Cherchez la femme || Евгений Боков

Сырое утро свербило между ребер. Анна пыталась закутаться во все, что было дома: платье, свитер, теплые, толстые колготки. Хотя весь мороз остался где-то далеко, в январе и начале февраля, она все никак не могла согреться. Из за этого чувства, Кузнецова буквально долетела до детского сада, перепрыгивая через сугробы, чтобы поскорее оказаться в тепле.
Игровая комната и раздевалка стали потихоньку заполняться. Приходили взрослые, таща за собой свое сонное дитё, ещё не успевшее открыть глаза. Топот детских ножек, какой-то чересчур особенный, Ася услышала, когда он был ещё далеко на лестнице. Зачем-то ей захотелось пригладить неаккуратно собранные в пучок волосы, поправить воротник розового платья. И не зря. В проёма показались Боковы. Удивительно, но не опоздали. Соня, даже не сняв верхнюю одежду, тут же кинулась к любимой воспитательнице с радостноц болтовней. Ася обняла девочку, взяла ее за ручку и подвела к её шкафчику помочь переодеться. Все эти пару секунд Евгений стоял как вкопанный, чем-то явно ошеломлённый.
Стянув с девочки шапку и шарф, Анна подняла глаза и встретила его взгляд, такой пристальный и проницательный, отчего на щеках загорелся легкий румянец. Соня демонстративно вертит головой, показывая небрежные, уже растрепавшиеся косички, утренний шедевр папы. Женя краснеет от досады и неловкости за свое неумение. В немой диалог вступает Анна Сергеевна, резко выпрямившись.

—Давайте я Вам покажу? Это быстро и гораздо надёжнее, — на что получает тихое «Давайте» и в душе ликует. Ася берет куклу Боковой, чтобы не нервировать Женю лишний раз, и показывает самые примитивные схемы. Её пальцы ловкие, объяснения четкие, понятные. Женя старается запомнить, его грубоватые пальцы кажутся неуклюжими, но он внимателен. Они стоят так близко, что Боков может почувствовать её сладковатый, цветочный запах, спокойное дыхание. Она ловит его концентрацию и сосредоточенность, что кажется девушки кажется очень милым.

Они перебрасывались короткими, но информативными репликами. Ася рассказывала, как хорошо у Сони получается рисовать, спрашивала про его график, удобно ли ему встречать и провожать дочку, жаловалась на холод и талый снег на асфальте. Он шутил по поводу работы, вечных рапортах и дежурствах, о том, как ведёт и говорит Соня, отвечал на каждый её вопрос детально.

—А Вы... У Вас так хорошо с детьми получается. Это Вы учились или всегда так было? — он сразу отводит взгляд, будто проверял наличие ключей от машины. Вопрос звучал грубовато, но он искренне интересовался ей самой. После своего вопроса он тут же готовится ретироваться, как Анна расплывается в улыбке и рассказывает о педколледже, о любви к детям, о "призвании". А Женя стоит, как дурак и слушает. Он видит ее страсть к этому делу, её свет — и это завораживает.

—Похоже, да. Призвание, — мягкая еле заметная улыбка касается губ, и он быстро целует дочку в лоб, — До вечера, малышка.

Он уходит, оставив на душе лёгкий трепет. Анна не может двигаться первые несколько мгновений, но из мечтаний её вырывает Соня, тянущая воспиталку в игровую.

*

Под ногами таяла снежная каша, нет-нет, но заставляя поскользнуться или испачкаться. По двору детского сада разносятся детские вскрики и смех, от которого улыбка лезет до ушей. Ася сама, как ребенок хохочет и бегает за мальчишками и девчонками, играя в догонялки.

—Поймала! Теперь Даня водит, бежим! — она, смеясь, дотрагивается спины девочки Вики и убегает с ней прочь, держась за руку. Догонялки, или салочки, это всегда весело, даже для взрослых. Вторая воспитательница, Ирина Васильевна, стояла поодоль, облокатившись плечом на беседку, и наблюдала за картиной со стороны: десяток детей носится по улице, а вместе с ними взрослая девушка в красном пальто. Женщина смеялась, глядя на коллегу в работе. Ася казалась до одури смешной и глупой, когда играла с воспитанниками в чехарду или в прятки. Смешно смотреть, как это сложное лицо с яркими, почти синими глазами и россыпью веснушек улыбалось или привилось в разные гримасы в попытках развеселить малышню.

После дневной прогулки дети особо не капризничали, потому что сил на это не было, а быстро справлялись с обедом и ложились на два часа поспать. В этот перерыв, райское время, воспитатели наконец могли присесть и отдохнуть.
Анна ковыряла свой обед в пластиковом контейнере вилкой и почему-то никак не могла приступить к еде. Макароны казались ей какими-то не такими, а кусочки курицы — абсолютно пресными и резиновыми.

—Анют, ну я в шоке с тебя, конечно.. Откуда ты вообще эти силы берешь, ты ж не жрешь ни хрена! — удивилась женщина, отправляя в рот половинку помидора, — Поешь все таки, что ты эту курицу несчастную мучаешь?

—Да я не голодная, Ирин Васильевна, — она пытается запихнуть кусочек курицы и еле как его проглатывает.

Женщина добродушно-саркастически издает смешок, качая головой — Не голодная! Знаем мы эти девичьеи штучки. Щас напрыгаешся, набегаешься, а вечером придёшь — и бац! Голодная как волк, — она пристально смотрит на Кузнецову, — Особенно, если мысли где-то далеко гуляют... а не здесь, в группе.

—Я просто устала немного, вот и все. Ребята ещё сегодня активные такие, — Ася пытается защититься профессионализмом, но попытки тщетны.

—Активные..— Ирина Васильевна встаёт с места и ставит свою тарелку в раковину, — Да они всегда активные. Такая работа у нас. Только вот с голодной воспиталкой детям не очень то и весело... А то зайдет какой нибудь важный папа — а ты на ногах еле стоишь, бледная как смерть. Непорядок.

Ася густо заливается краской и упирается взглядом в контейнер с едой. Женщина с почти черными волосами смеётся, начав мыть посуду, но тут же поворачивается к Асе через плечо.

—Ладно тебе, не травись. Просто запомни, Анечка: наша работа — воздух для деток. А когда сил нет, и воздуха не хватает. А, про пап.. — она хитро улыбается, —.. они же тоже люди. И иногда замечают больше, чем кажется. Особенно если воспитательница косички особенно старается заплести.. или глаза блестят не по-детски, — Ирина прижимает палец к губам в знаке «тсс» и уходит в подсобку проверить белье. Ася остаётся одна, в жарком смущении и недоеденным обедом.

*

Шел пятый час. Женя уже поймал себя на том, что второй раз за минуту посмотрел на часы Марины. «Сегодня успею. Черт с ним, с бумагами с этими, завтра доделаю..." Мысль о том, чтобы увидеть Асю без испуганной спешки, а Соню – до того, как в ее глазах появится знакомая тень разочарования, согревала изнутри, как глоток коньяка в стужу. Он потянулся за курткой.

Дверь кабинета распахнулась с таким треском, что дребезжали стекла. На пороге стоял Валера Козырев, бледный, с перекошенным лицом. Дышал, как загнанная лошадь.

– Жень... – хрипло выдохнул он, – Захоронение.

Одно слово. Как нож под ребра. Весь мираж спокойного вечера рухнул. Женя замер, рука застыла на рукаве куртки.

– Где? – Голос его был чужим, низким и плоским. Уже знал ответ. Знал.

– Лес. Западнее Одинцово. Километра три от старой базы... – Валер глотнул воздух. – Скелет. Предположительно мальчика-подростка.

В ушах зазвенело. Скелет? Фотографии из привычного ада всплыли перед глазами: обезображенные тела, следы пыток, расчлененка. А теперь скелет... Фишер не подавал признаков жизни, потому что предыдущие ещё не найдены? Или это вообще не относится к нему?

–Наталья где? – спросил он автоматически, натягивая куртку. Движения резкие, механические. Мысли скачут: Соня. Ася. Опаздываю. Блять. Опять. Мальчик. Скелет.

–Едет. Пошли, Хван внизу ждёт.

Женя уже шагал к выходу, не глядя на Валеру. По пути набрал номер садика. Трубку взяла Ася, ее голос – единственная надежда на спокойствие в этом беспробудном кошмаре.

–Анна Сергеевна? Боков. – Голос сорвался, он прочистил горло. – Задерживаюсь. Сильно. Не знаю, когда... Соня... – Он не мог договорить. Мысль о дочери, о ее ожидании, смешалась с ужасом того, что его ждет.

–Все в порядке, Евгений. – Голос Аси был тихим, но твердым. – Мы подождем. Не волнуйтесь. Соня... она рисует. Все хорошо.

"Все хорошо". Фраза резанула, как насмешка. Ничего не было хорошо. Он бросил трубку, даже не попрощавшись, и ввалился в рабочую "Волгу". Витя Хван, сидевший за рулём, рванул с места так, что резина взвыла.

Лес встретил их гнетущей тишиной, нарушаемой только треском раций, резкими командами и... навязчивым жужжанием мух. Очень много мух. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом сырой земли, гниющих листьев и чем-то еще. Сладковато-приторным. Знакомым. Запахом смерти.

Женя шагал к оцеплению, отмахиваясь от попыток оперативников что-то доложить. Его взгляд сканировал местность: криминалисты в белых комбинезонах, осторожно перемещающиеся между деревьев, вспышки фотоаппаратов, натянутая лента. И в центре этого ада – фигура Добровольской. Она стояла спиной, чуть поодаль от основной группы, плечи неестественно напряжены. Даже по её осанке видно — на грани.

Он подошел, не говоря ни слова. Наталья обернулась. Ее лицо было серым, глаза – огромными, с красными прожилками. В них читался ужас и бессильная ярость.

– Жень... – ее голос сорвался на шепот. Она лишь кивнула вглубь небольшой, заросшей папоротником ложбины.

Женя двинулся вперед. Криминалист посторонился. И он увидел.

Не свежий труп как обычно изуродованный. Только останки этого трупа в раскопанной так называемой могиле, в истлевших лохмотьях, которые раньше представляли собой одежду. Вокруг кружили криминалисты с фотоаппаратами, пытаясь запечатлеть всё. Они извивались под разными углами, приседали, подпрыгивали, чтобы поймать лучший ракурс. От импровизированной могилы несло сырой землей, пропитанной кровью и человеческими страданиями. Прошло достаточно времени, чтобы от тела остались только кости и тряпки. На удивление, почти не пострадали только кроссовки «Адидас». Наверное, новые. Темно-синие с уже пожелтевшими от земли белыми полосками.

Внезапная волна тошноты ударила в горло. Он резко выпрямился, отвернулся. Его взгляд упал на Валеру. Тот стоял метрах в пяти, прислонившись к сосне, и курил, затягиваясь так, будто хотел выкурить саму эту прогнившую реальность. Глаза Валера были пустыми, устремленными в какую-то точку над горизонтом.

—Ну что ты, Валера, в небо глядишь? Грехи замаливаешь? — Женя выдыхает несколько клубов дыма, саркастически ухмыльнулся, — Мы то тут все грешники, по земле ходим. А эти вот, лежат.

Валера вздрогнул, швырнул окурок, но не ответил. Просто потупился. Наташа отвернулась, плечи блондинки снова задрожали.

Женя повернулся обратно к ложбине. Крики оперативников, щелчки фотоаппаратов, жужжание мух – все слилось в оглушительный гул. Он подошел ближе, к краю запретной зоны, отмеченной флажками. Взял у криминалиста фонарь. Луч света скользнул по человеческим костям, задержался на страшных деталях. Каждая новая подробность – новый удар.
Он стоял, впитывая адскую картину, превращая боль и ярость в ледяное топливо для работы. Сегодня вечера с Асей и Соней не будет. Будет только этот лес, эти кости и бесконечная, проклятая охота на тварь, для которой смерть ребенка – всего лишь "закрытие собственных травм", как сейчас говорят. Он глубоко, с хрипом вдохнул пропитанный смертью воздух. И начал отдавать приказы. Голос был низким, резким, лишенным всякой человечности. Голос следователя Бокова. Голос человека, стоящего на краю пропасти и глядящего в самое ее пекло.

Он покидал место нахождения жертвы быстро,чуть ли не бегом. Его ждут. Соня и Ася. Женя снова подвёл, снова опоздал. Как бы Анна не уверяла его своим нежным, красивым голосом по телефону, что все хорошо — всё было ни хера не хорошо.

Свет в квартире Боковых загорается поздней ночью. От него разит лесом, сыростью, смертью. Женя даже не пытается звонить в садик, потому что просто нет сил на ложь и оправдания. В квартире тишина. Ни детского смеха, ни болтовни. Только тишина, разрезающая, как острие нож, кажущаяся жалким звоном на фоне увиденного кошмара.
Падает на диван, закрывая лицо руками. Перед глазами — кости ребенка, тряпки, когда-то бывшие одеждой мальчишки, и её глаза. Ярко-голубые, даже синие. Тихий стук в дверь. Женя вздрагивает, инстинктивно тянется к кобуре. Кто?

—Евгений? — тихий голос Кузнецовой он всегда распознает, — Это мы.

Он замирает. Наверное, это какая-то галлюцинация, из за усталости. Или в самом деле? Следователь с трудом поднимается с дивана, подходит к двери. Глядя в глазок, видит знакомое усталое личико Аси и тут же отпирает замок. Рядом с ней стоит Соня, кутаясь в курточку и сжимая руку Анны Сергеевны. Вторая ручка держит любимого зайца, девочка начала клевать носом, но пока молодцом держится.
Женя открывает дверь. Стоит, заслоняя проем в свою мрачную квартиру. Растрёпанный, в помятой, пропахшей дымом и землей одежде. На лице – глубокая усталость, тени под глазами, следы немытой грязи.

—Мы ждали. Долго. Сонечка не хотела уходить без вас... и заснуть не могла. — Ее голос дрожит лишь слегка. Она делает первый шаг и совсем не стесняется и не боится его вида. Наоборот, внутри просыпается то же желание, что и при виде детей. Позаботиться, поддержать, залюбить. Соня, увидев папу, тут же оживает.

—Папа! Я так соскучилась! — девочка рвётся к отцу, но Ася не мягким движением останавливает: Женя слишком напряжен для милова́ний. А вот Женя не может найти слов. Вся броня, цинизм, выстроенные годами, тут же исчезают после её «Мы ждали». Он отводит взгляд, чувствуя жгучий стыд.

—Зачем Вы..? — хрипит он, прокашлявшись. Его темные глаза цвета молочного шоколада смотрят в её, васильковые, неотрывно, как на икону. Как на святыню или Богоматерь, сошедшую с небес.
Она молчит, лишь легконько подталкивает малышку к папе: «Солнышко, иди к папе». И она идёт. Делает неуверенный шаг, подняв большие серые глазки.

—Папа, а ты очень устал?

Женя смотрит на дочь. Видит в её глазах доверие и надежду быть ближе, а не тень бесконечного одиночества. Он опускается перед ней на корточки, берет ее крохотные ладошки в свои большие, грубые руки.

—Да, родная. Устал, — его голос неузнаваемо мягок и лишён хрипоты, — Но теперь.. теперь лучше.

Ася стоит на пороге и молча созерцает эту сцену, одаренная тусклым светом из коридора. На ее губах дрогнула улыбка облегчения. Все же, она правильно поступила, что пришла сама. Сейчас она видит его нежность, что ещё не всё потеряно, что можно ещё что-то исправить, помочь. Главное, чтобы он позволил ей это сделать.