9
Ужас гнался за нами всю дорогу, наступая на пятки, хотя мы в упор старались не замечать точку необратимости, которую Ева успела пройти.
По приезде в Петербург, она попросила Никиту перевезти его вещи в свою квартиру – больше всего на свете она боялась остаться там одна, поглощенная собственными мыслями. Никита не смел отказать ей, поэтому почти сразу переехал к ней жить. Казалось, он только этого и ждал – на его лице все чаще сияло счастье, когда я навещала их в уютной Евиной квартире. Не смотря на все Евины протесты, он бережно заботился о ней, не позволяя ничего делать по дому, даже банальное мытье посуды он брал на себя. Я осталась частым гостем их пристанища – почти каждый день я просиживала там до вечера в привычной компании Никиты и Евы. Часто они предлагали мне остаться с ними на ночь, но я всегда отказывалась – мне не хотелось смотреть на то, как Ева мучается от бессонницы каждую ночь.
О том, что Ева лежала в больнице, скоро забыли. Казалось, все вошло в свою привычную колею – вместе мы смотрели кино, катались на Никитином стареньком «мерседесе» по городу, натягивали на лица улыбки и старательно делали вид, что не замечаем, что ноги Евы с каждым днем становятся все тоньше. К слову, она и правда сильно похудела, ее локти и колени заострились, а отеки с лица прошли – оно вновь стало скуластым, обтянутым кожей, с глубокими ямами на месте щек. Ее хрупкая красота очаровывала нас. Часто Никита брал в руки пленочный фотоаппарат и бесконечно долго фотографировал ее, лежащую в постели, прикрывавшую плоскую обнаженную грудь руками. Узнала я о существовании этих фотографий двумя годами позже, когда наводила порядок в Никитином рабочем столе – он бережно хранил их, спрятав в конверт из крафтовой бумаги.
Порой нам чудилось, что время остановилось, объявив бесконечное лето. Дни тянулись одинаково, одаривая нас спокойствием перед надвигавшейся бурей. Каждые новые сутки были похожи на предыдущие – я просыпалась, спешила в кофейню, чтобы поработать над сценарием, а после, заскочив в один из вагонов метро, спешила к Еве. Ее квартира снова стала убежищем наших душевных разговоров, запаха кофе на овсяном молоке и черно-белых фильмов, которые мы смотрели втроем, лежа на кровати, направив проектор на гладь белой стены.
Как и в больнице, сон продолжил обходить Еву стороной. Порой она могла не спать несколько дней подряд, а после падала от усталости, но ее изголодавшееся сознание позволяло ей провалиться всего на несколько часов, после чего она резко вскакивала и начинала суетливо занимать себя чтением или домашними делами. Даже Никитины объятья не помогали ее мозгу отключиться – она ждала, пока он уснет, а затем плелась на кухню, где сидела за книгой до самого его пробуждения. Ее рацион снова стал скудным – пара яблок, минералка, кофе и энергетики без сахара. Все это сопровождалась нашими с Никитой нервными переглядываниями, однако мы перестали делать ей замечания и закутывать ее тощее тело в одеяло нашей заботы, которая так сильно ее раздражала.
С каждым днем ее тревожное поведение все больше доказывало нам, насколько глубоко Ева больна. Из-за ежедневных бессонниц кожа ее лица стала мертвенно-белой, а вравшие глаза обрамляли огромные темные круги, от которых не спасали даже крылышки, которые она клеила под нижними веками. Ева изменилась: ее повадки стали более нервными и какими-то суетливыми, совершенно ей не свойственными, ее память заметно ухудшилась – порой она забывала, за чем шла - а длинные волосы стали выпадать, о чем свидетельствовали следы белоснежных прядей на ее деревянной расческе.
Все, что с ней происходило, до ужаса пугало меня и Никиту. Признаться честно, я даже однажды набрала номер заведующего «Кащенко», рассказав о том, что происходит с Евой. От услышанного он брался за голову и настаивал на ее экстренной госпитализации, но я понимала, что это невозможно – второй раз добровольно сесть в эту тюрьму Ева никогда не согласится.
Закончился июль, за ним в таком же размеренном темпе прошел и август. Мы с Никитой больше не могли закрывать глаза на то, как Ева сходила с ума. Она все так же не спала, почти ничего не ела, лишь выкуривала сигареты пачками, одну за другой, сидя за столиком на своем балконе с кованной решеткой. Вместо разбитой Никитой пепельницы она использовала старое блюдце, нервно туша сигареты о его край.
Что касается Никиты, он стал ее раздражать. Впервые за пять лет у них появились ссоры и разногласия, которые порой заканчивались тем, что она выгоняла его из своей квартиры. Ему ничего не оставалось, кроме как набрать мой номер и составить мне, пишущей сценарии в кафе, компанию до тех пор, пока Ева не успокаивалась. Их любовь дала трещину – Никита старался окружить Еву заботой, однако ей от этого было тошно – Еве было противно то, что он считал ее больной и обходился с ней соответствующе. Она все чаще бросала ему в лицо резкие слова, которые больно ранили его самолюбие, но он не мог не прощать ей всего этого – он успокаивал себя тем, что все это говорит ему не она, а ее болезнь.
Я отказывалась это признавать, но мне с Евой тоже порой было очень сложно. Ее постоянное дурное настроение, печальные глаза и колкая ирония над собственным состоянием добивали меня. Уже потом, спустя годы, анализируя то время, я поняла, что Ева металась в агонии, живя на последнем дыхании. Но тогда мне это было невдомек. Я никогда не верила, что Ева может умереть, даже тогда, когда она оказывалась на грани. Но с ней произошло необратимое, то, о чем я читала в бесконечных статьях о расстройствах пищевого поведения. Ее красивая, сильная личность скукожилась до мельчайших размеров. И пускай ее интересы и интеллект не пострадали, я чувствовала, что это больше не она. Ева растворила себя своими же руками в кислоте своего заболевания.
Лето стремительно подходило к концу, а мы этого словно не замечали, обремененные тяжестью Евиной болезни. Мои родители все чаще обеспокоено спрашивали меня, в порядке ли я, но что я могла им сказать? Мое сердце разрывалось каждый раз, когда я видела, как Ева шатается, резко встав со стула, или при простом повороте головы. Но куда печальнее было смотреть на Никиту, который проживал каждый день с ней, как последний, израненный ссорами и добитый своей беспомощностью перед Евиным заболеванием.
Самое большое потрясение настигло нас первого сентября. После летней сессии я выходила из университета счастливой второкурсницей, сейчас же, в первый день осени, я вернулась туда эмоциональной старухой с натянутыми, как струна, нервами. После лекций я по привычке пошла в курилку, где заметила Еву, сидящую на том месте, где мы познакомились. Ускорив шаг, я направилась к ней.
- Как твой первый день?
- Марго, ты только не переживай, - она виновато опустила глаза. – Я была в деканате. Словом, я забрала свои документы из университета.
- В каком смысле? – опешила я. – Но... зачем? Ты же лучшая на курсе!
- Была лучшей. Больше на учебу у меня нет сил. И времени тоже.
- Что ты такое говоришь? Зачем ты ставишь на себе крест? Тебе же остался последний год! Как и за что ты будешь жить без диплома, когда выздоровеешь?
- Если выздоровею, - бесцеремонно поправила меня она. Из моих глаз потекли слезы от обиды. Я тратила столько времени для того, чтобы подарить ей хотя бы несколько положительных эмоций, а она была согласна всю жизнь прожить вот так вот, спрятавшись с головой в свою болезнь.
- Марго, милая, прошу тебя, избавь меня от этого, - устало проговорила она, вытирая своими длинными пальцами слезы с моих щек. – Я что-нибудь придумаю, обещаю.
- Я больше не верю твоим обещаниям.
- Честно сказать, я и сама в них больше не верю.
- Никита знает?
- Конечно. Он вчера весь вечер потратил на то, чтобы меня отговорить. Но, как видишь, его старания не увенчались успехом. Знаешь, я бы с радостью осталась в университете, среди умных ребят и этой чудесной академической среды, слоняясь по коридорам, увешенным портретами профессоров, и просиживая часы в здешней огромной библиотеке, но, поверь, у меня нет сил даже для того, чтобы встать с кровати.
- Потому что ты весишь тридцать гребаных килограммов! – не выдержала я.
- Перестань, Марго. Мне больно это слышать.
- А мне не больно смотреть на то, как ты умираешь у нас на руках?!
- Хватит, прошу тебя. Закажи такси, поехали домой, я сварю тебе кофе, мы включим фильм и не будем говорить о печальном. И да, моя милая Марго, могу ли я доверить тебе кое-что очень ценное для меня? – она покопалась в своей сумке и протянула мне толстый блокнот с мятой виниловой обложкой.
- Что это? Дневник?
- Не совсем. Это сценарий. Когда ты лежала в больнице, меня так вдохновили рассказы о том, как ты снимаешь с друзьями кино, что мне тоже захотелось написать что-то свое.
- Когда ж ты успела?
- После того, как выписали Нину, у меня появилось слишком много свободного времени, - загадочно произнесла она. - Я хочу, чтобы ты прочитала его. Вряд ли это что-то стоящее, просто поток моих мыслей.
- Ева, это поразительно. Конечно, я прочитаю.
- Спасибо тебе огромное. А теперь поехали ко мне. Такси! – крикнула Ева, останавливая проезжавшего рядом водителя.
После первого сентября Ева переменилась и, казалось бы, стала прежней. Ее квартира вновь наполнилась запахом свежеиспеченных шоколадных кексов и ароматного кофе на миндальном молоке. Она была нежна с Никитой, все их ссоры, инициатором которых была Ева, прекратились так же неожиданно, как и начались. Словом, все было так, как раньше. Прибежав из своих университетов, мы с Никитой попадали в ее хрупкие объятья. Она искренне радовалась нашему приходу, кормила нас вкусной едой собственного приготовления и бесконечно долго говорила о чем-то невообразимо интересном. Как прежде, мы подолгу лежали на ковре и читали вслух стихи, смотрели черно-белые фильмы, выливая их на стену из проектора на проекторе, заливавшем стену движущимися картинками, и говорили, говорили, говорили... В какой-то момент я даже смогла поверить в то, что все это происходит по-настоящему. Евины эмоции были надежно скрыты от нас под натянутой, казалось, такой искренней улыбкой, как бы мы не пытались вывести ее на чистую воду.
Более того, она пробовала есть, пускай только салаты из свежей капусты и фрукты, но это был огромный прогресс после голодовки длинною в месяц. Раньше ее было не вытащить на прогулку – она жаловалась на упадок сил. Теперь же каждый вечер они с Никитой отправлялись на променад вдоль старых питерских парадных, и каждый раз они преследовали одну и ту же цель – дойти до моря. Там они подолгу сидели на пляже, разглядывая бурлящую холодную воду, пили красное вино, принесенное с собой, и целовались так, словно рядом никого не было. Однажды на такую прогулку с ними отправилась и я. Знаете, это был чудесный вечер. Возможно, один из самых чудесных за всю мою жизнь. Потому что я могла лицезреть прекрасные волны, потому что рядом были преданные друзья, которых я до ужаса любила, и потому, что наконец кончилось это проклятое лето, унесшее столько сил и нервов. Пожалуй, все было слишком хорошо, чтобы продолжаться вечно.