А зори здесь тихие

Ли­за Брич­ки­на все де­вят­надцать лет про­жила в ощу­щении зав­траш­не­го дня. Каж­дое ут­ро ее об­жи­гало не­тер­пе­ливое пред­чувс­твие ос­ле­питель­но­го счастья, и тот­час же вы­маты­ва­ющий ка­шель ма­тери отод­ви­гал это сви­дание с праз­дни­ком на зав­траш­ний день. Не уби­вал, не пе­речер­ки­вал — отод­ви­гал.

— Пом­рет у нас мать-то, — стро­го пре­дуп­реждал отец,

Пять лет изо дня в день он при­ветс­тво­вал ее эти­ми сло­вами. Ли­за шла во двор за­давать корм по­росен­ку, ов­цам, ста­рому ка­зен­но­му ме­рину. Умы­вала, пе­ре­оде­вала и кор­ми­ла с ло­жеч­ки мать. Го­тови­ла обед, при­бира­ла в до­ме, об­хо­дила от­цов­ские квад­ра­ты и бе­гала в ближ­нее сель­по за хле­бом. Под­ружки ее дав­но кон­чи­ли шко­лу: кто у­ехал учить­ся, кто уже вы­шел за­муж, а Ли­за кор­ми­ла, мы­ла, скреб­ла и опять кор­ми­ла. И жда­ла зав­траш­не­го дня.

Зав­траш­ний этот день ни­ког­да не свя­зывал­ся в ее соз­на­нии со смертью ма­тери. Она уже с тру­дом пом­ни­ла ее здо­ровой, но в са­му Ли­зу бы­ло вло­жено столь­ко че­лове­чес­ких жиз­ней, что пред­став­ле­нию о смер­ти прос­то не хва­тало мес­та.

В от­ли­чие от смер­ти, о ко­торой с та­кой нуд­ной стро­гостью на­поми­нал отец, жизнь бы­ла по­няти­ем ре­аль­ным и ощу­тимым. Она скры­валась где-то в си­яющем зав­тра, она по­ка об­хо­дила сто­роной этот за­терян­ный в ле­сах кор­дон, но Ли­за зна­ла твер­до, что жизнь эта су­щес­тву­ет, что она пред­назна­чена для нее и что ми­новать ее не­воз­можно, как не­воз­можно не дож­дать­ся зав­траш­не­го дня. А ждать Ли­за уме­ла.

С че­тыр­надца­ти лет она на­чала учить­ся это­му ве­лико­му жен­ско­му ис­кусс­тву. Выр­ванная из шко­лы бо­лезнью ма­тери; жда­ла сна­чала воз­вра­щения в класс, по­том — сви­дания с под­ружка­ми, по­том — ред­ких сво­бод­ных ве­черов на пя­тач­ке воз­ле клу­ба, по­том...

По­том слу­чилось так, что ей вдруг не­чего ока­залось ждать. Под­ружки ее ли­бо еще учи­лись, ли­бо уже ра­бота­ли и жи­ли вда­ли от нее, в сво­их ин­те­ресах, ко­торые со вре­менем она пе­рес­та­ла ощу­щать. Пар­ни, с ко­торы­ми ког­да-то так лег­ко и прос­то мож­но бы­ло по­тол­кать­ся и пос­ме­ять­ся в клу­бе пе­ред се­ан­сом, те­перь ста­ли чу­жими и нас­мешли­выми. Ли­за на­чала ди­чить­ся, от­малчи­вать­ся, об­хо­дить сто­рон­кой ве­селые ком­па­нии, а по­том и вов­се пе­рес­та­ла хо­дить в клуб.

Так ухо­дило ее детс­тво, а вмес­те с ним и ста­рые друзья. А но­вых не бы­ло, по­тому что ник­то, кро­ме дре­мучих лес­ни­ков, не за­вора­чивал на ке­роси­новые от­све­ты их око­шек. И Ли­зе бы­ло горь­ко и страш­но, ибо она не зна­ла, что при­ходит на сме­ну детс­тву. В смя­тении и тос­ке прош­ла глу­хая зи­ма, а вес­ной отец при­вез на под­во­де охот­ни­ка.

— По­жить у нас хо­чет, — ска­зал он до­чери. — А толь­ко где же у нас? У нас мать по­мира­ет.

— Се­новал най­дет­ся, на­вер­но?

— Хо­лод­но еще, — нес­ме­ло ска­зала Ли­за.

— Ту­луп да­дите?...

Отец с гос­тем дол­го пи­ли на кух­не вод­ку. За до­щатой сте­ной над­садно бу­хала мать. Ли­за бе­гала в пог­реб за ка­пус­той, жа­рила я­ич­ни­цу и слу­шала.

Го­ворил боль­ше отец. Ста­кана­ми вли­вал в се­бя вод­ку, паль­ца­ми хва­тал из мис­ки ка­пус­ту, пи­хал в во­лоса­тый рот и, да­вясь, го­ворил и го­ворил:

— Ты по­годи, по­годи, мил че­ловек. Жизнь, как лес, про­режи­вать на­до, чис­тить, так вы­ходит? По­годи. Су­хос­той там, боль­ные ство­лы, под­ле­сок. Так?

— Чис­тить на­до, — под­твер­дил гость. — Не про­режи­вать, а чис­тить. Дур­ную тра­ву с по­ля вон.

— Так, — ска­зал отец. — Так, по­годи. Еже­ли лес, то мы, лес­ни­ки, по­нима­ем. Тут мы по­нима­ем, еже­ли это лес. А еже­ли это жизнь? Еже­ли теп­лое, бе­га­ет да пиш­шит?

— Волк, нап­ри­мер...

— Волк?... — взъ­еро­шил­ся отец. — Волк те­бе ме­ша­ет? А по­чему ме­ша­ет? По­чему?

— А по­тому, что у не­го зу­бы, — улыб­нулся охот­ник.

— А он что, ви­новат, что вол­ком ро­дил­ся? Ви­новат?... Не-ет, мил че­ловек, это мы его об­ви­нова­тили, са­ми об­ви­нова­тили, а его не спро­сили. По со­вес­ти это?

— Ну, зна­ешь, Пет­ро­вич, волк и со­весть — по­нятия не­сов­мести­мые.

— Не­сов­мести­мые?... Ну, а волк и за­яц — сов­мести­мые? По­годи ржать, по­годи, мил че­ловек!... Лад­но, при­каза­но счи­тать вол­ков вра­гами на­селе­ния. Лад­но. Взя­лись мы за это все­народ­но и все­народ­но же пе­рес­тре­ляли всех вол­ков во всей Рос­сии. Всех!... Что бу­дет?

— Как что бу­дет? — улыб­нулся охот­ник, — Ди­чи мно­го бу­дет...

— Ма­ло!... — ряв­кнул отец и со все­го ма­ху хва­тил во­лоса­тым ку­лаком по гул­кой сто­леш­ни­це. — Ма­ло, по­нят­но те­бе? Бе­гать им на­до, зверью-то, чтоб в здо­ровье су­щес­тво­вать. Бе­гать, мил че­ловек, по­нят­но? А чтоб бе­гать, страх ну­жен, страх, что те­бя сож­рать мо­гут. Вот. Ко­неч­но, мож­но жизнь в один цвет пус­тить. Мож­но. Толь­ко за­чем? Для спо­кой­ствия? Так ведь зай­цы за­жире­ют, об­ле­нят­ся, ра­ботать пе­рес­та­нут без вол­ков-то. Что тог­да? Сво­их вол­ков вы­ращи­вать нач­нем или за гра­ницей по­купать для стра­ху?

— А те­бя, ча­сом, не рас­ку­лачи­ли, Иван Пет­ро­вич? — вдруг ти­хо спро­сил гость.

— Че­го ме­ня ку­лачить? — вздох­нул лес­ник. — При­быт­ку у ме­ня два ку­лака да же­на с доч­кой. Не­выгод­но им ме­ня ку­лачить.

— Им?...

— Ну, нам!... — Отец плес­нул в ста­кан, чок­нулся. — Я не волк, мил че­ловек, я за­яц. — Хва­танул ос­та­ток из ста­кана, гро­мых­нул сто­лом, под­ни­ма­ясь, кос­ма­тый, как мед­ведь. В две­рях ос­та­новил­ся. — Спать пой­ду. А те­бя доч­ка про­водит. Ука­жет там.

Ли­за ти­хо си­дела в уг­лу. Охот­ник был го­род­ским, бе­лозу­бым, еще мо­лодым, и это сму­щало. Не­от­рывно рас­смат­ри­вая его, она вов­ре­мя от­во­дила гла­за, стра­шась стол­кнуть­ся с ним взгля­дом, бо­ялась, что он за­гово­рит, а она не смо­жет от­ве­тить или от­ве­тит глу­по.

— Не­ос­то­рож­ный у вас отец.

— Он крас­ный пар­ти­зан, — то­роп­ли­во ска­зала она.

— Это мы зна­ем, — улыб­нулся гость и встал. — Ну, ве­дите ме­ня спать, Ли­за.

На се­нова­ле бы­ло тем­но, как в пог­ре­бе. Ли­за ос­та­нови­лась у вхо­да, по­дума­ла, заб­ра­ла у гос­тя тя­желый ка­зен­ный ту­луп и ком­ко­ватую по­душ­ку.

— Пос­той­те здесь.

По шат­кой лес­тни­це под­ня­лась на­верх, ощупью раз­во­роши­ла се­но, бро­сила в из­го­ловье по­душ­ку. Мож­но бы­ло спус­кать­ся, звать гос­тя, но она, нас­то­рожен­но прис­лу­шива­ясь, все еще пол­за­ла в тем­но­те по мяг­ко­му прош­ло­год­не­му се­ну, взби­вая его и рас­кла­дывая по­удоб­нее. В жиз­ни она бы ни­ког­да не приз­на­лась се­бе, что ждет скри­па сту­пенек под его но­гами, хо­чет су­ет­ли­вой и бес­толко­вой встре­чи в тем­но­те, его ды­хания, ше­пота, да­же гру­бос­ти. Нет, ни­каких греш­ных мыс­лей не при­ходи­ло ей в го­лову; прос­то хо­телось, что­бы вдруг в пол­ную мощь за­билось сер­дце, что­бы по­обе­щалось что-то ту­ман­ное, жар­кое, по­ма­ячи­ло бы и — ис­чезло.

Но ник­то не скри­пел лес­тни­цей, и Ли­за спус­ти­лась. Гость ку­рил у вхо­да, и она сер­ди­то ска­зала, что­бы он не взду­мал за­курить на се­нова­ле.

— Я знаю, — ска­зал он и за­топ­тал оку­рок. — Спо­кой­ной но­чи.

И ушел спать. А Ли­за по­бежа­ла в дом уби­рать по­суду. И по­ка уби­рала ее, тща­тель­но, ку­да мед­леннее обыч­но­го вы­тирая каж­дую та­рел­ку, опять со стра­хом и на­деж­дой ожи­дала сту­ка в окош­ко. И опять ник­то не пос­ту­чал. Ли­за за­дула лам­пу и пош­ла к се­бе, слу­шая при­выч­ный ка­шель ма­тери и тя­желый храп вы­пив­ше­го от­ца.

Каж­дое ут­ро гость ис­че­зал из до­му и по­яв­лялся толь­ко поз­дним ве­чером, го­лод­ный и ус­та­лый. Ли­за кор­ми­ла его, он ел то­роп­ли­во, но без жад­ности, и это нра­вилось ей. По­ев, он сра­зу же шел на се­новал, а Ли­за ос­та­валась, по­тому что сте­лить пос­тель боль­ше не тре­бова­лось.

— Что это вы с охо­ты ни­чего не при­носи­те? — ска­зала она, наб­равшись храб­рости.

— Не ве­зет, — улыб­нулся он.

— Ис­ху­дали толь­ко, — не гля­дя, про­дол­жа­ла она. — Раз­ве ж это от­дых?

— Это прек­расный от­дых, Ли­за, — вздох­нул гость. — К со­жале­нию, и он кон­чился, зав­тра у­ез­жаю.

— Зав­тра?... — упав­шим го­лосом пе­рес­про­сила Ли­за.

— Да, ут­ром. Так ни­чего и не подс­тре­лил. Смеш­но, прав­да?

— Смеш­но, — пе­чаль­но ска­зала она.

Боль­ше они не го­вори­ли, но как толь­ко он ушел, Ли­за кое-как приб­ра­ла на кух­не и юр­кну­ла во двор. Дол­го бро­дила вок­руг са­рая, слу­шала, как взды­ха­ет и по­каш­ли­ва­ет гость, грыз­ла паль­цы, а по­том ти­хо от­во­рила дверь и быс­тро, бо­ясь пе­реду­мать, по­лез­ла на се­новал.

— Кто?... — ти­хо спро­сил он.

— Я, — ска­зала Ли­за. — Мо­жет, пос­тель поп­ра­вить...

— Не на­до, — пе­ребил он. — Иди спать.

Ли­за мол­ча­ла, си­дя где-то сов­сем ря­дом с ним в душ­ной тем­но­те се­нова­ла. Он слы­шал ее изо всех сил сдер­жи­ва­емое ды­хание.

— Что, скуч­но?

— Скуч­но, — еле слыш­но ска­зала она.

— Глу­пос­ти не сто­ит де­лать да­же со ску­ки.

Ли­зе ка­залось, что он улы­ба­ет­ся. Зли­лась, не­нави­дела его и се­бя и си­дела. Она не зна­ла, за­чем си­дит, как не зна­ла и то­го, за­чем шла сю­да. Она поч­ти ни­ког­да не пла­кала, по­тому что бы­ла оди­нока и при­вык­ла к это­му, и те­перь ей боль­ше все­го на све­те хо­телось, что­бы ее по­жале­ли. Что­бы го­вори­ли лас­ко­вые сло­ва, гла­дили по го­лове, уте­шали и — в этом она се­бе не приз­на­валась — мо­жет быть, да­же по­цело­вали. Но не мог­ла же она ска­зать, что пос­ледний раз ее по­цело­вала ма­ма пять лет на­зад и что этот по­целуй ну­жен ей сей­час как за­лог то­го прек­расно­го зав­траш­не­го дня, ра­ди ко­торо­го она жи­ла на зем­ле.

— Иди спать, — ска­зал он. — Я ус­тал, мне ра­но ехать.

И зев­нул. Длин­но, рав­но­душ­но, с за­выва­ни­ем. Ли­за, ку­сая гу­бы, мет­ну­лась вниз, боль­но уда­рилась ко­лен­кой и вы­лете­ла во двор, с си­лой хлоп­нув дверью.

Ут­ром она слы­шала, как отец зап­ря­гал ка­зен­но­го Дым­ка, как гость про­щал­ся с ма­терью, как скри­пели во­рота. Ле­жала, при­киды­ва­ясь спя­щей, а из-под зак­ры­тых век пол­зли сле­зы.

В обед вер­нулся под­вы­пив­ший отец. Со сту­ком вы­сыпал из шап­ки на стол ко­лючие кус­ки си­нева­того ко­лото­го са­хара, ска­зал с удив­ле­ни­ем:

— А он пти­ца, гость-то наш! Са­хару ве­лел нам от­пустить, во как. А мы его в сель­пе-то сов­сем уж год не ви­дали. Це­лых три ки­ло са­хару!...

По­том он за­мол­чал, дол­го хло­пал се­бя по кар­ма­нам и из ки­сета дос­тал из­мя­тый кло­чок бу­маги:

— Дер­жи.

"Те­бе на­до учить­ся, Ли­за. В ле­су сов­сем оди­ча­ешь. В ав­густе при­ез­жай: ус­трою в тех­ни­кум с об­ще­жити­ем".

Под­пись и ад­рес. И боль­ше ни­чего — да­же при­вета.

Че­рез ме­сяц умер­ла мать. Всег­да уг­рю­мый отец те­перь сов­сем оз­ве­рел, пил втем­ную, а Ли­за по-преж­не­му жда­ла зав­траш­не­го дня, пок­репче за­пирая на ночь две­ри от от­цов­ских друж­ков. Но от­ны­не этот зав­траш­ний день проч­но был свя­зан с ав­густом, и, слу­шая пь­яные кри­ки за сте­ной, Ли­за в ты­сяч­ный раз пе­речи­тыва­ла за­тер­тую до дыр за­пис­ку.

Но на­чалась вой­на, и вмес­то го­рода Ли­за по­пала на обо­рон­ные ра­боты. Все ле­то ры­ла око­пы и про­тиво­тан­ко­вые ук­репле­ния, ко­торые нем­цы ак­ку­рат­но об­хо­дили, по­пада­ла в ок­ру­жения, вы­бира­лась из них и сно­ва ры­ла, с каж­дым ра­зом все даль­ше и даль­ше от­ка­тыва­ясь на вос­ток. Поз­дней осенью она ока­залась где-то за Вал­да­ем, при­лепи­лась к зе­нит­ной час­ти и по­это­му бе­жала сей­час на 171-й разъ­езд...

Вас­ков пон­ра­вил­ся Ли­зе сра­зу: ког­да сто­ял пе­ред их стро­ем, рас­те­рян­но мор­гая еще сон­ны­ми гла­зами. Пон­ра­вились его твер­дое нем­но­гос­ло­вие, кресть­ян­ская не­тороп­ли­вость и та осо­бая, муж­ская ос­но­ватель­ность, ко­торая вос­при­нима­ет­ся все­ми жен­щи­нами как га­ран­тия не­зыб­ле­мос­ти се­мей­но­го оча­га. А слу­чилось так, что вы­шучи­вать ко­мен­данта ста­ли все: это счи­талось хо­рошим то­ном. Ли­за не учас­тво­вала в по­доб­ных раз­го­ворах, но ког­да всез­на­ющая Кирь­яно­ва со сме­хом объ­яви­ла, что стар­ши­на не ус­то­ял пе­ред рос­кошны­ми пре­лес­тя­ми квар­тирной хо­зяй­ки, Ли­за вдруг вспых­ну­ла:

— Неп­равда это!...

— Влю­билась! — тор­жес­тву­юще ах­ну­ла Кирь­яно­ва. — Втю­рилась на­ша Брич­ки­на, де­воч­ки! В душ­ку во­ен­но­го втю­рилась!

— Бед­ная Ли­за! — гром­ко вздох­ну­ла Гур­вич. Тут все за­гал­де­ли, за­хохо­тали, а Ли­за раз­ре­велась и убе­жала в лес.

Пла­кала на пень­ке, по­ка ее не отыс­ка­ла Ри­та Ося­нина.

— Ну че­го ты, ду­реш­ка? Про­ще жить на­до. Про­ще, по­нима­ешь?

Но Ли­за жи­ла, за­дыха­ясь от зас­тенчи­вос­ти, а стар­ши­на — от служ­бы, и ни­ког­да бы им и гла­зами-то не стол­кнуть­ся, ес­ли бы не этот слу­чай. И по­это­му Ли­за ле­тела че­рез лес как на крыль­ях.

"Пос­ле спо­ем с то­бой, Ли­заве­та, — ска­зал стар­ши­на. — Вот вы­пол­ним бо­евой при­каз и спо­ем..."

Ли­за ду­мала о его сло­вах и улы­балась, стес­ня­ясь то­го мо­гуче­го нез­на­комо­го чувс­тва, что нет-нет да и ше­вели­лось в ней, вспы­хивая на уп­ру­гих ще­ках. И, ду­мая о нем, она прос­ко­чила ми­мо при­мет­ной сос­ны, а ког­да у бо­лота вспом­ни­ла о сле­гах, воз­вра­щать­ся уже не хо­телось. Здесь дос­та­точ­но бы­ло бу­рело­ма, и Ли­за быс­тро выб­ра­ла под­хо­дящую жердь.

Пе­ред тем как лезть в дряб­лую жи­жу, она за­та­ен­но прис­лу­шалась, а по­том де­лови­то сня­ла с се­бя юб­ку.

При­вязав ее к вер­ши­не шес­та, за­бот­ли­во по­дот­кну­ла гим­настер­ку под ре­мень и, под­тя­нув го­лубые ка­зен­ные рей­ту­зы, шаг­ну­ла в бо­лото.

На этот раз ник­то не шел впе­реди, рас­талки­вая грязь.

Жид­кое ме­сиво цеп­ля­лось за бед­ра, во­лок­лось за ней, и Ли­за с тру­дом, за­дыха­ясь и рас­ка­чива­ясь, прод­ви­галась впе­ред. Шаг за ша­гом, цепенея   от ле­дяной во­ды и не спус­кая глаз с двух со­сенок на ос­тров­ке. ­

Но не грязь, не хо­лод, не жи­вая, ды­шащая под но­гами поч­ва бы­ли ей страш­ны. Страш­ным бы­ло оди­ночес­тво, мер­твая, заг­робная ти­шина, по­вис­шая над бу­рым бо­лотом. Ли­за ощу­щала поч­ти жи­вот­ный ужас, и ужас этот не толь­ко не про­падал, а с каж­дым ша­гом все боль­ше и боль­ше скап­ли­вал­ся в ней, и она дро­жала бес­по­мощ­но и жал­ко, бо­ясь ог­ля­нуть­ся, сде­лать лиш­нее дви­жение или хо­тя бы гром­ко вздох­нуть.

Она пло­хо пом­ни­ла, как выб­ра­лась на ос­тро­вок. Впол­зла на ко­ленях, ткну­лась нич­ком в пре­лую тра­ву и зап­ла­кала. Всхли­пыва­ла, раз­ма­зыва­ла сле­зы по тол­стым ще­кам, вздра­гивая от хо­лода, оди­ночес­тва и омер­зи­тель­но­го стра­ха.

Вско­чила — сле­зы еще тек­ли. Шмы­гая но­сом, прош­ла ос­тро­вок, при­цели­лась, как ид­ти даль­ше, и, не от­дохнув, не соб­равшись с си­лами, по­лез­ла в топь.

По­нача­лу бы­ло нег­лу­боко, и Ли­за ус­пе­ла ус­по­ко­ить­ся и да­же по­весе­лела. Пос­ледний ку­сок ос­та­вал­ся и, ка­ким бы труд­ным он ни был, даль­ше шла су­ша, твер­дая, род­ная зем­ля с тра­вой и де­ревь­ями. И Ли­за уже ду­мала, где бы ей по­мыть­ся, вспо­мина­ла все лу­жи да бо­чаж­ки и при­киды­вала, сто­ит ли по­лос­кать одеж­ду или уж по­тер­петь до разъ­ез­да. Там ведь сов­сем пус­тяк ос­та­вал­ся, до­рогу она хо­рошо за­пом­ни­ла, со все­ми по­воро­тами, и сме­ло рас­счи­тыва­ла за час-пол­то­ра до­бежать до сво­их.

Ид­ти труд­нее ста­ло, топь до ко­лен доб­ра­лась, но те­перь с каж­дым ша­гом приб­ли­жал­ся тот бе­рег, и Ли­за уже от­четли­во, до тре­щинок ви­дела пень, с ко­торо­го стар­ши­на тог­да в бо­лото си­ганул. Смеш­но си­ганул, не­ук­лю­же: чуть на но­гах ус­то­ял.

И Ли­за опять ста­ла ду­мать о Вас­ко­ве и да­же за­улы­балась. Спо­ют они, обя­затель­но да­же спо­ют, ког­да вы­пол­нит ко­мен­дант бо­евой при­каз и вер­нется опять на разъ­езд. Толь­ко схит­рить при­дет­ся, схит­рить и вы­манить его ве­чером в лес. А там... Там пос­мотрим, кто силь­нее: она или квар­тирная хо­зяй­ка, у ко­торой все­го-то дос­то­инств, что под од­ной кры­шей со стар­ши­ной...

Ог­ромный бу­рый пу­зырь вспу­чил­ся пе­ред ней. Это бы­ло так не­ожи­дан­но, так быс­тро и так близ­ко от нее, что Ли­за, не ус­пев вскрик­нуть, ин­стинктив­но рва­нулась в сто­рону. Все­го на шаг в сто­рону, а но­ги сра­зу по­теря­ли опо­ру, по­вис­ли где-то в зыб­кой пус­то­те, и топь мяг­ки­ми тис­ка­ми сда­вила бед­ра. Дав­но ко­пив­ший­ся ужас вдруг ра­зом вып­леснул­ся на­ружу, ос­трой болью от­давшись в сер­дце. Пы­та­ясь во что бы то ни ста­ло удер­жать­ся, вы­караб­кать­ся на тро­пу, Ли­за всей тя­жестью на­вали­лась на шест. Су­хая жер­ди­на звон­ко хрус­тну­ла, и Ли­за ли­цом вниз упа­ла в хо­лод­ную жид­кую грязь.

Зем­ли не бы­ло. Но­ги мед­ленно, страш­но мед­ленно та­щило вниз, ру­ки без тол­ку греб­ли топь, и Ли­за, за­дыха­ясь, из­ви­валась в жид­ком ме­сиве. А тро­па бы­ла где-то сов­сем ря­дом: шаг, пол­ша­га от нее, но эти пол­ша­га уже не­воз­можно бы­ло сде­лать.

— По­моги­те!... На по­мощь!... По­моги­те!...

Жут­кий оди­нокий крик дол­го зве­нел над рав­но­душ­ным ржа­вым бо­лотом. Взле­тал к вер­ши­нам со­сен, пу­тал­ся в мо­лодой лис­тве оль­ша­ника, па­дал до хри­па и сно­ва из пос­ледних сил взле­тал к бе­зоб­лачно­му май­ско­му не­бу.

Ли­за дол­го ви­дела это си­нее прек­расное не­бо. Хри­пя, вып­ле­выва­ла грязь и тя­нулась, тя­нулась к не­му, тя­нулась и ве­рила.

Над де­ревь­ями мед­ленно всплы­ло сол­нце, лу­чи упа­ли на бо­лото, и Ли­за в пос­ледний раз уви­дела его свет — теп­лый, нес­терпи­мо яр­кий, как обе­щание зав­траш­не­го дня. И до пос­ледне­го мгно­вения ве­рила, что это зав­тра бу­дет и для нее...