Глава вторая
в которой главный герой рассказывает, как сам когда-то покидал эту тюрьму и что этому предшествовало.
1397 год, июнь. В Карлштейне убиты представители низшей шляхты - фавориты короля Вацлава IV. Убиты в замке, где они пребывали вместе с королем.
Король бежит в Нюрнберг, понимая, что это намек: убитые фавориты должны были стать первыми представителями третьего сословия, заседающими на регулярном основании в Земском Суде, но им было не суждено выполнить свое политическое предназначение*.
Также на этом заседании не появится юный Йоханнис Цуля, единственный аристократ, выступивший в поддержку реформы Земского Суда, - он находится под стражей в том же замке Карлштейн и ждет, как решится его судьба.
-- Мне хоросах, - буркнула старуха, ерзая в седле и кутаясь в плащ.
-- Quo?** - спросил спутник, обернувшись к ней.
-- Мне там было хорошо. Два года.
-- А я ненавижу это место, и мне недели там хватило, - нервно перебил собеседник.
Повисла неловкая тишина. Борутка прижала подбородок к груди и покосилась на овраг у дороги, мимо которого они проезжали в тот момент. Туман в нём лежал такой густой, что казалось, можно захлебнуться, случайно упав туда.
-- Говори-ште... кхм... хошешь поговорить об этом? - произнесла старуха, подъехав к спутнику и подергав его за рукав. Она внимательно следила за его реакцией.
-- Ты спрашиваешь? Раньше ты меня не спрашивала. Приходилось самому заставлять тебя слушать меня, - удивлённо поднял брови молодой человек. - Тогда слушай и услышь, - улыбнулся он, стукнув себя по груди правой рукой с прижатыми к ладони большим и безымянным пальцами. Борутка тоже невольно улыбнулась этой детской монастырской привычке Йоханисса.
Пожилая женщина поравнялась с собеседником, обратив к нему правое ухо и вглядываясь в вихляющую дорогу, по которой они скакали. Туман начинал потихоньку рассеиваться, но ей от этого было не легче, - старческое зрение всё равно не позволяло видеть достаточно далеко, по тому ориентиром ей служили уши каурого.
-- Я познакомился с Ванеком вскоре после того, как вернулся из монастыря домой и отец стал брать меня на большак, - Йоханнис тяжело вздохнул и замолчал.
-- Да, вы тогда ештё были одной компанией, я помню, - Борутка старалась говорить по чешски, не ломая его, но с акцентом ничего поделать не могла. - Мы ше тогда и встретились.
-- Да. Тогда, - Йоханнис нервно сглотнул. - Понимаешь, Ванек сразу стал мне как старший брат. Он был, как мой отец, только защищал меня. Я надеялся, что он защитит меня от отца.
-- Понимаю - хоть и на разной глубине, но все равно в дерьме***, - Борутка знала Николаса - отца Йоханниса - лично и, как и все жители Посазавья того времени, испытывала к нему не самые лучшие чувства.
-- Он меня предал, - Йоханнис уже давно привык к ее сквернословию, даже когда-то выучил пару бранных словечек, которые татары позаимствовали у московитов, но сам их никогда не употреблял, хотя сейчас случай был подходящий. - Они оба меня предали.
* Они участвовали только в первом "регулярном" из заседании, а потом "вооруженные люди" проводили их в соседнии покои, где тут же порубили. Трое умерли на месте, четвертый - через несколько часов. Затем "палачи" с окровавленными отправились к Вацлаву и сообщили, что "казнили предателей".
** Что? (лат.)
*** Крылатое латинское выражение.
*** *** ***
В 1397 году Чехия стояла на пороге гражданской войны. Вацлав IV, император римлян, король Богемии и Германии был взят в плен собственной знатью. Немецкие бюргеры распространяли слухи о том, что король запил и отказывается выполнять свой монарший долг. На этом основании Вацлав был смещен с немецкого престола. Точнее, в этом убеждала швабская знать свой доверчивый народ. Сам же Вацлав тогда этого не признал, так как не было юридических оснований.
В Чехию просачивались слухи о происходящем: торговцы и крестьяне-переселенцы распространяли народную версию о запившем бесполезном короле, но знать была в курсе всей правды и готовилась к борьбе за власть.
В этот момент пути раубриттеров* Николаса Цуля, контролировавшего Посазавье, и Ванека из Дубы, контролировавшего Бенешов, разошлись. Ванек был готов поддерживать власть Вацлава, пока тот жив и законно является королем Чехии, Николас же рассчитывал на скорую кончину или отречение короля и был готов поддержать Руперхта Пфальцкого, ставленника Рожемберков, одного из полноправных кандидатов на престол Чехии в случае смерти или смещения Вацлава.
* Раубриттер - т.н. "рыцарь разбойник".
*** *** ***
-- Отец поехал в Табор, а меня оставил следить за Остродеком, а Петра тогда была у себя в Подвеках на сносях, да ты знаешь. В Таборе местные банды отцу должны были передать деньги с продажи награбленного. Я думал, они там обдирают Рожемберков... Я не мог знать, я не мог понять правильно... - молодой человек начал заикаться, как плачущий ребенок. Отдышавшись, он продолжил. - Мне пришло письмо, в котором Ванек приглашал меня с отцом навестить его и братьев у себя в Дубе. Было ясно, что дело важное, потому я поехал к нему... - Йоханнис снова замолчал, подбирая слова, - сейчас я понимаю, что это была проверка, что увидев меня без отца, что он все понял.
Борутка выразительно посмотрела на чеха, совсем недавно иронизировавшего над её произношением, но промолчала по этому поводу. Йоханнис смотрел на дорогу своими белыми, как молочный туман, глазами, не обращая внимания на ёрзанья своей спутницы.
-- Перед тем, как приступить к делам, Ванек пригласил меня на пир, где представил меня своим братьям. А еще там были братья из Жемнисти. Они жили ближе к Остродеку, чем к Дубе, но я никогда не видел, чтобы отец с ними общался, - Йоханнис поднял глаза к серому небу, которое как-будто не могло решить, пролиться ему дождем или нет. - Один из дальних братьев Ванека, Смил, предложил мне с ним подраться на кулаках. И я согласился. Ведь после того, что со мной случилось в детстве, мало кто воспринимал меня, как серьезного противника - а мне хотелось доказать, что я чего-то да стою. И помял я его знатно, хоть и брал не мастерством, а тем, что был выше и сильнее, или по тому, что он поддавался. Всю ночь после этого из меня выливалось вино наружу, а на утро ко мне пришел Ванек с братьями и Смил обвинил меня в том, что я его побил, а другие братья подтвердили, что я его бил, и меня взяли под стражу. Я кричал, что мои действия неправильно поняли, что это была шуточная драка, но меня не слушали. С меня стянули сапоги* и связали. Не знаю сколько я трясся связанный в телеге, но очнулся я в камере в Карлштейне.
Сквозь туман проглядывали лесистые склоны, от чего дорога была похожа на дно огромной ямы, накрытой сверху настилом облаков. Вдали слышались глухие раскаты грома, но молнии видно не было.
Борутка кивнула своим мыслям, что-то фыркнув про себя.
-- Vis dicere? - повернулся Йоханнис на фырканье. - Audio**.
-- Нет, но раз ты слушаешь, скажу, - произнесла отрывисто Борутка, вытягивая голову из складок плаща. - Я слышала истории о том, што наш молодой атаман был в тюрьме: што он поехал грабить Дубу и взял Ванека в плен в его же замке, и что Ванек тут же арестовал его и сдал властям, но в тюрьме атаман был недолго, так как обештал служить нашему глупому королю Вацлаву, а тот и поверил. Я всегда сшитала это бреднями, ведь никак не мог Ванек арестовать тебя, если сам был у тебя в плену, а Вацлав помиловать, если сам был в плену в Германии в то время. Сказки для бедных про нашего глупого наивного короля, которым ломаный грош цена - не более. Не думала, што ты на самом деле был в тюрьме.
-- Вацлав был ближе, чем ты думаешь... но я и правда пробыл в заключении недолго... - печально улыбнулся Йоханнис.
* 1) Преступников разували, когда брали под стражу, чтобы они далеко не убежали и окружающим было понятно, что это преступник. 2) "Цуль" можно перевести с чешского, как "босой".
** "Хочешь что-то сказать? - Я слушаю" (лат.)
*** *** ***
17 июня 1397 года в и без того небольшой подсобной комнате замка Карлштейн, вход со двора в которую запирала массивная железная дверь с ромбовидным просветом вверху, собралось беспрецедентное до этого момента количество людей. Толкучке способствовали расставленные по комнате столики и скамеечки с орудиями пыток, однако острых предметов среди них не было - подследственному не собирались оставлять пожизненных меток в виде отрезанных частей тела, что было проявлением уважения к его аристократическому происхождению. По корытцу с порозовевшей от крови водой и дотлевающим уголькам в переносной жаровне можно было догадаться, что допрос велся по мягкому сценарию и уже подошел к концу.
Лицо выглядывавшего из дальнего угла палача выражало ничего более, чем желание поскорее прийти домой и завалиться спать - его часть работы была выполнена и он искренне не понимал, зачем его попросили задержаться до конца разговора. Между жаровенкой и скамейкой с щипцами толкались двое мужчин с одинаковыми лицами и в дорогой одежде, один из которых ёрзал, пытаясь убрать свисающий рукав упелянда подальше от тлеющих углей. Второй выглядел запыхавшимся и усталым, от него по комнате расходился отчетливый запах конского пота. Слева от двери с просветом стоял двухярусный письменный стол с широкой вспомогательной консолью, освещённый масляными лампами. За письменным местом сидел худощавый юноша исполинского, даже по местным чешским меркам, роста; с его слипшихся волос капала вода, с носа текла кровь, а из глаз брызгали слёзы. Юноша сидел, ссутулившись над наполовину исписанным прыгающими строками пергаментом, зажав ладони между колен, и задыхался от собственных всхлипов как ребёнок. Рядом с ним, за консолью, оперевшись на неё правым локтём и глядя расфокусированными глазами, сидел следователь из Праги.
Никцконис из Харачковиц, которого, как и присутствующих братьев из Жемнисти, вызвали в срочном порядке, хотел как можно скорее покончить с этим делом. Мало того, что он проторчал лишние два дня здесь потому, что сначала вызвали не того брата из Жемнисти в качестве свидетеля, так еще и подследственный, переквалифицированный, в силу данных показаний, в пострадавшего, оказался с крайне звонким голосом, от которого у Никцкониса уже третий день болела голова. Дело было гнусное: два лупана* что-то не поделили и один решил припугнуть другого, расправившись с его сыном руками Дворца Суда, отправив того на плаху за измену королю. Дело было еще гнуснее от того, что заявитель не только сшил его белыми нитками, но и имел в братьях бывшего судью и палача при королевском дворе. Отпускать юнца с миром было нельзя, но и дать ход делу в том виде, в котором оно прибыло, тем самым безжалостно отправив парня на верную смерть, - неприемлемо.
-- Так, - Никцконис подтянул к себе полуисписанный пергамент, шаркнув литыми пуговицами кабатека по консоли, - "Я, Ян** нареченный Цуля с..." сорстр.. строс... - начал зачитывать он финальные показания подследственного, - так... ладно... "вверяю под пытками свою жизнь Вацлаву RAH ..." и так далее... "верным слугой его будучи"... "избил пана Смила"... "был неправильно понят" ... хорошо. Обещай, что не будешь подавать ответное заявление на пана Ванека.
-- Обещаю... - проикал Йоханнис.
-- Что ты обещаешь?
-- Что не имею претензий к пану Ванеку и не буду выступать против него...
-- Вот так и напиши, - следователь встал, подошел к юноше, положил перед ним пергамент и протянул перо. Юный Йоханнис начал писать дергающейся рукой, нажимая на перо так, что его кончик расщепился . Никцконис следил за тем, что пишет юноша, и, когда тот закончил предложение, с облегчением добавил: - Теперь перечисляй присутствующих господ и скоро мы все будем свободны.
Услышав последние слова палач, прикорнувший в дальнем углу, начал аккуратно по стеночке перемещаться между столиками и скамейками, собирая свои личные инструменты и раскладывая по местам инструменты казённые. Йоханнис из Жемнисти бесстыдно, как какой-то работяга, заправил рукав упелянда за пояс, спасая его от углей.
-- Йоханнис Цуля, пострадавший; Миксонис из Жемнисти***, собственной персоной, Йоханнис из Жемнисти, брат его; Никцконис**** из Харачковиц... - диктовал следователь, как вдруг юноша внезапно чихнул. Документ тут же покрылся красными крапинками, часть букв поплыла. Никцконис запракинул голову и закатил глаза, затем покосился на чистое небо в ромбовидном просвете. - Всё, скрепляем печатями и я отправляюсь в путь, немедленно, пока светло, - безразлично произнес он.
* Аутентичное наименование для раубриттеров.
** Ян - чешская юридическая форма имени Йоханнис. То есть на печати было указано имя Йоханнис, а в документах указывалось имя Ян.
*** В будущем известный как Микеш Дикий из Йемниште - одним из гетманов гуситского движения. До этого отговорил Мейстера Есенице ехать на Констанцский собор, но не смог отговорит от того же Мейстера Гуса и смиренно дал ему в долг деньги на дорогу до Констанца со словами "Мейстер, будь уверен - тебя осудят".
**** Один из сыновей Цули был назван, видимо, в честь товарища следователя, который напрягся и перевыполнил свои служебные обязанности, чем спас жизнь Йоханнису; другие сыновья носили родовые имена.
*** *** ***
Солнца всё ещё не было видно за облаками, но по выжженному белому пятну на сером покрове неба уже можно было понять, где оно. Сквозь туман доносилось журчание ручья, отраженное склонами гор и распадающееся на десяток голосов, с которыми сливался монотонный бубнёж Йоханниса.
-- Я думал, что проведу в заключении всю жизнь, ведь я писал обращение к Вацлаву, а он сам уже попал в заключение, и если бы его убили, то что тогда со мной... - Йоханнис почесал затылок. - А ещё я думал, что же мой отец сможет сделать с Петрой, если я умру, и что он не пошел бы на то, чего она опасалась. Как же я ошибался! А ещё я думал, почему Ванек так поступил со мной, и я думал, что заслужил сие чем-то, и хотел понять, чем я его обидел, и как это исправить. Какой же я был глупый.
Борутка не смогла сдержать неуместной для такой истории улыбки облегчения, слушая этот поток сознания.
-- Через два дня моё заявление вернулось в Карлштейн с пометкой, что меня признали верным слугой короля римского и чешского Вацлава, а потому отпускают.
-- Римского и шешского, но не немецкого, - тут же смекнула Борутка.
-- Quidem*.
* Верно (лат.)