Энео

Теодор в полном одиночестве стоял посреди просторного круглого зала. Его фигура неярко светилась на фоне тёмных стен и зашторенных окон. В зале было пусто — ни мебели, ни вещей. Пильцер потянулся, выгибаясь с гуттаперчевой лёгкостью, и слегка ударил каблуком по полу. Тотчас же по паркету, словно паутинка сосудов, разбежались тонкие золотистые линии. То тут, то там на них начали пульсировать светящиеся пятна, потянулись вверх шляпками на тонких ножках и выпустили отростки. Через несколько минут эти мерцающие силуэты стали отдалённо похожи на людей. В центре комнаты в воздухе появилось овальное серебристое облако. Внутри него можно было различить очертания человеческой фигуры. От рук Теодора и остальных людей-грибов к этому кокону потянулись белые нити. Как только они коснулись его, по фигуре забегали огоньки. Человек, запертый внутри, начал дёргаться, словно пытаясь освободиться. Но грибница держала его крепко.

Внезапно в комнате раздалось тихое потрескивание, нити завибрировали, от них пошёл дым. В воздухе повисла зловонная гарь. Теодор пошатнулся и рухнул на колени, глядя на то, как грибница чернеет и рассыпается в прах. Светящиеся фигуры вздрогнули и исчезли вместе с коконом, вокруг которого они стояли. Лишь прожжённые пятна чернели на паркете. Пильцер снова остался в одиночестве. Он схватился за горло, издав хриплый утробный звук. Из его рта, ноздрей и глазниц, хаотично извиваясь, выползли белые отростки грибницы. Их кончики были чёрными, словно обожжёнными. Теодор, кашляя, повалился бесформенной кучей на пол и замер, словно выпотрошенная мягкая игрушка.

*

Санкт-Петербург, 1901 год.

— Я убил его! Убил! Вы же говорили, что с ним всё будет хорошо!

— Успокойся! Убил его не ты, а сила бэюна. Увы, такое бывает, здоровье его подвело, а ты всё сделал правильно!

Витольд, дрожа всем телом, стоял на коленях возле обгоревшей стены, на которой отпечаталось светлое пятно в форме птицы с расправленными крыльями. Пильцер опустился на корточки рядом с юношей и положил руку ему на плечо. Кшесинский перестал рыдать, лишь тихонько поскуливал, глядя на пятно широко раскрытыми глазами.

— Я понимаю, это тяжело, — Теодор сочувственно улыбнулся. — Но он прекрасно знал, как всё может закончиться и пошёл на это добровольно. Ты же сам видел.

— Что значит... не вращай колесо... — Витольд вытер кулаком слёзы.

— Не понял? — Пильцер приподнял бровь.

— Сава... сказал это... перед тем, как... как...

— Друг мой, не бери в голову. Это какой-то бред... Давай, поднимайся, — Теодор взял трясущегося Витольда за плечи и силой поставил на ноги. — Да ты горишь, мой мальчик... Пойдём-ка, я уложу тебя. Надо отдохнуть, прийти в себя. Завтра станет получше.

Кшесинский повис на руках Теодора, позволив ему оттащить себя в спальню, раздеть и уложить в кровать. Всю ночь Витольд провалялся в бреду. Раз за разом ему снился один и тот же кошмар. Вот они с Савелием стоят друг напротив друга. Сава делает надрез на ладони, но оттуда идёт не кровь, а густая золотистая жидкость, похожая на мёд. Кшесинский тоже проводит ножом по своей руке. Теодор удовлетворённо кивает. Молодые люди соединяют ладони. На их пальцах появляются золотисто-белые прожилки. Они разгораются — всё ярче и ярче. Витольд чувствует тепло. Савелий улыбается. Вдруг становится нестерпимо горячо. Кшесинский не может убрать руку. Сава стоит, объятый огнём. Шепчет едва слышно: «Не вращай колесо. Не рой землю. Не двигай камни. Не рисуй знаки». Вспыхивает. И исчезает. И лишь белый отпечаток остался на стене...

На следующий день Витольду стало намного лучше. Он начал чувствовать силу бэюна, и это ему нравилось — да так, что даже гибель Савелия отошла на второй план. Кшесинский ещё какое-то время видел в ночных кошмарах сгорающего заживо приятеля, но внутренне он почти сразу согласился с Теодором. Савелий пошёл на риск сознательно. Сам Витольд ни в чём не был виноват. Он ведь даже хотел помочь — избавить Саву от непосильного груза. Просто было уже слишком поздно, бывший владелец бэюна погиб бы и так, только потом, может, через год или два.

А теперь орёл принадлежал Витольду. Вместе с ним ему передались и знания Савелия. Кшесинский понимал, как он может превратиться в бэюна. Но пока боялся. Какие-то из воспоминаний Савы словно были заперты от него. Витольд, как не старался, не мог к ним пробиться. В конце концов он спросил об этом у Теодора.

— Так ты думаешь, там запрятано что-то важное? — Пильцер, стоявший на высоком берегу реки, с усмешкой посмотрел на Кшесинского.

— Ну... может быть... что-то, что мне могло бы понадобится... для того, чтобы управлять бэюном, — Витольд сделал шаг и робко заглянул за край обрыва.

— Поверь мне, мой дорогой друг, всё, что тебе нужно, ты уже знаешь. Возможно, какие-то из своих воспоминаний Савелий и правда запрятал, но это, скорее всего, нечто личное. Нет, если тебя интересуют приватные моменты его жизни, то мы, конечно, можем попытаться их достать...

— Нет-нет-нет! — Витольд густо покраснел, мотнув головой. — Мне такое без надобности совершенно!

— Хорошо, хорошо, — Теодор ободряюще похлопал Кшесинского по плечу. — А теперь давай, покажись-ка мне во всей своей новой красе. И не бойся, ты же знаешь, что даже если упадёшь и переломаешь все кости, то сила бэюна тебя быстро исцелит. Так что, сможешь пробовать, пока не научишься.

Витольд кивнул, судорожно пригладил волосы и, зажмурив глаза, сделал шаг прямо с обрыва. Переживал он зря. Сила бэюна пробудилась сразу. Тепло двумя мощными потоками рвануло от сердца к рукам, кончики пальцев вспыхнули золотом, и из этого сияния тут же соткались широкие крылья. Витольд парил в воздухе. И он был Ваши-орлом, большой и сильной сверкающей птицей. Сделав несколько кругов над рекой, бэюн приземлился рядом с Теодором. Пильцер широко улыбнулся, хлопая в ладоши:

— Браво, мой мальчик! Право слово, молодец! С первого раза сумел. Савелий весь переломался, прежде чем летать научился. А ты как ловко-то справился, смотри! Похоже, я в тебе не ошибся, пан Кшесинский. Уникальный талант! А теперь давай обратно превращайся, хватит с тебя для начала. А то сляжешь ещё.

Орёл повёл крыльями, словно стряхивая с себя золотистое сияние, и снова стал человеком.

— Ну и как тебе? — Теодор склонил голову к плечу.

— To jest niesamowite*... Ой, простите... Невероятно... Потрясающе, — Витольд выдохнул и упал на спину, раскинув руки. Глаза его блестели. — Это такая сила... такая...

— Что же, — Пильцер сел на землю рядом с юношей и запустил пальцы в траву. Он поднял упавшее с Витольдова крыла перо и протянул его Кшесинскому.

— Зачем это? — тот протянул руку. Едва коснувшись пальцев Витольда, перо затвердело и стало похоже на металлическое.

— Носи с собой. Это перо даст тебе пользоваться некоторым способностями бэюна даже в человеческом обличье. А теперь, я думаю, о твоих успехах стоит сообщить родителям. Они же ради этого тебя ко мне учиться отправили.

— Что вы имеете в виду? — Витольд приподнялся на локте.

— Тебе знакомо имя Войцех Пшимановский?

— Да. Так, кажется, звали человека, за которого моя тётка собиралась выйти замуж... давно, ещё до моего рождения. Он участвовал в восстании, потом его приговорили к ссылке на Сахалин... Возможно, там и умер, точно никто не знает... А причём здесь он?

— Скажем так, господин Пшимановский в своё время взял на себя грехи юной Адрианы и её родителей — твоих деда и бабки.

— Но ведь мои родные не поддерживали восстание, они даже осуждали его!

— Да, осуждали. Но метод, а не суть. Они считали, что обычным способом Империю не победить. Любезная пани Адриана, даром что набожная, охоча была до всякой чертовщины, к коей она причисляла и меня. Не буду утомлять тебя историей нашего знакомства, но когда твоя тётушка узнала о бэюнах, то загорелась идеей использовать одного из них для нового восстания. Твоим родителям это тоже показалось интересным. Тебя, мой дорогой Витольд, хотят пустить этаким тараном в борьбе за независимость, поднять на знамёна. Ведь выходит так красиво, так символично: польский орёл против российского.

— Нет, это бред какой-то, — Витольд нахмурился. — Они бы никогда...

— Ну так сам и спроси у них. Я думаю, твои родные снизойдут до объяснений, хотя бы ради приличия. Всё же, благодаря тебе они стали богаты.

— Богаты?

— Они мне продали тебя. За тридцать тысяч рублей.

— Что?!

— Я заплатил им тридцать тысяч рублей за то, что они позволили мне сделать из тебя орла. Я как раз искал кого-то, кому Савелий мог бы передать силу. Признаюсь, у меня были и другие кандидаты, но ты оказался вне конкуренции. Я предложил твоим родителям сделку, на которую они с превеликим удовольствием и согласились.

— Нет, это точно какая-то ошибка!

— Я же говорю: не веришь мне, так поговори с родными. Я только могу сказать, что у меня для тебя есть куда более благородная миссия, чем какой-то глупый мятеж, заранее обречённый на неудачу.

— Я разберусь! — Витольд вскочил на ноги. Вокруг его сжатых кулаков в воздухе заплясали белые искры. Одна из них упала на землю рядом с Пильцером. Тот тут же отодвинулся, затушив тлеющие травинки носком ботинка:

— Да, разберись, разберись, мой мальчик. Обязательно во всём разберись.

*

— Я надеюсь, этого хватит, чтобы покрыть ваш ущерб? — Пильцер посмотрел поверх очков на стоявшего перед ним плотного бородатого мужчину.

— Не извольте беспокоиться, Теодор Густавович! — посетитель закончил пересчитывать внушительную пачку ассигнаций и положил её во внутренний карман пиджака. — С лихвой хватит! Там же и не было ничего ценного, так, по мелочи... да и сараи тоже старые... но всё же, как-никак, тоже ведь имущество.

— Вот и прекрасно. Я ещё раз покорнейше прошу меня простить. Научные эксперименты пророй приводят к непредсказуемым результатам. Мне очень жаль, что ваши склады пострадали. Больше такого не повторится.

— Ничего, новые отстрою, лучше прежних! Дай вам Бог здоровья, Теодор Густавович!

— Да, вот ещё что, любезнейший. У меня к вам будет одна маленькая просьба, — Пильцер подошёл к собеседнику и положил руку ему на плечо. Мужчина тут же замер, побледнел, не в силах даже вздохнуть. — Вы же, надеюсь, понимаете, что о том, что вы якобы видели там огромную огненную птицу, рассказывать никому не следует?

Посетитель лихорадочно закивал, в ужасе глядя на Теодора широко открытыми немигающими глазами. Пильцер улыбнулся и убрал руку:

— Очень хорошо. Я рад, что мы с вами друг друга поняли.

Проводив гостя, Теодор заглянул в соседнюю комнату и укоризненно покачал головой:

— Вот скажи мне, мой милый друг, чем тебе так не угодил этот уважаемый человек, что ты с землёй сравнял его склады?

Слова эти были обращены к Витольду, который лежал на диване, сложив руки на груди и глядя в потолок.

— Холера! — процедил тот сквозь зубы, не повернув головы.

— Тебе надо учиться сдерживать свои порывы, мальчик мой, — Теодор присел на диван рядом с Кшесинским. — Но хорошо хоть то, что ты выместил злость на случайном сарае, а не поубивал родню.

— Холера! — повторил Витольд и отвернулся к стене.

— Я так понимаю, разговор с родными тебя несколько разочаровал?

— Они все там с ума сошли, не иначе, — пробурчал Витольд. — Похоже, вы были правы насчёт них.

— Вот видишь. И что же конкретно они от тебя хотели?

— Kompletna bzdura!** Бред какой-то! — Кшесинский сел, нервно запустив руки в волосы. — Они заявили, что я должен уподобиться этим чёртовым бомбистам! Как их там... социалистам... Только устраивать террор с помощью моего бэюна. Нападать на министров, генералов, может даже, и на царя и его семью. Боже, да зачем всё это? Мы разве плохо живём? Ведь лучше же быть частью большой и сильной империи! А если мы ещё и с Россией поссоримся, то Германия и Австро-Венгрия сожрут же нас, по куску уж точно да откусят!

— Знаешь, для поляка ты мыслишь нетипично. Но здраво. Германия и правда рано или поздно начнёт войну. Это вопрос ближайших лет пятнадцати-двадцати.

— Но откуда вы это знаете?

— Наука, друг мой. Иногда она позволяет даже немного заглянуть в будущее. Я потом тебе покажу наши разработки... Так значит, переубедить родных ты не сумел?

— Нет! Они сказали, что я упускаю единственную возможность хоть чего-то добиться в жизни, что хочу так и остаться навсегда посредственностью!

— О нет, мой дорогой Витольд, ты вовсе не посредственность. Ты просто уникальный мальчик. Иначе ты не смог бы так легко воспринять силу бэюна и так ловко ей распоряжаться. Крушить ни в чём не повинные сараи — это, конечно, не дело, но не могу не отметить, что в своей ярости ты был просто великолепен. Чуть больше самоконтроля — и станешь идеальным.

— Теодор Густавович... — потупившись, пробормотал Кшесинский после недолгого молчания. — Простите, но можно... можно я останусь жить у вас? Я не хочу возвращаться домой, совершенно не хочу.

— Какой разговор, Витольд, я и сам хотел тебе это предложить. Не волнуйся, я полностью возьму на себя твоё содержание. Учись, становись врачом — кстати, можешь использовать силу бэюна для помощи пациентам. А потом... потом нас ждут великие дела, мальчик мой. И без тебя мне не обойтись.

— Что вы имеете в виду?

— С помощью силы бэюнов — не только твоего, но и остальных пяти — мы создадим армию. Тысячи, десятки тысяч могучих существ. Они защитят страну в грядущей войне, заставят весь мир навечно перестать даже думать о том, чтобы угрожать нам. Но это дело не года и не двух... Ты что-нибудь слышал о городе под названием Борейск?

— Борейск? — Витольд наморщил лоб. — Кажется, это где-то далеко на востоке, возле границы с Китаем?

— Да, в Приамурском генерал-губернаторстве. Именно в этих местах много лет назад и появились бэюны. Мои предшественники пытались тогда завладеть ими, но, увы, получилось найти лишь одного из них. Это был медведь. А несколько лет назад я буквально чудом обнаружил и орла — твоего бэюна. Мы долго не могли раздобыть никаких сведений о том, где находятся остальные. Однако, теперь многое изменилось, и мы можем рассчитывать на успех. Я через несколько месяцев поеду в Борейск — проведу рекогносцировку, осмотрюсь. Постараюсь найти там подходящее место, с особым полем, так сказать. Если всё получится, то скоро мы сможем начать работу над нашей армией. А пока меня не будет, о тебе позаботятся мои соратники. Некоторые из них, кстати, занимают довольно высокие посты. Так что, мой милый друг, сможешь заодно и связями обзавестись... Родителям сообщишь о своём решении?

— Нет, — Витольд криво усмехнулся, и глаза его недобро сверкнули. — Незачем это.

...Через две недели Сигизмунд, Данута и Адриана Кшесинские были арестованы по анонимному доносу за подготовку мятежа и сосланы на Сахалин. Дальнейшая их судьба Витольду была неизвестна. Впрочем, он ею никогда больше и не интересовался.

*

Борейск, август 1910 года.

...Изо рта Теодора на пол упало несколько светящихся янтарных капель, похожих на тягучий жидкий огонь. Они прожгли в паркете внушительных размеров дыру и погасли. Пильцер, держась за горло, медленно встал на ноги. Он убрал ладонь от шеи, открывая отверстие с дымящимися краями. Оттуда, змеясь, поползли белые нити, сплелись в некое подобие сетки, и пару минут спустя на ране появилась новая кожа, чуть более светлая, чем старая. Теодор огляделся по сторонам и злобно прошипел что-то невнятное.

*

...Отросток грибницы, зажатый в пинцете, почернел. Он больше не двигался и напоминал обугленную веточку. Витольд рассмеялся:

— Сработало! И правда, сработало! Значит, я всё понял правильно!

Доктор Кшесинский положил пинцет, закатал рукав рубашки и провёл пальцами по предплечью. Под кожей набухло что-то, похоже на толстую извилистую нить. Витольд зажмурился и прикусил губу. Раздалось шипение, по руке Кшесинского, повторяя изгибы нити, пробежал огонёк. Запахло горелой плотью. Витольд приоткрыл глаза и покосился на оплавленную канавку, которая осталась на его коже. Кшесинский снял с шеи кулон и провёл кончиком пера по ожогу. Края канавки слабо засветились золотым, и через несколько минут рана полностью затянулась.

— Слышишь меня, ты, курва? — криво усмехнулся Витольд, непонятно к кому обращаясь. Он приподнял бровь, словно ожидая, что невидимый собеседник ответит.

— Не слышишь? Ну и прекрасно.

Доктор устало откинулся на спинку стула, зажав кулон в кулаке. Из его носа снова потекла кровь. Витольд облизал посеревшие губы и, глядя на то, как ветер колышет ветки деревьев за больничным окном, пробормотал чуть слышно:

— Теперь они мне не помешают. Я смогу тебя защитить от них. Ведь ты — моя последняя надежда хоть что-то исправить...

*«Это невероятно» (польск.)

**«Полная чушь!» (польск.)