничал, как вчера.
Что было в фигуре товарища Елиозова такого, что и девушки-текстильщицы, и милицонер употребили это таинственное сочетание слов: «бездыханное тело». Что-то старое, далёко-романтичное из школьных хрестоматий. Далеко не протоколам подходящее определение, но только лишь от того так смутившее Доронина?
Присевший на корточки посреди тропы Лягуша замахал ему рукой.
- Вот оно, вот оно, товарищ лейтенант!
- Ох, неужели? – Митя кинулся к нему и, оправив чтобы не испачкать полы кителя, сел рядом. – Что такое? Где?
Лягуша обвел рукой пространство между ними.
- Здесь он лежал.
- Ах ты, - лейтенант невольно подскочил, потёр переносицу. – Вот оно как. Ну я так и представлял... Здесь, значит, твой клён, там - просека. А здесь, выходит, лежал товарищ профессор.
- Здесь, бедняга. Вот прямо так и лежал, головой на север.
Лягуша уперся ногами в землю, расставив их на ширине плеч, а руки развёл в стороны, изобразив растянутую лягушку.
- Как? Как он лежал? – опомнился Митя. – Покажи, как следует! Голова у него как была – на боку или прямо в пол?
Милиционер задумчиво осмотрел асфальт и медленно повернул голову чуть направо и вбок.
- Немного прижимался щекой и виском.
Доронину на миг показалось, что его лицо близко обдало прохладой влажной асфальтированной тропы, померещились уколы мелких камней на щеке.
- Верно, как на фото. Так и представлял, так и... Мда, Лягуша, интересные дела у вас творятся, - он почесал подбородок, склоняясь над асфальтом ещё раз. Ему пришлось побороться с собой, чтобы не дать волю дрожи от вдруг охватившего его озноба. От ворот стройки в их сторону двинулась дружинница с каким-то кадром в толстых стёклах. Нечего им тут больше глядеть.
*****
Седая с рыжими пятнами борода товарища майора Кондратьева задрожала в нервном возбуждении, когда он встал изо стола и приблизил своё лицо к Метелину. При этом стакан чая угрожающе качнулся на краю.
- Не вижу, Пётр Никанорыч, у тебя явных следов маразма, а подозрения есть. Смешной ты человек, всё смешишь меня и смешишь. Как это у тебя получается?
Капитан пожевал ртом. Кондратьева он хорошо знал с 42-го года, а других друзей с той поры у него и не было. Несколько лет разницы между ними делали майора рядом с ним каким-то глубоким стариком, давно годящимся в полковники. Но Метелин знал, что седина в какой-то один месяц окопных боёв осыпала его голову, когда тому едва исполнилось тридцать. Должно быть, со стороны и сам Пётр Никанорович выглядел не лучше, по крайней мере в бодрости духа старшему коллеге точно уступал. Под пушистыми гусеницами бровей его глаза никогда, ни в месяцы их совместной фронтовой службы, ни сейчас, не теряли озорного огонька горячего вдохновения к жизни.
- На-апрасно, напрасно, Петя, ты его недооцениваешь. Простоват парень, но не глуп, ой не глуп. Подсидит он тебя, ты и глазом моргнуть не успеешь.
- Это Митя-то подсидит? – смеялся Метелин. – Бог с тобой, Иваныч, куда ж ему? Да и где тут подсиживать, когда дело закрыли и бантик сверху повязали?
Кондратьев хмыкнул, возвращаясь на место. Для этого ему пришлось с кряхтением поправить сдвинутый стул, едва не задев ещё дымящийся стакан. Погрузившись снова в негостеприимные казённые объятия, он сурово оглядел капитана. Остался при своём – упрямства ему тоже было не занимать. Метелин отхлебнул свой чай и закашлялся. На ум снова пришли детали бестолково начатого и, как назло, ещё более нелепо зашедшего в тупик расследования, не продлившегося и дня. Может быть, и не было у Петра Никаноровича профессиональной гордости, но такая обида любого проймёт.
- Так что там, товарищ майор, дадут нам ещё пару-тройку дней?
Кондратьев сделал вид, что его взгляд привлекло что-то на столе, и поджав губы, покачал головой.
- Да как же так? – капитан подскочил. Вслед за дрогнувшем под его порывом столом жидкость наконец послушно выплеснулась из стаканов на стол, забрызгав прозрачное стекло, защитившее от влаги календарь, номера телефонов и прочую бумажную чепуху, покоившуюся здесь не меньше пяти лет. Кондратьев и глазом не моргнул, всё ещё не поднимая на товарища взгляд. А Метелин загремел, насколько ему позволяла мягкая натура и служебная субординация - вещи, которые сами между собой в его жизни сочетались не слишком удачно:
- Ты прости меня, Иваныч, но если ты можешь себе представить, что я спокойно закрою дело, не уверенный, что сын мой тут не причем и серийки быть не может...
- Но сейчас-то её нет?
- Сейчас, Лёша, нет, а по тебе лучше, чтобы через неделю всплыло?
Кондратьев нахмурил густые брови, неодобрительным холодным тоном возразил:
- Метелин, у нас за квартал три нераскрытых кражи в особо крупном, а в парке возле строящихся павильонов, куда через день приезжают если не министры, то корреспонденты всех передовых газет, тело деда, схватившего удар. И ты мне предлагаешь сейчас ловить там маньяка?
- Почему маньяка?
- Да нам никто не поверит, тем более никто не разрешит, если мы вот эту тоненькую папочку им покажем. Хочешь, Пётр Никанорыч? – Кондратьев кинул ему под нос действительно уже повязанное бантиком дело о профессоре Елиозове. – Возьми, прибереги. Поедете разбираться, сразу демонстрируй, чтобы не донимали болтовней. Так и так, скажи, кажется, попахивает серийными убийствами. Ты лучше к ним прямо туда, в Сокольники, когда обозревать объект пожалует американская пресса, в первых рядах да с этой папочкой. И про Славу им расскажи, которого ты дома запер. Так предлагаешь?
- Постой-постой, ты давай под одну гребёнку всё не греби. Не будем ничего показывать. Это ещё зачем? – Метелин побледнел, сдерживая раздражение. – Если дед сам по себе умер, без вмешательства, то это станет ясно уже на второй день. Уж с чем-чем, а с несчастным случаем наши ребята разберутся. Я тебя не смешу, но может, ты сам сейчас надо мной смеёшься? На такой случай, когда на кону выставка, и не дать ход поимке возможного маньяка (хотя о нём сейчас никакой речи не идёт)! Тем более тебе стоит не юлить, а надо прямо мне сказать, если было сверху указание какое или предостережение, дружеский совет...
- Перестань, - Кондратьев мотнул головой. – Ну-ка перестань мне это.
- Так дай нам неделю и ордер на осмотр докторской квартиры!
Майор в приступе возмущения закашлялся так, что в морщинистых уголках глаз у него проступили мутные слёзы.
- Какой вам ещё ордер? Нет уж, дорогой, это уже баловство какое-то, это, Пётр Никанорыч, несерьёзно. Сам и иди, сам и выпрашивай. Мою седую голову только не надо под плаху подставлять. Твои фантазии – пусть, гуляйте, смотрите и ищите в Сокольниках, сколько душе угодно. Только никаких больше карантинов и несанкционированных инспекций, чтобы всё потом на бумаге было чётко, каждый шаг, каждая мысль – особенно, твоего пострела. И мне сразу же на стол. И по поводу доктора тоже не надо. Слышишь, Метелин? По доктору ладно уж, я сам возьмусь, но с тем условием, что дольше недели возиться не будем. Уговор?
Капитан никогда не сомневался в честности своих товарищей, даже если они противоречили сами себе. Как правило, лучше дать человеку возможность самому понять, что он не прав, чем пытаться развернуть его лицом к неправде силой. Поэтому, хоть многое в словах майора покоробило Метелина, он постарался удовлетвориться итогом, дальше которого они вряд ли бы сегодня ушли. Мысленно обругав этого старого флегматика, он смягчился.
- Будь по-твоему. Пусть мне и не нравится, как легко ты относишься к... ко многим вещам. Это твоё дело, и если ты в нём не заинтересован...
- Мне тоже многое не нравится. Но я всегда прислушиваюсь к сотрудникам и, если ты спустя неделю безуспешных поисков, останешься при своём, не дам закрыть дело, пока не смогу убедить тебя, что так надо, старый ты дурак.
Метелин глухо засмеялся, почесав небритую губу и растеряв остатки зарождающейся обиды.
Когда он потом вышел от Кондратьева, в своём кабинете ему пришлось остановиться возле стола машинистки Люси, чтобы её всегда добродушный к нему щебет отогнал на время тревожные опасения. После выбитой недели на работу стоило иметь какой-то план, особенно учитывая, что работать должна быть тихой. Если Митя и найдёт в Сокольниках то, что ищет, это им поможет только при правильной расстановке фактов. А пока из всего, что им удалось узнать и собрать за прошлый день, Метелин не видел ничего хоть сколько-нибудь примечательного для возбуждения дела по соответствующей статье. Прав Кондратьев, который говорит, что после результатов вскрытия любой с легкостью прикроет расследование, если возиться на одном месте слишком долго. А значит, нужно заполнять пробелы дальше – там, где они ещё не искали. И ждать, пока майор поговорит с доктором Зильберштейном, до которого, как оказалось, ещё поди доберись.
Прошлым вечером Метелин достал его номер и пробовал заказать телефонный звонок, но линия допоздна упорно оставалась занята. Подумал было узнать через администрацию – тут-то его Кондратьев и поймал. Зильберштейн - врач с высокопоставленными покровителями и очень, очень занятой человек, то есть просто так дёргать, если экспертиза не показала никаких следов насильственной смерти, не полагается (глупости он, этот старик Кондратьев, иногда выдаёт – что за паранойя?) Вышло неприятно. Вчера недоговорили, а сегодня разве был толк? Однако положиться на него можно, и, если сказал, что попробует поговорить, значит, большого повода не верить нет.
Было только десять часов, и до обеда, казалось, надо прожить ещё целую жизнь. Метелин вызвал Желобова с тем, чтобы в отсутствие Мити было с кем на пару принимать показания у бывших коллег покойного Елиозова. Оля Кошеверова, дежурившая на телефоне, тоже просилась присутствовать, но никто из приглашённых товарищей являться пока не спешил. Для разнообразия, борясь с наступающей тоской, капитан попросил Олю позвонить в Сокольники и потребовать к телефону дежурного по парку. Когда спустя долгие минуты бесконечных гудков на той стороне линии они так ничего и не услышали, он задумчиво пролистал телефонную книгу сразу на несколько букв вперёд и посмотрел на Кошеверову:
- Кажется, будто нас бросили в воду, а мы враз разучились плавать, Оля. Ничего не ладится.
*****
После второй сигареты Доронин решил, что милиционер - парень в сущности не промах и абы кого в городских парках культуры и отдыха дежурить не ставят. Уж слишком вдумчивым и глубоким было выражение его маленьких заспанных глаз, когда он сидел с ним вдвоем в будке дежурного. Но, ещё раз пересказав Мите ход произошедшего, ответить, почему тело выглядело «бездыханным», а не мёртвым, Лягушка так и не смог.
- Это философский вопрос, товарищ лейтенант, - прикуривая ещё первую сигарету, сказал тогда милиционер.
Так они и сидели с полчаса, отогреваясь после бодрящей утренней прогулки по последним следам товарища Елиозова.
- Я тебе скажу, Лягуша, одну вещь. Только, если что, ты предупреждён – это тайна следствия. Никому ничего – ни-ни, понял меня? Ты с кем живёшь?
- Мать, сестра, зять мой, скоро поди ещё ребёночек будет, - моргая сквозь порванное облачко дыма, тот доверчиво смотрел ему в глаза.
- Даже ребёночку ни-ни, ничего. А то сам знаешь! – Митя погрозил ему коробком спичек, взятым у него же со стола. Они убедительно, но тихо загремели у него в руке.
- Никогда, товарищ лейтенант! Я что, не понимаю, что ли? Хотите расписку?
- Надо будет – попросим, не переживай, - Доронин устроил ногу на ногу и пристально посмотрел перед собой в стену (будочка была шириной в полтора шага и смотреть больше было некуда). – Есть у меня, Ваня, одна версия. Неофициальная, сам понимаешь, пока никто и слушать не станет. Но бывают такие дела, друг, когда всё видно вот так – как на ладони (он показал ему с чистым изумлением ладонь, будто на ней и впрямь были видны все Сокольники), - а ничего не докажешь. Знаешь – а как доказать? Вещественных доказательств-то то нет. Одними умозаключениями тут ничего не раскрасишь. Нужна основа, Лягуша. Всем нужна материальная основа. Потрогать, увидеть. Из-за нашего формализма некоторые дела годами стоят нераскрытые, а преступников отпускают из зала суда, потому что человеку – че-ло-ве-ку - в нашей профессии доверять не принято. Горько, но на том и стоим, того и держимся. А в древности ведь как было? Украл Васька, допустим, хомуты. Спрашивают его, ты украл? Он говорит – нет, не я. На белом глазу говорит и не краснеет, конечно. Он же не дурак, раз украл, не отдавать же? Но ему говорят: а вот де мальчик, сосед твой, видел, как ты, сволочь, вытащил хомуты и убёг. Понимаешь? Говорят ему: вот мальчик видел всё, вот он. Зачем мальчику врать? А Васька им что отвечает? Он говорит, да ваш малой сам и упёр эти хомуты, а на меня свалить хочет. Он хулиган, пройдоха, а я уважаемый человек, у меня двор, сестра недавно замуж вышла, вся деревня гуляла три дня, всех угощали, пили, ели, в уста целовались. За меня вся деревня поднимала кружки, а я теперь, выходит, вор? И подумают они, поговорят по душам и выпорят малого ни за что, потому что уважаемый человек Васька говорит, что хомуты не крал, а наказать кого-то надо. Это я тебе плохой пример привёл, обратный. Но раньше словам верили больше, не то что сейчас. А сейчас почему не верят, знаешь?
- Чтобы мальчика понапрасну не пороть? – улыбнулся Лягуша.
- Потому что себе верить перестали. Говорим, говорим какую-то ерунду, а со стороны себя послушаешь – кто это говорит? Я что ли? Неужели это-то мне и важно? Да и с кем? Всё говорим и говорим, а мальчиков всё равно порют.
- Это правда. Мой батя горазд был, - милиционер заёрзал, даже порозовел от какой-то странной, грустной усмешки. – Рука гуляла. И сестру тоже и мать – никого не жалел. Больно строгий он был, кавалерия, на Дону служил.
- Но сейчас нас никто в открытую сечь не будет. Только так, в сумерках да из-за спины, как товарища Елиозова. Но чем лучше? – Доронин снова расслабленно развалился на стуле, уставившись в стену. – Да вот только версия моя, Лягуша, может быть, усложняет и это обстоятельство, - он выдержал паузу перед тем, как внимательно посмотреть в его лицо. – Не был ли наш товарищ профессор, когда его нашли булочницы, жив?
Воцарилось молчание. Митя покосился в сторону милиционера и, едва их взгляды встретились, Лягуша зачем-то дёрнулся и подскочил. Доронин поспешно собрался, схватившись за кобуру, но неловко запутался в ногах, и оба они снова замерли в нерешительности.
- Это как же это, товарищ лейтенант? – дрогнувшим горлом проглотив первый испуг, просипел дежурный.
- Ты чего дёргаешься?
- А вы к чему это снова клоните?
- Ну-ка, друг, давай садись обратно. Спокойней, спокойней. Раньше надо было дёргаться, - Митя поборол желание правой рукой, покоившейся на кобуре, почесать скулу, и сильно оттянул угол рта. От этого зуд только перешёл к уху.
- Да мёртвый он был, мёртвый! – воскликнул Лягуша.
- Да тише ты, - младший лейтенант не выдержал и резко потянулся к зудящему месту, почти сразу же осознав свою оплошность.
Лягуша кинулся с места к двери, опрокинув стул, на котором прежде сидел. Ему непременно пришлось бы перелезть через вытянутые ноги Доронина, поэтому, воспользовавшись его замешательством, лейтенант перехватил Лягушу под руки, обняв поперек груди и прижав его голову к ней подбородком как можно сильней. Лягуша брыкался в его захвате какими-то странными, рваными скачками, пытаясь вырваться то в одну, то в другую сторону. Его крупное квадратное тело сжималось и разжималось в руках, словно выбирая другую, более сподручную побегу форму. Доронин, упираясь плечом в шею милиционера, прошипел тому на ухо:
- А вот за это получишь по полной форме, слышишь? Я тебе говорю, хорош, друг, хорош.
Затрезвонил телефон. Оба замерли, тяжела дыша. Митин новенький весенний китель на его глазах мялся в рукавах – больно смотреть. Лягуша облизывал губы и потел, Мите очень захотелось отпустить чужое тело и разгладить складки, но он сам был виноват, что спугнул его. Не в первый раз такая штука. В отчёте не напишет.
Звонок прервался, милиционер обмяк и что-то сказал, но ничего разобрать было нельзя, пока его челюсть оставалась прижатой к груди. Митя чуть ослабил хватку на шее, ровно на столько, чтобы Лягуша мог открыть рот шире. Тот почему-то не воспользовался возможностью и затих. Лейтенант раздражённо тряхнул его.
- Долго мы так будем, Вань? Что ж ты молчишь?
- Что говорить-то? – ворчливо отозвался он. – Вы порешали уже.
- Так, мой дорогой, - у Мити, честно говоря, не было готового плана действий на этот случай, а тот, что возник сейчас стихийно, уже подходил к своему завершению, но виду подавать было нельзя, пусть пока этот мужичок был повернут к нему затылком. – Давай мы полюбовно всё решим. Я тебя сейчас отпускаю – далеко тебе не убежать, сам понимаешь, только хуже будет. Так что, если есть, что сказать до проезда в отделение, где с тобой будут другие солидные люди разбираться, ты лучше мне скажи.
- Мёртвый, - Лягуша снова забормотал себе под нос.
- Что? Ну-ка четче!
- Мёртвый он был, товарищ младший лейтенант.
Доронин на мгновение чуть расслабил руку, и Лягуша сразу же высвободился, но никуда не побежал, а остался стоять спиной, с опущенной головой. Митя расправил плечи, прошелся прямой ладонью по рукавам кителя, проверил чистенький ПМ с единственной царапиной под дулом. Как бы небрежно тряхнул рукой с ним, освобождая из-под манжеты. Лягуша равнодушно следил краем глаза. Убедившись, что выглядит, как человек, полностью вернувший себе контроль над положением, Митя поправил задвижку на окне и прошел к двери, не спуская прицела с подозреваемого.
- И всё? Больше ничего сказать не хочешь?
Бледный ссутулившийся милиционер, казалось, стал на голову ниже, чем был.
- Сначала показалось, что без сознания, тёплый ещё был. И лицо такое спокойное, - Лягуша опять сглотнул. – Будто уснул. Но пульс проверил – нету пульса. Помер, говорю, а девицы-то сразу испугались, завизжали и наутек. Я им по форме приказал оставаться на месте, свистнул дружинников, пока дождались... в общем с ними баб оставил, а то мало ли – вдруг обидит их кто или они опять деру дадут, а сам сюда и позвонил к вам.
- А дальше мы знаем?
- Дальше знаете.
Доронин кивнул. Разочарование накатило на него такой безжалостной, плотной волной, что он не сдержался и цокнул языком. Мужчина обернулся.
- Вань, а ты-то от меня зачем удирал? – Митя сильно ткнул ему в плечо кулаком. - Ты соображаешь, что я тебя пристрелить на месте мог?
- Испугался, - на его лице замигала нервная улыбка.
А как хотелось поставить сегодня точку, утереть нос Кондратьеву и его начальству! Черт бы побрал их всех, и Лягушу вместе с ними, и трёх булочниц, и строящийся павильон, из-за которого теперь и не поищешь ничего спокойно! Досада пробирала Митю до самых костей, он кусал щеку, вглядываясь в робкое лицо милиционера, и ему было жалко, что он не успел как следует ему врезать.
- А бояться в советской милиции не полагается, - наконец сухо бросил он и вышел из тесной будки прочь.
В ворота парка продолжали стекаться посетители. Слишком много, чтобы продолжать здесь. Найти бы по-хорошему тех, кто дежурил из народной дружины в тот вечер. Но толку от того, как все они без конца описывают свои впечатления от трупа этого несчастного деда? По крайней мере, в парке точно делать больше нечего. Университет, квартира, доктор... В пору ещё по одной папироске, и потом в отделение, ни с чем, но, может быть, успеет на обед.
Доронин развернулся, чтобы снова попросить в будке огоньку, но дверь сама распахнулась у него перед носом, и на улицу вывалился Лягуша, к которому уже вернулся оптимистично красный цвет лица. Он радостно заулыбался и энергично замахал ему рукой, приглашая к себе.
- Как хорошо, что вы ещё здесь! Это вас спрашивали, товарищ младший лейтенант. Ну тогда звонили, помните?
*****
Капитан поставил по очереди три дымящиеся тарелки с пельменями, потом в двух руках за краешки донес стаканы с черным кофе. Пельменная на обед была забита под завязку, но кроме нее, ближайшей к отделению, Метелин не знал других хороших мест. Оля отхлебнула сразу несколько щедрых глотков, Доронин осторожно подул в свой стакан, с наслаждением вдохнул поднимающийся крепкий аромат.
- Ирония, - поджав бледные губы, сказала Кошеверова.
- А? – отозвался Митя.
- Ирония какая-то, а не кофе, - она отставила в сторону стакан и деловито приступила к пельменям.
- Какой у нас тонкий эстетический вкус, - он с любопытством посмотрел на её розовую от прогулки на ветру ушную раковину и острые кончики черных волос, как шторки с двух сторон покрывающие ухо и висок.
- Если окружать себя чем попало, можно скатиться обратно в доисторическое состояние.
- Оля, я о вас так мало знаю, - Митя улыбнулся. – А в каком вы сейчас историческом состоянии?
Оля медленно дожевала снятый с вилки пельмень, подняла голову на Митю и прищурилась. Тот подпер голову рукой с выражением нежной заинтересованности.
Метелин закашлялся в кулак, расстегнул верхние пуговицы куртки, оттянул ворот серого свитера в большую клетку. Ему было жарко, но раздеться, как и расслабиться, было не с руки. Нахмурился.
- Митя, ешь тихо.
- Как скажете, товарищ капитан, - парень взялся за приборы, ещё поглядывая с едва скрываемой насмешкой на суровую милиционерку. - Очень по-семейному у нас. Мне нравится.
Метелин думал, хотя в обед мысли всегда было собрать трудней всего. Успехи Доронина, верней, их ожидаемое, но грустное отсутствие подтвердили, что они находились в абсолютном тупике и до тех пор, пока Кондратьев не поговорит с доктором, делать было нечего. И времени у них совершенно не было. Оля спросила у него утром, как он осмотрел квартиру профессора. Ей захотелось съездить и отснять её самой. Капитан не разрешил, но показал ей протокол осмотра, в душе надеясь, что она свежим взглядом увидит в этом какой-то смысл. Его не покидало ощущение, что он вдруг сделался удивительно слеп и смотрит на дело как сквозь мутную линзу, видит предметы, но назвать их не может. Словно голова его разучилась проводить причинно-следственные связи – или тут и вправду проводить было нечего?
Он, не слишком уверенный в себе, не знал, что может так скоро и тяжело растерять к себе уважение. Почему ему всё ещё казалось, что тут есть что копать? И почему до сих пор никто не понимал, в какую сторону? Метелин знал, что за забравшимися под самый потолок узкими окнами пельменной в лужах на асфальте отражается переменчивое весеннее небо, что там сыро и ветрено и далеко не всем хочется возвращаться с перерыва на службу. Он бы мог есть эти пельмени целый день, не давая себе отдышаться, лишь бы не выходить отсюда к своей беспомощности. Всему виной разговор с Кондратьевым: зря он нарывался, настаивал, и в итоге выставит себя полным профаном. Что тогда, что сейчас одинаково понятно, что он ни на что не способен, и только надеется, как все само ему улыбнется и пойдет в руки.
Оля, прожевывая очередной пельмень, внимательно смотрела на него, будто у капитана уже были готовые указания для всех и он собрал их тут для тайного совещания. Митя, тоже успевший сегодня немного разочароваться, скучно хлебал кофе, перед каждым глотком мелко дуя на него несколько раз.
Квартира – университет – метро - парк – квартира. Если человек действительно задумал это заранее, то либо следил за Елиозовым, либо уже поджидал его на просеке. В парке за ним можно было следовать по параллельным линиям. Либо вовсе идти рядом, непринужденно болтая. Это лишь обстоятельства, их можно притягивать сколько угодно. Но у них всё ещё не было способа, не было оружия. Новый яд? Вражеская разработка или экзотика в роде сока смертельно опасных растений и насекомых, не оставляющего следов в организме? Чушь, беллетристика. Но почему бы и нет? Глупо отметать что-то на мели.
Пётр Никанорыч усмехнулся сам себе, потирая переносицу.
- А к чему вы склоняетесь, товарищ капитан? – поймав его оживление, обрадовалась Оля. – В каком направлении будем разви...
- Оставьте, Кошеверова. У нас неделя сроку, десяток ограничений и ни одной зацепки, - Метелин нехорошо хохотнул. – Думаю, мы можем себе позволить такое излишество, как пообедать без лишних размышлений.
Девчонка замерла с чуть приоткрытым ртом, словно он должен был дополнительно объясниться. Как просто она мыслит. Должен – делай, есть задача – решай. Сколько ей лет, такой оптимистке? Хорошее место себе подыскала.
Митя следил за ними исподлобья, увлекшись тарелкой. Его светлый бобрик – стрижка как у Славы – снова напомнил Метелину, какие его окружали дети. А сразу после войны в отделении самым младшим в свои тридцать лет был он. Капитан одним махом отпил полстакана, чтобы не задуматься ещё и о новой тенденции.
- Ладно, Оля, ты права, покончили, - он со звоном отодвинул от себя недоеденный обед, сложил локти на стол и, не глядя ни на кого, стал говорить. – Моя идея такова, что мы как следует поговорим сейчас с теми елиозовскими друзьями, которые до нас сегодня всё-таки дойдут, в первую очередь с этой знаменитой соседкой. Если к вечеру будет новая информация по доктору, начнём отталкиваться от неё, но не рассчитываем...
- Чемоданчик? - заговорщицки подхватила Кошеверова.
- Верно. Будем его следы искать. Поэтому нам нужно детальное описание от старушки, от коллег – и желательно фотоизображение.
Оля торжествующе закивала, но Доронин не разделил их энтузиазма.
- Во всей Москве – какой-то профессорский портфель? Это похоже на юмореску.
- Кстати о портфеле, - спохватился капитан и положил между ними на стол свой дипломат. – Надо отвезти его ко мне домой. Заскочишь сейчас, а потом сразу в отделение, хорошо?
Они стали собираться. Оля перевязала на шее длинный рыжий шарф, делающий её немножко похожей на мальчика-пилота. Доронин нервно оправлял китель, искал вокруг отражение, а в итоге задел локтем стол и тот задрожал на своей одинокой высокой ножке.
- Митя, слушаешь меня? – повторил Метелин ближе, приоткрывая и поворачивая к нему дипломат. – Вот здесь копии допросов с кафедры и характеристик рабочей там, партийной. Очень важно – в комнате оставь, лучше в стол положи, в любой ящик, где свободней. Не забудь и не унеси с собой случайно! И у Славки узнай, обедал ли он. Ладно?
- Договор! – добродушно ответил он.
Капитан без всякой уверенности оценил Митино весёлое, но потерянное лицо и в сомнениях покачал головой. Когда тот, на ходу застегивая портфель, стал двигаться к выходу, он не выдержал, пошел за ним, остановил парня за плечо и ещё раз развернул к себе.
- Нет, ты понял меня? Копии потеряешь – Кондратьев и тебя, и меня...
- Понял-понял, Пётр Никанорыч, - Доронин положил руку на сердце и постарался выдать из себя как можно более серьезное выражение. – Будет в лучшем виде. До свидания!
- Пострел, - буркнул про себя Метелин и крикнул ему вслед через зал. - И не задерживайся!