Дети Алой Стены

                   «Алая Стена не выбирает героев. Она делает их. Или ломает.»

Академия казалась опустевшей.
Те же залы, где ещё недавно гремели шаги сотен курсантов, теперь дышали каменной тишиной. Сквозь высокие стрельчатые окна проникал рассеянный дневной свет. Где-то в глубине хлопнула тяжёлая дверь.

Харис стоял в строю, рядом с ним — Сорен, оба в новеньких мундирах с гербом Альтессара, еще пахнущих складом. Старший офицер, куратор их выпуска, неспешно проходил вдоль шеренги, шаг за шагом. Его лицо было вырезано из камня, голос — холодный, как сталь клинка.

— Сегодня вы получите свои назначения. Не каждому выпадет почёт служить подле столицы. Кого-то ждут пыльные гарнизоны, кого-то — Арксфорж, — произнёс он без эмоций. — А кому-то... достанется граница.

Он вынул из-за пояса список. Сердце Хариса заколотилось, как сумасшедшее.

— Харис, сын Дерека. Сорен. Шаг вперёд.

Они сделали шаг. Каблуки гулко ударили по плитам.

Куратор взглянул на них.

— Восточный бастион. Пять лет службы. Возврат домой — по выживанию.

Молчание. В груди у Хариса всё сжалось. Восточная граница. Стена. Приговор.

Сорен фыркнул, будто не поверил. Позади кто-то тихо прошептал:

— Ну всё, пацаны, можете прощаться с жизнью.

Куратор продолжил:

— У кого вопросы?

— Нет, господин, — ответили они одновременно.

— Через трое суток отправка. Готовьтесь.

Шеренга стояла неподвижно, но внутри у Хариса всё бушевало. Он вспомнил отца — выправленного капитана с твёрдым взглядом, и понял: он подвёл его.

«Плохо учился. Мало тренировался. Вот и получил...» — мысленно бросил себе он.

Служба на границе. Не почёт — изгнание.

Сорен резко ткнул его локтем.

— Ну зато не скучно будет.

Но Харис не отреагировал. Он уже видел перед собой не мраморный зал, а тень Алой Стены — холодную, равнодушную, бесконечную.

Харис ворвался в казарму, хлопнув дверью так, что старая рама жалобно скрипнула. Его шаги отдавались гулом по каменным стенам. Всё внутри кипело, пальцы чесались от ярости.

— Дрянь! — выдохнул он и опрокинул стул. Деревяшки с грохотом полетели в угол. Он сорвал со стены карту, смял, бросил под ноги. Швырнул кувшин в стену — звон разнёсся эхом.

В груди клокотал гнев. На себя, на свою глупость, на проклятую несправедливость мира.

— Сука! — рявкнул он, переворачивая кровать. — Грёбаный урод, я должен был лучше! Я должен был...

С другой стороны комнаты Сорен, прислонённый к косяку, наблюдал молча. Его лицо оставалось хмурым, но взгляд — тревожным. Он знал, что в такие минуты лучше молчать.

Харис задыхался от злости. Вены на шее вздулись, лицо горело. Ему казалось, что он тонет в собственной ярости, что вот-вот разнесёт всю комнату.

Внезапно дверь отворилась снова. На пороге стоял Кони. Улыбка на его лице не пропала даже теперь. Коротко остриженные тёмные волосы, чистая форма, лёгкость в походке — будто всё это не касалось его вовсе. Его новенькая форма идеально сидела, в отличие от Хариса — он был одним из лучших учеников академии.

— Ты что тут устраиваешь, дружище? — с лёгким укором спросил он, заходя.

Харис резко развернулся к нему.

— Кони... — голос у него сорвался. — Кони, ты же не должен... Ты же мог попасть в столичный гарнизон! У тебя был выбор!

— Да, был, — просто сказал он, прикрывая за собой дверь.

Харис подошёл ближе, схватил его за плечи.

— Ты не обязан идти со мной туда. Это я облажался. Это моя вина. У тебя впереди могла быть нормальная жизнь! — голос его дрожал не от страха, а от чувства вины, которое душило его хуже любого крика.

Кони пожал плечами.

— Мы были вместе в академии. Будем вместе и там. И если судьба уже решила за нас — то хотя бы мы выберем, с кем её пройти.

Харис замер.

На миг он почувствовал, как грудную клетку сдавило, будто тяжёлый камень упал внутрь.

Сорен молча кивнул с места.

— Мы втроём начали, — произнёс он. — Мы втроём и закончим.

Харис глубоко вздохнул. Его плечи опустились, и весь гнев, что мучил его минутами ранее, внезапно исчез, оставив лишь глубокую усталость.

Он посмотрел на своих друзей — единственных, кто был с ним тогда и будет теперь.

И сжал руку Кони в крепком, молчаливом рукопожатии.

— Спасибо, — хрипло сказал он.

В ту ночь, среди разбросанных бумаг и осколков разбитого кувшина, родилась клятва, которую никто из них тогда не произнёс вслух. Но все знали её.

Вместе. До самого конца.

Утро было тяжёлым и серым, словно сама земля скорбела о тех, кто отправлялся прочь. Свет Зольгара еле пробивался сквозь тяжёлые свинцовые тучи, заливая мир холодной белесой дымкой. В воздухе стояла пронизывающая сырость, от которой, казалось, не согреться ни толстым плащом, ни теплом воспоминаний.

На дворе перед казармами стояли повозки. Грубые, скрипучие, запряжённые тяжёлыми рабочими лошадьми. Люди — юноши и девушки, молча переглядываясь, поднимались на них один за другим. Все знали: дорога отсюда была в один конец на долгие годы.

Харис стоял перед своими родителями. Его мать — высокая, с добрым измождённым лицом — крепко держала его за руки, словно боялась отпустить. Глаза её были полны слёз, но она улыбалась.

— Будь сильным, сынок... — прошептала она. — Не предай себя.

Отец стоял чуть позади, с прямой спиной, в старой офицерской шинели. Его губы были плотно сжаты, а взгляд — твёрдым.

— Смотри, не опозорь мое имя, — сказал он коротко, но голос дрогнул. — И возвращайся живым.

Их сын кивнул. И слова застряли у него в горле, сжав комом всё внутри.

Рядом, со всей своей добродушной неуклюжестью, прощался Кони. Его мать, круглолицая и вечно хлопочущая, утирала глаза уголком фартука, а отец, грубоватый кузнец, сжал плечо сына.

— Ты иди, сын, — буркнул он, пряча дрожь в голосе. — Да только не забывай, откуда ты родом.

Кони широко улыбнулся, будто отгоняя страх.

— Да я весь восток за вас на голову поставлю! Вернусь — пир на весь город закатим!

И всё же в его голосе дрожала едва заметная нотка боли.

А чуть в стороне стоял Сорен.

Один.

Лишь седой, сухой старик в поношенном плаще — его дед — подошёл к нему. Морщинистое лицо было каменным, взгляд тяжёлым, без тепла.

На миг они молча смотрели друг другу в глаза.

И тогда старик заговорил:

— За кровь, что ты пролил, искупление тебе будет не здесь, а на Стене. — Его голос был хриплым, будто сам ледяной ветер прошёл через него. — Иль падёшь с честью, иль сгинешь, как проклятый.

Сорен не ответил. Не было нужды.

Его сердце сжимала не вина, а тяжесть памяти. Он не забывал тот день, когда, будучи ребёнком, с дрожащими руками, в страхе и отчаянии, он поднял нож на своих родителей — на тех, кто вместо любви давал лишь побои и ненависть. Он не сожалел о содеянном. Но с тех пор каждый его шаг был шагом в темноте, и прощение осталось для него где-то за гранью жизни.

Он молча кивнул старику.

Тот посмотрел на него в последний раз — взглядом, полным тяжёлой судьбы, — и отвернулся, уходя прочь.

Когда Сорен поднялся в повозку, рядом уже сидели его товарищи. Повозка скрипнула, тронулась.

Сердце Хариса сжалось, когда он увидел, как родители исчезают за завесой утреннего тумана.

Кони махал рукой, улыбаясь через силу, а мать всё стояла, пока их фигуры не растворились в сером мареве.

Сорен не обернулся ни разу.

Он смотрел только вперёд.

В ту сторону, где над горизонтом чернели очертания великой Стены.

И в груди каждого из них, в глубине их молчания, пульсировала одна простая мысль: жизнь прежней уже не будет.

Повозка скрипела под тяжестью сидевших в ней молодых офицеров, везя их всё дальше от дома, в сторону незнакомой, холодной судьбы. Деревянные колёса глухо гремели по неровной дороге, время от времени подпрыгивая на выбоинах, от чего с потолка осыпалась пыль.

Внутри пахло сыростью, промасленным деревом и потом. Тусклый свет одинокой лампы раскачивался под потолком, отбрасывая зыбкие тени на грязные стены повозки.

Харис сидел у стены, поджав ноги, крепко сжимая руками свои колени. Он чувствовал, как внутри что-то сжимается в узел. Страх, глухой, тяжёлый, сидел где-то под сердцем, не отпуская. Он пытался не показывать его, даже перед собой, но в такие минуты, когда ночь окутывала мир и казалось, что все звуки умерли, страх был особенно явным.

Он оглянулся.

Кони, развалившись на лавке, спал с открытым ртом, иногда тихонько всхрапывая. Из уголка его губ медленно стекала тонкая ниточка слюны, капая на грубую солдатскую рубаху. В этот момент он выглядел почти беззаботно, как ребёнок, которому ещё неведомы ужасы войны.

Сорен тоже сидел, опустив голову на грудь, его дыхание было размеренным. Но Харис знал — его друг не спал по-настоящему. Лёгкий сон Сорена можно было разрушить одним резким шорохом. Он всегда был начеку, даже в тишине.

Харис отвёл взгляд и потянулся к узкому окну в боковой стенке повозки.

Снаружи раскинулась ночь.

Тёмные поля простирались вдаль, сливаясь с горизонтом. Редкие деревья возвышались над землёй, как чёрные изломанные пальцы. Вдали мерцали огоньки деревень — островки тепла в безмолвной холодной пустоте.

Харис смотрел на них и думал, как всё могло быть иначе.

В другой жизни он бы сейчас сидел у очага с семьёй, пил бы горячий суп, слушал рассказы отца о старых битвах. Вместо этого он сидел здесь, в промёрзшей повозке, окружённый мальчишками, которым ещё предстояло стать воинами.

"Пять лет..." — пронеслось в голове. — "Пять лет службы на стене. А потом домой."

Он прижал лоб к холодной раме окна.

Но почему-то сердце шептало, что домой он уже никогда не вернётся.

Путь впереди был долгим, и каждый глухой скрип колёс, каждое вздрагивание повозки напоминало: обратной дороги нет.

Повозка грохотала по каменистой дороге, колёса тонко скрипели, пробиваясь сквозь грязь и тонкий наст льда. Вокруг лежала зима — настоящая, колючая, тяжёлая. Снег покрывал землю неровным полотном, местами сливаясь с серыми камнями. В воздухе пахло холодом и чем-то сухим, будто весь мир застыл в ожидании.

Харис натянул плащ потуже, пряча лицо от ледяного ветра, и сдвинул брови.

— Странно, — пробормотал он, обращаясь скорее к себе. — Зима в Альтерии... Тут же всегда тепло.

— Первый раз на Стене? — хриплый голос раздался рядом.

Харис повернулся. На обочине стоял пожилой мужчина в поношенной шинели, с лицом, изрезанным морщинами, словно карта прожитых лет. Его лошадь нервно била копытом по мерзлой земле.

— Да, — кивнул Харис, глядя на него настороженно.

— Видел, что за горами творится? — спросил тот, ткнув пальцем на север, туда, где над горизонтом поднимались тёмные гребни гор.

— Нет.

Старик улыбнулся, но не из радости..

— Я был там, мальчик. За хребтом лежит земля, которую не отмечают на картах. Страна, окружённая скалами, будто сама природа взяла её в плен. — Он кашлянул в кулак и продолжил, понижая голос: — И там стоит Вихрь. Огромный, как целый город. Торнадо, которое не движется. Оно пульсирует... растёт... И теперь оно нестабильно. Очень скоро зима сожрёт весь мир.

На мгновение повисла тишина. Сорен хмыкнул, отвернувшись.

— Что за чушь ты несёшь, старик? — бросил он грубо.

Мужчина только покачал головой, безмолвно, словно всё уже было решено, и ничто не могло изменить судьбу. Он натянул поводья, и лошадь послушно развернулась. Без слова, без прощания, он уехал, исчезнув в белой дымке метели.

— Дичь какая-то... — пробормотал Кони, кутаясь в свой плащ. Его голос дрожал, будто не только от холода.

Харис хотел ответить, но вдруг Кони замер, уставившись вперёд.

Они поднял глаза — и дыхание застряло в горле.

Перед ними, словно выросшая из самой земли, возвышалась Алая Стена.

Гигантская громада камня, уходящая вверх так высоко, что казалась частью самого неба. Стена тянулась на сотни метров, её обшарпанные временем блоки были выложены один на другой с пугающей точностью. Высотой она была в добрых тридцать локтей, больше, чем многие башни Альтерии. Каменные плиты темнели под налётом снега и льда, как седая кожа древнего титана.

По бокам Стены громоздились горные хребты, словно природные бастионы, не дающие пройти ни человеку, ни зверю.

Харис стоял, глядя вверх, чувствуя, как поднимается внутри глухое чувство.

Восторг. Страх. Смирение.

Стена молчала, древняя и незыблемая, и её тень падала на землю, будто поглощая всё живое.

— Вот она, — выдохнул Кони, снимая капюшон.

Сорен молча смотрел на неё, с открытой челюстью.

Группа из двадцати человек шла молча, словно в шествии приговорённых. Их сапоги глухо стучали по промёрзшей земле, сбитые одинаковым шагом, но в каждом движении сквозила внутренняя скованность. Они шли бок о бок — те, с кем Харис учился, с кем делил дни и ночи академии, товарищи по учёбе и мечтам.

Над ними нависали ворота Стены — чудовищные, закованные в чёрное железо створки, украшенные потускневшими гербами. Даже с поднятыми головами они не могли разглядеть верхнюю часть ворот — настолько высоко они были.

На каменном уступе у ворот стояли стражи. В тяжёлых, потёртых латах, с грубыми лицами, словно высеченными бурями и холодом. Один из них, щурясь от метели, сплюнул в сторону и ухмыльнулся:

— Добро пожаловать в вашу могилу, детишки.

Слова были произнесены почти лениво, но их вес ударил по груди, как кулак. Харис почувствовал, как в горле встал тяжёлый ком. Он сжал зубы, не в силах сразу ответить.

Но рядом Сорен, не сбавляя шага, холодно бросил:

— Сделай поспешные выводы — и ты не увидишь, кто выжил.

Стражник рассмеялся, грубо и коротко, как лопнувшая верёвка.

— Откройте ворота! — крикнул он через плечо.

Железные створки дрогнули.

Прокатился скрип, тяжёлый, как стон умирающего великана. Механизмы, укрытые в стенах, зашевелились, и ворота начали открываться медленно, с трудом.

Перед ними раскрылась тьма.

Они шагнули под арку, и тут стало ясно, насколько массивна была Стена.

Проход шёл в глубину почти на пятнадцать метров. Каменные своды нависали над ними, словно горло чудовища, проглотившего их всех. Стены с обеих сторон были грубо обработаны, местами тронутые сыростью и мхом, но их монолитная мощь чувствовалась каждой клеткой тела.

Проходя под сводом, Харис чувствовал, как эхо их шагов дробится и уходит в толщу камня, будто сама Стена слушала их дыхание.

Когда они вышли на другую сторону, их встретил открытый двор.

Серые плиты мостовой, кое-где залитые лужами льда, мрачные строения по бокам — казармы, склады, кузницы. И впереди... новая стена.

Такая же огромная. Такая же безмолвная...

Через три сотни метров между ними и первой стеной раскинулся двор, напоминающий рассечённую рану — место, которое в случае прорыва должно было стать могилой для врага.

А над всем этим, словно переплетённые жилы каменного тела, тянулись мосты. Десятки мостов — от стены к стене, высоко над головой. По ним шли люди — маленькие силуэты в сером, несущие ящики, оружие, факелы.

Стены-сёстры — две громадины, охраняющие не просто страну, но само существование Альтерии.

И теперь эта древняя крепость стала их новым домом.

Харис только успел перевести дух, оглядывая этот серый, промозглый мир, как из сторожевой башни, шагая тяжело и уверенно, появился человек.

Офицер.

Ростом выше среднего, широкоплечий, в потрёпанной кольчуге поверх тёмно-синего мундира. На его груди висела потускневшая эмблема Алой Стены — перекрещённые меч и факел. Лицо, обожжённое ветрами, с короткой, неряшливой бородой и прямым, как натянутая струна, взглядом. Из-под потёртого шлема выбивались пряди седых волос. Каждое его движение было выверенным, тяжёлым, словно он сам был частью этих каменных стен.

Он остановился перед группой новобранцев, бросил на них быстрый, пронизывающий взгляд.

— В две шеренги! Быстро! — рявкнул он так, что голос отозвался эхом между стенами.

Группа, растерявшись, торопливо стала выстраиваться в две кривые линии. Кто-то пнул товарища в бок, кто-то зашипел, заталкивая соседа вперёд.

Офицер шагнул вперёд.

— Меня зовут капитан Таррек, — его голос был глухим и тяжёлым, словно падающие камни. — И я здесь не для того, чтобы вам понравиться.

Он окинул их холодным взглядом, словно выбирая, кто сломается первым.

— Добро пожаловать на Алую Стену, ваш новый дом. Здесь нет славы. Здесь нет наград. Здесь только холод, голод и смерть.

Таррек сделал шаг вбок, проходя вдоль шеренги.

— С этого момента забудьте всё, чему вас учили в академиях. Забудьте о правилах ваших уютных городов. Здесь действуют другие законы. Законы крови и стали.

Он остановился прямо перед Харисом. Их взгляды встретились.

— Правило первое. Приказ командира — это закон. Споришь — наказание. Нарушаешь — наказание. Сомневаешься — убит первым.

Харис не позволяя себе отвести взгляд.

Капитан пошёл дальше, к Сорену.

— Правило второе. За Стеной — смерть. За стеной нет пощады. Ни от людей. Ни от того, что в этих землях водится. Вы покидаете крепость — вы прощаетесь с жизнью.

Он тяжело выдохнул, и в этом выдохе чувствовались года службы.

— Правило третье. Стена — ваш дом. Ваш дом — ваши братья. Кто предал дом — тот умер.

— Четвертое правило: не отступаем. Когда меч падает, поднимай кулаки. Если ломаются кости, кусай. Когда кажется, что всё кончено, убей хотя бы ещё одного.

—Пятое правило: мойтесь после тренировок и смен. У нас есть бани, так что не распространяйте всякую заразу.

Он остановился снова перед всей группой.

— Запомнили?

— Так точно!

Таррек усмехнулся уголком рта.

— Привыкайте. На Стене не выживают те, кто долго думает.

Он кивнул стоящему у ворот сержанту.

— Распределить по казармам. А завтра на рассвете — первая тренировка.

Капитан развернулся и ушёл в сторону сторожевой башни, оставив после себя только стылый ветер и ощущение тяжести, как свинцовая плита, упавшая в грудь.

Харис молчал. В его голове шумело от ветра и слов Таррека.

Он понял: всё, что было до этого, осталось за воротами.

Теперь начиналась настоящая жизнь.

Или смерть.

Строем они шли через внутренний двор крепости. Над головой нависали каменные стены, покрытые ледяной изморозью, мосты соединяли башни, словно паутина в сером небе. Повсюду вокруг — солдаты: кто-то точил мечи у кузницы, кто-то таскал ящики с провизией, другие занимались починкой осадных машин. Воздух был пропитан запахом дыма, масла и железа.

Их строй, неуклюжий, но старательный, двигался через этот живой организм, где каждый шаг, каждый крик был наполнен целью — выжить.

Сержант, угрюмый мужчина с шрамом через всё лицо, махнул рукой.

— За мной!

Они подошли к тяжёлой двери, и та со скрипом открылась, выпуская наружу поток тёплого воздуха, пахнущего сыростью, потом и старым деревом.

Внутри была казарма.

Ряд за рядом стояли двухъярусные кровати. Над каждой висела железная табличка с номером. Деревянные стены были старыми, кое-где потрескавшимися, а балки потолка скрипели от ветра. Узкие окна пропускали только тусклый свет, а вдоль одной стены тянулись ряды крюков для личных вещей — у большинства пустые.

Харис задержал дыхание. Всё было тесно, просто и до ужаса холодно.

Они медленно заходили внутрь, переглядываясь между собой. Кто-то пробовал кулаком постучать по матрасу — тот издал жалобный скрип.

— Вот ваш новый дом, — сказал сержант, останавливаясь у входа. — Привыкайте.

Один из новобранцев — худой, с мальчишеским лицом, поднял руку.

— Простите... — пробормотал он неуверенно. — Я слышал, что здесь есть комнаты для каждого солдата?

Сержант прищурился, а потом хмыкнул.

— Комнаты? — переспросил он, улыбнувшись. — Забудь. Личные комнаты — только для офицеров. И... — он сделал паузу, — для Детей Алой Стены.

Шёпот пронёсся по рядам.

— А кто это? — спросил кто-то сзади.

Сержант повёл плечами, словно ему было лень объяснять, но всё-таки заговорил:

— Это те, кто родился на Стене или попал сюда ещё ребёнком. Те, кого вырастила сама крепость. Они знают её так, как вы никогда не узнаете. Они живут стеной. Дышат ей. Умирают за неё.

Он бросил на них тяжёлый взгляд.

— А вы... вы пока никто. Просто новобранцы.

Харис посмотрел на свои сжатые кулаки. В груди нарастала тревога. Он не знал, кем станет здесь, но был уверен в одном: 

«Я не позволю себе остаться просто новобранцем».

Сорен молчал, стоя рядом, глядя прямо вперёд. А Кони, по привычке, пытался шутить, но даже его улыбка выглядела натянутой.

Над ними скрипели доски. За стенами выл ветер.

И всё только начиналось.

Солдаты шумно занимали кровати. Скрип пружин, топот сапог, глухой смех и редкие ругательства наполнили казарму. Харис выбрал место у стены, опустился на матрас — он был таким твёрдым, что показался почти каменным.
Он провёл ладонью по грубой ткани и невольно вспомнил мягкие постели в академии, белоснежные простыни дома... Место, где его всегда ждали.

Сердце защемило.

Он вырос в заботе, в тепле — в семье, где отец, строгий, но справедливый, гордился каждым его шагом, а мать с нежностью гладила по волосам перед сном. Здесь же, на Стене, всё было чужим, суровым и беспощадным.

— Ну что ж, — раздался рядом бодрый голос Кони, — великая судьба начинается в этом сарае! — он хлопнул ладонью по деревянной спинке кровати, и та жалобно заскрипела.

Сорен, раскинувшись на койке напротив, лениво перевернулся на другой бок и фыркнул, коротко засмеявшись.

Харис не ответил. Он лишь молча лёг, сцепив руки на груди, и уставился в деревянный потолок.
Где-то за стенами выл ветер. Доски над головой поскрипывали от стужи.
Он долго слушал эти звуки, пока тяжесть не сдавила веки.

И  уснул.

Не прошло и часа, как в казарме прогремел звук тяжёлого колокола. Его протяжный, ржавый голос пронзил сонную тишину.

В дверь ворвался сержант, будто буря.

— Гарнизон, подъем! — загремел он.

— Подъём! Быстро! Шевелитесь, малохольные! — голос его перекатывался по казарме, словно удар молота.

Харис подскочил на койке, сбивая одеяло, сердце колотилось от неожиданности. Сорен поднялся неспешно, но глаза его были уже ясными. Кони ругался вполголоса, пытаясь натянуть сапоги наспех.

Сержант вышел, хлопнув дверью так, что казарма вздрогнула.

Харис, быстро набрасывая куртку, краем глаза заметил, как некоторые его товарищи дрожали — не от холода, а от страха.

«Это была только первая ночь».

«И это было только начало». — пронеслось у него в голове.

— Слишком долго! — рявкнул сержант так, что несколько новобранцев вздрогнули. — За это время я бы успел и кольчугу починить, и в сортир два раза сбегать, и морду какому-нибудь олуху набить!

Шаги его гулко отдавались по промерзшему двору, когда он заходил перед строем.

— Слушайте сюда, горемыки! — рявкнул он. — Теперь ваша жизнь расписана по звону рога! Не успели вовремя? Забудьте про завтрак! На обед опоздали? Голодайте до ужина! И не вздумайте ныть, у нас тут не ясли!

Он прошёл вдоль шеренги, оценивая их тяжёлым, прожжённым взглядом.

— Распорядок дня для таких сопляков, как вы, прост:
04:30 — подъём, морды помыли, оружие проверили.
05:30 — разминка и распределение задач. Кто в  патруль, кто чинит бойницы, кто чистит сортиры. Всем работа найдётся!
06:30 — завтрак. Каша и мясо, если успели. Если нет — пустой желудок ваш друг!
07:00 — тренировки. Мечники бьются до ссадин, лучники стреляют, кузнецы затачивают вам игрушки.
12:00 — обед. Тоже по времени! Опоздал — сиди, грызи сухарь в углу!
13:00 — обход стен. Караулы меняем, бездельников ищем.
14:00 — кто не в дозоре, тот чинит, строит, тренируется. Охота — редкая роскошь, запомните.
18:00 — ужин и немного свободы, чтоб вспомнили, что вы ещё люди.
20:00 — отбой для первой смены. Вторая — на стены!
23:00 — тихая ночь, если повезёт. Но если враг на горизонте — будет вам веселье!
03:30 — и снова готовность!

Сержант остановился перед Харисом. Лицо его было близко, глаза колючие, губы скривлены в хищной ухмылке.

— Запомнили? — прорычал он. — Здесь нет мамочки, нет папочки. Здесь только кровь, холод и стена!

Он выпрямился и отдал короткий приказ:

— Все в казармы! Отбой через пять минут!

Колонна засеменила обратно в казарму, забивая сапогами деревянные настилы.

Харис тяжело рухнул на койку, ощущая, как сердце колотится в ушах. Кони бросил на него встревоженный взгляд, но ничего не сказал. Сорен оставался невозмутимым, будто уже привык к таким ситуациям.

Только они начали укладываться, как снова прозвучал звон.

— Все во двор! — орал сержант. — Быстро, гронары беззубые, я сказал быстро!!!

Харис вместе с остальными выбежал во двор. Ветер бил в лицо, снег хрустел под сапогами. Они встали в строй, дрожа от холода и недосыпа.

Сержант шагал перед ними и сверлил взглядом.

— Долго! Медленно! Неровно! — ревел он. — Будем повторяться, пока не научитесь выходить по тревоге за минуту!

И снова:

— В казармы! Бегом!!

Они неслись обратно, сбивая дыхание.

Едва легли — снова колокол.

— Подъём! На плац!

Всю ночь напролёт. Пока ноги не подкашивались. Пока глаза не смыкались. Только к рассвету, когда первые серые полосы света пролились сквозь облака, сержант скомандовал устало:

— На сегодня хватит... Пока что.

Молодой офицер стоял на краю плаца, мокрый от пота, с покрасневшими руками, едва ощущая кончики пальцев. Тяжесть в груди сливалась с хрустящим дыханием, а мышцы ныли, как будто их забили молотами. Но в этом изнеможении было странное чувство — он впервые ощутил себя частью этой стены. Не каменной громады — живого, хрипящего организма, построенного из тел, стали и воли.

Над головами воющих новобранцев гулял ветер. Он срывал с плеч капюшоны, рвал плащи, хлестал в лицо ледяной крупой. Грубая сырость впивалась в кости, заставляя щуриться, скрипеть зубами. Дыхание поднималось паром, а ноги путались, будто в слякоть вросли.

На край плаца вышел капитан Террек.

— Сегодня вы узнаете, что такое усталость. И что такое бой.

— По парам!

Харис вытащил свой меч из ножен. Тот оказался неожиданно тяжёлым — сталь была сырая, плотная.

Напротив встал Кони, всё ещё с ленцой на лице. Он поиграл мечом в руке, размял плечо.

— Если что, дружище, я тебя щадить буду, — с усмешкой сказал он. — Мне же тебя ещё до казармы тащить.

— Щадить меня — плохая идея, — отозвался его друг, сжав рукоять обеими руками. — Лучше бей, как в последний раз.

Их тела встретились.

Щиты с грохотом стукнулись, мечи пошли в ход. Воздух наполнился тупыми ударами, глухими выкриками и тяжёлым дыханием. Железо скрежетало, подошвы скользили по мокрому камню. Всё происходило будто в пелене — так, как в настоящей драке, когда нет времени думать.

Террек, проходя между бойцами, бросал короткие фразы:

— Ниже бей, если хочешь выжить! — Щит выше! У тебя грудь — не из стали! — Ты что, танцуешь с ним? Режь, а не кружись!

Харис чувствовал, как ноги слабеют, руки трясутся. Он едва успевал блокировать выпады Кони — тот хоть и не бил со всей силы, но знал, куда целить. Сражение продолжалось, пока в ушах не начала звенеть кровь.

Кто-то спотыкался, кто-то падал на колено, кто-то выл от боли, когда оружие попадало по пальцам или ребрам. Но никто не останавливался. Ни один.

Только спустя, казалось, вечность, капитан поднял ладонь.

Бойцы остановились. Кто-то осел на землю, кто-то облокотился на щит, кто-то просто стоял, не в силах пошевелиться.

— В столовую марш, — бросил сержант. — Пока еда не остыла.

Голоса больше не было. Только натужное дыхание.

Харис, обливаясь потом, убрал меч в ножны и двинулся вперёд. Кони, его товарищ, с трудом переставлял ноги, словно был ранен в ступню. А Сорен, погружённый в свои мысли, шагал, как во сне. Но, несмотря на все трудности, они продолжали идти вместе.

Внутри было тепло. Гул голосов, запах горячей каши и тушёного мяса окутывали, словно одеяло. Они нашли свободное место, уселись на деревянные лавки, вцепились в миски.

Кони с наслаждением вцепился в свой хлеб, отрывая куски так, будто боялся, что его сейчас отберут.

Харис впервые за долгое время почувствовал себя хоть немного человеком. Даже Сорен, обычно угрюмый, позволил себе слабую ухмылку, отбирая у Кони кусок мяса.

И вдруг...

Прогремел рог.

Резкий, надрывный, такой, что миски дрогнули на столах.

Солдаты замерли. Капли воды с потолка застыли в воздухе. Всё стихло.

Вслед за рогом вбежал один из разведчиков — молодой, с лицом в пятнах от мороза.

— Враг! — выкрикнул он, задыхаясь. — Гро-нары! Огромная орда идёт к Стене! Мы едва успели уйти!

Харис почувствовал, как холодок пробежал по спине.

Террек вышел вперёд.

— Спокойно, — его голос резал воздух, как нож. — Все по отрядам! К оружию!

Кони уронил хлеб. Сорен стиснул зубы.

Харис встал. Ноги сами несли его к выходу, сердце билось где-то в горле.

Первое испытание.

И не для оценки.

Для жизни.

Тревога разрывала воздух.

Казалось, сама Алая Стена дрожала от гула рогов и топота ног. Молодые офицеры, ещё вчера гордо маршировавшие строем, теперь метались, словно растревоженные муравьи. Кто-то хватал мечи, кто-то — щиты, но большинство лишь растерянно оглядывалось, не зная, за что хвататься.

— Вы чего стоите, идиоты?! — взревел сержант, срывая голос. — Шлемы на головы, копья в руки! Быстро!

Харис, сжимая ремни на доспехах, искал глазами свой меч. Он лежал у дальнего столба, где его опрометчиво бросили после тренировки. Пока он, спотыкаясь, добирался до него, мимо промчался Кони, с трудом волоча за собой щит.

Сорен, обычно невозмутимый, тоже выглядел потерянным — его пальцы дрожали, когда он пытался затянуть кожаные ремни наплечников.

— Дерьмо... — выдохнул Харис, наскоро затягивая перевязь на поясе.

И тогда он увидел их.

Среди хаоса и суеты несколько подростков — 16–17 лет от силы — двигались быстро и уверенно. Они словно были частью стены. Их движения были точными: один ловко застёгивал шлем, другой быстро проверял натяжение лука, третий уже стоял у оружейной стойки, раздавая копья.

На их лицах не было страха. Ни паники. Ни дрожи.

Один из них — парнишка с коротко обрезанными каштановыми волосами — обернулся на Хариса и бросил коротко:

— Щит держи ближе к корпусу. Если в тебя полетит гронаровская стрела — руку оторвет. У них стрелы как копья.

— Хорошо.

Он чувствовал, как лицо наливается жаром. Внутри всё кипело от стыда. Их, офицеров, обученных в академии, с отличием прошедших построения и парады, учили сопляки, которые всю свою жизнь провели на этой проклятой стене.

— Ты крепче ремень на плече, иначе тебя завалит, — бросил другой, быстро проходя мимо.

Сорен оскалился, но подчинился.

Капитан Террек, стоящий у ворот, глядел на всё это с каменным лицом. Но когда один из детей Стены ловко собрал и вооружил целую пятёрку новобранцев быстрее, чем те сами успели бы обуться, он кивнул одобрительно.

— Учитесь у них, офицеры хреновы, — сказал он громко. — Здесь вы не господа академии. Здесь вас кормит и защищает только стена и ваш собственный меч!

«Всё, конец нам, первый бой, что от него ждать?» — пронеслось у Хариса в голове.

Он оглянулся на детей Стены — их лица были спокойны, даже чуть печальны. Как будто они знали что-то, чего не знали остальные. Как будто уже видели, как умирают товарищи. И приняли это.

Харис тяжело вдохнул.

"Я больше не позволю себе быть слабым."

Только они выбежали на стену, как их встретил рёв.

Мир вокруг утонул в хаосе. Плащи развевались на ветру, крики раненых сливались с лязгом оружия. Гронары — высокие, массивные создания с глазами, похожими на щели в камне, — крушили всё на своём пути. Их топоры, будто кованые из ночи, разрубали доспехи людей с одного удара.

Харис стиснул зубы, меч дрожал в его руках. Сорен и Кони были рядом. Но стоило им пройти ещё пару шагов, как на них ринулась группа гронаров.

— ДЕРЖАТЬ СТРОЙ! — заорал капитан Террек где-то сбоку, но слова тонули в грохоте.

Харис видел, как люди пытались брать их числом: трое, четверо набрасывались на одного, пытаясь повалить под тяжестью, перерезать горло, заколоть издалека копьями или стрелами.

Стена крови смыкалась.

Один гронар — с шрамом через всю лысую голову — взревел и бросился прямо на него.

Молодой офицер поднял меч, как учили, но его руки были словно из ваты. Он сделал выпад, остриё меча вошло гронару в бок — неглубоко. Чудовище взвыло не от боли, а от ярости. Словно муху стряхнул, оно ударило.

Мощная рука, будто палица, врезалась Харису в живот.

Боль взорвалась в теле.

Он улетел на два метра, рухнув в грязь.

И скорчился, пытаясь вдохнуть, но не мог. Лёгкие не слушались, словно кто-то вырвал их из груди. Всё внутри будто разорвалось. Боль пронзала живот, отдаваясь в позвоночнике.

Перед глазами плясали белые вспышки.

— Дружище! — закричал Кони, бросаясь к нему.

Но рядом было слишком жарко от грохота битвы.

Сорен тем временем отбивал удары коротким мечом. Он двигался лучше, чем большинство новобранцев — быстро, резкими рывками. Но один из дикарей занёс над ним топор.

Выстрел.

Стрела пробила гронару глазницу, заставив чудовище захрипеть и повалиться на землю.

Сорен резко обернулся. На крыше полуразрушенной бойницы стоял парнишка с длинными усами и самодельным арбалетом, перезаряжая его ловкими движениями.

— Должен один! — выкрикнул он, снова целясь.

Сорен лишь коротко кивнул, прежде чем снова броситься в бой.

Кони яростно сражался, несмотря на страх. Его щит был весь в вмятинах, меч треснул у основания, но он всё ещё стоял, отбивая удары.

— ДАВИ ИХ! — ревели офицеры.

Харис, наконец, смог вдохнуть. В горле стоял вкус крови. Он опёрся на меч и поднялся. Всё тело болело, но вокруг не было выбора: или сражайся, или умирай.

Он увидел одного из гронаров, отбившегося от группы, и стиснул зубы.

Нет.

«Я не сдамся».

Он поднял меч и снова рванулся вперёд, к битве.

Троица держали мечи так крепко, что костяшки пальцев побелели. Они сражались прямо на стене — в узких проходах между зубцами. Мокрый камень был скользким от крови. Руки дрожали от усталости, дыхание вырывалось хрипами. Вокруг — только крики, удары стали и стоны умирающих.

Гронары рвались вверх по штурмовым лестницам толпами. Их тяжёлые тела обрушивались на защитников стены с такой яростью, что казалось — сама стена содрогается под их ударами.

Харис видел, как рядом валятся товарищи. Кто-то с криком падал вниз, кто-то оставался лежать под серым небом, глядя в никуда. Рядом мелькал Кони, раз за разом отбивая удары, а Сорен бил точно, яростно, безжалостно.

Но сколько бы они ни сражались, их всё теснили. Плечо к плечу, удар за ударом.

Он чувствовал, как мир вокруг сжимается в узкий коридор между мечом и вражеским топором. Как будто вся жизнь сузилась до одного удара. Одного вздоха.

И в какой-то момент он понял: что такое война.

Это боль.

Это грязь под ногтями.

Это страх, застывающий в горле.

Это крики раненых, которых больше никто не поднимет.

Он ударил. И ещё раз. Но руки были слишком тяжёлыми.

Кони поймал его за воротник, дёрнул назад, оттаскивая от очередного вражеского топора.

— Не умирай, дурень! — прохрипел он.

Харис едва стоял на ногах.

И вдруг, словно через мутное стекло, он услышал рёв рога.

Сигнал об отступлении гронаров.

Враг дрогнул, осыпался вниз с лестниц.

Защитники не преследовали их. Они стояли молча, тяжело дыша, едва веря, что выстояли.

Небо начинало светлеть. Зольгар пробивался сквозь тяжёлые облака, окрашивая мир бледным холодным светом.

Харис опустил меч. Всё тело ныло.

К ним подошёл мальчишка с неряшливыми волосами, запачканным арбалетом за спиной. Он вытер кровь с губы и усмехнулся.

— Сегодня легко отделались, — сказал он. — Потерь почти нет.

Сорен, с лицом, иссечённым грязью и кровью, резко обернулся.

— ЛЕГКО?! — рявкнул он и схватил его за ворот.

Его глаза были дикими, полными ярости и отчаяния.

— Мы теряли товарищей каждую минуту! Они умирали рядом со мной! И ты называешь это ЛЕГКИМ?!

Малец не пытался вырваться. Он только посмотрел в глаза Сорену. Его голос был усталым:

— Потому что завтра будет хуже.

Сорен сжал зубы, отпустил его и шагнул назад.

И в этот момент Харис почувствовал, как мир вокруг него накренился.

Ноги словно стали ватными. Шум битвы превратился в глухой звон. Он посмотрел на своих друзей — на Сорена, на Кони — и всё вокруг расплылось.

Он упал на каменные плиты стены, не успев даже выдохнуть.

— Дружище?! — вскрикнул Кони, бросаясь к нему.

Харис лежал на спине, а над ним медленно проплывали белёсые облака.

И он думал лишь об одном:

"Я вообще жив?"