не в приоритете.
Прощаться с Димой было неловко. Они, вроде как, пришли вместе, а теперь Саша была вынуждена остаться, потому что друзья не собирались отпускать ее просто так. Чувство вины не давало покоя.
Брюнетка вернулась в бар, заметив, что большая часть людей покинула заведение. Остались лишь единицы. Влад и его товарищи собирали аппаратуру, переговариваясь. Филатова пробежалась глазами по залу, стараясь найти Настю. Прошла к барной стойке.
— Ваше мнение о прошедшем «вечернике»? — блондинка возникла сбоку. Саша от неожиданности дернулась. — Прости, я думала, ты меня заметила.
— «Вечерник» как всегда чудесен. Влад очень постарался. Они большие молодцы.
Пока Саша рассыпалась в своих хороший впечатлениях и похвале кавер-группе, Настя смотрела на нее изучающе и будто бы с нотками критики. Они не виделись немного больше пары недель, но что-то явно изменилось.
— Ты давно знакома с Димой?
Вопрос был резким, но ожидаемым. Филатова забегала глазами по залу, чуть нахмурила брови, и опять сжалась. Анастасия чуть склонила голову в бок. Здесь все по-прежнему: разговоры о мужчинах — прямой путь к нервозности и зажатости.
— Нет, не очень, — тихо, не смотря в глаза. — Он ко мне на тату приходил.
Блондинка прищурилась, стараясь выискать это самое «что-то», что подверглось изменениям. Но в теплом тусклом свете маленького бара мало что можно было разглядеть.
Весь масштаб изменений (которые ее не порадовали) подруга заметила, когда они вышли на улицу. Влад и Саша курили, пока первый показывал видео и фотографии из Грузии, делился впечатлениями и комментировал снимки. Александра задавала какие-то вопросы, улыбалась, но устало, на грани изнеможения. И это было первое, за что зацепилась Настя.
Улыбка выходила через силу. Что-то такое, иное, без искреннего счастья, а с посылом скрыть, замаскировать настоящее. Она улыбалась так, словно старалась показать, что здорова, что в полном порядке, что она вовсе не устала, не замерзла и не голодна. Что все хорошо.
Вот только было все прямо наоборот.
Улыбка не может скрыть все.
Улыбка не в силах скрыть бледную кожу и темные круги под глазами от искалеченного режима сна. Улыбка не в силах добавить искр в некогда сияющие глаза, что сейчас потеряли всякую краску и блеск. Улыбка не в силах замаскировать тонкие запястья и похудевшие ноги, выглядывающие из ворота свитера ключицы и впалые скулы. Улыбка не в силах скрыть подрагивающие кончики пальцев и искусанные в кровь губы.
Улыбка здесь — пластырь на пулевом ранении.
Тревожность поедала ее медленно, изощренно, по кусочку. Мучила днями, неделями, подбрасывала вверх и роняла вниз. И Саша тлела едва ли заметно. А сейчас от нее словно бы откусили огромный кусок, отобрали добрую половину, содержающую счастье, улыбки, легкость, свободу и отсутствие боли. Тревожность явно потянула за собой что-то еще.
Мысли крутились вокруг депрессии, но делать столь поспешные выводы было глупо. Тем не менее, Настя забеспокоилась еще сильнее.
Появилась острая необходимость поговорить с подругой, но не сейчас и не здесь.
— Зай, ты идешь?
Влад окликнул ее. Только сейчас Настя заметила, что сигареты были давно потушены и выброшены, а ее молодой человек уже вертел в руках ключи от машины. Заводить разговор в салоне машины, когда в запасе есть десять минут времени, — глупо. Нужно найти подходящий момент, начать аккуратно, главное — не отпугнуть. А потому Настя отодвигает затею разговора, но унять беспокойство не может.
Из окна дует холодный ветер, напоминая, что зима вот-вот нагрянет. Саша сидит на широком подоконнике на кухне, завернувшись в плед, и курит, рассматривая происходящее за окном. Людей было мало: многие уже сидели по домам в теплых квартирах с близкими и любимыми людьми, отдыхая перед следующим рабочим днем. Кружка кофе уже давно остыла и больше не согреет руки. Мира убежала в комнату, не оценив ночной холодок. Клин уличных фонарей и горящий экран телефона были единственными источниками света. А тихая песня ЛСП нарушала тишину.
Маленький принц с башни
Огромного замка смотрел на птиц
Мечтая, что однажды с ними он полетит,
Расправив крылья в далёкие дали
Саша невольно подняла глаза к небу. В ночной тьме птиц не было видно, только россыпь звезд на небе. Быть может, птицы нашли себе маленькое пристанище на ветках деревьев или под крышами домов. А может, давно улетели в далекие дали, где тепло и солнечно.
Девушка ощутила легкий укол зависти где-то в районе сердца.
Птицы свободные. Им ничего не стоит взмахнуть крыльями и улететь, куда вздумается. У птиц нет забот, нет проблем и груза на крыльях, что тянет вниз, к земле. И золотые прутья клетки не сковывают их.
Взгляд упал на экран телефона.
А принц кричал им вслед с башни:
«Зачем мне золото и бумажки;
Зачем мне руки, зачем мне ноги,
Если я одинокий, я такой одинокий?»
Грудную клетку сжало тисками. В телеграмме было не так много диалогов. Глаза зацепились за контакт «Сонька». Последнее сообщение было отправлено Сашей около месяца назад, но так и осталось без ответа и внимания. Не верилось. Не хотелось верить, что такая крепкая дружба могла просто закончиться в одночасье, что обстоятельства могли помешать их общению. Но они помешали.
Первый месяц все было насыщено, сообщения нескончаемо появлялись в чате. Соня делилась новостями, рассказывала, как обустраивается на новом месте, присылала десятки и десятки видеосообщений. «Представь, что ты гуляешь вместе со мной. Вот, мне захотелось кофе. Как думаешь: капучино или латте? Нет, не говори, я знаю. Ты бы выбрала латте!». От воспоминаний согревалось сердце, но ныла одинокая душа.
Никто не бывает слишком занят, ты просто не в приоритете.
И эта мысль стучала по черепной коробке каждый раз, когда в своей голове брюнетка пыталась найти оправдание этому молчанию. Вот только, промахиваясь, мысль била в самое сердце, и каждый раз какой-то кусочек хрусталя со звоном падал вниз.
Она пролистала немного ниже, бесцветно осматривая какие-то давно забытые телеграмм-каналы с отключенными уведомлениями. Открыла диалог с Настей. Хотелось написать о том, что болит...
...твои проблемы никому не нужны...
О том, как терзает душу поганая пустота...
...ей это не нужно, у человека хватает своих забот...
Пригласить на кофе и тогда, возможно...
...не навязывайся...
Заблокировала экран телефона. Обхватила колени руками, сложив на них подбородок, и уставилась в окно бесцельным взглядом.
Маленький принц скоро понял,
Что ему в тягость, такая жизнь.
И вот, однажды поздней ночью,
Разбежался, что есть мочи, полетел вниз.
Одиночество — самое отвратительное чувство на свете. Приходит, когда не ждешь, врывается к тебе, распахнув дверь, и сковывает в холодных объятиях. Отрывает от мира вокруг, утягивает в ледяную пустоту и черноту, где нет ничего и никого. Застает тебя врасплох на этом холодном подоконнике, в компании друзей, в тату-студии, среди толпы прохожих. И неважно, что вокруг миллионы звуков и людей, что вместо тьмы свет, а пустотой даже и не пахнет. Ты все равно один. И кроме холодных объятий одиночества у тебя нет ничего.
Но одиночество — не просто чувство. Это демон. Гадкий змий, обвивающий шею, любящий шипеть на ухо, что все, кто тебя окружают, в тебе не нуждаются. Пропади — никто не заметит. Исчезни — никто не опечалиться. Умри — ничей мир не дрогнет, сердце не треснет, траур не захлестнет с головой.
И ты слушаешь, невольно, неохотно, впитываешь, и смотришь на всех с простым осознанием: без меня все будет также, как со мной.
Следующие свои выходные Саша провела у родителей. Они с мамой прошлись по магазинам, где девушка ничего, помимо еще одного большого свитера и теплых носков, не купила. Приготовили все вместе манты, слушая папины хныканья с дивана о том, как же это долго и посмеивались. Сыграли дважды в монополию, успев и посмеяться и горячо поспорить, деля имущество.
А вечером, когда папа уже спал, они с мамой сидели на кухне с чаем и курили, обсуждая мамину работу и какие-то будущие планы.
— У тебя все хорошо?
Саша оторвала взгляд от чашки остывшего чая и посмотрела на близкого человека. Ответить честно — ранить, солгать — спасти. Вывалить на маму все, что гложет, — от одной мысли сводило челюсть в невольном приказе самой себе молчать. Она будет волноваться, переживать, просто потому, что помочь ничем не сможет. Это не то, что можно покрыть мазью и перетянуть бинтом, ожидая заживления. Душу не так-то просто залатать.
— Я в порядке.
— Точно?
Выдержка — карточный домик, и мамин обеспокоенный тон вкупе с недоверчивым прищуром колышат его хлеще всякого ветра. Она сглатывает. Рядом с близкими держаться сложнее. Соврать в лицо незнакомцу или отшутиться — дело плевое.
— Я волнуюсь за тебя, — Алена садится напротив, поджимает губы, изучает внимательным взглядом лицо дочери. Девушка сжимает челюсти.
— Я просто... — Голос дрожит, приходится сглотнуть вязкую слюну, прокашляться. — Просто немного устала.
— Саш, может, нам стоит обратиться к другому специалисту?
Серые глаза распахиваются шире в удивлении и внимательно смотрят на женщину.
— Чего?
— Ты принимаешь нейролептики практически год, но... никаких видимых изменений я не вижу.
Алена хочет добавить, что становится, кажется, только хуже, но продолжает делать вид, что глупо верит в оправдание об усталости.
— Это хороший невролог, мы чудом к нему попали, так зачем...
— Я думала о психиатре.
Брови хмурятся сильнее. Теперь Саша смотрит не удивленно, скорее с нервной усмешкой на губах и подозрением на сумасшествие у мамы. Какой к черту психиатр?
— Послушай, — тон ее серьезен, — ты можешь врать и прикрываться усталостью, но я вижу, что тебе плохо. И бабушка видит.
— Бабушка, — выдыхает, а после усмехается: — ну, конечно!
Кто ж еще? Конечно, бабушка забеспокоилась, да так сильно, что небось наплела маме страшных сказок, максимально приукрасив действительность.
— Посмотри врачей, почитай отзывы, давай сходим? Быть может, он посоветует что-то иное, тебе станет легче...
Она качает головой. Внутри яростная борьба двух сторон. Одна кричит, что психиатр — край, вторая же молит о помощи. Саша смотрит на маму, но ответа так и не находит.