Глава 2
В которой появляется много взрослых и растерянных мужчин.
К восьми часам утра следующего дня Пётр Никанорович Метелин уже слишком давно стоял на ногах, с тех пор, как в глубокие сумерки его вызвали из постели в Сокольники, где трое девиц, работниц хлебобулочного завода №8, обнаружили бездыханное тело мужчины шестидесяти лет, в котором на утро наконец официально признали личность некоего Родиона Павловича Елиозова, профессора-слависта из Московского университета. Все его карманы были вывернуты и, видимо, порядочно обчищены, никаких личных вещей при нём обнаружено не было, так что опознала его тревожная соседка, которая, показав чудеса бдительности, позвонила в милицию ещё около полуночи, не услышав в привычное время поворот ключа и покашливание в соседней квартире.
И всё время, что он пробыл в Сокольниках, в отделении, в елиозовской квартире, потом в квартире тревожной соседки и в морге, Петра Никаноровича не отпускала эта фраза, вырвавшая его из сна, когда дежурный в участке передавал ему показания дежурного в Сокольниках: «бездыханное тело в парке».
«Почему же бездыханное тело, если уместней сказать труп мужчины? А иначе следовало бы звонить сначала по другому номеру» - хмуро подумал тогда Пётр Никанорович, но на деле сказал:
- А меня тебя какая пчела ужалила будить?
- Его уже опознали, товарищ капитан, и эта женщина... Да, вы сейчас имеете возможность услышать ее голос. Она самолично прибыла в участок и готова давать показания, - отвечал надломленный голос дежурного. – Эта гражданка считает, что произошло нечто чудовищное и опасное. Она так и сказала, Пётр Никанорыч, - до Метелина доносился скрипучий и совершенно бодрый для шестого часа голос старушки, - И вот, говорит ещё раз. Не мешайте, гражданка, а лучше ступайте домой, я всё записал. Мы можем вас отвезти. Хотите машину? Я отправлю с вами человека, и он вас в целости довезёт, будьте покойны, – он поправил трубку и вновь обратился к собеседнику. - Товарищ майор сказал, что дело может подождать и утра.
- Товарищ майор совершенно прав, - сказал Метелин, потёр переносицу и начал собираться в участок.
Спустя несколько часов стало понятно, что смысла в бессонной ночи было минимум. Хмурое утро сменялось обеденным дождем, и на душе у капитана тоскливо завыли собаки. Он сидел за столом под календарём для садоводов-любителей и загибал в тоненькие полоски страницу вчерашней «Правды», прислушиваясь к звону телефона в приёмной и беспеременному шарканью ног по коридору. Напротив него поблескивала безупречно залаченная белобрысая голова молодого Доронина, который устроился на краешке стола и зачитывал вслух показания трёх заводских подруг. Он был очень весел и свеж лицом, даже губы его по-детски краснели от того, как он кусал их в минуты увлеченности. На вид Доронину было не больше двадцати – и это авансом за форму, а так Пётр Никанорыч легко представил бы его в одном классе с Метелиным-младшим, с которым он даже не успел сегодня переброситься хоть парой слов. Да и не мешало проследить, не проспал ли тот учёбу. Капитан поморщился, подсчитывая время, остававшееся до обеда.
- Митя, слезь и не болтай ногой как первоклассница.
Доронин машинально повиновался и, не прекращая чтение, подошёл к окну, встал, подбоченясь с некоторой долей кокетства, и присел на подоконник. «Увлёкся», - хмыкнул Метелин.
- А что, товарищ капитан, когда же мы поедем в университет? – он даже не поднял голову и в очередной раз прикусил губу.
- Сейчас выпишут пропуск и поедем.
- Как, ещё не выписали? – Доронин с возмущением обернулся и всплеснул руками вместе с раскрытым делом, которое чуть не посыпалось на пол. – Послушайте, Метелин, а как вы считаете, деда этого действительно убили?
Мужчина, с шумом отодвинув грузный стул, встал из-за стола и медленно похрустел по очереди каждым занывшим суставом. Плохо, что ныла поясница, а впереди ожидалось ещё много езды, ходьбы, разговоров и бумаг, бумаг, бумаг. Может, отправить Доронина одного? Причем тут безобидные старики-слависты и темный сокольнический парк – случайное стечение обстоятельств, сведшее такие далёкие друг от друга места под обложкой одного дела, а прежде-то кроме одной ветки метро их ничего не связывало. Если бы не вскрытие, то и вопросов не было, а тут... Вернее, если бы не та энергичная тётка, которая так настойчиво доказывала, что у покойного Елиозова было хорошее сердце, хороший желудок и, главное, никакого намёка на астму, а тут вдруг вскрытие показывает удушение, кислородный голод, смерть от удушья и никаких следов на коже.
- Должно быть, химическое вещество, - Доронин в два шага снова оказался у стола и хлопнул перед капитаном папкой. - Какой-нибудь яд. Уж товарищи учёные нашли бы чем...
- Интересного ты мнения о гуманитарных науках, - Метелин усмехнулся, но парень ни капли не смутился.
- Послушайте вот, как говорит гражданка Щербенко: «видим, лежит мужчина, на спине, руки в разные стороны крестом, не дышит. Когда прибежал милиционер и попытался его развернуть, увидели, что у него расстегнута рубашка и галстук болтается, а лицо совсем синее, страшное». Каково, а? Зачем же он его разворачивал. Проверил бы на шее жилку и делов, а куда ж он полез? Не положено.
Эхом в голове снова раздалось это «не дышит», «бездыханное тело». Вчера днём на работу позвонили из школы и сказали, что сын в медкабинете, а десятью минутами раннее едва не задохнулся на глазах всей школы в школьном дворе. Без видимых причин вдруг стал задыхаться и повалился на землю. Что за номер? Слава храбрился, но тоже ничего не понял, не смог рассказать. И тут вдруг этот Родион Павлович, рядом с которым в нужный момент не оказалось никого, кто мог бы помочь. Метелин соображал, силился провести между двумя инцидентами нить, силился понять, нужно ли это. И пока только мысленно на доску расследования к трём главным местам в жизни покойного Елиозова – квартира, университет и сокольнический парк – он осторожно добавлял и школу. Кстати вот туда точно надо было бы отправить Доронина, пусть на всякий случай поспрашивает, и линию можно будет спокойно отсечь.
- Я вот думаю, зачем дежурный пытался его разбудить? А, товарищ капитан?
- Да не пытался он. С чего ты взял?
- Какой-то вы сегодня не в духе, уж извините за нескромное замечание, - Доронин сочувственно покачал головой. – Ну как же он не пытался? Мёртвое тело – его сразу видно, кому в удовольствие будет лишний раз переворачивать, баб пугать. Не на лесной же тропинке они его нашли, а в освященной фонарями аллее. Синее лицо-то они потом как-то сразу разглядели. Отсюда я бы сделал вывод, товарищ капитан, что он ещё чем-то походил на живого... Может быть, позой...
- Митя, просто подожди, пока тот парень снова выйдет или узнай его телефон – и сам спроси. Чего гадать?
В комнату ворвалась ещё одна вчерашняя выпускница, машинистка Люсенька Дроздова. Она именно что ворвалась, с вихрем, волной воздуха, пахнущего её ромашковым мылом и завитыми, чуть спалёнными волосами, и радостно на двух ладошках поднесла Петру Никаноровичу маленькую бумажку с сочной присутственной печатью.
Доронин насмешливо присвистнул.
- Ба, это что-то такое, Люся?
- Пётр Никанорыч, это телеграмма вам из отделения на Воробьевых, а пропуск уже сделали. Можете ехать, - весело проговорила она и сложила ручки по швам, с любопытством разглядывая бумажку, которую только что сама расшифровала.
- Ну, значит, поедем, куда деваться, верно? – он громко вздохнул, прочистил горло, пробежал взглядом телеграмму, недоверчиво покосился на возбужденного Доронина и поспешно, уже не глядя на него, сказал. – А у тебя, Митя, будет своё задание.
*****
Москва, Воробьёвы горы, спящий фонтан, рыжие мраморные колонны и кучки курящих студентов под фронтоном главного корпуса Московского университета. И никто из них как будто даже не обратил внимание на милицейскую волгу, высадившую Метелина, на водителя в форменной фуражке, вышедшего протереть от оставшихся после вчерашнего дождя разводов лаковые чёрные крылья. Аллейка, выложенная сырым грунтом, от влажности казалась темного ржавого цвета и напомнила Петру Никаноровичу окопы за Днепром и не ласковые на влагу, душные весенние дни в 43-м году. Он вдохнул побольше сладкого от молодых елей, обрамлявших аллейку, бодрящего воздуха и через массивные двери попробовал с первого раза проникнуть внутрь, но одна из них поспешила вернуться на место раньше, чем Метелин сообразил. На второй раз победа осталась за ним и он смог окинуть взглядом просторный зал и даже с неудовольствием заметить, что в нём, как и снаружи, много мрамора и блеска. И не разберешь, то ли консерватория, то ли бывший дворец. Зато пахло хорошо, новым деревом и ковролином.
Пётр Никанорыч постучал в окошко вахтерши, и охранник поднял для него какие-то на редкость жирные веки, как будто с его лица ещё не до конца сошёл отёк. «Такой хмурый, что, пожалуй, сейчас ещё и не пустит» - подумал Метелин и закашлялся, доставая удостоверение.
- Мне должны были выписать пропуск, - на всякий случай добавил, чтобы никому не пришлось гадать лишний раз.
- Минуточку, товарищ, - седая вахтёрша приподнялась над столом, уронив с колен розовый квадратик вязания, и к чести своей отыскала в коробочке нужную карточку самое большое за тридцать секунд.
- А мне бы товарища Безборенко. Не подскажете, где обитает?
- Товарища Безборенко подскажем, - вахтерша поправила очки, близоруко разглядывая Метелина и устраиваясь обратно, приняла вежливо подобранное охранником вязание, уложила его обратно на колени, и ей хватило толстой тетради, лежащей под рукой, чтобы пролистнуть словно для виду две страницы и моментально отозваться. – Вам в 1056 кабинет. Это на десятом в правом крыле.
- Ух, высоко забрались. А ваш товарищ меня не проводит?
Старушка даже не обернулась на своего опухшего защитника, а мало ли, он мог бы и согласиться, и, всё ещё не сводя взгляда с капитана, потянулась к телефонному аппарату, стоявшему по другую её руку. Она набрала короткий номер и закряхтела, должно быть, лично товарищу Безборенко. Метелин ждал, в сущности, совершенно спокойно, ибо ему любое промедление сейчас было приятно, как следователю, ещё не обдумавшему старую деталь, а уже подталкиваемому к россыпи новых. Глаза его привыкли к гладкому свету вестибюля, к жужжанию студентов, спешаших с перерыва на пары. Он мысленно прикинул, долго ли придется ждать очереди к лифту на десятый, прислушался к звонкому женскому спору на предмет экономического эгоизма Адама Смита, полюбовался озябшей на улице без пальто, но дышащей оптимизмом молодежью, и его по-волжски мягкое и склонное к сентиментальности сердце очень растрогалось.
- Товарищ капитан! – Метелин услышал, как вахтерша стучит по окошку своего домика. – Ну куда ж вы отошли-то, как я вас дозовусь? Симон Эдмундович сейчас сам к вам спустится. Просил подождать. Вы подождите прямо тут, никуда не ходите, а то потеряетесь.
- Будьте уверены, как-нибудь найдусь, - ворчливо ответил он ей, немного задетый тем, что с ним так быстро начали фамильярничать.
То, что он сегодня был не в духе, ещё играло ему на руку, потому как обычно плюшевая натура Петра Никаноровича вскрывалась каждым новым знакомцем ловко, как банка шпрот, не оставляя надежды на иллюзорно жесткий образ, в который периодически он ещё пытался поигрывать, когда того требовала не по нему сшитая форма сотрудника МУРа. Но было бы тут дело только в мягкости характера, а ведь ещё ужасная рассеянность. Он плохо слышал, плохо запоминал и хорошо, хоть пока умел соображать, но был ли в этом толк при других отсутствующих. Иногда (в минуты очень частых вечерних самоистязаний) Метелин с горечью признавал, что никто, кроме него в упор не видит, как он беспомощен и нелеп, как криво и неловко работает и живёт, словно ему всё ещё не хватает какой-то тайной науки, почему-то обошедшей его в школе (а ведь в шестом классе он на месяц слег с бронхитом и вполне себе мог пропустить что-то вместе с теоремой Пифагора, стоившей ему тройки в четверти) или в училище, а потом к тому же и в строю. Однако Петра Никаноровича, строго по отечественному фольклору – уж в правом крыле десятого этажа это подтвердили бы - как известного русского дурака, видимо, преданно любила удача и держала его руку каждый раз, когда у судьбы вставал вопрос дать шанс товарищу Метелину или решить по справедливости. На пороге школы и выпускных экзаменах, в темноте Борисоглебского переулка с свистящими и улюлюкающими фигурами по обе стороны, на Дне рождении одноклассника, когда Лена ответила на его случайное касание, осенней ночью, когда что-то побудило его отвезти её в родильный дом номер 5, хотя она категорически собиралась рожать дома, и врач вовремя увидел неправильный поворот, под Воронежем, когда до батальона случайно не дошла телеграмма и его не отправили под танки, поджидавшие их дивизию с другой стороны и разбившие её до последнего звена. И ещё тысячи пуль, пролетевших мимо, не задевших сердце, ничего не унесших, ни разу не выбравших Метелина. Тогда над ним подшучивали, дразнили счастливцем, а он боялся признать свою верную помощницу и сглазить. Но теперь, когда война научила его, что личное везение не разделишь с дорогими людьми, он злился на эту свою единственную примечательную черту, всё, что было в нём жизнеспособного для мира, сотканного из капилляров и бусинок крови, мира разношерстных хищников, не устающих рвать и грызть. Они бы давно проглотили Петра Никаноровича не прожевав, если б только знали, какая он беззубая добыча.
Красивый и лощёный под стать мраморному вестибюлю, седовласый мужчина в сером твидовом пиджаке слегка дотронулся до его плеча, выводя из задумчивости, и озабоченно оглядел его. На капитана уставились такие ясные голубые глаза, какие у людей едва сохраняются до преклонных лет.
- Мне сказали, вы ко мне? – уточнил мужчина.
- Так точно-с. Капитан московского уголовного розыска Метелин, - Пётр Никанорыч, не вставая с места, показал ему корочку и только потом, спохватившись подскочил, а седовласый отдернул от плеча руку, словно побоялся его помять.
- Тогда я к вашим услугам. Симон Эдмундович Безборенко.
*****
Доронин облокотился на стойку охранника под испуганным взглядом завуча, шаря в кармане и бормоча себе под нос разнообразные варианты имени парня-десятиклассника, которого ему надо было вызвать. В двух метрах от него в раздевалке сидела маленькая девочка с короткими рыжими волосами и мокрой тряпкой чистила подошвы резиновых сапожек. Лейтенант сначала отметил, какой на её щеках густой румянец, а только потом разглядел блестящие дорожки слёз. Тыльной стороной ладони, которая держала грязную тряпку, она спешила протереть вспухшие глаза и с шумом вдыхала сопливым носом. Митя кивнул на девочку завучу, и та сокрушенно пожала плечами:
- Забыла сменную обувь, а дежурные не пустили.
Доронин поморщился и погрозил ей пальцем.
- Не порядок – сидит ревёт. А вы что же не успокоите?
Он бросил идею отыскать в кармане сына товарища капитана и направился к девочке. Та, едва подняв голову, вздрогнула и снова громко хлюпнула носом. – Здравствуй, октябрёнок. Ну-ка, как тебя зовут?
Девочка захлопала слипшимися от слёз ресницами, и Доронин, вблизи завидев на её лице следы плохо утихающей истерики, плотно сжал челюсти. Она перепачкала свои маленькие белые ручки и размазала грязь по лицу, а никто даже не подойдёт – и это советская школа!
- Я пионерка, - она от неожиданности так напряглась, что даже выронила тряпку себе прямо на чулочки.
- Ох, извини. И, наверное, уже давно, правильно?
- Два дня.
Лейтенант засмеялся и протянул ей свой носовой платок, осторожно коснулся её чумазой щеки.
- Поздравляю, пионерка. Погляди, как ты замаралась.
Она взяла платок, не глядя на оставшееся пятнышко, и моментально в него высморкалась.
- Я знаю, что надо быть чистой. Я дочищу сапоги и умоюсь.
Доронин одобрительно закивал и опустился рядом на такую низкую скамейку, что ему пришлось далеко вытянуть ноги. Он подивился, каким всё тут же стало маленьким, как будто он ещё должен сочинение по русскому и сейчас гадает не сбежать ли с урока. Да тут, как назло, ещё не ушла эта шпала завуч и глядит. Но ничего, сейчас ей надоест изображать активную деятельность, и она куда-нибудь уйдёт до конца урока. Доронин постучал пальцем по желтому сапожку девчонки.
- Покажи-ка подошву.
Она старательно развернула ногу, ещё заляпанную черной асфальтовой грязью, и посмотрела на него в ожидании.
- Замечательно ты почистила, очень хорошо, - он не сдержался и по привычке присвистнул, но девочка тут же смущенно улыбнулась. – Прямо вот этой тряпкой что ли?
- Ну да, она ещё так гадко пахнет, - пионерка участливо протянула ему этот ком неопределенного цвета, и Митя только успел вовремя одернуть голову, чтобы она не ткнула ему в нос. – Как будто кислый керосин.
- Уверен, у вас тут полным-полно попрятанных бочек с кислым керосином.
Девчонка хихикнула и тут же побледнела, когда над ней склонилось озабоченное лицо завуча. В мгновение спрятала грязные ладошки и поджала под скамейку ноги. Доронин искоса посмотрел на эту смущённую несуразную тётку и снова плотно сжал зубы, соображая, как бы её подоходчивей уколоть.
- У тебя всё в порядке? – женщина взяла девочку за подбородок и, оглядев ещё влажные щеки, не спеша отстранила руку, Доронин тогда отметил, в каком судороге застыли её брезгливые пальцы. – Тебя никто не обижал?
Девочка прикусила губу и молча покачала головой, и женщине оставалось только нерешительно оглядеть пионерку и лейтенанта, изучающего её реакцию с плоховато скрываемой насмешкой, сослаться на занятия и удалиться. Они напряженно проводили её фигуру, удаляющуюся на широких каблуках вдоль по коридору, и Доронин встал, оборачиваясь на чумазую ревунью.
- У тебя сейчас какой урок?
- Литература.
- Жалко пропускать?
- Ну да. Я учила, - она задумалась.
Доронин улыбнулся.
- Значит, делаем так. Ты умоешься, а я тебя провожу в класс. Это пойдёт?
Девочка кивнула, и ему даже показалось, что в её глазах блеснул азартный огонёк. Она повела его на второй этаж и периодически ещё хлюпала носом, но, должно быть, уже играла сама с собой в какую-то игру и через раз перешагивала ступеньку, как будто вела счёт. Лейтенант удивился, как быстро она смогла себе отвлечь.
Он почти припомнил очень давнего себя, в своём, казавшимся здесь таким далёким, деревенском детстве, когда он мог разругаться с отцом и получить тяжелую затрещину, а потом увидеть, как сигает через забор сбежавшая соседская коза, и, позабыв, что ему сейчас влетит в двойном размере, со всей дури сигануть за ней, а она будет бежать, потрясывая словно плохо привинченной головой и испуганно блеять. Если бы не нескончаемые ссадины, сладкие и колючие, как малиновые кусты, удивительно хорошо тогда жилось, даже лучше, чем в студенческие годы в общежитии со сломанным замком в двери и голубиным гнездом на карнизе.
Из уборной вышла совершенно чистая рыжая пионерка в желтых сапожках и попросила обратно свой портфель. Доронин повиновался.
- А как же вас, девочка, зовут?
- Лида, - она взяла его за рукав и потянула скорее и дальше по коридору. – А вас как? Какое у вас звание?
- Митя, - он осёкся, соображая, как тут будет правильней. – Младший лейтенант московского уголовного розыска Доронин.
Они остановились у дверей в кабинет, за которыми что-то вещал молодой женский голос. От звука урока, на который ты опоздал, у Доронина неприятно засосало под ложечкой, и он оглядел Лиду, не обнаружив в ней ни капли волнения. Только продолжали гореть азартом её ещё красные от слёз глаза. Она тоже внимательно посмотрела на него и, медленно растягивая слова, произнесла, прислушиваясь к звучанию своего голоса:
- Дмитрий, значит..., - наклонила голову в бок. - А вы стучать будете?
А что он там собирался собственно говорить? Может, она сама справится? Вон какая бойкая стала. Ладно, во всяком случае ему вряд ли придётся сюда вернуться.
Он постучал, заглянул, не до конца открывая дверь, и вот эти добрых два десятка заспанных глаз как один моментально устремились на его. Однако сейчас это более терпимо, чем пятнадцать лет назад. Тогда, пожалуй, было проще умереть ещё стоя за дверью. Маленькая молодая учительницы, кудрявая и грозная, как пуделёк, обернулась к нему и открыла было рот.
- Прошу прощения, кхм, - он широко улыбнулся той улыбкой, с которой было бы приличней ещё и низко раскланяться. – Кхм, кхм. Младший лейтенант московского уголовного розыска Доронин. Возвращаю вам вашу ученицу.
- Лида, - девушка-пуделёк уставилась на его рыжую пионерку, как будто надеялась, что на ней всё будет написано.
- Виноват, попросил оказать помощь московской милиции и немного задержал, - Доронин мысленно усмехнулся своей глуповатой, но смешной оговорке. - Но сейчас она уже свободна и может приступать к своему образовательному долгу. Вы же с нее строго не спросите?
- Серафимова, садись, - учительница закашлялась. – Ничего, мы понимаем и приветствуем участие пионеров в общественной жизни. Хотя такое, наверное, немного рановато, вы не находите? И я надеюсь, что там ничего серьезного не произошло.
- Пока нет, - он надвинул козырек фуражки пониже и оправил ворот рубашки. – Продолжим предупреждать любые инциденты любыми доступными силами. Разрешите, я вас с отечественной поэзией оставлю? Молодёжи - успехов!
Митя закрыл за собой дверь и спиной почувствовал, как по партам расходится взволнованный шепот: «Серафимова, ты чего натворила-то?», «Серафимова милиционерка!», «Ну даёт!». Он улыбнулся, скромно опустив взгляд и разводя руки, словно сам был Серафимовой.
У кого-то сегодня неожиданно складывается неплохой день. Может быть, у него тоже что-нибудь сложится, если Метелин не зря послал его сюда.
Серёжка, Стёпа, Лёва? Да нет, вроде там вообще не было буквы «ё». Если бы он был Метелиным, что, конечно, не так завидно, как быть Серафимовой сейчас, то как бы назвал своего сына? Может, в честь отца – Никанор? Десятиклассник Никанор Метелин. Такого бы завуч нет-нет да сразу вспомнила. В конце концов, они могли бы поднапрячься и сами поискать в журналах фамилию, не десять же у них параллелей.
Доронин увидел доску с расписанием и прошелся указательным пальцем по десятым классам. Как бы так интуитивно угадать, где сейчас мучается кровинушка товарища капитана - на истории, алгебре или физкультуре? По крайней мере, первые два варианта находятся как будто в соседних кабинетах, а на физру после вчерашнего приступа парня бы не пустили, смысла идти в зал маловато, так что Митя не гордый, лучше сам лишний раз прогуляется на третий этаж. Не солидно, но эту доску завучиху он сам по доброй воле искать больше не станет. Надо будет – сама как миленькая явится.
В левом (или правом, если смотреть от лестницы) крыле в закутке после уборных были, как и в его школе, парочка скамеек, грозные вазы с чем-то засыхающим, зеркало на стене и белые подоконники, а за ними улица, апрель и колючий дождь, прямиком из предзимних дней, как если бы природа могла сама по себе взять и обернуть своё течение вспять. И тут так каждую смену сезонов – кажется, что отыщется вероятность ещё на что-то. И сладко надеться, что школу завалит снегом или смоет дождем и завтра никуда будет не надо. «Примите и мою надежду к вашим», - мысленно обратился он к запертым за дверями ученикам и облокотился о средний подоконник, вглядываясь в пустой двор соседнего дома, где у подъезда коричневая кошка спешила закончить выставленную ей мисочку с облезлой эмалью, пока дождь не промочил её насквозь.
Он услышал рой освобожденных школьников раньше, чем открылись двери ближайших классов – затхлый коридорный воздух ожил и завибрировал от неразборчивого гудения, полившегося со всех концов, как беззаботная парковая музыка в выходной день, он взбодрил Доронина и заставил его не сразу обернуться, подольше ощущая случайные вопросительные взгляды на своем затылке и звездочках на погонах. Когда он наконец обернулся, кабинеты почти опустели и коридор заполнился шныряющими туда-сюда возбужденными старшеклассниками. Их коричневые юбки и синие пиджаки слились в общую неровную волну, а разноцветные макушки лишили Митю надежды различить тут Метелина без посторонней помощи. «А стоило просто встать ближе и подкараулить под кабинетом», - злобно выговорил он себе. Но тут из толпы его кто-то окликнул. Лейтенант сощурился, вглядываясь вперёд, и снова услышал:
- Доронин! - у противоположной стены ему энергично махал портфелем крепкий парень.
- Ну-ка, - Митя оправил рука и решительно ринулся насквозь, через рассеянно расступающихся подростков.
- Доронин! – изумлённо протянул парень, когда тот настиг его и признал в нём нужного из всех остальных крепких румяных парней. – Вот уж не ожидал тебя здесь встретить! Ты по какому делу?
Ну, разумеется, его звали Слава – вылитый Слава, нарочно не придумаешь. Он очень старался не оглядываться по сторонам, догадываясь, что все его друзья сейчас заинтересованно косятся на его собеседника, и растекался в широченной улыбке.
- А по твоему, - Доронин строго подмигнул ему. – Покажи мне пока, где у вас тут классный руководитель.
Славик заерзал на месте, вникая в сказанное.
- Погоди, это отец тебя что ли прислал?
- Он самый. У вас большая перемена?
- Нет, десять минут только. А зачем?
- Пойдём тогда побойчей, Метелин, я тебя с уроков снимать не планирую.
Парень обреченно кивнул куда-то прямо по коридору и, когда лейтенант поспешил вперёд, догнал его и чуть было не повис на плече.
- Это из-за вчерашнего, правда? – озабоченно спросил он. – Да там пустяки, докторша сказала, гормональный рост.
Доронин с удивлением покосился на него, и Славик смущенно отвернулся.
- Как вариант. Чего ты смеешься?
- Я не смеюсь, - Митя действительно ещё даже не успел, но вот сейчас все-таки прыснул. – Какой у вас кабинет, лучше скажи, пока не вырос.
Он похлопал парня по спине, но тот завис, угрюмо глядя перед собой. Нет уж, обиженный из него, как и из его отца, добрая душа. Митя собрался было призвать его к дружелюбному сотрудничество, как тот вдруг со вздохом протянул:
- Элька.
Доронин проследил за его взглядом и увидел группу девочек старшеклассниц, прислонившихся к стене возле закрытого кабинета физики. «Ах, у нас тут влюблённый юноша», - с удовольствием подумал он и присмотрелся, угадывая, на кого из них глядел младший Метелин, пышноволосая брюнетка с родинкой над губой, блондинка в косичках, качающаяся на одной ноге...
- Она может подтвердить, что я это на ровном месте, - вяло закончил Слава и в ответ на удивление лейтенанта пожал плечами. - Ничего примечательного.
Нет, и этот такой же до зубного зуда скучный, никакой романтики!
- Сла-вик, нельзя быть таким тюфяком, бери девчонку и пойдем к классному вместе. Ну чего глаза пучишь? Давай топай, мне не с руки вас задерживать.
Парень метнул на него обиженный взгляд перед тем, как несмело двинуться к нимфам в черных фартуках. «Значит, Доронин, ты практически обрекаешь его призвать к ответу какую-то девчонку, единственная вина которой только в том, что она не вовремя оказалась рядом?». В его время были особы, способные за такое очень изуверски задразнить, но сынку капитана милиции это вроде как не должно было грозить.
Он вернулся вместе со старшеклассницей, у которой щеки были налиты яблочками румянца, но локти нагловато глядели в стороны из-за засунутых в карманы рук. Ладная фигурка, а так ничего особенного. Забавный человек этот Славик. А тот шмыгнул носом и ничего больше до самого кабинета не сказал, так что в конце концов уже Доронину стало неудобно, что он тут со всякими глупостями не пойми зачем ходит и простой народ смущает.
Классуха у них была женщина то ли в летах, то ли помотанная жизнью, в двух древних кофтах с внушительной брошью на груди и жалостью во взгляде, но на первый взгляд не злой человек, понимающий – даром что физичка.
Молодежь села за первую парту, а Доронин, по легкомысленной привычке, пристроился на угол соседней, развернул папку, блокнот, потряс автоматическое перо, потом, правда, всё-таки пришлось сесть нормально, как полагается, за стол, и начался сбор сведений.
С невыразимо скучным хотелось разобраться поскорей, но чтобы капитан не попенял на недобросовестность – только так Доронин и работал.
- Скажи-ка мне, Метелин, до инцидента что ты вчера употреблял? В смысле - вовнутрь? В столовой, например, что у вас давали, а?
Брови физички изогнулись в грустный домик, и она сама как-то вся подобралась в молчаливом протесте, но сдержалась. Слава поковырял ногтем заштрихованные ручкой царапины в парте и пробубнил малопонятным и малоотзывчивым образом:
- Компот был. Фруктовый.
- Сливовый, - сказала девчонка.
- Ну вроде сливовый, - согласился Слава. – Ещё каша была манная, но я не ел.
Девчонка кивнула и поджала губы в очевидном презрении к манной каше.
- Хлеб с маслом ел, черный, ещё суп был, а какой не помню. Гороховый.
- Гороховый на той неделе только был, - возразила она, почему-то прямо в лицо Доронину, хотя он и не настаивал. – А вчера другой какой-то.
Классная решительно хрустнула костяшками пальцев.
- Щи были. Хорошие, товарищ лейтенант. У нас повара варят строго по государственному стандарту, никогда никаких... Можете проверить, ни разу ничего...
- Так, а кто-то ещё ел вчера щи? Гражданочка, - Доронин повернулся к девчонке. – Вы тоже ели?
Та закивала, и физичка в свою очередь посмотрел на него с большим укором. Брось, тётенька, да знаем мы ваши государственные стандарты, раз на раз не приходится, сами видели.
- Ладно, Слава, давай дальше вспоминай, только побойчей, побойчей.
- Ух, Доро... товарищ милиционер, - засопел парень. – Да как же всего упомнить? Ну смешно же, правда. Делать мне что ли больше нечего? Я же не записывал... Ну дома два яйца съел, колбасы ещё, молоко, может, пил, а может и нет. С собой у меня слойка была яблочная – и всё. Пустяки это, ну в самом деле, стыдно.
- Отчего же пустяки? В конце концов всякое случается. Да к тому же, погляди сам, сезон аллергии, - опять вставила своё физичка.
Слава обиженно прикусил губу. Он стремительно краснел до самых ушей, смотрел вниз, на свои обессиленно сложенные на парте руки, и очень старательно не реагировал на сочувственный взор подружки, стеснялся, бедняжка.
- Нету у меня аллергии.
Девчонка подалась вперед и вдруг звонко спросила:
- А что это вы, протокол составляете?
Доронин мысленно усмехнулся, а сам неодобрительно покачал головой:
- Может, и протокол.
Девчонка нахмурилась.
- Показания берёте, значит? Так это называется?
- Эля, не мешай человеку, - классная от удивления возмущенно заморгала на ученицу. – Сиди молча, пока не спросят. Так, Эля, что за упрямое выражение лица? Посмотри на меня!
- Софья Тимофевна, да я же по-доброму! – она прижала руки к груди в умоляющем жесте. – Зачем Славика допрашивать, если он поправился и всё хорошо уже? Ведь всё же хорошо? К нашему всеобщему облегчению, ничего не случилось, можно спокойно вздохнуть и забыть. Товарищ милиционер, вы бы лучше у нашей медсестры спросили, она вам всё расскажет. Ну правда же, Славик, скажи?
Доронин от души был готов с ней согласиться, но как тут быть, девочка, как тут быть, когда один папаша настучит ему по голове, если он что-нибудь проглядит, да и нехорошо, если в их школе вдруг опять кто-нибудь задохнется. Вот это была бы история!
- Это отец его натравил, - тихо сказал Славик девочке.
Она аккуратно вернулась на своё место и растерянно посмотрела на мрачного соседа. Доронин вздохнул. Ему стало совсем не по себе от его сегодняшней неблагодарной задачи. Что это он, собачка капитанская что ли? Выполняет поручение начальства, и ничего тут стыдного нет. Выручает эти непутевые детские головы, а они еще и недовольны! И сидеть тут будут, сколько понадобится, и к медсестре зайдут, и к поварихе, все, как миленькие, отвечать будут, почему у них тут здоровый парень задыхаться на ровном месте начинает. Может, в самом деле стоит их тут всех прикрыть от греха подальше – так капитану и скажет.
Когда они через столпившихся школьников продвигались по коридору к лестнице, лейтенант с большим удовольствием вслушивался в гул их взволнованных голосов и внутренне уже выстраивал тактику нападения, чтобы вывести на чистую воду этот подозрительный женский коллектив. Ему вспомнились утренняя завуч, чумазая плакса, и в ответ на апрельскую наготу природы какой-то молодой праведный гнев начал подниматься в его возмущенной душе. Он бросил ребят у лестницы и бегом кинулся вниз, туда, где по архитектуре, как он рассчитал, припоминая коридоры своей школы, должен был располагаться кабинет директора.
- Чумовой он у вас. Надо его догнать, как считаешь? – спросила Эля, глядя вслед его уже скользящей за перилами фуражке.
- Может, он заблудится и никогда больше не придёт? – тоскливо протянул Славик, но девушка уже хлопнула перед его носом стеклянной дверью на лестничную площадку и не оглядываясь побежала вниз. Если бы не назойливые голоса за спиной, повторяющие его фамилию, он бы, может, вернулся в класс и даже уложился в оставшиеся до конца контрольной двадцать минут, но придется и там объяснять, кто и почему его задержал, и потом опять эти шуточки – угораздило же его вчера свалиться!