Половина солнца

Белый (?) Ворон

Какая же мерзкая сигарета, — думал я, выдыхая через нос горький дым. Да ещё и никак не закончится. Я ухмыльнулся новой мысли: прям как жизнь.

Звёздочки над кроватью равномерно, медленно и немного даже успокаивающе мигали. За окном все деревья были украшены гирляндами.

Коул сидел на кровати в своей комнате. Корабль только что скрылся вдали. Мой отец привёз мне некоторые сладости в качестве подарка и две новые книги — от обоих родителей, так сказать.

Коэлло же выглядел убитым. Я помню, что он пару раз упоминал своих предков, а видел я его только с одним отцом, о котором он вообще говорил очень мало.

С его матерью что-то случилось.

Волновало ли меня это?

Мне было не по себе. Что это случилось с кем-то другим, а не со мной. Нет, разумеется, в моей жизни много чего произошло, но всё равно некое ощущение бытия мученика меня преследовало. Что страдать за всех должен я. А они — только если я захочу.

Сейчас же я ни для кого не хотел страданий.

И состояние Коэлло меня напрягало.

— Хэллебор.

Я не заметил, как сигарета закончилась, выбросил её остатки в темноту и прошёл к его половине комнаты.

Он держал в руках небольшой механизм, напоминающий конструкцией солнце. Или вроде того. Он не заметил меня, пустым взглядом смотря на изобретение.

Я понял всё без слов и взглядов. Задвинув перегородку между комнатами, я решил оставить человека наедине со своим горем, как пару часов назад я призывал Коэлло оставить Аарона Мейерхольда.

Пять дней были наполнены прогулками, отстранённостью Коула — он сидел в своей части комнаты и просил оставить его, игрой в карты с Куинами и странным настроением учащихся: они пытались радоваться праздникам, будучи совершенно опустошенными.

Внезапно прекратившееся соревнование вновь продолжилось.

Ребята снова начали бросать друг другу вызовы, восстановили эту «игру на выживание», или, скорее, этот тупой способ отвлечься и развлечься.

Из-за угла выехала Эстер Уайльд, когда Мейерхольд впечатал меня в стенку, сцепив своей широкой ладонью и длинными пальцами мне горло.

Он шипел почти как змей, видимо, уже не в силах сдерживать себя, обращая свою печаль об утерянном брате в ярость.

— Ты...

Я улыбнулся ему, пытаясь дышать, а не задыхаться.

Эстер равнодушно окинула нас взглядом, но за ней появились и другие ученики. Разумеется, они уже полезли нас разнимать, а вернее оттаскивать взбешенного Аарона от меня.

Я откашлялся, с нервной улыбкой глядя на рыжую глыбу.

— Не теряй самообладание, Мейерхольд. Иначе рискуешь отправиться к уже заключенному в камере Джонатану.

Он не ругался и не брыкался, как Дэмиан, но в его голубых глазах был шторм из ненависти.

Аарону повезло, и на учителей мы не наткнулись, так что к директору никто парня не повёл. Убрав от себя руки удерживающих его ребят, он ушёл восвояси, а парни же осмотрели меня и поспешили последовать примеру рыжего и свалить.

Конечно. Я никому не нравился.

До сих пор.

Эстер же окинула меня более миролюбивым взглядом и подъехала ближе. Я огрызнулся:

— Что, уже настолько мертва, что и ходить не можешь?

— Врач посоветовал.

Я кивнул, она же дотронулась до моего колена.

— Ты похож на меня.

Я сглотнул. Она отвела серый взгляд в сторону.

Я понимал, о чём Уайльд говорит. Но не хотел бы.

— И почему же в итоге тебе досталась эта роль, Антихрист?

Она тихо засмеялась, отъезжая на своей коляске прочь от меня. Я остался стоять в пустом коридоре с покрасневшей от стараний Аарона шеей и побледневшим от злости и ужаса лицом.

В отдалении Эстер что-то тихо пела.

Конь

После долгой дискуссии со старшеклассниками администрация решила, что Рождество будет праздноваться в рамках европейских обычаев: то есть двадцать пятого декабря, Новый же год — как обычно, первого января, а Ханука или любой другой праздник, зависящий от национальности ученика, — тоже будет проведен, но не так масштабно, как Рождество — так как это в итоге общий праздник. Скорее всего, нам просто дали разрешение на празднование. Никто не был против, ведь большинство понимало, что всем угодить нельзя.

Я уже заворачивал подарки для друзей в красивую бумагу, которую нам привезла мама. Ну, собственно, сами подарки тоже купила она по моей просьбе за деньги, которые я получил когда-то на подработке.

Наверняка она немного добавила.

Пока я заворачивал подарок для Олеана, на ум мне пришла заманчивая мысль.

Я закончил своё дело, спрятал подарки под кровать и выскочил из комнаты. Дэмиан, как обычно, где-то шлялся, это было вполне в его духе. Он либо наедине сам с собой, либо в комнате, либо дерется с кем-нибудь.

Я стучу. Слышится хриплый голос Олеана. Я не совсем разбираю слова — скорее всего, это ругательства. Зная Олеандра и посчитав это приглашением, я открываю дверь и вхожу.

Тут я вспоминаю, что хотел сделать сразу после подготовки подарков. Это пришло мне на ум ещё до того, как во время «упаковки» я задумал одну просьбу для Олеана.

Коэлло сегодня за завтраком, да и ужином не появлялся, ла Бэйл же вёл себя опустошенно — не так, как обычно, а будто бы ему напомнили о давней болячке, растормошили её и плюнули туда же.

В общем, вид у Олеандра был явно не лучший. Хуже повседневного. Я любил красоту боли: мне нравились несчастные люди, но я не хотел видеть их такими. Парадокс.

— Олеан, у меня к тебе два вопроса. Если можно. И, да, как там Коул? Я беспокоюсь. Его отец принёс плохие новости?

Он лежал на постели, глядя в потолок, и прикрывал ладонью один глаз. Когда я начал говорить, парень медленно перевёл взгляд чёрного глаза на меня, и смотрелся этот взгляд так, будто бы я был врачом, который хочет позвать его на очередную неприятную операцию.

— Ты заметил, что с ним был только отец? Молодец.

Из этих слов мне всё стало ясно. Я опустил голову.

— Не верится, — тихий голос стал ещё тише. — Я зайду к нему, — конечно, я имел в виду Коула.

— Нет, — прервал меня Олеан, проследив одним глазом за тем, как я уже подхожу к ширме, разделяющей комнаты соседей. Я обернулся, заглянул в его лицо и, не кивая, молча согласился. Мне пришлось возвратиться к изначальной цели.

— Ладно. Итак. Я слышал о том, как поступил Аарон с тобой. Об этом многие болтают, трудно не заметить. Так вот...

— Болтают... Скорее, жужжат. Назойливо. Жужжат.

Молчаливое согласие.

— Что произошло?

Он привстал, опираясь ладонью на матрас. Автоматически ухмыльнулся. Я знал эту гримасу: она проскальзывала на его лице каждый раз, когда он надевал на себя маску, отделяющую его от этого мира. Бессознательная защита, что-то вроде подобия услужливой или вежливой улыбки, только, скорее, очень неудачная попытка скрыть своё неумение общаться с людьми.

Несмотря на всё это, Олеан умел говорить, когда говорил то, что действительно думает.

— Мейерхольд недоволен мной, явно. Видел же, у меня ещё полчаса потом не сходило покраснение с шеи... — он задумчиво погладил своё горло. — Так вцепился...

— Это ясно. За что?

Его лицо имело выражение человека, который скрывает эмоции, играя в покер или дурака, и, не особо думая о картах других, он всё ещё заинтересован в том, чтобы не проиграть.

— Жизнь ведь несправедлива, Эндрю. Вот и люди такие же.

Я подошёл ближе и сел на стул напротив его кровати.

— Некоторые считают, что справедлива. Это сложный вопрос. Но у жизни во всяком случае нет повода быть такой или другой, а вот человеческие поступки... имеют под собой основание, как правило. Причинно-следственную связь...

— Изворотливый.

— Это ты про себя? Согласен. Так, может, скажешь уже? Я вижу, ты знаешь.

— Опасный ход, лошадка.

— Терять мне нечего.

Олеан улыбнулся.

И пожал плечами.

— Почему бы тебе не спросить самого Аарона, раз ты так заинтересован в этом вопросе? Правда смотри, чтобы он и тебя не пригвоздил к стенке. Кажется, его самообладание и холодность немного начинают давать трещину.

Я упёр локоть в стол и прикрыл ладонью глаза.

— Так. Ладно. Я... хотел попросить кое-что у тебя. Ты ведь можешь перемещать предметы, как я понял, да? А сможешь ли ты достать одну вещь к празднику для меня? Матери было тяжело привезти это, так что...

— Конечно. Что за вещь?

— Гитара. Я подумал, что было бы неплохо посидеть вечером под живую музыку, а Дэмиан умеет играть. У нас дома была простенькая гитара, и, может быть, ты мог бы как-то достать её, если я скажу, где она.

Он задумался.

— Вы же из Ирландии, верно? Хм. Может быть, смогу. Но если нет — я точно притащу другую гитару, похожую.

Я выпрямил спину и постарался улыбнуться.

— Это было бы чудесно. Любую гитару. Как тебе будет легче. Чудесно!

Он отвёл взгляд, приподнимая руку и концентрируясь на чём-то. В его чёрных глазах я увидел некую теплоту, и эти бездонные дыры показались чем-то не забирающим тепло, а ищущим его.

Он был рад, что его способности могут принести добро...

В моём сердце от этого маленького зрелища разлилось тепло.

Олеан призвал тьму.

Северный Олень

— Джонатан.

Я стою возле двери. Смотрю в маленькое зарешеченное окошко в ней. Он сидит на постели и испуганно пялится на меня.

— Слуа⁹ тебя побери, Джонатан.

Он хмурится, затем смотрит в пол. Только не на меня. Не на меня.

Комнату его плохо видно в полумраке, но выглядит она похуже обычных. И более бедная. Наверняка специально, чтобы преступники не могли особо ничего сделать.

Он хочет сказать «уходи». Но не может.

Вряд ли его особо кто навещал за все это время.

Джонатан молчит.

Я не могу его винить. Будет здорово, если он ещё не разучился разговаривать.

— Я принёс тебе кое-что.

Залезаю в карман и достаю оттуда небольшой брелок. Это кошка. Брелок шершавый, его приятно гладить. Протягиваю предмет сквозь прутья и ближе прислоняюсь к двери.

— С Рождеством, Джонатан.

Он наконец смотрит на меня. Но боится подойти. Боится, что я сейчас сделаю что-то с этим брелком. Что это ловушка, насмешка, издёвка.

Но я не издеваюсь.

Мне его жаль.

Так жаль.

— Сегодня Рождество. Нам читали лекции, и скоро будет праздничный ужин. А праздник от лицея заключается в том, что весь вечер и ночь мы можем делать что захотим, ну, ты понимаешь, в пределах нормы, вроде как веселиться и отмечать, можно будет даже сходить на какой-то фильм, его показывать будут в зале. О тебе почти никто больше не говорит. Кажется, они только немного боятся, что ты сбежишь, — на этом я начинаю ухмыляться. — Боятся, что ты подожжёшь их всех заживо. Идиоты, не так ли?

Я бросаю кошечку на пол в камеру Джонатана, постукиваю пальцами по перекладинам маленького «окна» в двери и наблюдаю за тем, как взгляд заключенного становится чуть мягче, когда он видит, что брелок с кошкой не является бомбой или ловушкой.

Но пока что он продолжает сидеть на кровати.

— С Рождеством, Джонатан, — повторяю я и перехожу на шёпот, подобно брату: — Я ещё приду к тебе. Прости.

Всё. Я отворачиваюсь и иду прочь из этого коридора одиночества, комнат в которые обычно заселяют опасных нарушителей законов лицея.

Когда я уже выхожу из коридора на лестницу, я слышу, как Джонатан, стукнувшись головой об дверь камеры, судя по всему, берет в руки брелок в виде кошки и громко шепчет что-то на исландском.

Я не понимаю.

Кажется, он тоже.

Подумать только. Вот и наступило Рождество. Откровенно говоря, лично я его терпеть не могу. А вот брат этот праздник всегда обожал. Но после пожара, в котором погиб наш отец, Дрю в зимних праздниках старался будто бы забыться. Я видел вину на его лице — по-моему, проблеск этого чувства навсегда отпечатался на этой печальной морде. И во время Рождества он выглядел будто бы ожидающим, что всё изменится, хранящим надежду и одновременно — безумно несчастным.

Потому я перестал любить Рождество. Да и, честно говоря, будучи только ребёнком до того пожара, я не успел сформировать своё понятие о семье. А с потерей отца оно так и не было понято моим сознанием, и образ семейного счастья был навсегда потерян для меня.

И вот с каждым годом Эндрю всё сильнее пытался вернуть мне ощущение духа семейного праздника, но пока что безрезультатно.

Теперь же мы праздновали Рождество без взрослых и бессмысленных гостей, без тишины, которая напоминала об отсутствии одного члена семьи. Теперь мы празднуем в шуме. Я праздную с кучкой таких же, как я. Подростков, у которых отняли право и возможность на семейное счастье в дальнейшем.

Впрочем, многим из нас это было и не нужно.

Ведь мы бессмертны. У нас есть особые силы.

И Олеан смог достать алкоголь.

Да ещё и гитару откуда-то притащил. Без понятия, как они провернули это с Дрю, но я не отказался позже сыграть им.

На ужине нам снова прочитали лекцию. Праздничный стол. Даже налили детского шампанского, серьёзно?

Август подскочил к нашему столу, демонстративно повернувшись задом к толкающему речь директору, и громко прошептал:

— Не против, если попозже завалюсь к вам?

Олеан пожал плечами, не глядя в вишнево-алые глаза Сорокина, но вскоре улыбнулся и хмыкнул.

— Думаю, что весь лицей будет перебираться из комнаты в комнату. У нас же тусовка. Все будут ходить пьяными, накуренными... Кстати, ни у кого нет...

— Читаешь мысли? — Август загадочно-мрачно ухмыльнулся, похлопывая по карману в своей длинной чёрной летней куртке. — Мне кое-как передали кое-что легенькое, так что последствий не вызовет, а веселья прибавит.

Я выгнул бровь, глядя на новоиспеченного дружка ла Бэйла. Откровенно говоря, мне он не нравился. Слишком уж похожи они были с белобрысым, а двое дьяволов в одной команде вряд ли могли привести к хорошему результату.

— Не вижу смысла в наркотиках, даже легких, когда есть алкоголь. Лучше бы привез водки с родины, если верить слухам, вроде как у вас с ней там всё в порядке.

Август сел рядом и улыбнулся шире. Я заглянул в его глаза и понял, что он уже немного принял. Парень постукивал ногой по полу и покусывал губы, продолжая улыбаться. Ему явно было весело, пускай выглядел он при этом абсолютно адекватным. Насколько Август вообще мог выглядеть адекватным.

— Да брось, рыжик-бесстыжик. Водку передать тяжелее, да и этот вопрос исправил наш многоуважаемый мистер Олеандр. О, д-да. Это не полноценные наркотики, просто лёгенькая травка. Один раз, как говорится, не пи...

— Да мы поняли уже, — перебил я его, замечая, что белки глаз у парня слегка покраснели, но это могло быть и просто от недосыпа и сидения в компьютере, к примеру. — Но всё равно, в чём смысл? Эффект-то такой же, что и от выпивки.

— О, ну, Дэмиан, — он засмеялся. Смех у него был не хриплый, как у Олеана, а более звонкий, но сильно приглушенный. — Дело ведь не в способе достижения веселья и эйфории, а в том, что ты потом детям расскажешь. Ах, ну да... Какие у нас могут быть дети? — он озорно пихнул меня в бок и заорал на всю столовую: — Мы же бессмертные! Бессмертник, бессмертник!

Это был герб лицея — этот самый бессмертник. Цветок такой. Мы проходили на одном из уроков. Его научное название переводится как «золотое солнце», или что-то наподобие, что довольно иронично. Как только они, организаторы, умудрились отыскать этот чертов цветок и сделать его гербом лицея для бессмертных при умирающем солнце?

Директор речь свою уже закончил, потому Августа не собирались наказывать за громкое поведение.

Я толкнул его в ответ, сильнее, чем ожидал, и парень чуть не свалился со стула.

— Больно же! Урод, — он сказал это мрачно, но без особой злобы. Я научился это различать. Толкнув меня в ответ ещё раз, Август продолжил:

— Короче. Есть дурь. Поделюсь. От одного раза никакой зависимости не вызывает — это точно говорю. Да и чего нам бояться? Смерти?

Олеан улыбнулся на его эти слова.

Август бросил на меня последний взгляд и встал из-за стола, уходя прочь из столовой. Он не попрощался и не помахал рукой, потому что тут никто так не делал.

Прощания нам ни к чему. Они бессмысленны.

После в зале поставили фильм, и некоторые даже решили на сеансе посидеть. Но мне хотелось побыстрее пережить уже это чёртово празднование и пойти в комнату. К дури Августа и алкоголю Олеана.

Кажется, мы все решили последовать примеру солнца и стали разрушать самих себя с особой силой.

Но от солнца мы отличались. Мы-то бессмертны. Оно нет.

Итак, гитара.

Уже всё забыл. Скучал по этой боли в пальцах. По ощущению погружённости в музыку, которой ты сам распоряжаешься.

Олеандр смотрел на меня очень внимательно. Почему-то мне казалось, что он вспоминает что-то. Связанное с музыкой, я так полагаю.

Хэллебор не выходил из своей комнаты. Наконец Олеан вытащил его оттуда пинками, получив довольно неплохой удар в челюсть, но мы усмирили взбешенного Коула, залив ему в глотку неплохую порцию виски с колой.

Эндрю не очень одобрил такой подход, но его мы не спрашивали.

На окне поблескивали и переливались гирлянды, как и звездочки над кроватью Олеана, которые Дрю упросил мать привезти сюда. Из других комнат слышался смех, шум. Кто-то что-то разбил. Кто-то пел, вернее, орал молитву без музыкального сопровождения на мотив пост-хардкора.

Ночь будет длинной. Эта ночь обещала схватить нас за шкирку и погрузить в себя, заставляя захлебываться её событиями и сбитыми разговорами, хриплым смехом, алкоголем.

В какой-то момент брат остановил меня и сунул в руки свёрток. Я был уже пьяным, но соображавшим, а потому сухо засмеялся и распотрошил упаковку.
Внутри лежал свитер, и я засмеялся громче.

— О, модник, ну надень, надень.

Олеан поднял в воздух бутылку с вином, кивая мне. Коэлло валялся на полу, пусто смотря в противоположную стену и периодически попивая то из бутылки с колой, то из бутылки с виски.

Я напялил на себя свитер и, шатаясь, завалился в ванную, где было зеркало. Кое-как собравшись с мыслями, я прочитал вышитую крупными буквами надпись: «SOUL SOLD»¹⁰.

Вот же маленький засранец.

Я вернулся из ванной и, расставив руки в стороны, спросил:

— Ну как?

Олеан подавился вином и бешено захохотал.

— Огонь просто!

Я промолчал.

Он перестал хохотать и, пытаясь скрыть улыбку, пробормотал:

— Упс. Прости. Ну, в смысле... Ха-а-а, когда один рыжий издевается над другим рыжим — бесценно!

Он снова начал ржать, периодически запивая хохот из бутылки, а Дрю смущённо улыбался. Я подошёл и влепил ему дружеский удар по плечу, но потом обнял и похлопал по спине.

— Спасибо, брательник. Я буду носить его всю зиму.

Тем временем Олеан уже пытался справиться со своей упаковкой. Получалось у него это из рук вон плохо, а потому он в итоге достал из пенала перочинный нож и вскрыл бумагу им.

— Бог ты мой, вы только посмотрите на это. Как твоя мать вообще согласилась на такое? И как ты узнал мой размер? Спёр мои ботинки, sul serio?¹¹

Мой брат снова заулыбался. Он был единственным, кто выпил лишь чуточку вина и вряд ли собирался особо много буянить сегодня.

Олеан поставил бутылку на пол, немного некрепко стоя на ногах, поднялся и, уже будучи разутым, напялил на себя подаренные моим братом ботинки на высокой подошве.

— Да я в них ростом где-то с Хэллебора. Это же чудеса, мать его... за ногу!

Ботинки были чёрными и правда на достаточно высокой платформе, да и выглядели под стать обычному прикиду Олеандра.

— Спасибо, чёрт тебя побери, Эндрю! Ты действительно самый настоящий Санта-Клаус этого лицея.

Олеан повернулся, довольно поглядывая на свои новые ботинки, открыл шкаф стола, порылся в нем и достал оттуда пакет с надписью «ART» или типа того на нём: судя по всему, из творческого магазина. Он бросил пакет в руки Дрю, и тот удачно словил подарок, после заглянув внутрь. И когда Эндрю достал подаренное, я понял, почему у брата так засверкали глаза.

Ну конечно. Он думал только о нас и забыл попросить мать купить новый альбом и чем ему рисовать. А ла Бэйл не забыл.

В руках Эндрю держал довольно толстый альбом, такой же толстый скетчбук и коробку с на вид дорогими французскими карандашами.

— Твой аномальный анти-эгоизм предсказуем, Куин-старший. Так что это было несложно. О, и Дэмиан... — он открыл другой шкаф и, повернувшись ко мне, так же метко кинул в руки пачку с наклейками. Крупными. Я рассмотрел получше и понял, что это кучка наклеек на гитару.

— Захватил, когда забирал гитару. И, да, к слову, она тоже теперь твоя. Вообще-то, я её спёр. Но наклейки купил сам, так что не переживай.

Эндрю посмотрел на него сурово.

— Ты же сказал, что это твоя.

— Ну, Куин! Куин-Куин. До вашего дома далековато, у меня на такое сил не хватит. Иначе я бы остался где-то там и не смог бы вернуться назад. Я и так просто путешествовал последнее время многовато, так что следующее дальнее путешествие — только завтра. И потом перерыв. А то, походу, я точно скоро так попаду впросак. Пришлось переместиться к ближайшему магазину на суше и спереть оттуда гитару. Ну, наклейки я тоже взял без спроса, но за них хотя бы положил нужную сумму.

Он улыбнулся, поднял с пола бутылку и отхлебнул ещё вина.

— Всё равно ничего мне не будет! Ни-че-го! Ха-ха. Если бы у меня не было моих сил, я был бы жалким, откровенно говоря. Но с ними — хоть мир завоевать, перевернуть, изменить, сломить... — он задумался, поняв, что это не совсем то, что он хотел сказать, и пропал где-то в своих мыслях.

Эндрю неопределенно покачал головой и посмотрел на бледного Коула, который до сих пор не издал ни одного звука.

— Коул, хэй, — брат сел рядом с ним и приложил руку ко лбу. — Температуры нет. Но я переживаю. Совсем он уже... Ладно. Я оставлю подарок для тебя в твоей комнате, окей? — он повернулся к нам. — Может быть, перетащим его в кровать?

Коул отпихнул брата, приподнимаясь и пытаясь сесть. У него получилось, так что он опёрся головой об кровать Олеана.

— Нет.

Это всё, что он сказал. Дрю печально улыбнулся, встал, достал последний крупный сверток и вручил его Хэллебору.

Коул растерянно смотрел на квадратное нечто, потом вытер губы запястьем и развернул подарок.

Внутри была среднего размера коробочка с инструментами. Профессиональными. Я удивился. Где только он накопил на это столько денег? Впрочем, коробочка была маленькой как раз по причине стоимости. Были бы деньги, Дрю подарил бы ему куда больше, чем это.

Но опустошённые глаза Коула едва заметно, однако же, снова заблестели. Он посмотрел на моего брата и пробормотал:

— Спасибо.

С этими словами он обнял коробочку, уткнувшись в неё щекой, и начал дремать.

А дальше мы снова начали болтать, пить и смеяться.

Август зашёл, как и обещал. Олеан и Коул попробовали то, что он предложил — курили эту дрянь через бутылку. Мне всё ещё был не очень понятен смысл всего этого, но какая разница, их дело.

Дрю, однако же, так не считал и потом очень долго объяснял Августу, что это его погубит. Парень-вампир смотрел на брата довольно долго, потом опустил голову и мрачно ответил:

— Было бы неплохо.

Тогда Дрю отстал от него.

Но всё равно предупредил:

— Даже для бессмертных последствия этой гадости слишком жестоки. Ты будешь страдать, если увлечёшься подобным, и в отличие от простых людей... даже умереть не сможешь.

Он выкинул бутылку, которая осталась после их делишек, в мусорку и подарил Августу подвеску в виде анха. Я понятия не имею, откуда у него это взялось.

Позже я спросил у Эндрю, и он ответил, что его сила способна не только ненадолго изменять восприятие реальности иллюзией, но и превращать эту иллюзию в жизнь. К примеру, имея кулон, изменить его форму. Это довольно трудно сделать, и у него получилось так всего пару раз с небольшими предметами, но это реально.

Август был очень удивлен и долго пытался отказаться от подарка, а потом убежал из комнаты, пробормотав что-то вроде благодарности.

Уже позже к нам приходили и другие. Смутные воспоминания.

Всё плывет перед глазами. Так весело. Правда унитаз тоже встречается иногда. Тошнотворный запах. И снова алкоголь. Аарон бьет Олеана по лицу... За что? Почему? А я догадывался. Я-то догадывался.

Песни. Рождественские. Да и новогодние. Я играю на гитаре. Сбиваюсь. Я так пьян.

Живём. Вот мы, живём. Живые. Бессмертники. На самом деле тяжело сравнивать нас с цветами.

Я лежу на полу. В коридоре. Что я делаю в коридоре?

Не знаю.

Но я вспомню утром.

Я всё вспомню.

И всё начнётся сначала.

Так не хочется просыпаться. Так плохо. И так хорошо. Ничего не понимать.

Вот оно, почему многим так нравится алкоголь.

Забываешь...

[Примечания:

9:  Слуа — мёртвое воинство в шотландском и ирландском фольклоре

10: Душа продана (англ.) 

11: Серьёзно? (ит.)].