Глава 6
Мороженое или пастила?
Что же раньше её никто не успокоил? Эля кивнула матери, потом старшему мундиру, и все трое как по команде повели её вперёд, снова через всю залу. Никто не разглядывал их тревожную процессию, как минутой раньше Эля каждую группу посетителей. Никто даже не замечал её, хотя бы как симпатичную девушку. Ей вспомнились Эрик и их вчерашний разговор про магическое сообщество, где сложились странные взаимоотношения, природу которых, видимо, нельзя было не иметь в виду, если Эле теперь придётся в этом жить. Глядя на публику, собравшуюся в это утро в Мюре, можно было решить, что с каждой скамейки видимость не распространялась дальше метра и каждый сидящий существовал только в своём маленьком радиусе без возможности оценить более далёких соседей. Заметят ли они, если Эля вдруг поскользнётся и упадёт? Или, может быть, крикнуть что-нибудь?
- Запеть изо всей силы Интернационал, - сказала она себя под нос и мрачно хмыкнула. – То-то они удивятся.
Идущий слева канцелярист пожал плечами.
- Случаются, поют, но в присутствиях шуметь не полагается.
- Ясное дело, что не полагается, - девушка поспешила оправдаться. – А где у вас тут можно петь Интернационал?
Мужчина вскинул брови, но вместо того, чтобы ответить, плотно сжал губы, сдерживая улыбку. Она серьёзно ждала от него какого-нибудь ответа, но либо он счёл вопрос за шутку, либо ему нельзя было рассказывать такие вещи, поэтому до самого конца залы Эле больше никто ничего не сказал.
Они остановились между тринадцатым и четырнадцатым окном у двустворчатой, очень солидной двери. Если бы Эле надо было выбрать вход в комнату для торжественного смотра магической силы, она бы выдумала что-нибудь в этом духе: рыжеватая ель, крупные тёмные узоры вдоль проёма и перекинутое поверху замутнённое стекло, с тонко вплетёнными в него полосами такого же рыжего материала, словно из досок ещё продолжали расти молодые ветви. Повернув каждый со своей стороны дверные ручки – округлые и блестящие с розовым тиснением в форме листьев или лепестков какого-то цветка – младшие канцеляристы галантно распахнули перед девушкой двери.
Этот зал был немного просторней той комнаты, где они заполняли заявления, может быть, за счет абсолютной пустоты и голых стен. Они, как и пол были из тонких деревянных панелей и подсвечивались продолговатыми желтыми лампами в каждом углу. Здесь не было ни стульев, ни столов, но пахло как-то по-особенному, словно за долгие годы успел устояться свой запах и люди обжили это место и согрели бытом. Эля не сразу поняла, успокаивает это или напротив, волнение плотнее стискивает её локти и колени. Ощущение пустоты, куда не посмотришь, неприятно играло на нервах, как если бы кто-то наблюдал за ней, а одна из панелей могла бы отодвинуться и в любой момент сюда заявились бы люди, пришедшие её судить. Возможно ей очень не хватало чьей-то крепкой руки на её плече, но, если не пустили мать и отца, значит, хотят посмотреть, как она будет держаться одна. И надо держаться хорошо.
Старший из сопроводителей прошёл вперёд и встал у дальней короткой стены, жестом приглашая следом. Она послушалась, ступила по мягким, пружинистым половицам.
- Добрый день, Нелли Григорьевна, - взгляд синего мундира прошёлся по ней с ног до головы, после чего тот добродушно, торжественно улыбнулся, снял фуражку, провёл по волосам рукой. – Рады вас наконец приветствовать в наших рядах.
Эля остановилась, в свою очередь не зная, куда деть руки.
- Спасибо. Меня сегодня все поздравляют, а я до сих пор не очень понимаю с чем.
- Вас не вдохновляет магия? – медленно и с любопытством спросил он.
- Пока не знаю, - честно сказала она. – Впрочем, мне бы хотелось научиться прыгать по крышам. Те-ле-портироваться.
- Да, это звучит... Но я вас уверяю, что в случае магии, чем дальше в лес, тем интересней. Если раньше вы, как человек, только догадывались о пределе своих возможностей, то теперь как магу они могут вскружить вам голову, - мундир, продолжая смотреть ей в глаза, немного прищурился. – Жизнь удивительна, не правда ли?
В Элиной голове нет-нет да пролетали фразы, которые она могла произнести в ответ канцеляристу, да и кому угодно в этой ситуации, но тело её уже готовилось к неведомому напряжению, которое может затребовать первое испытание её магических сил, и ждало с минуты на минуту этой отмашки, когда можно будет напрячься официально.
«Что он говорит? Жизнь удивительна. Удивительна ли? Что в ней такого удивительного? Они живут триста лет и часами сидят в очередях».
- Ну ладно, - он как-то стушевался, развел руками, продолжая держать в одной фуражку, и Эля поняла, что он только относительно своих коллег кажется старше, а на вид ему едва можно было дать больше тридцати. Не крепко схваченные воском волосы у висков выбивались из рядов и кудрявились. – Я вам не представился, вот вы, интеллигентная девушка, и смутились. Заместитель председателя комиссии Ромашин Антон Тимофеевич. Теперь, если обидитесь, знаете, на кого жаловаться.
«А кому и как – по-прежнему никакого представления», - про себя фыркнула Эля, спокойней-то ей не стало ничуть.
- Вам, наверное, уже рассказали, как мы вас будем проверять, верно? Вот эти господа, которые нас провожали – на самом деле никакая не свита и не почетный караул, а товарищ ответственный секретарь Солодов и член комиссии товарищ Вистимов, - Антон Тимофеевич подошел поближе и на ухо доверительно сказал. – Их можете не запоминать, они для вас так и останутся фамилиями в протоколе экзамена, но со мной давайте все-таки подружимся? – Затем продолжил громче. – Господа будут сидеть за столом и наблюдать, а мы с вами посмотрим, что же в вас три дня тому назад проснулось. Может быть, просто утомились?
Он не очень ловко подмигнул и с некоторой надеждой обратился за спину Эли, где оставались два других канцеляриста. Она тоже обернулась и увидела, что те уже расположились за неоткуда взявшейся длинной партой и обменивались экземплярами заявлений, на которых Эля угадала почерки родителей и свой. Тот парень, что сидел левей, устроил на носу стеклышки очков с узкой оправой и налил второму в стакан воды из прозрачного графина.
- Коллеги, так вы, стало быть, готовы? – уточнил у них заместитель, на что оба степенно кивнули. – А мы, Нелли Григорьевна?
Она опять догадалась, что слишком долго не отвечает и всем рядом с ней не слишком приятно болтать. Вот как этот синий мундир волнуется, уже не знает, как её развеселить.
- Пожалуй, можно попробовать, - она смущённо пожала плечами, выгнув сцепленные ладони. – Только вы мне скажете, что я должна делать?
- Прямо сейчас, прямо сейчас всё непременно расскажу, - встрепенулся Ромашин. – Это совершенно безболезненно. По крайней мере, для вас. Вне всяких сомнений, можете не бояться. Сейчас я просто попрошу вас встать рядом со мной у этой стены так, чтобы господа - члены комиссии находились по вашу левую руку. Вот так, замечательно. Стена перед нами – то, на что сейчас должно быть обращено наше внимание. Попробуйте прислушаться к себе и понять, какая эмоция сегодня преобладала бы над другими, если бы не страх и волнение перед регистрацией? Были бы вы веселы или у вас остались нерешенные дела, и ваша совесть не спокойна? Рады ли вы наступившей весне? Давно ли ходили с друзьями в кино? Какой фильм вам не понравился, но вам было неудобно признаться другим? Вы себе нравитесь? Часто бываете довольны собой, когда день подходит к концу? Вас не обижают в школе? Думайте об этом, Нелли.
Он слегка придерживал её за локоть, будто направляя в конкретную точку, хотя перед ними не было ничего, кроме деревянной стены, ровной и слишком высокой для обычных торговых рядов цума.
«Он меня никак запутать хочет?» - Эля послушно всматривалась в стену, но ей не хватало концентрации прислушаться к себе и вызвать хотя бы толику эмоции, которой можно было бы дать название. Постепенно ушли, оторвавшись от погони, последние тени предполагаемых чувств и не осталось ни дрожи, ни навязчивых мыслей. Плохо это или хорошо, но всё-таки товарищу стоило объяснять получше, если он хотел чего-нибудь от неё добиться. Наверняка у них есть образцы, примеры упражнений и их результатов, как полагается. Вон на столе сколько листочков – для себя-то они точно, чтобы не забыть, должны были расписать все критерии, да поди ещё и в табличке.
- Вы ни о чем не думаете? – в голосе заместителя председателя проскользнули нотки разочарования.
Эля недоверчиво покосилась на него, и он отпустил её локоть.
- Вы можете прочесть мои мысли? Опять фокусы, в которые меня ещё не посвятили? – она прищурилась, заглядывая в глаза Антона Тимофеевича, но он постарался держать лицо и только натянуто рассмеялся, опять пригладив блестящие волосы.
- Нет, этому вас нынче никто не научит. Интересуетесь фантастикой?
- Не то чтобы. Бабушка работает в издательстве.
- Очень интересно. Тогда вы, пожалуй, знаете больше, чем вам кажется, - Ромашин ещё раз вежливо кивнул на стену. – Попробуем снова?
Эля замялась.
- Знаете, я стараюсь, но не получается. Было бы проще, если бы вы сказали, что от меня нужно.
- Думаете, от прямоты становится легче? Подобные рассуждения популярны всегда, а уж в кругах нашей современной молодёжи имеют даже некоторый стихийный характер. Однако пока вы ещё не слишком влились в её настроения, я бы посоветовал вам идти до сути тем путём, какой предлагается, пока эта суть вам не станет ясна хотя бы на одну десятую. Здесь не слишком любят говорить на удобном языке и не стремятся быть понятыми. Разные люди, разные поколения – к общению у них никакого энтузиазма, а разочарования в нём подчас достаточно, чтобы показаться вам неприятными. Но вы не серчайте. И на меня тоже. Если хотите, я коротко скажу, как есть. Только будет ли польза?
- Вот уж правда, все тут либо ничего не говорят, либо много и всё будто ни о чём, - может быть, он хочет разозлить её, как Метелин с шарфиком, чтобы она его тоже чуть не задушила?
Ромашин обреченно опустил плечи, изображая смирение с судьбой.
- Колдуйте. Прямо здесь, смотрите на стену и пространство перед ней. Сделайте с ним всё, что хотите, созидание, разрушение, метаморфоза – к чему душа лежит, то и пробуйте, - он отступил в сторону достаточно далеко, но с выросшей пустотой вокруг Эля не почувствовала себя уверенней. – Не напрягайтесь слишком сильно, вы же не вес берёте, а делаете то, что вам совершенно естественно. Представьте, что сели рисовать что-то маленькое и простое, ёлочку, например.
Эля посмотрела сначала на стол комиссии у левой стены, потом снова направо, на Антона Тимофеевича.
- Как? – только сказала она, со стыдом расслышав в своём голосе нотки той слабости, которую меньше всего хотела выдать в себе трём малознакомым мужчинам, ожидающим от неё чудес.
Заместитель председателя чуть приподнял подбородок, взирая на неё с большей высоты – и в этом была какая-то осторожность, как во взгляде на сварку или на дно у края обрыва.
- Руками, - Ромашин еле заметно пошевелил кистью, не поднимая плотно прижатых к бедрам рук, как если бы не хотел выдать эту подсказку членам комиссии. – Они определяют направление мысли.
- Наверное, так говорили ваши магические вожди на заре республики? – Эля усмехнулась, внутри себя не понимая, можно ли про это шутить и смешно ли в целом, но перед ней почему-то сразу же очень реалистично и мило возник образ Эрика Бакастова, и ощущение незащищённости сменилось отрадной иллюзией его поддержки.
Она, собравшись с духом, наконец выдвинула вперёд руку, ладонью вперёд, как если бы собиралась дать кому-то пять, пошевелила пальцами, различая в них пружинисто натянутые связки и нервы, по которым против физических законов, но по одному Элиному велению должна была сейчас потечь какая-то сказочная энергия.
«Хорошо, но, если у тебя не получится, тебя не пустят в его мир», - в груди неприятно защекотало до тошноты. Нет, теперь точно ничего не будет. В каком смешном положении окажутся они все, и канцеляристы, и её родители, если после всех открытых секретов придётся вернуть Элю в десятый класс и оставить без этих чудес спокойно готовиться к поступлению в университет дальше. А что скажут их друзья, та тётка-наперсница, Бакастовы, дядя Арно?
«Но ведь это уже и твой мир тоже».
Когда приходится находить знакомых среди новой большой компании, тяжело прорываться сквозь путы и ветви сложившихся отношений, но здесь отчего-то не так. Не приди она сегодня, никто бы, кажется, её не хватился, уйди она сейчас ни с чем, никто о ней завтра не вспомнит. «Мюр и Мерелиз» напоминал что-то живое и древнее, как водопад или скалистое ущелье, где несся бешеный поток воды или веками дули гулкие ветра, но ничего не нуждалось в человеке и могло бы прожить без него ещё тысячу лет, не испытывая ни жалости, ни сожаления. Но при этом он, как часть природы и мира, где человек хозяин, принадлежал каждому по праву рождения, а значит, и Эля только получала заслуженное, придя сюда. Этот мир, он сам её позвал - ту свою часть, которая всегда была в Эле.
«Мы и прежде неплохо жили, не велика потеря, если не пройдём этот экзамен на мудрого Гудвина», - сказала она себе: «Мороженое или пастила?»
Сердце вдруг сжалось в странном, сладостном предвкушении, как бывало иногда на танцах, а потом кровь от него тёплой волной поднялась по жилам к шее и выше, охватывая уши и затылок, локти и колени пронзил маленький электрический разряд, Эля рассмеялась, как от щекотки, и вдруг почувствовала, что её ладонь послушна какому-то импульсу и плавно поворачивается по своей оси, очерчивая в воздухе незримую округлость.
- Ох, девушки, - сказал один из мужчин за столом комиссии.
Эля посмотрела на пол и увидела там самый обыкновенный лоточек ягодного пломбира с ложечкой и ягодами в сиропе сверху.
- Бог ты мой, вы это видели? – воскликнула она, приседая на пол и осторожно дотрагиваясь до ещё холодной и покрытой инеем, как если бы её только что достали из холодильника, коробочке. – Оно что, прямо настоящее?
Ромашин прикусил губу с растерянным видом и ничего не сказал, но Эля и так уже попробовала и замечательно убедилась сама, что это самый настоящий советский пломбир, который она только что из ничего достала сама.
- Бесплатно? То есть можно сколько угодно его наколдовывать и есть и ни копеечки потом не заплатить? – она смеялась, не в силах остановиться, словно её смешил этот ягодный сироп.
- Если не хотите заболеть, лучше так не делать, - сухо ответил заместитель.
Смутно Эле показалось, что он как-то растерял к ней интерес или даже, может быть, расстроился, убедившись в её природном даре (ну кто знает, вдруг он в душе вредный и жадный и не слишком хотел делиться всем, что ещё можно добыть магией, помимо мороженого?), но внутри у неё было так легко, что жалко было забивать себе лишним голову. Подумать только, она может что угодно! Платье – зачем шить, Эля скроит то самое прямо из головы, использую одну только руку, никаких машинок! Теперь любые пуговицы в её распоряжении, любые туфли, пряжки, ленты. К осени в университет она создаст новое пальто с меховой отделкой, как у Орловой, а ещё наконец-то попробует американскую газировку...
Вдруг со спины её снова крепко прижали с двух сторон - секретарь Солодов и член комиссии Вистимов, очевидно. Один достаточно аккуратно, но не обременяя себя никакими объяснениями, забрал у неё из рук лоток с мороженым, который в мгновение исчез, не оставив ни следа, так что, если бы не сладкий вкус на губах, Эля скоро бы разуверилась, что он когда-то был. Потом эти двое взяли её под руки и подвели к стене, деревянные пластины в которой послушно отъехали в сторону, освобождая им проход. А дальше был длинный светлый коридор с бесконечным потолком и большими, дымчато-мутными окнами, сквозь которые нещадно лился странный молочный свет. Вдоль стен стояли массивные скамьи с волнообразными спинками из облицованного камня и сидениями из гладкой берёзы. Над ними иногда встречались обычные информационные стенды и стенгазеты с яркими, вырезанными из цветного картона заголовками – вроде тех, что они готовили в школе. Эля сбивалась с шага, не успевая за подталкивающими её спутниками, и с дыхания, потому что сердце опять тревожно билось в скачкообразном ритме, ощущая, как голову непроглядной пеленой заполняет страх перед этими безликими дверьми и одинаковыми карнавальными мундирами.
- Да отпустите меня! Куда же я тут убегу? – взмолилась она, тщетно пытаясь вырвать руку. – Мне больно, когда вы так меня держите. Скажите хоть, куда мы идём!
Коридоры казались совершенно пустыми, не у кого было требовать справедливости. Ромашин не вышел за ними из деревянной залы, да и вряд ли был на её стороне, а может, и сам отправил её сюда.
Когда они наконец остановились у череды дверей в месте, где кончались окна, уступая свет обманчиво спокойному горению жёлтых ламп, и потолок снижался под пересекающим коридор балконом, Эля не поверила, что её локти и плечи теперь могут перестать болеть.
Солодов оставил её в покое, оправил форму (а ведь уж точно не его тянули и толкали всю дорогу), и церемонно постучал в ближайшую дверь. С минуту они стояли в ожидании не пойми чего, и Эля обиженно поглядывала то на одного канцеляриста, то на другого, наблюдая, как им становится рядом с ней неловко. Вистимов прочистил горло.
- Вас представят вышестоящему лицу, - кивнул Солодову, тот неопределённо повёл плечами. – Полагаю, уже можно зайти.
Секретарь потянул за ручку, Эля переступила порог и, прежде чем, дверь за ней захлопнулась, услышала, что ей нужно присесть и подождать. Она осталась одна в большом тёмном кабинете, и его безразличная духота моментальной болью ударила в виски. Тёмные шторы не пропускали утреннее солнце, оставляя громоздкое деревянное убранство кабинета погруженным во мрак: широкий дубовый стол с десятком выдвижных ящичков и зелёной бархатной обивкой, а сверху изящный малахитовый письменный набор, лампа в абажуре, несколько застеклённых стеллажей с многотомными рядами книг и папок, старые, с высокими спинками стулья, по форме скорее сложенные для двухметровых спортсменов в тяжёлом весе, и штук пять больших кадок с растениями, таких же, как в квадратной приёмной.
Эля, не найдя другой мебели, кроме пары низеньких диванов-банкеток, стоящих под массивными полотнами марин и южных пейзажей, отодвинула один из богатырских стульев. В комнате совершенно точно больше никого не было, она не чувствовала на себе чужих взглядов сквозь стены, как это было в испытательной зале. Было даже спокойней от обычных предметов на столе, по типу автоматических перьев, листов бумаги, чернильниц, папье-маше в форме ястребиной головы – кабинет как кабинет. Да и никакой стражи за ней присматривать они тут не оставили, значит, не сильно она провинилась (а было ли в чём?) Но погадать, зачем Эля понадобилась какому-то местному начальнику, всё-таки стоило. Не из-за мороженого же?
Она сложила руки на коленях, потом все-таки устроила их на стол, повернула ладонями вверх. Погладила подушечки пальцев, подтерла следы чернил. Надо будет в первую очередь выучить заклинание для мытья рук, а то не к лицу выпускнице ходить все время замаранной. Смех да и только. Она было попробовала мысленно приказать ладоням побелеть, но тут в дальнем углу комнаты щелкнул замок. В мгновение Эля поняла, что было неприлично ожидать высшее лицо сидя, и спохватилась, подскочила, загрохотав этим исполинским стулом и испуганно зашарив взглядом по комнате, в волнении не разбирая, где кто находится.
И вот по другую сторону стола перед ней выросла высокая фигура мужчины, ещё достаточно молодого - впрочем, по ним всем тут так трудно было определить настоящий возраст. Он был в другом, но тоже совершенно чудном, не похожем на нормальную советскую форму, изумрудном мундире. На груди у него сверкал лиловой искрой маленький значок. Под вниманием Эли мужчина невольно прикоснулся к нему двумя пальцами, и только тогда из одного приличия она решилась поднять взгляд выше.
- Как вас зовут? – он другой рукой облокотился о стол и бегло оглядел листочки, разложенные вдоль его половины стола. – Нелли Григорьевна. Хорошо. А полных лет...?
Она автоматически кивнула, не разобрав половины его слов. Он чуть нахмурился – у него были светлые брови и светлые волосы, красиво уложенные на косой пробор. И лицо было удивительно бледным, лишенным резких теней, как свежие сливки.
- Вам полных лет сколько?
Эля расслышала какой-то легкий незнакомый акцент, и к прочему волнению добавился детский страх быть схваченной шпионами. По справедливости, пока ещё было не очень понятно, стоило ли выбрасывать эту идею из головы, ведь тут проскальзывало многовато различий с советской партийной организацией.
- Семнадцать, получается, - как-то вглубь сама себе ответила она.
- А колдуете вы третий день, мне правильно тут доложили?
- Со среды.
- С полудня?
- С трёх часов дня.
Мужчина удовлетворительно кивнул, прикусил губу, отодвинув листы в сторону, и жестом попросил Элю сесть. Сам он тоже сел, но не перестал казаться жутко высоким. От света настольной лампы его глаза почему-то подобно значку подернулись тем же неестественно лиловым цветом.
- Даже при том, что вы зарегистрировались только сегодня и не получили ещё ни категории, ни удостоверения, вам придётся пройти несколько неприятных процедур. К сожалению, этого никак не избежать в данной ситуации. Но если вы не имеете к случившемуся никакого отношения, вам не о чем волноваться.
- Да? – обронила она, не в силах оторвать взгляда от этих его чудных лиловых глазах – отчего такая игра света?
- Сейчас я дам вам бумагу, и вы сами напишете, что делали в прошедшие два дня, - мужчина откашлялся. – Каждый ваш шаг, желательно с утра до отхода ко сну. Особенно подробно распишите вечер среды, что вы делали перед сном. Кто был рядом с вами и сможет подтвердить ваши слова, имена этих людей, где состоят на службе, владеют ли магией? Вы готовы?
-Что? – и тут к Эле наконец вернулась недобрая дрожь. – Что же это, вы у меня показания берёте?
-Угу, - мужчина невозмутимо кивнул.
Какие злая пошла мода! И в этот раз даже некому поддержать, даже адвоката нету. Неужели ей прилетит за этого несчастного Славика?
- А разве со мной, как несовершеннолетней гражданкой, не должны быть родители? Я не уверена... А адвокат?
- Именно потому, что вы несовершеннолетняя гражданка, вы пишете мне и я здесь ваш адвокат, - невозмутимо возразил он. – Прошу покорно не беспокоиться.
Чернильница и листы бумаги, лежащие рядом с изумрудным мундиром, плавно взмыли в воздух, чтобы опуститься перед элиным носом. Смешной формуляр, у них в этом учреждении даже вензель был свой, солидно устроились. Нет, Эле совсем не смешно, ни капельки. Большой удачей будет в ближайшие минуты не расплакаться перед этими ненастоящими лиловыми глазами.
- Послушайте, это из-за мальчика? Из-за Славы Метелина? Так у него всё в порядке. Он мой одноклассник, его врачи и милиция проверяли и ничего не нашли. Я его так, наверное, случайно задела, но я тогда ещё не знала, что умею, - Эля привстала. – Вон у вас там лежит - мы с родителями анкету заполняли и всё написали. Они сказали, что это пустяки и даже похуже случалось...
Мужчина поморщился и повёл в воздухе рукой. Эля тут же замолчала, испугавшись, что он сейчас ее заколдует, но тот только отмахнулся от неё.
- Девушка, вы просто пишите, хорошо? А разбираться другие будут. Можете прямо здесь писать, я вам не помешаю.
Ну ещё бы, она сейчас выйдет, а к ней опять каких-нибудь офицеров приставят, и поведут не пойми куда... Мужчина склонил голову над оставшимися бумагами, пробежал рукой по зализанными волосам, а потом облокотился на стул и начал читать, казалось, тут же позабыв о существовании замершей перед ним девушки. Что писать? А он что делает? Ещё не поздно попросить разрешения писать в другом кабинете? Какое холодное, безучастное лицо, плотно сжатые губы. Он словно не человек, а слепленное человеком бездушное существо, жуткий голем из страшных немецких сказок. Ну ладно, на вид не слишком жуткий, бабушке бы понравился, но веет от него какой-то ледяной муштрой. Надо писать.
И Эля взялась за перо, чтобы в очередной раз без всякого желания прокрутить в голове события того дня.
Странно, но на третьем абзаце это перестало быть пыткой. Может, в иных обстоятельствах, если бы Эля была уверена, что ей ничего серьезного не грозит, отчёт в такой вольной форме мог бы доставить некоторое удовольствие. Она без скромности делилась всем, как и попросил этот товарищ начальник, перенимая их чудную манеру придавать обычным вещам необычные значения, поэтому писала и про платья, и про пуговицы, всё как на духу: про то, как рассказывала родителям, про вчерашних гостей, дядю Арно, про крышу, закат и учебник теории колдовского мастерства, который кстати положила сегодня с собой в портфель. Про каждого из гостей, засидевшихся допоздна, и свой доклад для сбора дружины.
- Ах нет, - тихо сказала она и в отчаянии откинулась на спинку стула.
Мужчина поднял голову от бумаг и заинтересованно посмотрел на неё. Эля поспешила вернуться к рассказу, но дело тут же застопорилось, и она только закрыла лицо руками, пытаясь вспомнить, о чём собиралась писать дальше.
- Что вы? – через стол спросил её этот белобрысый тип, вытягивая шею, как будто он мог оттуда разглядеть, что она пишет.
Эля шмыгнула носом, тряхнула головой и снова взялась за перо.
- Ничего, я просто очень сильно спешу, но если надо..., - она шмыгнула ещё раз. – Я понимаю, что надо пройти ваши процедуры, но как же неудачно, что всё в один день.
- Очень хотелось бы знать, куда вы так спешите, если не секрет?
Мужчина встал со своего места и медленно пошёл вдоль стола к ней. Когда он остановился рядом и посмотрел в исписанный лист, Эля вместе с ним про себя бегло перечитала первые строчки, и ей вдруг стало так несомненно ясно, что она попала в какую-то мудрёную бюрократическую воронку и выйдет отсюда, дай бог, только к вечеру, и никакого сбора – и потекли имена ребят, учителей, вожатых, всех, кого она может этим подвести. В носу защипало от подступающих слёз.
- Дописывайте, дописывайте вечер и ночь, - мужчина постучал пальцем по пустой части листа и твёрдыми, неприятно режущими тишину, шагами вернулся обратно, где, не садясь за стол, перебрал корочки сложенных на углу папок и вытащил одну из них. – Так, стало быть, секрет?
Эля медленно вела пером по бумаге, не напрягая ни капельки руку, ей казалось, что ни в одной её конечности вдруг разом не осталось никаких сил. Родители обещали, что она не опоздает, но какое до этого дело всем остальным? В конце концов, каждый делает своё дело, и никто перед ней не виноват...
- Я в полдень читаю доклад на сборе дружины, - она подняла голову, с волнением глядя на мужчину, который, снова прикусив губу, задумчиво доставал из папки один за другим документы разных размеров и толщины. – Зачем меня сюда привели? Обещали, что после экзамена можно будет вернуться в школу.
Он не сразу ей ответил, продолжая искать что-то в папке, поворачивая содержимое и перекладывая туда и обратно. Потом остановился на карточке, размером с альбомную фотографию, с удовлетворением её оглядел, и быстро двинулся к Эле. При этом их взгляды, её, влажный, краснеющий от подступающих слёз, и его, странно лиловый и неумолимо решительный, встретились, и она вновь ощутила тревожный озноб, охватывающий плечи и спускающийся ниже, к замершим в тревоге сердцу и животу.
- Зачем привели? – с деланным удивлением спросил он и положил рядом с заполняемым ею формуляром фотографию пожилого мужчины. – Затем, Нелли Музиль, что вы, кажется, убили человека.