А зори здесь тихие

...И вспом­нил вдруг Вас­ков ут­ро, ког­да ди­вер­сантов счи­тал, что из ле­су вы­ходи­ли. Вспом­нил ше­пот Со­ни у ле­вого пле­ча, рас­то­пырен­ные гла­за Ли­зы Брич­ки­ной, Чет­вертак в чу­не из бе­рес­ты. Вспом­нил и гром­ко, вслух ска­зал:

— Не дош­ла, зна­чит, Брич­ки­на...

Глу­хо проп­лыл над бо­лотом хрип­лый, прос­ту­жен­ный го­лос, и опять все смол­кло. Да­же ко­мары без зво­на са­дились тут, в гиб­лом этом мес­те, и стар­ши­на, вздох­нув, ре­шитель­но шаг­нул в бо­лото. Брел к бе­регу, на­легая на сле­гу, ду­мал о Ко­мель­ко­вой и Ося­ниной, на­де­ял­ся, что жи­вы. И еще ду­мал о том, что все­го ору­жия у не­го — один на­ган на бо­ку.

Ос­тавь тут ди­вер­санты хоть од­но­го че­лове­ка — ле­жать бы стар­ши­не Вас­ко­ву но­сом в гниль, по­ка не ис­тле­ет. С двух ша­гов мог­ли его снять, по­тому что шел он грудью на бе­рег и да­же упасть нель­зя бы­ло, ук­рыть­ся. Но ни­кого нем­цы не ос­та­вили, и Фе­дот Ев­гра­фыч без вся­ких по­мех до про­токи зна­комой доб­рался, по­мыл­ся кое-как и на­пил­ся вво­лю. А по­том лис­ток в кар­ма­не отыс­кал, скру­тил из су­хого мха ци­гар­ку, раз­дул «ка­тюшу» и за­курил. Те­перь мож­но бы­ло и по­думать.

Вы­ходи­ло, что про­иг­рал он вче­ра всю свою вой­ну, хоть и вы­бил вер­ных двад­цать пять про­цен­тов про­тив­ни­ка. Про­иг­рал по­тому, что не смог сдер­жать нем­цев, что по­терял ров­не­хонь­ко по­лови­ну лич­но­го сос­та­ва, что рас­тра­тил весь бо­евой за­пас и ос­тался с од­ним на­ганом. Сквер­но вы­ходи­ло, как ни кру­ти, как ни оп­равды­вай­ся. А са­мым сквер­ным бы­ло то, что не знал он, в ка­кой сто­роне ис­кать те­перь ди­вер­сантов. Горь­ко бы­ло Вас­ко­ву, То ли от го­лода, то ли от во­нючей ци­гар­ки, то ли от оди­ночес­тва и дум, что ро­ились в го­лове, буд­то осы. Буд­то осы: толь­ко жа­лили, а взят­ка не да­вали...

Ко­неч­но, к сво­им на­до бы­ло до­бирать­ся. Две ос­та­лись у не­го дев­чонки, за­то са­мые тол­ко­вые. Втро­ем они еще си­лой бы­ли, толь­ко си­ле той бить бы­ло не­чем. Зна­чит, дол­жен был он, как ко­ман­дир, сра­зу два от­ве­та под­го­товить: что де­лать и чем во­евать. А для это­го од­но ос­та­валось: спер­ва са­мому об­ста­нов­ку вы­яс­нить, нем­цев най­ти и ору­жие до­быть.

Вче­ра в бе­гот­не нем­цы то­пали, как до­ма, и сле­дов в ле­су бы­ло дос­та­точ­но. Фе­дот Ев­гра­фыч шел по ним, как по кар­те, раз­би­рал­ся что к че­му и счи­тал. И по сче­ту это­му вы­ходи­ло, что нем­цев бе­гало за ним ни­как не бо­лее де­сяти: то ли кто-то с ве­щами ос­та­вал­ся, то ли он еще ко­го-то при­щучить ус­пел. Но все-та­ки рас­счи­тывать сле­дова­ло по­ка на дю­жину, по­тому что на­кану­не це­лить­ся бы­ло не­ког­да.

Так, по сле­дам, выб­рался он на опуш­ку, от­ку­да опять рас­пахну­лись и Вопь-озе­ро и Си­нюхи­на гря­да, и кус­тарнич­ки с сос­нячком, что ухо­дили пра­вее. Тут Фе­дот Ев­гра­фыч не­надол­го ос­та­новил­ся, чтоб ос­мотреть­ся, но ни­кого — ни сво­их, ни чу­жих — за­метить не смог. По­кой ле­жал пе­ред ним, бла­годать ут­ренняя, и в бла­года­ти этой где-то пря­тались и не­мец­кие ав­то­мат­чи­ки и две рус­ские дев­чонки с трех­ли­ней­ка­ми в об­нимку.

Как ни за­ман­чи­во бы­ло дев­чат в ка­мень­ях тех отыс­кать, стар­ши­на из ле­су не вы­сунул­ся. Нель­зя бы­ло ему со­бой рис­ко­вать, ни­как нель­зя, по­тому что при всей го­речи и от­ча­янии по­беж­денным он се­бя не приз­на­вал да­же в мыс­лях, и вой­на для не­го на этом кон­чить­ся не мог­ла. И, наг­ля­дев­шись на прос­тор и без­мя­теж­ность, Фе­дот Ев­гра­фыч сно­ва ныр­нул в ча­щобу и стал про­бирать­ся в об­ход гря­ды к по­бережью Ле­гон­то­ва озе­ра.

Тут рас­чет прост был, как за­дач­ка на вы­чита­ние. Нем­цы за ним вче­ра до­поз­дна бе­гали, и хоть но­чи бе­лыми бы­ли, со­вать­ся в не­яс­ность им бы­ло нес­подруч­но. Ждать им сле­дова­ло, до рас­све­та, а ждать это­го рас­све­та удоб­нее все­го бы­ло в ле­сах у Ле­гон­то­ва озе­ра, что­бы в слу­чае че­го от­ход иметь не в бо­лота. По­тому-то и по­тянул Фе­дот Ев­гра­фыч от зна­комых ка­мень­ев пе­решей­ка в не­из­вес­тные мес­та.

Здесь шел он ос­то­рож­но, от де­рева к де­реву, по­тому что сле­ды вдруг про­пали. Но ти­хо бы­ло в ле­су, толь­ко пти­цы по­иг­ры­вали, и по ще­бету их Фе­дот Ев­гра­фыч по­нимал, что лю­дей поб­ли­зос­ти нет.

Так про­бирал­ся он дол­го: ста­ло уже ка­зать­ся, что зря, что об­ма­нул­ся он в рас­че­тах и ищет те­перь ди­вер­сантов там, где их не­ту. Но не бы­ло у не­го сей­час ори­ен­ти­ров, кро­ме чутья, а чутье под­ска­зыва­ло, что путь выб­ран пра­виль­но. И толь­ко он в чутье собс­твен­ном охот­ничь­ем за­сом­не­вал­ся, толь­ко стал, чтоб об­ду­мать все сыз­но­ва, взве­сить, как впе­реди за­яц выс­ко­чил. Вы­летел на по­лян­ку и, не чуя Вас­ко­ва, на зад­ние лап­ки прив­стал, на­зад вгля­дыва­ясь. Вспу­ган­ный за­яц был, и вспу­ган­ный людь­ми, ко­торых знал ма­ло, и по­тому лю­бопыт­ни­чал. И стар­ши­на, сов­сем как за­яц, уши на­вос­трил и стал ту­да же гля­деть.

Од­на­ко, как он ни вгля­дывал­ся, как ни слу­шал, ни­чего там не­обык­но­вен­но­го не об­на­ружи­валось. Уж и за­яц в осин­ник си­ганул, и сле­за Фе­дота Ев­гра­фыча про­шиб­ла, а он все сто­ял и сто­ял, по­тому что зай­цу это­му ве­рил боль­ше, чем сво­им ушам. И по­тому ти­хонь­ко, тенью сколь­зя­щей дви­нул­ся ту­да, ку­да этот за­яц гля­дел.

Ни­чего вна­чале он не за­метил, а по­том за­буре­ло что-то сквозь кус­ты. Стран­ное что-то, ли­ша­ями кое-где пок­ры­тое. Вас­ков шаг­нул, не ды­ша, от­вел ру­кой кус­ты и упер­ся в древ­нюю, зам­ше­лую сте­ну въ­ехав­шей в зем­лю из­бы.

"Ле­гон­тов скит", — по­нял стар­ши­на.

Сколь­знул за угол, уви­дел прог­нивший сруб ко­лод­ца, за­рос­шую тра­вой до­рогу и ко­со ви­сев­шую на од­ной пет­ле вход­ную дверь. Вы­нув на­ган и до зво­на вслу­шива­ясь, прок­рался к вхо­ду, гля­нул на ко­сяк, на ржа­вую за­весу, уви­дал при­мятую тра­ву, не­высох­ший след на сту­пень­ке и по­нял, что дверь эту сор­ва­ли не бо­лее ча­са на­зад.

За­чем, спра­шива­лось? Не из лю­боз­на­тель­нос­ти же нем­цы дверь в заб­ро­шен­ном ски­ту вы­лома­ли: зна­чит, так бы­ло нуж­но. Зна­чит, убе­жище ис­ка­ли: мо­жет, ра­неные у них име­лись, мо­жет, спря­тать что тре­бова­лось. Ино­го объ­яс­не­ния стар­ши­на не на­шел, а по­тому об­ратно в кус­ты по­пятил­ся, осо­бо вни­матель­но гля­дя, чтоб след не­наро­ком не ос­та­вить. За­полз в ча­щобу и за­мер.

И толь­ко ко­мары к не­му прис­тре­лялись, как где-то со­рока за­вере­щала. По­том хрус­тну­ла вет­ка, что-то звяк­ну­ло, и из ле­су к Ле­гон­то­ву ски­ту один за дру­гим выш­ли все две­над­цать. Один­надцать пок­ла­жу нес­ли (взрыв­чатка, оп­ре­делил стар­ши­на), а две­над­ца­тый силь­но хро­мал, на­легая на пал­ку. По­дош­ли к ски­ту, сгру­зили тюч­ки, и ра­неный сра­зу сел на сту­пень­ку. Один на­чал пе­ретас­ки­вать взрыв­чатку в из­бу, а ос­таль­ные за­кури­ли и ста­ли о чем-то го­ворить, по оче­реди заг­ля­дывая в кар­ту.

Жра­ли ко­мары Вас­ко­ва, пи­ли кро­вуш­ку, а он да­же мор­гнуть бо­ял­ся. Ря­дом ведь, в двух ша­гах от нем­цев си­дел, на­ган в ку­лаке тис­кая, все сло­ва слы­шал и ни­чего не по­нимал. Все­го-то знал он во­семь фраз из раз­го­вор­ни­ка, да и то ес­ли их рус­ский про­из­но­сил — на­рас­пев.

Но га­дать не по­надо­билось: стар­ший, что в цен­тре сто­ял и к ко­торо­му они в план­шет заг­ля­дыва­ли, ру­кой мах­нул, и де­сят­ка эта, вски­нув ав­то­маты, по­далась в лес. И по­ка она в не­го втя­гива­лась, тот, что тюч­ки тас­кал, по­мог ра­нено­му под­нять­ся и вво­лок его в дом.

На­конец-то Вас­ков мог дух пе­ревес­ти и с ко­мара­ми рас­пра­вить­ся. Все те­перь про­яс­ни­лось, и де­ло ре­шало вре­мя: нем­цы не по ягод­ки к Си­нюхи­ной гря­де нап­равля­лись. Не же­лали они, ста­ло быть, вок­руг Ле­гон­то­ва озе­ра крен­де­ля вы­писы­вать и упор­но це­лились в пе­ремыч­ку. И шли ту­да сей­час на­лег­ке: брешь на­щупы­вать.

Ко­неч­но, ни­чего ему не сто­ило обог­нать их, дев­чат най­ти и на­чать все сна­чала. Од­но дер­жа­ло: ору­жие. Без не­го и ду­мать бы­ло не­чего по­перек фри­цев­ско­го пу­ти ста­новить­ся.

Два ав­то­мата в этой из­бе сей­час бы­ло, за дверью ско­собо­чен­ной. Це­лых два, бо­гатс­тво, а как взять это бо­гатс­тво, Вас­ков по­ка не знал. На ро­жон лезть пос­ле бес­сонной но­чи с прос­тре­лен­ной ру­кой рас­че­та не бы­ло, и по­тому Фе­дот Ев­гра­фыч, при­кинув, от­ку­да ве­терок тя­нет, прос­то ждал, ког­да не­мец из из­бы вы­лезет.

И дож­дался. Вы­лез ди­вер­сант этот с рас­пухшей от ко­маров ро­жей на вер­ную свою ги­бель: пить им там, что ли, за­хоте­лось. Вы­лез ос­то­рож­но, с ав­то­матом под ру­кой и дву­мя фля­гами у по­яса. Дол­го всмат­ри­вал­ся, слу­шал, но от­кле­ил­ся-та­ки от сте­ны и к ко­лод­цу нап­ра­вил­ся. И тог­да Вас­ков мед­ленно под­нял на­ган, за­та­ил ды­хание, как на со­рев­но­вани­ях, и плав­но спус­тил ку­рок. Трес­нул выс­трел, и нем­ца с си­лой швыр­ну­ло впе­ред. Стар­ши­на для вер­ности еще раз выс­тре­лил в не­го, хо­тел бы­ло вско­чить, да чу­дом уло­вил во­роне­ный блеск ство­ла в ще­ли пе­реко­шен­ной две­ри и за­мер. Вто­рой — тот, ра­неный — прик­ры­вал сво­его, все ви­дел, и бе­жать к ко­лод­цу — зна­чило по­лучить пу­лю.

По­холо­дел Вас­ков: даст сей­час под­би­тый этот оче­редь. Прос­то так, в воз­дух: гул­кую, тре­вож­ную, и все. Вмиг при­топа­ют нем­цы, про­чешут лес, и кон­чи­лась служ­ба стар­ши­ны. Вто­рой раз не убе­жишь.

Толь­ко не стре­лял что-то этот не­мец. Ждал че­го-то, во­дил ство­лом нас­то­рожен­но и не сиг­на­лил. Ви­дел, как то­варищ его ры­лом в сруб упер­ся, еще дер­га­ясь, ви­дел, а на по­мощь не звал. Ждал... Че­го ждал?...

И по­нял вдруг Вас­ков. Все по­нял: се­бя спа­са­ет, шку­ра фа­шист­ская. Пле­вать ему на уми­ра­юще­го, на при­каз, на дру­зей сво­их, что к озе­рам уш­ли: он сей­час толь­ко о том ду­ма­ет, чтоб вни­мание к се­бе не прив­лечь. Он не­види­мого про­тив­ни­ка до ужа­са бо­ит­ся и об од­ном лишь мо­лит­ся: как бы вти­хую от­ле­жать­ся за брев­на­ми в об­хват тол­щи­ной.

Да, не ге­ро­ем фриц ока­зал­ся, ког­да смерть в гла­за заг­ля­нула. Сов­сем не ге­ро­ем, и, по­няв это, стар­ши­на вздох­нул с об­легче­ни­ем.

Су­нув на­ган в ко­буру, Фе­дот Ев­гра­фыч ос­то­рож­но от­полз на­зад, быс­тро обог­нул скит и по­доб­рался к ко­лод­цу с дру­гой сто­роны. Как он и рас­счи­тывал, ра­неный фриц на уби­того не гля­дел, и стар­ши­на спо­кой­но под­полз к не­му, снял ав­то­мат, сум­ку с за­пас­ны­ми обой­ма­ми с по­яса и не­заме­чен­ным вер­нулся в лес.

Те­перь все от его быс­тро­ты за­висе­ло, по­тому что путь он выб­рал круж­ной. Тут уж рис­ко­вать при­ходи­лось, и он рис­ко­вал — и про­нес­ло. Вло­мил­ся в сос­ня­чок, что к гря­де вел, и тог­да толь­ко от­ды­шал­ся.

Здесь свои мес­та бы­ли, брю­хом ис­ползан­ные. Здесь где-то дев­ча­та его пря­тались, ес­ли не по­дались на вос­ток. Но хоть и ве­лел он им от­хо­дить в слу­чае че­го, а не ве­рилось сей­час Фе­доту Ев­гра­фычу, что вы­пол­ни­ли они при­каз его сло­во в сло­во. Не ве­рилось и не хо­телось ве­рить.

Тут он пе­редох­нул, пос­лу­шал, не слыш­но ли где нем­цев, и ос­то­рож­но дви­нул­ся к Си­нюхи­ной гря­де пу­тем, по ко­торо­му сут­ки на­зад шел с Ося­ниной. Тог­да все еще жи­вы бы­ли. Все, кро­ме Ли­зы Брич­ки­ной...

Все-та­ки отош­ли они. Не­дале­ко, прав­да: за реч­ку, где прош­лым ут­ром спек­такль фри­цам ус­тра­ива­ли. А Фе­дот Ев­гра­фыч про это не по­думал и, не най­дя их ни в кам­нях, ни на ста­рых по­зици­ях, вы­шел на бе­рег уже не для по­ис­ков, а прос­то в рас­те­рян­ности. По­нял вдруг, что один ос­тался, сов­сем один, с про­битой ру­кой, и та­кая тос­ка тут на не­го на­вали­лась, так все в го­лове спу­талось, что к мес­ту это­му доб­рел уже сов­сем не в се­бе. И толь­ко на ко­лени прив­стал, чтоб на­пить­ся, ше­пот ус­лы­шал:

— Фе­дот Ев­гра­фыч... И крик сле­дом:

— Фе­дот Ев­гра­фыч!... То­варищ стар­ши­на!...

Го­лову вздер­нул, а они че­рез реч­ку бе­гут. Пря­мо по во­де, юбок не по­доб­рав. Ки­нул­ся к ним: тут, в во­де, и об­ня­лись. По­вис­ли на нем обе сра­зу, це­лу­ют — гряз­но­го, пот­но­го, неб­ри­того...

— Ну что вы, дев­ча­та, что вы!...

И сам чуть сле­зы сдер­жал. Сов­сем уж с рес­ниц сви­сали: ос­лаб, вид­но. Об­нял дев­чат сво­их за пле­чи, да так они втро­ем и пош­ли на ту сто­рону. А Ко­мель­ко­ва все при­жать­ся но­рови­ла, по ще­ке ко­лючей пог­ла­дить.

— Эх, дев­чонки вы мои, дев­чо­ноч­ки! Съ­ели-то хоть ку­сочек, спа­ли-то хоть впол­гла­зика?

— Не хо­телось, то­варищ стар­ши­на...

— Да ка­кой я вам те­перь стар­ши­на, сес­трен­ки? Я те­перь вро­де как брат. Вот так Фе­дотом и зо­вите. Или Фе­дей, как ма­маня зва­ла...

В кус­тах у них меш­ки сло­жены бы­ли, скат­ки, вин­товки. Вас­ков сра­зу к си­дору сво­ему ки­нул­ся. Толь­ко раз­вя­зывать стал, Же­ня спро­сила:

— А Гал­ка?...

Ти­хо спро­сила, не­уве­рен­но: по­няли они уж все. Прос­то уточ­не­ние тре­бова­лось. Стар­ши­на не от­ве­тил. Мол­ча ме­шок раз­вя­зал, дос­тал черс­твый хлеб, са­ло, фляж­ку. На­лил в три круж­ки, хле­ба на­ломал, са­ла на­резал. Роз­дал бой­цам и под­нял круж­ку.

— По­гиб­ли на­ши то­вари­щи смертью храб­рых. Чет­вертак — в пе­рес­трел­ке, а Ли­за Брич­ки­на в бо­лоте утоп­ла. Вы­ходит, что с Со­ней вмес­те тро­их мы уже по­теря­ли. Это так. Но ведь за­то сут­ки здесь, в ме­жозерье, про­тив­ни­ка кру­жим. Сут­ки!... И те­перь наш че­ред сут­ки вы­иг­ры­вать. А по­мощи нам не бу­дет, и нем­цы идут сю­да. Так что да­вай­те по­мянем сес­тре­нок на­ших, там и бой по­ра бу­дет при­нимать. Пос­ледний, по всей ви­димос­ти...