Записки гомофоба

День рождение университета уже завтра, отчего каждый активист и преподаватель ходил, как на иголках. Воздух звенел от звуков степлера, гулких команд и редких передышек. В главном корпусе с прошлого вечера царила неразбериха. На лестницах валялись бордовые и золотые рулоны тканей. В холле стояли огромные коробки, полные гирлянд, бумажных гербов и шуршащих лент. Кто-то из волонтёров тащил стойки под флажки, кто-то перевозил картонную арку, которая постоянно беспощадно разваливалась в самые неподходящие моменты.

Майк, председатель студенческого совета, вовсе утратил ощущение времени. Он, выпив третий энергетик, ходил с зачёсом назад, который сбился в гнездо, и крутил в пальцах канцелярский нож, как дирижёрскую палочку. Его ладони запачкались в краске и клее. Ему и его команде доверили самую важную часть — украсить актовый зал. Только ответственных людей катастрофически не хватало.

— Где, блять, эта Беверли?! — взорвался он, пнув ватман ногой.

— Её не будет, — уныло отозвался Эдди, возившийся с техникой у сцены. — Она в чат же написала, что у неё какие-то там личные дела.

— Как она может быть моим замом, если нихуя не делает для этого?! — прорычал Майк, схватившись за волосы.

Эдди пожал плечами и промолчал. За всю его историю нахождения в студенческом совете, он видел, как Беверли работает куда больше, чем Майк... Но спорить сейчас, в разгар организации, равносильно тушению пожара бензином. Майк вообще должен быть благодарен, что им получилось собрать активистов за один день. Эдди никогда так нагло не пользовался своей популярностью, как делал это вчера.

Где-то в стороне Бен стоял на стремянке, пытаясь закрепить над сценой баннер с надписью «100 лет вместе». Ткань всё время морщилась, как будто сопротивлялась возрасту. А снизу на него сквозь зубы ругалась девушка, чьё имя Бен от волнения забыл:

— Натяни! Нет, левее! Ты что, «вместе» повесил вверх ногами?! Блин! Переделай нормально!

Волонтёры носились туда-сюда. Они, словно дети, не прекращали задавать вопросы, каждый из которых казался Майку всё более абсурдным.

— А как правильно развесить эти гирлянды? — спрашивал один.

— Фотозону у входа ставить или в центре холла? — интересовался другой.

Майк чувствовал, как его раздражение росло, и он уже с трудом сдерживался, чтобы не закричать. Эдди тихо хихикнул. Общение явно не сильная сторона Майка. Обычно все вопросы с координацией и договорённостями брала на себя Беверли. Она умела спокойно и чётко распределять задачи, не теряя терпения, что делало её незаменимым звеном в их команде.

Но сегодня она не пришла.

Как и не приходила всю прошлую неделю.

— Ты, — Майк ткнул пальцем в какую-то девушку. — Ты теперь ответственная среди волонтёров. Командуй всеми. Украсьте уже эти коридоры, — через натянутую улыбку прошептал он.

Та радостно кивнула, довольная новой должностью. Она направила волонтёров за собой в коридор. И как только они, один за другим, покинули актовый зал, Майк выдохнул с облегчением. Теперь лишь редкие звуки перемещающихся стульев, тихие переговоры и лёгкое шуршание ткани нарушало его спокойствие. Студенческий совет и Бен, оставшиеся наедине с делом, смогли сосредоточиться на работе, без лишней суеты.

Однако двери актового зала с привычным скрипом снова распахнулись.

— ТВОЮ МАТЬ! — выкрикнул Майк, уронив ножницы на пол.

В проём, как сквозняк, ворвались самые бесячие люди, которых сейчас никто не хотел здесь видеть. Стендап-клуб.

— Ну, здравствуйте, рабы универа, — весело бросил Ричи, поправляя рюкзак, что висел у него на правом плече. Его взгляд бегло метнулся по залу, остановив своё внимание на воздушных шарах в виде звёзд, что прикрепили к краям сцены. — Ой, а чё так стрёмно украсили? Бюджет по карманам что ли пошёл?

Бен закатил глаза, игнорируя чужую наглость. Но голос Майка прорезал воздух, как нож:

— Вы готовы к завтрашнему выступлению?

— Да, — Билл ответил спокойно. — Всё г-готово, п-правда.

— Тогда какого хуя вы тут ходите?! — Майк резко топнул. — Под ногами, блять, мешаетесь! Тут между прочим идёт настоящая работа!

Стэн тихо всхлипнул от смеха, пытаясь его подавить, а Ричи вскинул брови и повторил жест. Тоже топнул ногой, да ещё и с издевательской гримасой.

— Ой, простите! Ходить здесь нельзя, дышать тоже нельзя, а если я моргну не в том углу, то что? Дешёвые шарики лопнут?

— Ричи... — еле сдерживая улыбку, протянул Стэн, но было поздно. Майк уже кипел.

Билл, заметив напряжение, поспешил вставить:

— Слушай, п-правда, мы не м-мешаем. Просто х-хотели фоточку с-сделать и отправить н-нашим фанатам, что м-мы будем выступать з-завтра тут.

— У вас нет фанатов, — хмуро проговорил Бен, с презрением глядя на ухмылку Ричи.

— А у тебя их полно, да, толстяк? — хихикнул тот, поправляя очки, замотанные скотчем.

— Кстати, а г-где Беверли?

В зале будто на миг стало ещё напряжённее. Эдди стоял чуть в стороне. Его пальцы продолжали автоматически распутывать провода, хотя те только сильнее переплетались между собой. Эдди не сводил взгляда с Ричи. Следил за его рваными движениями, лёгкой усмешкой, вечно насмешливым взглядом. Ричи же не смотрел в ответ. Как будто не видел Эдди. Как будто делал это нарочно.

Пока Майк завязал спор со стендап-клубом, Бен быстро слез со стремянки вниз. Он, не говоря ни слова, подошёл к Эдди и толкнул его локтем в бок. Последний вздрогнул и быстро отвёл глаза, уронив вилку от провода. Бен склонился к нему ближе и прошептал:

— Не пялься.

Но Эдди ему не ответил. Он, не подняв даже взгляда на друга, с занятым видом зашёл за кулисы. Склонившись над коробкой с реквизитом, парень начал перебирать свёрнутые афиши, будто ища в них то, чего там никогда не было. Пальцы его дрожали, а листы всё время соскальзывали, рассыпаясь по полу. Эдди тихо выругался себе под нос и смахнул пот со лба. Хотя в зале было прохладно.

Через минуту за штору незаметно проскользнул Бен. В его взгляде читались лёгкие нотки злости. Он быстро окинул взглядом Эдди и, не теряя ни секунды, шёпотом выпалил:

— Ты же подал заявление на Ричи в деканат?

Эдди вздрогнул, как от удара током. Медленно поднял глаза и покраснел.

— Эм... Нет. Ещё нет. Я... Потом. Сейчас праздник, и... Я всем только настроение испорчу. Ректору особенно. Зачем сейчас?

Бен разочаровано выдохнул и ударил себя по лбу.

— Да ё-моё, Эдди, — он прошёл вглубь закулисья и встал между ящиков и декораций. — Он тебя до панических атак довёл, ты это помнишь? Мерзкие бумажки... Все доказательства у нас! А ты... Ты чего ждёшь? Пока он выполнит в реальность весь этот бред, что написал?

Эдди отступил на шаг, будто получил по щеке. Он покраснел ещё сильнее, ощущая себя ребёнком, которого отчитывала мама за плохую оценку. Чтобы хоть как-то скрыть эмоции, парень наклонился обратно к афишам и осторожно взял их в руки. Будто занят делом и ему нет времени для разговоров. Но Бен не уходил, поэтому спустя несколько секунд, Эдди дрожащим голосом прошептал:

— Он не выполнит. Не убьёт меня. Блин... Это же Ричи. Он тупой. Он просто угрожает... Так что... Наш план может подождать. К тому же, завтра день рождения университета...

— Почему ты его жалеешь? — Бен выдохнул с усталостью, как будто всё вокруг вывалилось на его плечи. — Он ужасный человек. Его даже человеком сложно назвать.

— Просто завтра праздник, — тяжёлый груз сомнений сдавил грудь Эдди. Он прикусил язык. Задумался. Не выдержал и быстро выдохнул. — А ещё его девушка бросила.

Бен посмотрел на Эдди с недоумением, как будто не сразу осознал услышанное.

— Что? Ты серьёзно?

Эдди нервно сжал край бумаги в кулаке, стараясь унять кипящее недовольство и стыд. Его взгляд метнулся в сторону, избегая прямого контакта. Он знал, что Бен не поймёт. Он сам себя не понимал.

— Я не оправдываю его, — быстро произнёс Эдди, — Я зол на Ричи. Он моральный урод. Но... Сейчас не время. Может потом я подам заявление. После.

— После чего, Эдди?

— Аргх! Я не знаю. Перестань давить на меня, пожалуйста. — Плечи Эдди напрягались, когда он осознал, что не может найти нужные слова. Сердце забилось немного быстрее, чем обычно. И каждая буква, которая вылетала из губ, казалась, такой неправильной и тяжёлой.

— Завтра праздник, ты прав, — выдохнул Бен. — Но послезавтра...

— Ладно! Послезавтра я пойду, — сорвался Эдди. Его голос прозвучал немного громче, чем он планировал. Отчего парень крепко стиснул зубы, ощущая, как раздражение смешивается с беспокойством. — К ректору, — шёпотом добавил он. — Я всё скажу послезавтра. Хорошо?

Они замолчали. Между ними зазвенела тишина. И Эдди почувствовал, как унижение ползёт по его позвоночнику. Стоять здесь перед другом ощущалось быть голым на какой-то выставке «Испуганные эмпаты».

С той стороны сцены снова донёсся голос Майка. Он перекрикивал спор с Ричи и выгонял нежеланных гостей с зала. Бен кивнул. Медленно. И ушёл помогать остальным. А Эдди так и остался стоять среди ящиков, держа в дрожащих руках помятые плакаты.

Когда ребят из стендап-клуба выперли, то Ричи показал в дверь два средних пальца, Стэн закатил глаза, а Билл никак не мог перестать думать о Беверли.

Она не появлялась на парах уже неделю. Сперва это казалось бунтом. В её духе. Потом капризом. А теперь это стало тревогой, что садится под рёбра и не отпускает. С одной стороны, да кому она вообще нужна, эта стерва. Столько яда, столько манипуляций, столько... Всего плохого. Она же мастер в том, чтобы причинить боль, а потом сказать, что это был комплимент.

Но с другой стороны, она же девушка. Билла с детства учили: неважно, насколько человек сложный — если он в беде, ты должен подойти. Пускай оттолкнёт. Пускай врежет. Но хотя бы что-то сделать надо.

Поэтому Билл, потратив всё своё свободное время, проторчал в интернете в поисках нужного адреса. И уже к вечеру, чувствуя себя отбитым на голову сталкером, приехал на велосипеде к её дому. И стоял. Не минуту стоял. А чёртовых пятнадцать минут, словно врос в тротуар. Пальцы мёрзли, хотя весна цвела вовсю. Воздух был влажным, ветер поднимал с асфальта пыль и чью-то давно забытую листовку с рекламой репетиторов. Парень машинально посмотрел, как бумажка кружится по двору, но мысли были не здесь.

В десяти шагах перед ним был бледно жёлтый дом Беверли Марш. Надо лишь подойти и постучать. А может лучше позвонить ей или отправить сообщение? Либо крикнуть что-то под окнами? Блин, ну, что-то сделать надо, а не тупо прятаться за ближайшим деревом.

Ричи бы назвал его «сталкером-извращением», поэтому ни в коем случае нельзя говорить Ричи про его поездку к Беверли.

И всё же лучше постучать или написать? Почему всё кажется таким неуместным? Виртуальные буквы не передадут то, что сейчас колотило в груди.

«Ты можешь меня ненавидеть, но, чёрт возьми, ты должна быть в порядке».

Билл вздохнул. Вновь посмотрел вверх, на окна, где, возможно, она сидит. Или не сидит. Он не знал. Он просто стоял.

На всякий случай.

Потому что если Беверли действительно плохо, то плевать, хочет ли она помощи. Билл всё равно поможет.

Главное заново научиться ходить. И составить примерную речь для разговора, чтобы не обосраться при первом же слове.

«Привет. Я просто... Мимо проезжал. Знаешь, ты давно не появлялась, и мы... Волновались. Майк бесится, а Эдди вообще не дышит, когда про тебя говорят. Я не знаю, нужна ли тебе помощь, но если нужна... Нет, фигня какая-то... Привет, Беверли. Ты давно не ходишь на пары. И на репетиции. А завтра же мероприятие... Нет, будто я её заставляю работать. Надо по-другому... Привет. Я хочу тебе помочь, потому что ты не заслуживаешь слива интимок. Тебе страшно ходить в универ, верно?... Блин, опять звучит странно!»

Билл, сдавшись в попытках придумать нормальную речь, решил уйти в визуализацию будущего диалога. Он представил, как Беверли откроет дверь. Её короткие рыжие волосы, как в кино, немного по-домашнему растрёпаны. На теле будет несвойственная ей розовая пижама. Она удивится. Скажет что-то вроде: «Билл? Ты чего?». Чуть наклонит голову. А потом, может быть, приподнимет уголки губ. Он героически ей улыбнётся и возьмёт за мягкую ладонь. Затем тепло ответит: «Ты не одна».

И вдруг...

В реальном мире скрипнула дверь дома. Билл, вместо позы героя, тревожно вжался в дерево.

На крыльцо вышла она.

Беверли Марш.

Но не та милая девушка, которую выдумал Билл в своей фантазии. Не та сука с надменным взглядом, которую он видел в университете.

Другая, будто незнакомая ему, Беверли Марш.

На ней была старая, выцветшая, вся в пятнах толстовка. Ткань на серых штанах порвана на колене. Волосы слиплись, будто давно не видели ни расчёски, ни шампуня. Губы бледные, глаза пустые. От неё пахло крепко и резко, как от забытой бутылки в углу чужой вечеринки. Спирт, сигареты, может быть что-то ещё. Билл не мог уловить запах.

Беверли шла, будто спотыкаясь о собственные мысли. В руках она держала большой чёрный мусорный пакет. Она даже не заметила Билла. Просто спустилась по ступеням и исчезла за поворотом дома.

Билл остался стоять. Он не смог вымолвить ни слова. Всё, что он репетировал, рассыпалось, как пепел.

Сердце парня билось как-то особенно тяжело. Он втянул воздух. Запахло весной, влажной землёй и чем-то горьким. Выдохнул. И пошёл за ней. Медленно, но твёрдо.

Беверли стояла у мусорных контейнеров, спиной к нему. Пакет с треском упал внутрь. Когда она обернулась, то Билл уже был рядом.

И в ту секунду, когда их взгляды встретились, всё изменилось.

В глазах Беверли вспыхнул настоящий ужас. Девушка отпрыгнула назад, как будто он был не Биллом, а зомби. Причём самым уродливым зомби на свете.

— Что ты здесь делаешь? — прошипела девушка. — Ты что, следишь за мной?

Бил открыл рот, чтобы сказать что-то важное. Тёплое. Поддерживающее. Что-то, ради чего стоило стоять под её окнами. Но вместо этого...

— Я... Э... Думал, т-ты умерла, — ляпнул он.

Мгновенная пауза. И взрыв.

— Серьёзно?! — крикнула Беверли. — Ты ахуел?!

— Прости! — Билл вскинул руки, как будто пытаясь защититься не столько от слов, сколько от их остроты. — Я просто... Я волновался, хорошо? Я не знал, что с тобой. Никто не знал! Ты исчезла!

Беверли замолчала, сжав губы в тонкую линию. Гнев в её глазах всё ещё пылал, но за ним, как сквозь запотевшее стекло, проглядывала усталость.

— Значит, лучший способ выразить беспокойство — это не написать мне, а стоять у моего окна, как сталкер? — процедила девушка, но голос её дрогнул. Совсем чуть-чуть, едва заметно.

Билл опустил взгляд.

— Я не хотел всё испортить. Просто... Я хотел знать, что ты жива. Что ты здесь. Что ты... Не одна.

— Ой, вали отсюда, Денбро!

— Я не могу уйти просто так, — тихо проговорил он. — Я не уйду. Пока ты не скажешь, что происходит. Что с тобой.

— Мне не нужна жалость, Билл. Ни от тебя, ни от кого, — фыркнула она, закатив глаза.

— А если это не жалость? Если я просто... Не хочу делать вид, что ничего не вижу? — Билл говорил тихо, но в его голосе звучало что-то упрямое, почти взрослое. Он даже не мялся и не запинался.

— Ты всегда такой надоедливый, да? — Беверли усмехнулась, но без злости. Улыбка получилась кривой.

— Это всё из-за тех фотографий?

Взгляд девушки неожиданно дрогнул и на мгновение затуманился. Она сделала шаг назад, будто пытаясь отгородиться. В груди что-то больно ёкнуло.

— Иди нахуй, Билл, — прошептала Беверли. — Какого хуя ты приходишь ко мне домой и говоришь про мои фотографии?

Он сделал шаг вперёд, преодолев эту невидимую черту между ними.

— Мне всё равно на фотографии, — Билл не кричал, но каждое слово отдавалось эхом в пустом дворе. — Мне не всё равно на тебя.

— Ты меня даже не знаешь, — выплюнула Беверли. — Ты живёшь в своём правильном мире, Билл, со сценой, проектами, с вашей идиотской компанией, где вы все такие заботливые и крутые. А я... Блять, я...

Она не смогла найти слов и замолчала. В глазах потух огонь злости и загорелся новый. Это был страх вперемешку с уязвимостью. Девушка отвернулась, будто хотела спрятаться. А может, с старалась не расплакаться.

— Я тебя знаю достаточно, чтобы не уходить. Я же не слепой! Я не позволю тебе делать вид, что всё нормально, когда ты вот в таком состоянии, когда...

— Не тебе меня спасать!

— Ну, почему?! — голос Билла прозвучал с обидой. — Почему ты убегаешь от всех, кто хоть чуть-чуть...

Он не успел договорить. Мир резко ускорился и заиграл яркими красками. Беверли сделала шаг вперёд. Замахнулась. И с размаху влепила ему пощёчину. Билл отшатнулся. Щека загорелась от боли, будто её обожгло.

Они оба задышали рвано.

И в эту секунду, будто с насмешкой от судьбы, из окна распахнулась рама, и хриплый голос пронёсся вниз:

— Бев! Малышка! Что за шум там, а?

Девушка окаменела. Лицо побелело. Настоящий ужас вновь вгрызается в её позвоночник.

Билл осторожно поднял взгляд на окно, а потом медленно повернулся к ней. В его голосе пропала вся злость и обида.

— Кто это? — прошептал парень.

Беверли посмотрела в сторону, будто никого не существовало. Как будто, если не смотреть, то всё исчезнет.

Но из дома доносился уже не один голос. Грубые, пьяные реплики. Смешки. Мужские. Старше их. Грязные.

— Эй, Бев, не стой на улице!

— Замёрзнешь же!

— Налей пива, будь послушной!

Билл еле сдержал рвотный рефлекс.

— Это друзья отца.

Голос девушки стал таким тонким, что ни одна пощёчина не могла сравниться с этой болью. Он даже не успел отреагировать, как Беверли сделала шаг вперёд, не глядя ему в глаза. И толкнула. Не сильно, но с таким отчаянием, будто хотела вытолкнуть из его головы всё, что он только что увидел.

— Уходи, — прошептала она и развернулась.

Беверли пошла прочь, быстрыми шагами, как будто думала, что Билл за ней побежит. Наверно, Биллу следовало побежать. Наверно, так поступают правильные парни, но он, как обычно, упустил момент. Окно сверху закрылось. Беверли скрылась за дверью.

Билл остался стоять.

Потом, не глядя больше ни на дом, ни на дверь, медленно подошёл к своему велосипеду. Пальцы дрожали, когда он взялся за руль. Сел. Колени тут же ослабли. Педаль уже была под ногой. Парень был готов сорваться обратно в общежитие, залезть в кровать и больше не думать, не помнить, не чувствовать.

И тут...

Хлопнула дверь.

Он обернулся.

На крыльце стояла Беверли. С рюкзаком. В той же потрёпанной толстовке и в грязных штанах. Волосы растрёпаны. Лицо бледное, как тень. Но в глазах что-то новое. Решимость. Или отчаяние. Или их смесь.

Беверли посмотрела прямо на Билла, будто бы увидела его впервые. И просто сказала:

— Уезжаем.

И прежде чем он успел удивиться, та соскочила с крыльца и села на багажник велосипеда, обхватив парня за талию. Он молча кивнул. Педаль качнулась. Руки сжали руль. Велосипед сорвался с места, и ветер ударил в лицо.

Билл, если быть честным, то прибывал в шоке. Он не понимал, почему она передумала, почему вдруг села, почему выбрала его. Боялся даже представить, что творится в её доме. Но не спрашивал. Вместо этого ехал быстро. Почти не чувствуя дороги. Только скорость, словно от этого зависала и его жизнь.

А ещё спиной он чувствовал её.

Её руки обвивали его талию. Она неловко, чуть дрожаще прижималась. И сквозь тонкую ткань одежды Билл ощущал тепло её тела. От неё всё ещё пахло алкоголем. Но сквозь колючий запах пробивался другой аромат — тёплый, домашний, почти детский. Что-то сладкое.

Билл сжал руль сильнее. Сердце стучало в горле. Ноги не сбавляли темпа. Закат медленно опускался на город. Оранжевый свет фонарей вспыхивал в лужах. Машины проезжали мимо, как в замедленной съёмке. Люди шли домой, а он вёз её, как спасённую от драконов.

Билл свернул в сторону от дороги к общежитию. Но тут она заговорила. Тихо и хрипло:

— Не туда.

— Что? — оглянулся он через плечо.

— В университет.

Он ничего не спросил. Просто изменил направление. Билл не знал, почему именно туда. Но если Беверли попросила, то он довезёт. Его учили так в детстве. Быть джентельменом.

Когда они доехали до университета, то Билл удивился, что охрана спокойно пропустила их внутрь. Видимо в период подготовки к празднику у студсовета и их друзей был какой-то безлимитный доступ. И всё же коридоры оказались пустыми. Все разошлись после бурного рабочего дня. Остались только запахи клея, бумаги и усталости. На полу в углу лежал забытый тюбик блёсток. Беверли шла молча. Лёгкие шаги, рюкзак за спиной, тень вместо лица. Билл не торопился и шёл чуть позади. Он чувствовал, как воздух между ними вибрирует, но не знал, что с этим делать.

Беверли вытащила ключ. Щелчок замка был почти не слышен. Она открыла дверь в кабинет студсовета и, не оборачиваясь, вошла. Билл шагнул следом. Она закрыла за ними дверь.

Девушка, не произнося ни звука, скинула рюкзак и медленно опустилась на диван. Она села неловко, будто не хотела занимать слишком много места. Но Билл остался у стены. Облокотился спиной, сложив руки на груди. Смотрел на неё с лёгкой опаской и пытался не выдать, как дрожат его пальцы. Конечно, он волновался. Не понимал, что делать. Слишком многое внутри него кричало, а она просто молчала.

Беверли выглядела растерянной и уставшей. Билл видел, что ей было стыдно. Стыдно за всё — за запах, за старый рюкзак, за то, что дала пощёчину, за то, что села к нему на велик, за то, что он увидел её такой. Беверли не знала, как быть с тем, что в ней тоже есть слабость. И как быть с тем, кто её увидел.

Но говорить об этом — значит допустить, что это реально. А она не готова. Ни к разговору, ни к правде.

Беверли ещё долго сидела, опустив взгляд на свои руки. Пальцы вцепились в ткань штанов. Девушка будто собиралась с мыслями, но они ускользали от неё.

И вдруг она подала голос. Это был почти шёпот. Слова просочились сквозь горло.

— Мне... Наверное, я должна объясниться. Перед тобой. Ты ведь... Ты ведь помог мне.

Она подняла взгляд. Билл увидел её потемневшие от боли глаза. И затем он мягко улыбнулся.

— Ты не должна, — Билл выдавил самый тёплый тон голоса, который только умел. — Ты можешь не отвечать. На мои вопросы. Вообще ни на какие. Ты можешь молчать. А я просто... Буду рядом.

И в тот же миг что-то оборвалось.

Беверли всхлипнула так резко, как будто воздух стал острым. А потом, как-то сразу, несуразно, без перехода, заплакала. Не громко, не театрально. Не как красивые девочки в социальных сетях. А так, как плачут те, кто слишком долго держался. Плечи затряслись, руки закрыли лицо. Слёзы катились по щекам и по подбородку. Они мешали дышать. У неё закладывало нос, горло сжималось, а в нём застрял немой крик. В груди сильно жгло. Каждая мышца дрожала от напряжения.

Билл медленно подошёл ближе и опустился на пол. Прямо перед диваном. Сел, скрестив ноги, как ребёнок, и посмотрел на неё снизу вверх. Он не говорил ничего. Только протянул одну руку вперёд. Ладонью вверх. Не ближе, чем надо. Просто так, чтобы она знала, что может. Может не брать. Может отвернуться. Может ударить ещё раз, если на то пошло. А может взять.

Но её тело, подрагивающее в судорогах сдержанного плача, просто упало вперёд. Словно что-то внутри сломалось, и Беверли больше не могла удержать себя. Она рухнула к Биллу прямо на пол, прямо ему на ноги, в его объятия. Она обняла его так крепко, как никогда ни к кому не прикасалась. Голова тут же уткнулась в его плечо. Слёзы сильнее потекли, оставляя следы на чужой футболке.

Билл обнял её в ответ.

Честно, он перестал считать, сколько они так просидели на полу в объятиях. Время зависло. И Билл «проснулся» лишь, когда слёзы Беверли медленно стихали. Тело ещё всхлипывало, будто не могло отпустить всё сразу, но дыхание уже начало выравниваться. Голова всё также покоилась на его плече, а пальцы сжимали край его футболки.

Медленно и неуверенно Беверли отстранилась от парня. Он увидел её красные глаза и опухшие веки. А она смотрела на него сквозь мутную пелену горечи.

— Прости, — прошептала Беверли еле слышно. И прежде чем Билл успел что-то сказать, она потянулась вперёд и поцеловала его. В губы.

Билл замер.

Это был не нежный, не сказочный поцелуй. А порыв. Он был острый, резкий, полный отчаянного желания почувствовать что-то, кроме боли. Билл не ответил сразу. Его тело застыло, а дыхание остановилось. Всё произошло слишком быстро и слишком близко.

Но Беверли не отступала. Её руки скользнули к нему под футболку. Она неумело, дрожащими пальцами провела по его коже. И только тогда Билл осторожно положил ладони на её плечи. Не с грубостью. А с мягким, но твёрдым усилием он отстранил её на длину вытянутых рук. Сердце билось в груди, как барабан.

— Бев... — голос дрожал. Не от желания. От страха что-то сломать или сделать не так. Он посмотрел ей в глаза. — Я... я не х-хочу, чтобы ты... — заикание вновь вернулось к нему.

— М?

— Л-Лечь бы т-тебе. Спать. П-Просто спать. Сегодня б-был слишком... Тяжелый д-день.

Она не ответила. Только смотрела. Билл поднялся с пола медленно, стараясь не спугнуть тишину, что образовалась между ними. Беверли всё ещё сидела, чуть склонившись вперёд, с влажными глазами и рванным дыханием. Она не сопротивлялась, когда он молча и легко поднял её за подмышки и посадил на диван.

Билл подошёл к шкафу и тихо перебрал содержимое. Внутри валялись коробки с бумагами, баннеры и свёрнутый в комок худи, с выцветшим логотипом университета. За ним прятался тёплый клетчатый плед, пахнущий пылью, мятной жвачкой и чем-то чужим.

Билл вытянул вещи. Худи он сложил в квадрат и уложил на один край дивана. Как подушку. Пускай и не настоящую, но хотя бы что-то мягкое.

— Л-ложись, — попросил он тихо. И она подчинилась.

Билл накрыл её пледом, заправив края под плечи, чтобы было тепло. Беверли чуть вздрогнула, но потом устроилась удобнее. Руки она спрятала под щеку.

Билл присел рядом. Снова на пол.

Ласково, как заботливый родитель, он провёл ладонью по её спине. Заметил, как её дыхание становилось ровнее. За окном мерцал университетский свет, где-то в коридоре тикали часы, но здесь, в этой комнате, всё было спокойно.

Беверли смотрела сквозь него. Биллу казалось, что она вот-вот уснёт, но она заговорила. Её слова слипались и выходили невнятно. Но она не переставала пытаться выдавливать из себя предложения.

— Я... Я не понимала, что со мной... — шептала она, с трудом ворочая языком. — Иногда я думала, что... Что схожу с ума.

Пауза.

Резкий вздох.

— Мне... Так хочется быть любимой...

Последнее слово вырвалось у неё случайно. Она сжалась под пледом, как будто это признание ударило сильнее, чем всё, что было до этого.

— Только я не знаю, каково это... Быть любимой. Мне всё время кажется, что... Что надо что-то отдать. Тело. Сразу. Чтобы заслужить. Чтобы хоть на секунду...

Она замолчала. Билл замер, не двигаясь.

— Я ходила по клубам... — Беверли шептала еле слышно, как будто боялась, что Билл осудит. — Просто искала тех, кто... Ну, кто посмотрит на меня так, как я хочу. Хоть на миг. Хоть притворно. Хоть за ночь. Понимаю. Это звучит мерзко. Я сама так считаю, правда... Но это будто делала не я. Кто-то во мне.

Она отвернулась лицом к спинке дивана, пытаясь спрятаться от своих же слов. Но продолжила:

— Я... Я отправляла им свои фотки. Голые. Много раз. Чтобы хоть кто-то написал, что я красивая. Что я стою чего-то. Хотя бы тело моё стоит. Я делала это, а через час жалела. Клялась, что больше не буду. Но следующим вечером снова включала камеру.

Голос сорвался. Пауза.

— Мне так стыдно...

Тон стал совсем тонким, почти детским.

— А потом... Они приехали. Друзья отца.

Она замолкла. Тишина сгустилась.

— Они приехали. И я вспомнила всё. Всё, что не должна была вспоминать. Я вдруг поняла, почему стала такой. Грязной.

Беверли больше ничего не сказала. Её веки задрожали, а потом опустились окончательно.

И вскоре она уснула.