Глава 2
Стояла темная ночь. Закрытый загородный дом императора Германии необычно оживленно гудел. Пройдя сквозь металлические и дворик, вы попадали в настоящую демоническую обитель под стать новому европейскому дьяволу. Усеянные красными тканями, шелком стены обливались реками вина и сидра. Столы трещали от тяжести пирогов, мяса, кур, фруктов и бочонков пива. Под огромной золотой люстрой размером точно с четверть комнаты играли полуголые менестрели в одних портках и шляпах, руки их от лютни и барабанов отдирали девушки и пытались стянуть со сцену в голодную толпу горящих глаз. Ах, женщины, их было так много, что они местами ложились друг на друга; полностью голые, худые, толстые, чехи, полячки, француженки, кудрявые и лысые, все жадно проглатывали откупоренные горлышки вин и впитывали, впитывали алый сок до последнего. И только заводные звуки лютни прерывала их громкие стоны.
Посередине дьявольской оргии сидел мужчина, его правое плечо укрывал хламис, оставляя мощную грудь и пресс голыми. Любой посчитал, что он продал дьяволу все, что имел, за невероятною красоту, ибо во всем поместье не было бы человека, который не озирался на него или открыто не таращился. Его несколько экзотическое лицо отличалось эстетической пропорциональность и квинтэссенцией мужественности и мужской красоты: острый нос, толстые губы, несколько греческие кудрявые черные волосы и короткая бородка под нижней губой. Пронзительный взгляд, точно копье, пронзал сердца и мужчин, и женщин, а потому никто не мог сопротивляться той животной страсти, которая рвалась наружу через малахит зрачков. Мудрость, энергия, власть отражалась в скулах и внешнем виде. Одного слово громогласного, но в то же время сладкого голоса было достаточно, чтобы оргия резко прекратилась и все посмотрели на него. А он лишь ухмыльнулся и приподнялся из своего трона, презрительно оглядев всех внутри. Таким человеком был Владислав Габсбург, за что его могли и любить, и ненавидеть одновременно.
- Вы все ответили на мое приглашение и проделали такой длинный путь до дворца, а теперь убирайтесь. Надеялся я увидеть среди вас достойных, но вижу одних алчных ублюдков, заполонивших зал. Ради чего вы пришли сюда? – вскрикнул он толпе разгоряченный, пьяный, а как известно, алкоголь пробуждает даже в самом глупом мыслителя и философа. - Разве вас самим не противно жить в таком мире? Туда же и Совет сгинул; толпа свиней! Эй, вы, кажется, что вы говорили что-то о власти и долге, куда же он делся тут? – спросил он у нескольких мужчин в длинных мантиях около стола с фужерами. Они виновато переглянулись меж собой и вопросительно взглянули на императора обратно. – Не чувствую я тут искренности. Покиньте дворец!
Толпа замолкла в ожидании храбреца, который возразит словам императора. Секунды шли, а такого не находилось, а двигаться на выход люди не хотели: не только алкоголь не отпускал их, но и внутреннее бунтарство против воли царя царей. Советники умыкнули под молчание в тенистый угол, где продолжили пить и разговаривать.
Мощный взор императора лег бременем на них вновь.
- Император закатил такой замечательный пир, а теперь гонит нас, словно мы чужие, - начал Герман Хонк, бурмистр Потсдама в средних летах, - мы пришли не только выпить, а поговорить.
- Да! – гам толпы смешался с беглой игрой на лютне пьянющих музыкантов.
- На, стало быть, - продолжил Герман, - нужно дать императору время подумать над вопросом. Только никто из здешних не понимает, зачем омрачать пир чумой словесного поноса, - он заразительно расхохотался и прижал к себе двух полуголых девиц, - потом все обсудим.
Император непреклонно настаивал. Его лицо, его прекрасно лицо омрачилось недобрым оскалом зуб и вырывающейся наружу яростью, напирающей на красные капилляры глаз. Завидев это, кухарка Марта выхватила из толпы девушку и своими жирными руками подтолкнула её к ногам владыки. Все замерли, пронзительное молчание охватило весь зал как охватывало горожан римского Колизея.
Юная дева была пьяна до беспамятства. Она пролезла между его ног и хитро улыбнулась. Тонкие пальцы проскользнули под мантию и нащупали пульсирующий, набухший член с блестящей розовым головкой; на толстом стволе, сдавливая выпирающие узоры вен, её тоненькие пальчики смотрелись нелепо.
- Сука ты, ну раз сама хочешь – делай! – Забыв о предыдущих словах, Владислав упал в кресло и пододвинул брюнетку ближе к себе.
Кончик языка коснулся головки. Остальные девушки с зависть взглянули на счастливицу, а те, кто был поближе, даже попытались пролезть ближе, но их тут же отталкивали сильные руки Владислава: не любил он излишнего внимания и фальши, которую они испытывают в этот момент, а фамильярничать с ними? Да за кого вы вообще его держите?
Но вернемся к девушке, которая уже давно пожалела, что оказалась столь напориста. Алкоголь ударил в голову, руки пошатнулись, жадная сущность затмила разум и овладела телом, особенно похотью. Скользя языком по члену, свободной рукой она мяла яички и нелепо улыбалась, даже несколько нервно. Когда её рот заполонил пенис, когда в горло уперлась мягкая головка и пролезла внутрь, а руки Владислава придавили нос к лобку, девушка пожалела окончательно и попыталась вырваться. Но было поздно, под общий гогот толпы, а особенно завистниц, рот девушки использовали как бесплатную дырку. А думать о чувствах дырки не стоит. Вот и Владислав думал так же. Девушка неумело пыталась вырваться, вяло отодвигала себя о его бедра, но всякий раз член проскальзывал глубже в глотку. Становилось тяжело дышать, от прежнего вожделения не осталось и следа, по щекам стекали стеклянные слезы. Лишь когда струя семени ударила прямиком внутрь, оставив на языке привкус спермы, девушка упала без чувств на пол, испуганно глядя чуть ниже глаз Владислава.
- Блять, вы мне её как жертву бросили. Да? – толпа разрывалась от крика «да». – Тогда её боль станет вашей виной, вы меня, сука, достали. Лишь бы не себя, а другого выебать желаете, дабы раззадорить себя их трагедией. А я приму это, я, сука, раздражен! Ну же, повернись ко мне своей задницей, дай мне выплеснуть весь гнев внутрь.
- Прошу вас, кха... - она просила о милости плаксиво, - пожалуйста, не надо, мне больно...
- Заткнись! – разразилась толпа. – Ты провинилась перед императором, так что позволю ему наказать тебя лично. Прими это за непорочное зачатие! – и она вновь безжалостно расхохоталась, упиваясь беспомощностью жертвы. Знала бы она, что как раз из-за её слабость и невинного вида толпа так жестоко поступила с ней, она бы не продолжила умолять о помощи и цепляться глазами за злорадные оскалы лиц вокруг.
Сильные руки сжали худые бедра, тело упало на стол, сбив стаканы с вином на пол. Руки толпы потянулись к телу, он позволил ей лапать груб, лицо, руки и ноги несчастной несмотря на заставший ужас в её впалых глазах. Владислав раскрыл ей рот и влил прямиком целый бутыль вина, а после раздвинул две розовых складки внизу пальцами на потеху публике.
- Вдоволь, суки, вдоволь смотрите на это! Вам же нравится!
Сгорая от стыда, девушка прикрыла багровое лицо руками, вытирала слёзы и пыталась сжать ноги, но всякий раз другие мужчина хватали её за стопы и тянули на себя.
«Посмотрите на эту шлюху, выеби её так, чтобы ходить не могла»
«Засунь бутылку, живее!»
«Ставлю пятьдесят дукат, чтобы каждый из мужчин сегодня побывал там!»
- Какого хера здесь, мать твою, происходит. Я не собираюсь выбирать слова, когда в моем доме собираются изнасиловать девчонку. Вы только посмотрите на этих обезумевших мужчин, да нас смотреть стыдно.
Зал резко замер и уставилась на знакомую фигуру позади похабного трона. Толпа не смеялась, не хихикала, а мертвенно наблюдала за взглядом и предугадывала несделанные жесты девушки, словно они могли в миг решить их судьбу не самым лучшим образом. Когда та попросила всех уйти, музыканты покорно уложили инструменты, женщины накинули легкие платья и под недовольные возгласы единичных глупцов потянулись к главному выходу из дворца. Она провожала их взглядом.
Избавившись от надоевшей толпы, девушка укоризненно взглянула на Владислава.
- Пока Германия сама решает вою судьбу, Император проводит оргии на нижнем этаже дворца. - сказала она холодно. Её голос звучал удивительно морозно и твердо, с тоном укора. Чтобы получить такой, человек просто обязан прожить жизнь не просто долго, но и вынести из неё хоть какой-то урок, - и запомни одну вещь: нам с тобой еще многое предстоит сделать, - в довершение шепнула она ему на ухо.
- Что ты вообще делаешь в такой час в моем поместье, разве ты не должна была остаться у Фройзенберга.
Фройзенбергом Владислав называл барона Йосмира из Мекленбурга. Надоедливый мужчина средних лед, худой, как голодный крестьянин, часто звал к себе гостей со всей Померании, ибо страстно любил поговорить на тему политики. Его бессмысленные рассуждения слышали, но не слушали. Мария не любила его, но время от времени приезжала, чтобы лишний раз повидаться со знатью Померании.
- Должна, но не обязана. Я решила вернуться домой, а мне одна птичка напела, что император собирает весь имперский свет у себя в поместье близ Берлина. И я посчитала этой за приглашение.
- Надо бы этой «птичке» голову свернуть.
- Тебе для начало нужно её поймать: не твоего полета птичка. Я тут уже несколько часов, все из-за угла выглядывала, с советниками общалась, смотрела за насилием. Но почему-то на твоем лице опять нет никаких чувств.
Это правда. Все произошедшее вызвало в нем бурю, которая тут же покрылась морозной коркой и стихла, стоило перед ним явиться ей. Все эти тела, крики, сладкие слова и гроша не стоили, они не могли взять и заменить ему её голос. Безынтересный взгляд, апатия в поникшем лице, зевание и полудрем на троне – она все это видела издалека и решила вмешаться, пока он не перешагнул черту запретного.
- Я все вижу, если хотел бы встретиться со мной – мог бы просто сказать, а не интрижничать как дитя малое. Фрау Штефан я отправила домой за твой счет. А сейчас... мы пойдем в спальню. У меня есть к тебе важный разговор, у тебя ко мне чувства, к тому же твой член так и не устал за этой время. Пошлости тебя не занимать, увы, не ума.
Как только она скрылась за углом коридора, она молча проследовал за ней, оставив некогда свою обитель пустой. «Думать, что она приглашает меня в постель – глупо. Эта вертихвостка точно что-то задумала»
Можно подумать, будто Владислав стал бы терпеть ненавистного ему человека, он был далеко не таким. Мария внушала ему не злобу, а ропот и неясный страх. Спокойна, учтива, проницательна, требовательна и логична, девушка в привычном белом платье вызвала еще и объяснимый восторг у Советников, зависть у дворянок, влюбленность у наивных мужчин, еще не познавшим, насколько любовь может быть обманчива и слепа. Каждое её движение имело свою цену, каждое слово – вес и полноту.
Но вот её характер перекрывал все достоинства на корню, это причина, почему её молодое и красивое тело не было изнежено любвеобильными памятниками и купцами. О неё отзывались о хладнокровной вертихвостке, вероломной мученицы, она прослыла в некоторых кругах безыдейной дурой, потому что мало говорила и морозилась любых встреч и обсуждений. Её редко видели в окружении мужчин, так как те боялись её ума; хитрые девушки не могли выудить, как из мутного пруда, ни кусочка информации, ни крупицы слов о себе и других. Вы могли распинаться перед ней – она вас не слушает, а после извиниться и уйдет. Вы могли истекать кровью и молить о помощи – она могла подумать о вас и может помочь, но если вы поможете ей в ответ после. Мария вечно погружена в свои мысли, она никогда не остается одинока, даже если бывала совершенно одна на балу или дома. Она не была гением, скорее её голова работа немного иначе: Мария много не понимала и не всегда использовала свое тело и возможности, вместо этого глубоко анализировала все вокруг, за что её еще и прозывали мечтательницей.
Насколько она, однако, была очаровательна. Глубокие серые глаза, изящное аристократическое лицо без изъян и воспалений, белые волосы струились вниз чуть ли не до поясницы, острый нос. Под стать лицу была стройная фигура, молодая грудь небольших размеров, что становилось причиной смеха завистниц. Все её нутро светилось умом и благонравием, здоровьем и спокойствием.
Спальня.
Кайзер повел носом и выдержал паузу. «Смысл в разглашений тайны, если она перестанет быть таковой уже к утру. Завтра она может уже не спать со мной, а лежать в объятиях другого герцога, которому все сразу же выложит: и об империи, и обо мне. Её нечего терять, как и нечего бояться, а волновать чужие судьбы её не будут – в вероломстве её не занимать» - с тоской подумал он. Свечи на стенах заплясали от порыва ветра сквозь открытое окно. За ним яркими огнями горел Берлин, на городских стенах зажигались ночные фонари. Он не видел стражников, не видел побитых лат и не слышал их скрежет, но чувствовал привкус крови на губах, верный знак скорой битвы. Город, словно малое дитя, взывал к нему в своей оде из тысяч голосов горожан, их неторопливого размышления о будущем империи, о новом императоре и долгожданном мире. Они надеялись на него, а он собирался трахать ту, что готова продать страну за пару сотен дукат Парижу или Лондону. От этого он становился сам себе противен.
Конечно, удел его вовсе не в политических игрищах; талант его раскрывался лишь на поле боя. А здесь, в изнеженной юбовью, теплом женских тел и любовынми соками кровати он отступал, словно наспех запрыгивал на лошадь и мчался от кавалерии врага подстреленным. Как бы он не старался сбежать – звон лат и алебард нагонял его, как бы он не старался отмалчиаться и думать о стране – его руки касались её груди и заставляли рот непроизволяно выдавливать слова. «Неужели я, император Германии, не спосбен сделать ничего с этим? Только на войне решается моя судьба, а что делать в мирное время? Искать ибтвы и только? Стране нужен вождь, а не воевода. Стране нужен тот, кто не приведет её к новой войне, а я её живу. Я обязан стать достойным правителем. Но не сейчас... сейчас аромат её духов сводит меня с ума» - думал он.
Мария ожидающе уставилась на него и прикорнула на его плечо.
- Славная жизнь империй подходит к концу. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть мир обратно. Но если ты продолжишь дурить меня своим духами, - сказал он.
- То, что? – холодно ответила она. – Этим вечером ты был просто голоден до любви, я, правда, пришла в ужас, завидев в коридоре голую девушку в беспамятстве: посчитала, что во дворец ворвалась гвардия Владислава и изнасиловала каждого, кого увидела. А мне, между прочим, было очень обидно видеть тебя в окружений тех женщин.
- Я даю тебе повод для ревности? Это хороший знак.
- Настолько хороший, что на твоем лице, словно на иконе, была написана вселенская неприязнь и ненависть к ним. Ты это сделал только чтобы заставить меня приревновать тебя? Какой интересный ход.
Мария вытянулась в кровати и одарила его легким поцелуем в щеку, от которого юного императора бросило в краску. «Права она, тысячи раз права! Сегодня вечером я уподобился дьяволу и трахал всех без разбора: худых, толстых, полногрудых и плоских, девственниц и сельских потаскух, но ни одна не смогла вызвать во мне той толики чувств, что вызывают её прикосновения. О боже, я же в её плену! Я осознаю это, но как мне освободиться от него? Что я должен сделать, чтобы перестать любить её и наконец влюбиться в государство, а иначе эта любовь его сгубит быстрее, чем меня». Следом Мария прикорнула на его груди, едва дыша, как младенец на груди матери, обжигая плоть искренней теплотой своей кожи и сердца. Белые волосы потекли на кровать молочным водопадом, их легкий аромат застревал в голове не хуже, чем духи. Он почувствовал её сердцебиение, её несколько прохладную грудь и полностью растворился в этом чувстве, не желая прерывать его, отдаться полностью и никогда не вернуться на престол обратно. Какая страна, какой мир, если сегодня в его изнеженной любовью и запретными ласками кровати лежит она.
Поздней ночью, когда лампады во дворе потухли, а гвардейцы обошли периметр сверкая латами, коридоры второго этажа озарили тихие постанывания. Кровати предательски скрипела под тяжестью двух тел, постель, как ледяные шельфы, переплеталась в их ногах и руках. Кажущиеся невинным и чистым тело Марии сверкало капельками пота при свете настенного факела, она держала его за руку и всякий раз неловко улыбалась, смотря прямо ему в глаза. Упругая небольшая грудь, не осквернённая руками воина или алчного купца, выпирающие ключицы, плоский живот, по которому то и дело проскальзывали её пальцы все ниже и ниже. Порочное желание овладевало их умами, они отдавались этому полностью: не слыша стуков и шагов, забыв о нормах приличия, пусть весь дворец сегодня знает, под кем лежит та самая белокурая девушка из Совета.
Ещё один рывок. Пульсирующий алым цветом член протиснулся меж её бедер, занырнул во влажную расщелину и оказался в неописуем о приятном месте. Со всех сторон его словно облизывали порочные языки, извиваясь вокруг в неверном танце, заставляя входить только глубже и глубже, сужаясь и не отпуская обратно.
С её лица постепенно сходила привычная усмешка. Вот оно – тот самый момент, когда даже она начинает теряться и отдается чувствам полностью. Момент, когда она больше не держит себя в руках, а её вместо этого руки так и тянуться массировать затвердевшие соски грудей, так и норовят проскользнуть ниже, к двум розовым бугоркам, и наконец быстрыми движениями привести себя к доглоданной эйфории. Но она не может этого сделать, пусть и дрожит, и сжимает простынь и дышит так неровно, что любой врач тут же увидел на её красном, неспокойном лице следы лихорадки. С губ падали обрывки фраз в пересмешку со стонами.
Но это только раззадоривало его. Принимая вызов, он притягивал сильными руками ослабевшее тело к себе, с силой раздвигал ног и рвал, засовывал член глубже и глубже, как мог. Ради этого момента можно было потерпеть. Головка давно опухла и дергалась от малейшего прикосновения, в этой игре не на жизнь, а на безумие он не мог проиграть, иначе где, если не в постели, завоёвывать сердца и власть? Он жертвовал собой словно на поле боя, когда уже все ниже пупка начало выть, только тогда она наконец вынул член и кончил. Мария, однако, не выражала никаких эмоций, её глаза были тусклы, голос ровен, а щеки пусть и залиты румянцем, скорее были окрашены в румянец удовольствия, а не стыда. Она то и дело переводила взгляд на окно и погружалась в себя: в эти моменты её взгляд приобретал такой потерянный вид, словно зрел вглубь мира и сознания. А что там до секса, так пусть тело наслаждается. Тем более, что оно старается не просто так эта мысль грела её сильнее всего. «Помни о цели, помни о мире. – твердила она себе. – И пусть он продолжает стараться выдавать из меня хоть что-то, этой грубостью меня не удивишь».
Все кончилось через несколько часов. Мария, как обычно, отказалась вставать перед ним на колени, и стоило ему кончить, тут же брезгливо стерла с живота сперму салфетками и легко побежала по коридору скользя меж охраны и каменных арок как ласточка в полете. Он остался в комнате без сил, не понимая, кто еще одержал верх в этом противостоянии.
Наутро они проснулись как небывало. Солнце пробивалось сквозь тучи, город под его брюхом все еще невольно дремал, кое-где раздавался звон колоколен и треск веток под деревянными колесами, видно, селяне из ближайшей деревни везли воз на городской рынок. На окна напирал цветочный дурман. Она уже сидела за кабинетом и вдумчиво читала письма, приложив ко рту большой палец. Позолоченной грамоты Владислав не нашел, что-то сегодня он говорил о ней в разгаре ночи, а сейчас списал на утреннюю дремоту. Он даже не помнил, что на ней было надето, мечтал увидеть её вновь голой и раскрепощенной, но перед глазами маячил только силуэт в белом легком платье. Вроде бы было около 11 часов.
Прочистив горло, она начала громко и четко читать:
- «Император Владислав Габсбург отказал Рейхстагу в предложении «покинуть» (здесь и далее предпочтительнее читать «забросить») Italien и Polen для установления мира и порядка внутри Империи. Учитывая силы, Священная Германская Империя рискует быть втянутой в крупный конфликт между Францией, Папством и Венецией за обладание Nord и Zental Italien, если это произойдет – ополчение Deutschland, Lothringen, Holland, Sachsen, Böhmen, Österreich, Bayern, Holland, Schleswig, Preußen und Polen участвовать в войне не будет. Часть курфюрстов остается непреклонна в вопросе об изъятии титула курфюрста у Бранденбурга, который император отклонил тоже. Несмотря на противодействие совета, Император продолжает участвовать в войне и начинает новый конфликт против Австрии, что является актом тирании против граждан и князей империи», - закончила она и сделала глоток вина из фужера. – Я не знала об этом, хотя догадывалась.
- Что тебе напели советники вчерашним вечером? Я же знаю, ты бы не упустила возможность узнать чью-нибудь тайну под предлогом дружбы.
- Советники? – её брови полезли на лоб. – Так они ничего толком не знают. Ситуация в стране вообще странная: все считают тебя фаворитом и ненавидят за это, а сам Рейхстаг сам себе на уме, пока ты играешься. Разобраться бы во всем лучше...
- Разве это игра? – обиженно вскрикнул он. – Рейхстаг просто почувствовал безнаказанность после смерти императора, он выбрал меня как козла отпущения. Они против всех, кто мешает им расширять свои владения и укреплять власть, чтобы потом... боже, да в таких условиях сам Бог судья этих грешников. Я стараюсь вернуть старые порядки, а ты называешь это игрой.
Правда в том, что Курфюрсты решили воспользоваться суматохой. Пфальц, Кёльн, Майнц, - все архиепископы Германии неожиданно оживились после смерти предыдущего императора и выдвинули претензии на соседние провинции. Зная, что им ничего дурного не светит, против императора ополчилась добрая часть страны, армии городов осадили Франкфурт, Берг, Кирн, Альцай и потребовали большие контрибуции, которые тут де уходили на реставрацию стен и наем армии. Император вызывал их на аудиенцию, требовал возврата земель обратно, но властители находили тысячи причин не ехать в Берлин и продолжали строить козни друг против друга. «О какой дипломатии идет речь, когда один хороший бой может избавить он месячных переговоров? Или она настолько глупа, чтобы этого не понимать, во что я не верю; либо она опять виляет хвостом и зачем-то отговаривает меня от начала войны. А что мне остается, если даже местные меня иногда не признают своим владыкой. Остается только отстаивать своё право силой» - считал он, но слова оставил при себе.
Она усмехнулась.
- Итак, мнение императора я выслушала, его нет, впрочем это не удивительно. Ты не правитель, ты – солдат, ты думаешь только о войне и о победе оружием, а не дипломатией. В этом есть свой шарм, не спорю, многим нравится твоя сильная рука. Проблема в том, что Германия – это не одна страна, а надгосударственный союз между странами, потому побеждает не самый сильный, а самый хитрый. А что до возвращения старых порядков... тебе не кажется, что Рейхстаг бунтует как раз против них и persönlich армии?
- Хочешь сказать, что армия мне не нужна. Вздор! Это опора империи на протяжении веков.
- Да, но ты меня послушай. Страну ты получил не доблестью, а удачей, ты слывёшь тираном, при чем тираном вечным: твой террор постоянно пугает местных. Взять, например, Артарон, небольшую чешскую деревню близ Лейпцига, которую под корень вырезал с месяц назад из-за слухов, молва разлетелась быстрее, чем ожидалось. А казнишь ты их из-за страха, ты боишься кары...
- Да когда я это их терроризировал? – опять перебил он нетерпеливо. -
- Молчать! Дай мне договорить, пожалуйста. Ты не удосужился завоевать доверия знати, поругался с Советом, готовишься к войне против Австрии, честно, я не знаю зачем. Император не интересуется делами страны, думаешь народ ответит взаимностью? Зачем все это? – она приподняла на него глаза из-за грамот и писем.
- Империя давно прогнила насквозь, я лишь стараюсь поддерживать в ней порядок и не стоять в стороне. Армии нужно выпустить пыл, стране сохранить земли, Совету – власть. Всем не угодить. Потому я делаю решения без влияния этих факторов, так, как было бы лучше для всей страны. Это... «государственный интерес», - в его груди все защемило после этих слов, и он вновь взглянул на черные крыши городского посада, - я не потерплю в него вмешательства из вне.
- Ребячество, Ты – не Император. Ты не достоин править Германией, уж прости. Видишь ли, но разрешить этот конфликт только оружием, увы, не выйдет: ты можешь годами переписывать надоевший фрагмент, стереть лист и перо, но так и не сдвинешься с места, пока не начнешь новую главу. Повторишь террор, покажешь людям своего деспота – и он «неожиданно» пойдет против тебя. Никакие пиры и оргии тогда не спасут тебя от казни. Нужно найти другой способ как вернуть их доверие.
- Никак, - досадно сказал он, в его голосе не чувствовалась мольба, скорее тихое смирение с судьбой, - меня избрали с подачки ныне мертвого императора, меня щедро одарили землями, чтобы я содействовал Австрии и империи в будущих войнах. А меня не возлюбили сразу же, я – чужак, что здесь, что на троне. Все мои предложение совет отклонит, но сделает вид, будто думает. Я не могу отступить из Италии, из Польши, а Австрия... это моя страна не меньше, чем регента! Верну её – верну себе уважение и почет, мне нужен триумф...
- Триумф, говоришь... который сгубит страну или неожиданно спасет её.
Он молча вышел из комнаты
Мария свернула письма и просунул небольшой сверток с позолотой себе в сумку. Говорить что-то бессмысленно, его сейчас не переубедить ни фактами, ни просьбами. Даже через постель он останется непреклонен, на этот поле она чувствовала себя неуверенно. Война – детище мужчин, а он был одним из самых достойных мужей во всей стране, если не мире. Но он не заслуживал и толики того, что имел. И Мария это видела.
Почему же Рейхстаг так ополчился против него?