Глава 3
Утро. В императорском лесу близ замка прозвучали первые выстрелы пушек. Рокот оглушил все округу, распугал птиц и удивленных солдат. Те осмелились подойти ближе и осмотреть чудо-оружие весом с весь их полк в полном обмундировании. Из дула выходит голубоватая дымка, пахнет жженым порохом и спиртом. Около оружия посвистывает с видом знатока молодой юноша в стальных латах с гербом дома Херршер на груди. Длинные волосы в хвосте, сухие черты лица, орлиный нос, легко читаемая усмешка на губах, ясный взгляд, все в нем выдавало человека благородной крови и неясных нравов: то ли бить, то ли рубить, то ли миловать, гадать можно долго, но приговор спадет лишь с его уст, когда он этого пожелает. Как сейчас, когда он огрел кольчужной рукавицей любопытного пехотинца, который заглянул в дуло неостывшего орудия.
- Прекрасная демонстрация силы, вот бы тут были вруны из Рейхстага, - констатировал Малькомн Дунгл, купец, привёзший орудие по морю из Леванта. Он гордо расхаживал взад-вперед около него и водил пальцами по арабской гравировке, - вам бы точно не было равных.
- А если бы были, - юноша налёг на орудие, чтобы повернуть его, но не смог, - то навел бы на них и бабах! Конец бы положил распрям, причем очень быстро и недорого. Как вы и продадите мне это орудие.
- Исключено. 100 дукат и точка. Меня чуть сарацины из-за нее отправили к отцу, а он у меня червей в поле кормит. Я, знаете ли, еще пожить хочу.
- Но это можно легко исправить, - улыбнулся он честно. – Разве вам не выгоднее продать это орудие мне за 50, а я расскажу всем о том, какой вы замечательный торговец и человек, как вы хорошо вели себя на балу этим вечером и сколько выпили вина, а потом уединились в спальне...
- А вот подробности оставьте, оставьте при себе... ишь вы, хитрец, хочешь воспользоваться моим положением, - почерневшая кожа, скопившаяся грязь, мокрая рубаха и истоптанные сапоги, ноги – в кровь, руки – в порезы, одним словом, если бы Малькомн лег под дуб в Риме и уснул – то проходимцы накидали ему пару золотых монетами в шапку, - я на своем настою.
- Ну, и уедете отсюда без всего. Стража, верните порох в оружейную и приведите моего коня. Мы уходим.
- Стойте! – немного погодя вскрикнул он. – Вы сказали пятьдесят? Будет вам пятьдесят, будет.
Юноша распорядился убрать орудие в оружейную тоже. Десять мужей с канатами попытались сдвинуть исполинскую машину с места, и та неохотно покатилась за ними следом, оставляя глубокую борозду на сырой земле.
На этом они и попрощались.
Молодой юноша вам не знаком и это не будет удивительно: во всей Германии о нём знала небольшая кучка аристократов и дворян, приближенных её величества Регента, да несколько членов из дома Херршер, и лишь за то, что он постоянно дерзил своему дяде, так и норовя вставить поперек горла своё слово. При дворе он появлялся нечасто, только на пирах был завсегдатаем, а большую часть времени проводил в своем баронстве Мёдлинг либо в Императорском Лесу в пригородах Вены, где отвечал за организацию охоты. О, охота, что за дивное времяпровождение среди природы. В охоте познается человек и его страх, многие из аристократов специально привозят сюда своих командиров, чтобы оценить их доблесть или наоборот трусость. Столкновение жгучей крови животного и вязкой человеческой - лучшее средство проверить себя на стойкость, смекалку, упертость.
Лес часто взывает к человеку первобытным рёвом. Держа лук и стрелы, без плеяды вельмож, верхом на лошади, в затоптанных галошах и тряпье становишься единым со своей дикой сущностью. Замечаешь движение – инстинкты начинают вести тебя, заставляют гнать жертву, словно ты голодная собака, без устали преследующая цель. Азарт раскаляет кровь, время проносится незаметно. Тонкий свист тетивы, свист стрелы над головами. Попал или не попал – без разницы, охотник будет преследовать зверьё до тех пор, пока оно не упадет на землю мертвым. Разум в азарте дикой охоты тонет в глубине нас, его голос приглушается воплями и неясным криком изнутри; твоего настоящего «я», что теперь примерило на себя одежду и придумало себе разум, чтобы отличаться от животных. Но в глубине ты понимал, что убить зверя может только другой зверь, потому давал этой дикости волю.
Он любил охоту. В Мёдлинге он не скупился на оружейную: добротный лук, колчаны стрел, военные трофеи, помнившие кровь сражений и сохранившие запах пота и грязи; мечи и сабли. В охоте он находил в себе силы сражаться до последнего, даже если непогода, даже если холодно и дождь намочил последние сухие ветки и спать приходиться под протекающим навесом без костра. Но, что важно, - охота была частью его жизни, без неё он, вероятно, потерял обыденную жажду и яростность жизни.
Хайнрих фон Херршир по прозвищу «Jägermeister» был тем человеком, который отвечал за проведение охоты и руководил «полком» егерей; сам Хайнрих желал, чтобы его назвали согласно титулу, потому некоторые даже не знали его настоящего имени, один Jägermeister да Jägermeister. Разумеется, своим титулом и работой он гордился, а лесистый дом с зеленым покрывалом и ветвистой крышей хранил и любил ровно так же, как и всех его обитателей. Хайнрих приходился сводным братом Елене, горячо любил свою старшую сестру и даже запился в добровольцы, узнав о кончине её мужа. Его повысили до одного из Standartenträger в личной гвардии регента, а сама Елена желала, чтобы на поле боя её защищал только Хайнрих, что дало поводы для сплетен, мол, между ними существует более тесная связь, чем родственная, однако дальше кухонь да залов эти сплетни не пошли: все знали, что Хайнрих может влюбиться только в своё дело так, что за всю свою жизнь не имел ни детей, ни любимой женщины.
Этим днем барон Хайнрих прибыл в поместье семьи раньше сестры. Над красной кровлей стояла непогожая погода, и капли дождя смешались с привычной сыростью каменных стен поместья, что уже несколько поколений является домом для династии Херршер. Дом казался ему унылым и пустым, словно неспокойно ждущий ребенок своего родителя; в чём-то он был прав: в последнее время только служанки под началом грузной Аннет Штайер живут в доме, точнее в гостевом домике неподалёку. Аннет приходилась дальней родственницей их отцу, воспитывала Хайнриха и Елену, правда к первому особой симпатии не проявляла: он служил живым напоминанием предательства отца своей жены. А вот вторую, наоборот, страстно обожала и считала её «невольной мученицей» и «несчастной». Повозка постучала по вымощенной аллее, под колесами хлюпали гниющие осенние листья. Знакомая беседка в окружении тополей в серости смотрелась зловеще и мрачно. Окна на втором этаже не горели, только черные дым продолжал коптить каменную трубу. «Видно, готовятся к приезду госпожи» - заметил Хайнрих.
Аннет встречала гостя на пороге крепкими объятиями, но как только увидела Хайнриха одного – так сразу осеклась и похолодела.
- Разве фрау Елена не с тобой, - проскрипела она.
Хайнрих прошел молча неё и на лестнице ответил:
- Нет. Передайте Елене, что я приехал, когда она вернется из Вены.
Спустя пару часов служанки услышали сквозь монотонный стук дождя колеса повозки. На этот раз приехала сама Елена. Девушка едва стояла на ногах и попросила извозчика проводить её до входной двери, одарив того на пороге щедрыми объятиями. Она что-то бормотала себе под нос, выглядела ужасно несобранной, а в довесок пьяной: её блестящие глаза смотрели на всех разом и в то же время на никого, спотыкаясь, он все же вошла в прихожую и с довольным видом бросила на пол промокшую насквозь куртку.
- Как я и обещала, я вернулась! – торжественно сообщила она. – Аннет, дорогая, дай-ка я тебя поцелую. Чего ты сопротивляешься мне! Подчинись воле Императора Германии!
Аннет подставила щеку, и Елена поцеловала ей, оставив после себя пивной дурман.
- Она в усмерть пьяна, - перешептывались служанки за спиной Аннет.
- Елена, боже мой, да что с тобой случилось? – глаза Аннет цеплялись за грязь и худобу девушки, а к тому же её лицо приобрело бледно-зеленый цвет. – От тебя разит спиртом на весь дом. Иди сюда, дай я сниму с тебя одежду. Вам стоило бы знать о визите вашего брата, он уже приехал.
Лицо Елены неожиданно приобрело оттенок разумности.
- Хайнрих! Так он тут... будет с кем обсудить «Орлов Империи». Ванну мне, ванну мне живо! Я смертельно устала после этой ненужной мне жизни в городе...
Жизнь в поместье всегда была омрачена дождем. Старый Херршер хотел при жизни прорубить другую сквозь лес, до не дожил до постройки, а Елена все быстро свернула с подачки своего мужа и теперь об этом сильно жалела, ведь в поместье больше нечего делать. Дом наполнился приятной суетливостью, возгласами кухарок. Зажглись свечи на втором этаже, подушку в спальне уже взбили, на кухне кипели супы и пряным запахом тлели травы и специи в котелках. Хайнрих, однако, не спустился на первый этаж и ожидал её в кабинете. Единственным развлечением оставались бани в пристойке в восточном крыле, куда и пошла Елена. По совету Райхарда, она приехала немного отдохнуть от города и той себя, что осталась в кабинете в Венском дворце.
Аннет развязала причудливые узелки сзади платья и оголила плечи и спину. Она не могла не заметить неровность выступающих позвонков и остроту краев лопаток, но в то же время её кожа оставалась мягкой и приятной. От шеи пахло цветами. Елена неловко выдергивала руки из рукавов, а когда наконец освободилась, как он их называла, «кандалов раба короны», села на скамейку.
- Мне ничего не ясно, Аннет, - начала она, пока служанка стягивала с неё юбку, - отчего в нашем мире царит такая несправедливость. Их разве не страшит... судьба? А Бог?
- Да покарал бы он этих грешников, милая фрау, - выдохнула она и с силой стянула с неё одежду. Она осталась лишь в нижнем белье, немного сжавшись от прохлады, ибо конюх только начал топить печь.
Аннет подала ей сменное белье и кафтан с полотенцем.
- М-м-м, белое. Мне нравится этот цвет, он такой чистый.
- Я рада, что смогла угодить вам.
С лица Елены сползла улыбка, уголки губ вновь выстроились в монотонную линию. Огорченная правдой «службы», она в пьяном порыве справедливости не хотела слышать ни слова о службе, о чем немедленно доложила Аннет.
- Славно-славно, но это не меняет мира: есть те, кто служит, и тот, кому служат.
- А почему служат лишь одному? – негодующе возразила она. – Мир создал себя таким ужасным, люди ничего не хотят с этим делать. Восстаньте и сбросьте с плеч этих зажравшихся свиней, что живут за вас счет.
- Но тогда и вы окажитесь на плахе, - с тревожной улыбкой добавила она, чтобы выразить признательность её словам.
- Значит, такова моя судьба как императора: служить народу. Пусть и в такой неприятной форме.
Елена осталась нагой перед дверью в бани. Невысокая, славно сложенная, исхудавшая от постоянной бессонницы, уставшая от всего в мире, в клубах неясного пара, стояла она, словно ожидающая за дверью портал в совершенно новый мир. Плавные изгибы плеч и рук, упругие ягодицы, свой особенный «шарм» мученицы. Не известно по чей воле. Чего отнять у Елены было нельзя – так это её молодости, ведь даже в плавных изгибах бедер и стройного живота прослеживалась какая-то неясная живая сущность, которая рвется изнутри наружу. В ней заточена настоящая Елена: юная и легкомысленная девушка, которую в темницу разума посадила на цепь нескончаемого страдания смерть мужа, развал, давление, падение. Но как может это хрупкая девушка выжить в этой темнице? Ответ был прост: она и не выживала, не считала дни до освобождения. Она не думала о происходящем, превращала боль в энергию, которая двигала её вперед настолько, насколько её было больно. Если бы был яд, заставляющий тело не спать и дающий силы для великих дел, то этот яд стал бы всем для неё. Но ядом от этого он бы быть не перестал. Так и сейчас, вся эта энергия медленно убивала её пока еще красивое тело. Он могла бы быть счастливой матерью, делиться своей любовью, но вместо этого её изнутри буквально выскоблили внутри, скомкали, бросили в заточение. Лишь иногда, как сейчас, она выпивает несколько литров алкоголя и делает глоток свежего воздуха, выглядывая настоящим лицом сквозь решетки камеры.
В бане она просидела недолго. Хоть она и предпочитала парную отдыху в большой гостиной, сегодня она чувствовала себя нехорошо. Дело даже не в алкоголе, пусть он занимал не последнее место, нынче парная перестала казаться ей уютным местом, запах эфирных масел тревожил душу, а молчание обитых деревом стен вселяли тоску и чувство одиночества. Вот бы кто вошел в парную вместе с ней, но она всех прогнала парой минут назад. Он легла на раскаленные дубовые доски в надежде привести ум в порядок (до этого она окунула голову в чан с водой), мысли продолжили бесконтрольный пляс. "Нет, так не пойдет, - подумала она, - нехорошо мне тут, тошно и противно. Совсем не так, как должно быть. Почему я думаю об этой проклятой войне, отчего не могу вспомнить ничего хорошего за последнее время? Боже, когда-нибудь эта тоска наконец закончиться?". Спустя пару минут девушка выскочила в предбанник в клубах пара. Никого уже не было, и она быстро надев на себя рубашку поверх груди и трусы, выпорхнула в коридор.