Глава 1. «Coup de foudre»
17:35. Детский сад №5. Средняя группа «Теремок».
Детки, после обеденного сна и небольшого полдника, разбрелись по игровой и занимались своими делами: кто-то рисовал, кто-то играл с друзьями, кто-то слушал, как читает воспитательница, Анна Сергеевна. Все её называли просто Асей, иногда даже без отчества, и относились как к старшей сестре или маме, нежели воспитательнице. Дети были в восторге от Аси, она всегда приносила самые вкусные конфеты, покупала для своей группы самые красивые и разные игрушки, а самое главное относилась к каждому ребенку по-разному, но любила одинаково. Ася недавно закончила университет и устроилась в детский сад возле дома, буквально через дорогу, поэтому много чего таскала из дома. Например, книги. Как было упомянуто ранее, Кузнецова обожает книги, абсолютно разные, начиная от Древнегреческих мифов и заканчивая психологией и философией. Для детей она читает с как-то по особенному, по волшебному, будто Ася сама добрая фея из сказки. Воспитательница читала выразительно, мастерски изображала голоса разных героев, подбирала верные, иногда смешные для ребят интонации.
Солнце уже закатилось, в освещённую жёлтым комнату проступали только бледный свет Луны и фонарей по ту сторону окна. Детей становилось все меньше, родители постепенно их забирали. Ушла Маруся, которую Ася поцеловала в макушку перед уходом, за ней — Даня, Дима, Жанна, Даша и все по списку, обязательно чмокнутые воспитательницей в лоб или в волосы. Это был обязательный ритуал — чмок, объятия и пожелания вроде «Всего доброго».
Нежную кожу рук разъедало мыло. Маникюр делать никак не получалось, потому что воспитатель, как бы ни было странно, всегда взаимодействует с водой. То посуду помыть, то ребенку помочь что-то отстирать, если заляпался, или, как сейчас, мыть кисти для красок после рисования. Остатки творчества остались на стенах: дети радостно развесили свои рисунки. Странные, непонятные, иногда чудаковатые, но такие искренние, такие честные. По тому, что рисует ребенок всегда можно понять, что он на самом деле думает. Этим пользуются многие психологи и учителя, чтобы быть ближе к подрастающему поколению, понимать их, если надо — поддерживать и помогать.
Ася вытерла руки о ткань юбки и прошла в игровую, где на низком диванчике играла с плюшевым зайцем русоволосая девочка. И без того неаккуратные косички растрепались после сна ещё больше. Это была Соня Бокова, самая тихая девочка в группе. С остальными ребятами она была намного активнее, разговорчивее, но стоило всем разойтись и остаться ей одной, то сразу почему-то замыкалась.
—Сонечка, солнце, а ты чего грустишь? — Ася Сергеевна села на край диванчика, мягко улыбаясь. Так улыбалась только она, подобно солнцу согревая всех в округе. По крайней мере, так считала Соня. Девочка подняла глаза, большие, пронзительные, и отрицательно покачала головой. Тонкие ручки прижали зайчика ближе к телу, а взгляд упал вниз, на ковер. Кузнецова вздохнула, одним движением притянула воспитанницу к груди и обняла, приглаживая волосы. Молчаливые объятия всегда были для Аси жестом глубокой заботы и внимания, полного понимания собеседника, пусть ему едва и исполнилось пять лет.
Бокова обняла её за шею, прижимаясь вздёрнутым носиком к коже. От неё пахло мылом, детским кремом и домом. Этого самого «дома», уютного и теплого, Соня не особо помнила. У неё было что то наподобие этого только тогда, когда она жила с бабушкой по папиной линии, когда мама скончалась. Она не помнила ни маминых рук, ни её голоса, ничего. Мама стала для неё лишь образом, который стала медленно и осторожно вытеснять Ася.
—Ася, а заплести мне косички, пожалуйста, — прошептала девочка, отстраняясь. Детское лицо тут же озарила лёгкая улыбка, — Папа очень старался, но все равно получилось не так красиво, как у тебя.. Но я ровно сидела. Долго-долго!
Ася понимающе пожала плечами и потянулась за расчёской, лежащей на подоконнике — Молодец! Вижу, папа старался. А он.. всегда так сосредоточен? — небрежно спросила та, расплетая русые волосы.
—Угу., вот так! — девочка повернулась к ней, изображая серьезное лицо отца, заставляя Всю тихонько рассмеяться, — А потом на часики посмотрел и побежал. Топ-топ-топ!
Лицо Кузнецовой просияло улыбкой, хотя сквозь слова Сони она заметила её тихое одиночество. Попытки папы девочки были смешными, до жути трогательными для нее. У Аси все никак не получалось застать этого человека, а теперь желание увидеть его, посмотреть в глаза только росло.
Аккуратные пальцы бережно заплетали светлые прядки, когда малышка снова заговорила:
—Зайчик.. он скучает. Когда один, — Соня теребит длинное ушко зайца. Ася замедляет плетение, голос становится ещё мягче.
—Зайчик скучает? А кого он обычно ждёт?
—Его маму, — голос девочки становится шёпотом, — но она далеко. Я её жду. С тобой.
У Аси сжимается сердце, к горлу подступает ком. Из нескольких разговоров с Соней наедине она нечётко, но понимает, что случилось с её мамой, отчего становится так больно и за малышку, и за её отца. Воспитательница аккуратно гладит светлую голову после слов «С тобой». Для нее это значило главное — Соня ей доверяет.
—Зайчик молодец, что ждёт. И ты молодец. Папа должен скоро прийти, и вы пойдёте домой. А пока мы вдвоем, помечтаем о чем нибудь хорошем? — она обняла девочку за плечи, глядя на дверь. Соня рожала плечами, в глазах всё та же тень терпеливого ожидания.
—Хорошо, помечтаем про.. про хомяка.
День, перетекший в вечер, шёл неспеша, будто пытался оттянуть свой конец на подольше. Солнце давно закатилось за горизонт, а над Москвой взошла полная Луна. Светлое большое сияющее яблоко озаряло столицу своим бледным, почти фосфорическим светом. Они обе любили смотреть на звёзды и тихонько мечтать о чем-то своем. Когда смотришь на ночное небо, можно сидеть очень долго. Вид блестящей пыли всегда заставляет подумать о чем то своем, о самом интимном и сокровенном. Ну, допустим, о том , чего не сделал, а теперь жалеешь или наоборот, жалеешь о том, что сделал что-то не так, причинил боль, обидел. Ася часто прокручивала в голове один голос, от которого по кожи шли табуном мурашки. Голос, который заставлял дрожать, когда она умоляла остаться. Этот голос говорил самые обидные, жуткие вещи. Он, загорелый, халеный с темными выразительными глазами, причинял только боль. Смеялся, «воспитывал», смотрел на неё с таким отвращением, будто та прокаженная. Так предательски обидно, когда самый родной и близкий человек себя так ведёт. Ася помнила, как кричала ему вслед остановиться, что она исправится, изменится ради него. А он лишь хлопнул дверью так, что по маленькой квартирке Кузнецовой проносился громкий гул и эхо.
Мужской голос заставил Асю вздрогнуть. Нет, это не тот, что был в прошлом. Этот какой-то новый, полный вины и сожаления. Она недавно закончила отмывать столы от вечернего творчества и вышла в соседнюю комнату, чтобы проверить Соню, как услышала его шаги. Боков. Евгений Афанасьевич. Воспитанница так много о нем рассказывала, но реальность оказалась... иной.
Он опустился перед девочкой на корточки, и Анна увидела не жесткого следователя, а измотанного, растерянного мужчину с глубокими тенями под глазами. Его большие, сильные руки осторожно обхватили крохотные ладошки Сони, и это нежное движение врезалось ей в память. Контраст между его мощной фигурой (он казался еще выше, когда вошел в маленькую игровую) и этой почти детской уязвимостью перед дочкой был поразительным.
—Малыш, прости меня. Я опять задержался. — Его голос, обычно, наверное, резкий и командный, сейчас звучал хрипловато, сдавленно. — Обещаю, это последний раз, когда я опаздываю.
Соня не заплакала, не стала капризничать. Она лишь чуть сильнее прижала к себе потертую куклу и кивнула, серьезно глядя папе в глаза своими большими, слишком взрослыми для четырех лет глазами. «Хорошо, пап», — прошептала она, и Анне вдруг стало нестерпимо жаль их обоих – и девочку, привыкшую ждать, и этого большого, виноватого мужчину.
Анна сделала шаг вперед, стараясь ступить как можно тише, чтобы не нарушить эту хрупкую сцену. Ее сердце неожиданно забилось чаще, как будто она подошла не к родителю воспитанницы, а к краю пропасти.
—Здравствуйте, Евгений Афанасьевич, — ее собственный голос прозвучал чуть выше обычного. Она попыталась улыбнуться, но почувствовала, как тепло разливается по щекам.
Он резко поднял голову, словно застигнутый врасплох. Его взгляд – острый, пронзительный, привыкший выискивать ложь – устремился на нее. Анна замерла. В глубине этих серых (или были они карими? В полумраке игровой не разобрать) глаз мелькнуло что-то дикое, настороженное, но тут же погасло, сменившись вежливой отстраненностью. Он выпрямился во весь свой немалый рост, и Анне вдруг показалось, что потолок в комнате стал ниже. Он буквально заполнил собой пространство.
—Добрый вечер, — ответил он, и его голос снова стал ровным, рабочим, но Анне почудилась в нем легкая хрипотца. — Могу дочку забрать? — Его взгляд скользнул к Соне, полный невысказанной нежности, а потом вернулся к Анне. И в этот момент их глаза встретились по-настоящему.
Воздух между ними словно сгустился. Анна ощутила, как по спине пробежали мурашки. Его взгляд был уже не просто острым, он был… внимательным. Как будто он впервые видел не просто воспитательницу в скромном платьице в горошек, а её. Анна Сергеевну. Асю. Она почувствовала, как учащенно заколотилось сердце, а дыхание перехватило. Этот взгляд считывал все – ее легкий румянец, чуть дрогнувшие пальцы, спрятанные в складках платья, может, даже ее растерянность.
Он тоже замер на мгновение. Его собственное сердце, привыкшее к адреналину погонь и допросов, теперь бешено колотилось по другой, непонятной причине. От этой девушки с большими, слишком добрыми глазами и запахом… чего? Детского крема? Ванили? Домашнего тепла? От нее пахло тем самым уютом и покоем, которых ему так не хватало с тех пор, как умерла Марина. Этот запах ударил в нос сильнее табачного дыма или пыли архивов. Он увидел, как ее зрачки чуть расширились, как она едва заметно сглотнула. Испугалась? – промелькнуло у него, но тут же отступило перед другим, более сильным ощущением – притяжением. Глупым, нелепым, совершенно неуместным.
— К-конечно, Евгений Афанасьевич, — Анна наконец нашла слова, с трудом оторвав взгляд от его. Она сделала шаг к Соне, чтобы помочь ей собраться, но ее движения стали какими-то угловатыми. — Сонюшка как раз Вас ждала. Мы… мы книжку новую сегодня начали читать, правда, Сонечка?
Девочка кивнула, все еще держась за папину руку. Она переводила взгляд с отца на Асю и обратно, словно чувствуя натянутую нить, возникшую между ними.
— Спасибо вам, — сказал Женя, и его голос снова смягчился, но теперь это было не только для Сони. Он наклонился, чтобы взять дочкину курточку, которую Анна торопливо протянула. Их пальцы едва коснулись – шершавая подушечка его большого пальца скользнула по тыльной стороне ее ладони. Искра. Оба отдернули руки, будто обожглись.
— Не за что, — прошептала Анна, опустив глаза. Ей вдруг стало жарко. — Всего доброго. До завтра, Сонечка.
— Пока, Ася, — тихо сказала девочка, уже держа папину руку и увлекая его к выходу.
Женя бросил на Анну последний быстрый взгляд – смесь извинения, смущения и того самого необъяснимого интереса. «Спокойной ночи», — кивнул он, уже почти в дверях.
— Спокойной ночи, — еле слышно ответила Анна.
Она стояла посреди опустевшей игровой, прислушиваясь к затихающим шагам на лестнице. В ушах еще гудело от собственного бешеного сердцебиения. В ладони, где коснулись его пальцы, оставалось странное тепло. А в воздухе, казалось, еще витал тот напряженный, электрический момент их встречи взглядов. «Что это было?» – подумала она, машинально разглаживая ткань мягкого диванчика, на котором сидела Соня. И почему мысль о завтрашнем вечере, когда он снова придет, вызвала такой трепетный, сладкий страх? Она прижала ладонь к щеке – она все еще горела.
А за рулем старенькой «девятки», выезжая со двора садика, Евгений Боков крепко сжал руль. Он смотрел в зеркало заднего вида, где в детском кресле Соня уже начинала клевать носом. Но перед его внутренним взором стояли не дорога и не спящая дочь, а большие, растерянные глаза молодой воспитательницы и ее легкий, сбивчивый голос. «Ася…» – мысленно повторил он имя, которое Соня так часто упоминала. И впервые за долгие месяцы в его душе, кроме привычной усталости и вины, шевельнулось что-то новое, тревожное и невероятно живое. Он глубоко вздохнул, пытаясь прогнать это чувство, но оно упрямо засело где-то под ребрами, мелко дрожа. Завтра… Он постарается прийти вовремя. Хотя бы ради того, чтобы увидеть – повторится ли это странное ощущение? Или это просто галлюцинация перегруженного мозга? Он резко включил дворники, смахивая несуществующую воду со лобового стекла, и почувствовал, как уголки его губ сами собой дрогнули в едва уловимой, почти забытой улыбке.