10
Настала середина сентября. Я закончила работу над сценарием для художественного фильма. Ребята, с которыми мы снимал документалку о Рембрандте, высоко оценили мой художественный язык, но снимать фильм отказались.
- Здесь работа не для нашей студии, тебе лучше послать ее кому-то из известных режиссёров, мы этот проект не потянем, - говорил мне Кирилл, наш оператор.
- Давайте хотя бы попробуем. Поиск актеров я возьму на себя. Если мы снимем авторский фильм и попадем на фестиваль, это будет такой успех!
- Можем попробовать. Но актеры не будут работать лишь на энтузиазме, для этого нужны деньги. И, ты не обижайся, Марго, но твой сценарий... Он вряд ли попадет на фестиваль. По нему можно снять неплохой коммерческий фильм, но вот до авторского кино он не дотягивает.
Мои щеки вспыхнули, но я всеми силами пыталась скрыть обиду, поселившуюся в моей душе. По приходу домой, сценарий, на написание которого я потратила несколько месяцев, был бесцеремонно стерт с моего компьютера. Когда я поделилась этим с Евой, она пришла в бешенство:
- Да что они понимают? Какого черта ты не дала прочесть его мне?
- Какой от этого толк? - произнесла я, отпивая вино из бокала. – Работа и правда не достойна фестиваля. Идея тривиальная, как и реплики персонажей. Все, что мне остается – быть сценаристом короткометражек и документальных фильмов, над которыми мы работаем на студии.
- Я уверена, что это не так.
- Не нужно меня утешать.
- Я и не думала. Просто ты сделала глупость, повинуясь своим минутным порывам злости на себя.
- Ничего страшного. Я все равно продолжу писать. Документалки так документалки! У меня много идей, например, можно подготовить фильм о Эйзенштейне, я уже обсудила это с нашей командой. А вот сценарии художественных картин... Видимо, это не мое.
- Скажи мне, - Ева проницательно посмотрела в мои глаза. – Ты прочла то, что я тебе давала? Тот сценарий, что я написала за время, проведенное в больнице?
- Пока нет. У меня не было времени, Ева, - виновато проговорила я. Это было чистой правдой. Всю первую половину дня я проводила, записывая лекции в университете, после я шла в привычную кофейню, чтобы просидеть там два часа, работая за компьютером, а затем, как вы уже догадались, мчалась сквозь весь город в Евину квартиру. Я старалась приезжать к ней каждый день, чтобы лично убедиться, что с ее хрупким телом все в порядке.
- Ладно, - Ева взмахнула рукой, словно говорила о чем-то совершенно не важном. – Он и правда не стоит твоего внимания. Я зря загрузила тебя своей писаниной.
- Это не так. Я обязательно прочту, просто позже, - обещала я.
В какой-то момент мне показалось, что Евино состояние улучшается. Она стабильно ела, пускай мало и только свежие овощи и фрукты, это был большой прогресс. Ее настроение было всегда приподнятым, по крайней мере, она старательно нас в этом убеждала. С особенным азартом каждый день она выбирала ленты для вечернего просмотра. Складывалось ощущение, что беда миновала, а судьба, в которую никто не верил, пощадила Еву. Наверное, из-за этой искры надежды мне так больно вспоминать это время.
Настала середина сентября. То воскресное утро было совершенно непримечательным: солнце лениво пробивалось сквозь немногочисленные облака, освещая спальный район, в котором я жила. В воздухе звенели утренние голоса птиц, которые в скором времени должны были улететь. Я поднялась с кровати довольно рано и сразу села за работу – мне нужно было многое успеть, ведь вечером мы с Евой договорились отправиться на выставку работ Бэнкси. Мне всегда нравилось рано просыпаться – весь город был погружен в сон, и никому в голову не приходило мешать мне заниматься написанием нового сценария. Именно в это время мой телефон завибрировал – на экране высветилось Никитино имя. Честно говоря, я даже не думала переживать - я была уверена, что Еве снова вздумалось пойти рано утром к морю и он звонит мне, чтобы предложить присоединиться к ним по ее просьбе, как это часто случалось. Поэтому без грамма волнения я подняла трубку:
- Да?
- Марго... - послышался его обессиленный голос, и что-то внутри меня оборвалось – я сразу почувствовала неладное. – Это конец, Марго.
- Что случилось? – обеспокоено произнесла я, медленно поднимаясь со стула.
- Срочно приезжай. В больницу.
- Что, черт возьми, произошло?!
- Ева снова потеряла сознание.
- Я буду через полчаса, - произнесла я и сорвалась с места.
Набросив на плечи плащ, я, как была, в домашнем костюме, помчалась к ближайшей станции метро. Я не паниковала, но в моей голове не укладывалось, как это могло произойти, снова. Ведь было очевидным, что Ева идет на поправку. Или, по крайней мере, мне так казалось.
Выбежав из метро, я села на прямую маршрутку до больницы. От нервов я расцарапала собственные пальцы до крови. Тревога достигла своего апогея, но я тщательно старалась себя успокоить. Мне казалось, что, пока я приеду, Ева, как и в прошлый раз, уже придет в себя, брезгливо достанет из своих вен иголки и выйдет к нам с Никитой, как ни в чем не бывало. Но, Боже, как же я ошибалась.
Никита ждал меня на улице у входа. Когда я подошла, он заключил меня в объятья, уткнувшись лицом в мое плечо. Его тело дрожало, а спина была мокрой.
- Где она?
- В реанимации.
- Что произошло?
- Мы снова пошли на берег, к морю. Все было хорошо, я держал ее за руку, мы гуляли и смеялись. А потом она резко остановилась, посмотрела мне прямо в глаза и прошептала: «что-то мне не хорошо». После этого ее глаза закатились, и она упала в обморок. Я едва успел подхватить ее. Я запаниковал, находился в каком-то ступоре. Только спустя несколько мгновений до меня дошло, что нужно вызвать скорую. Все повторилось: ее положили на носилки и увезли с мигалками. Мне сопровождать ее не позволили. Тогда я помчался домой, по дороге набирая твой номер.
- Почему домой, а не в больницу?
- За этим, - с этими словами Никита достал из своего рюкзака два белых халата. – Она в реанимации, нас туда никто не пустит. Если ты только мы не пройдем туда в врачебном одеянии.
- Ты гений, - прошептала я. – Я не понимаю, как это могло случиться. Мне казалось, Ева выздоравливает.
- Эх, Марго... Знаешь, мне тоже так казалось. Но вчера я застал ее за вызыванием рвоты после того, как она пообедала тарелкой клубники. Я ничего ей об этом не сказал, ведь я знал, что так мы только поссоримся. Она просто обманывает нас, Марго. Она делала вид, что ест, чтобы успокоить нас с тобой. Потому что любит.
- Я не могу в это поверить, - я подняла глаза вверх, чтобы из них не потекли слезы. – Она безнадежна, Никита. У меня просто опускаются руки. Что ж... пошли к ней скорее.
Мы облачились в белые халаты и вошли в длинный больничный вестибюль. Миновав несколько этажей, мы оказались в реанимационном отделении. Мы вошли в стеклянные двери и быстро нашли ее палату. Если честно, я не сразу узнала Еву - ее кожа была мертвенно-бледной, закрытые глаза совершенно впали, в ноздри были вставлены трубки, а экран справа от кровати отсчитывал ее редкий пульс. Никита присел на край кровати, откинув одеяло, нежно прикасаясь к ее холодной, костлявой руке и с длинными пальцами.
- Я думал, к тому моменту, как мы приедем, она уже успеет прийти в сознание, - тихо произнес Никита, словно страшась ее разбудить. – С ней что-то не так. Пульс слишком медленный. Брадикардия.
- Что это значит?
Он не ответил, лишь взглянув на меня с огромной болью. К моим глазам снова подступили слезы, и на это раз я не стала их сдерживать. Никита притянул меня к себе, положив мою голову на свою грудь, прижимая к себе мое сотрясающееся от рыданий тело. Прошло несколько минут прежде, чем я смогла успокоиться. А он все не отпускал меня из своих объятий. Я слышала, как часто бьется его сердце, выдавая тревогу за ту единственную, кого он так сильно любил. Так мы просидели в Евиной палате около часа прежде, чем в дверях появился врач.
- Что вы здесь делаете? Кто вас впустил? – опешил он, увидев нас.
- Мы вошли сами, - ответила я, выбираясь из Никитиных рук. – Пожалуйста, не выгоняйте нас. Кроме нас у нее больше никого нет.
- Что ж, я все равно настаиваю, чтобы вы покинули палату.
- Не раньше, чем вы расскажете нам, что с ней, - подал голос Никита.
- Хорошо. Только пойдемте в коридор, - устало произнес доктор. Мы вышли и присели на кушетку перед дверями, за которыми лежала наша подруга.
- Кем вам приходится пациентка? – уточнил он, поправляя очки в роговой оправе.
- Она наш друг, - ответила я. – Что с ней, доктор? Почему она до сих пор не пришла в себя?
- Боюсь, что ваша подруга впала в кому.
Последовало короткое молчание.
- В смысле? – выдавила я, царапая пальцы.
- Такое часто случается при анорексии, она ведь страдает этим недугом, верно? Сахар в крови резко падает, больной теряет сознание, и мы уже не способны его пробудить.
- Она очнется? – спросил Никита.
- Мы очень на это надеемся. Сейчас ваше нахождение в больнице бесполезно. Оставьте мне ваши контакты, я буду держать вас в курсе.
- Мы останемся здесь, - твердо произнес Никита.
- Как вам будет угодно. Простите, я вынужден идти.
- Конечно, - безэмоционально произнесла я, все еще не сумев выбраться из состояния ужасного шока. Когда врач растворился в конце коридора, я повернула голову к Никите, открыв было рот, но так и не смогла выдавить из себя ни слова.
- Пойдем отсюда. Покурим, перекусим, а после вернемся и будем ждать, когда она придет в себя, - как мог спокойно проговорил он.
- Я не хочу есть, - наконец смогла выдавить я. – Но покурить можно, ты прав.
Мы шагали по больничным коридорам, крепко держась за руки, и, минуя одну лестницу за другой, вышли во двор, где сели прямо на ступеньки перед главным входом. Курить там было запрещено, но разве нам было до этого какое-то дело? Моих губ коснулась сигарета, щелчок зажигалки, и Никита поджег мне ее. Мимо нас по лестнице то вниз, то вверх шагали люди, но мы никого не замечали, находясь в своего рода прострации. Никита снова обнял мои плечи, прижавшись к спине. Сигареты тлели в наших руках, а мы даже не обращали на это внимания.
Двое суток мы провели в ужасном больничном коридоре на кушетке перед Евиной палатой, забыв о своих занятиях в университетах и прочих делах, лишь изредка прерывая свою вахту перекуром или походом за кофе из автомата в правом крыле все того же этажа. Я плохо помню, как прошли те два дня, все смешалось так, что я едва могу склеить это в одно единое воспоминание. Помню только тот момент, когда прибор, измеряющий биение Евиного сердца громогласно запищал за стеной, сигнализируя об остановке сердца. Дальше началась суматоха: Никита помчался за врачом, который, прибежав, стал мучить ее хрупкое тело разрядами дефибриллятора. Но все было напрасно. Евино сердце остановилось.
Когда врач, выйдя из палаты, сообщил нам, что Ева мертва, Никита, не произнеся не слова, пулей выскочил из стен больницы. Я побежала за ним, сбивая все на своем пути, спотыкаясь и падая, но не обращая на это никакого внимания. Я боялась, что он что-то натворит своими вспышками гнева, но все это было напрасным – Никита, перешагнув порог больницы, остановился на лестнице перед главным входом, и стал кричать, так громко, как только мог. Казалось, ничто не было способно остановить эту волну боли и отчаяния, бурлящую в нем. Я чуть ли не силой обняла его сзади. Он сперва сопротивлялся, а после обмяк в моих руках. Мы опустились на ступеньки. Его сильное тело сотрясалось от слез. Вот так мы и остались сидеть, прижавшись друг к другу, вытирая слезы, захлебываясь в пучине безнадежности и боли от своей потери.