А зори здесь тихие

Всю свою жизнь Фе­дот Ев­гра­фыч вы­пол­нял при­каза­ния. Вы­пол­нял бук­валь­но, быс­тро и с удо­воль­стви­ем, ибо имен­но в этом пун­кту­аль­ном ис­полне­нии чу­жой во­ли ви­дел весь смысл сво­его су­щес­тво­вания. Как ис­полни­теля, его це­нило на­чаль­ство, а боль­ше­го от не­го и не тре­бова­лось. Он был пе­реда­точ­ной шес­терней ог­ромно­го, за­бот­ли­во от­ла­жен­но­го ме­ханиз­ма: вер­телся и вер­тел дру­гих, не за­ботясь о том, от­ку­да на­чалось это вра­щение, ку­да нап­равле­но и чем за­кан­чи­ва­ет­ся.

А нем­цы мед­ленно и не­ук­лонно шли бе­регом Вопь-озе­ра, шли пря­мо на не­го и на его бой­цов, что ле­жали сей­час за кам­ня­ми, при­жав, как ве­лено, ту­гие ще­ки к хо­лод­ным прик­ла­дам вин­то­вок.

— Шес­тнад­цать, то­варищ стар­ши­на, — поч­ти без­звуч­но пов­то­рила Гур­вич.

— Ви­жу, — ска­зал он, не обо­рачи­ва­ясь. — Да­вай в цепь, Гур­вич. Ося­ниной ска­жешь, чтоб не­мед­ля бой­цов на за­пас­ную по­зицию от­во­дила. Скрыт­но чтоб, скрыт­но!.. Стой, ку­да ты? Брич­ки­ну ко мне приш­лешь. Пол­зком, то­варищ пе­ревод­чик. Те­перь, по­куда что, пол­зком жить бу­дем.

Гур­вич упол­зла, ста­ратель­но ви­ляя меж­ду кам­ней. Ко­мен­дант хо­тел  что-то при­думать, что-то не­мед­ленно ре­шить, но в го­лове бы­ло от­ча­ян­но пус­то, и толь­ко од­но го­дами вос­пи­тан­ное же­лание на­зой­ли­во тре­вожи­ло: до­ложить. Сей­час же, сию се­кун­ду до­ложить по ко­ман­де, что об­ста­нов­ка из­ме­нилась, что сво­ими си­лами ему уже не зас­ло­нить ни Ки­ров­ской же­лез­ной до­роги, ни ка­нала име­ни то­вари­ща Ста­лина.

От­ряд его на­чал от­ход; где-то бряк­ну­ла вин­товка, где-то сор­вался ка­мень. Зву­ки эти фи­зичес­ки от­да­вались в нем, и, хо­тя нем­цы бы­ли еще да­леко и ни­чего не мог­ли слы­шать, Фе­дот Ев­гра­фыч пе­режи­вал са­мый нас­то­ящий страх. Эх, пу­лемет бы сей­час с пол­ным дис­ком и тол­ко­вым вто­рым но­мером! Да­же бы и не дег­тярь — ав­то­матов бы трой­ку да к ним му­жиков пос­но­ровис­тей... Но не бы­ло у не­го ни пу­леме­тов, ни му­жиков, а бы­ла пя­тер­ка смеш­ли­вых дев­чат да по пять обойм на вин­товку. От­то­го-то и об­ли­вал­ся по­том стар­ши­на Вас­ков в то ро­сис­тое май­ское ут­ро...

— То­варищ стар­ши­на... То­варищ стар­ши­на...

Ко­мен­дант ру­кавом ста­ратель­но вы­тер пот, толь­ко по­том обер­нулся. Гля­нул в близ­кие, рас­то­пырен­ные до­нель­зя гла­за, под­мигнул:

— Ве­селей ды­ши, Брич­ки­на. Это же да­же луч­ше, что шес­тнад­цать их. По­няла?

По­чему шес­тнад­цать ди­вер­сантов луч­ше, чем два, это­го стар­ши­на объ­яс­нять не стал, но Ли­за сог­ласно по­кива­ла ему и не­уве­рен­но улыб­ну­лась.

— До­рогу на­зад хо­рошо пом­нишь?

— Ага, то­варищ стар­ши­на.

— Гля­ди: ле­вее фри­цев сос­няк тя­нет­ся. Прой­дешь его, опуш­кой дер­жи вдоль озе­ра.

— Там, где вы хво­рост ру­били?

— Мо­лодец, дев­ка! От­ту­да иди к про­токе. Нап­ря­мик, там не собь­ешь­ся.

— Да знаю я, то­варищ...

— По­годи, Ли­заве­та, не го­ношись. Глав­ное де­ло — бо­лото, по­няла? Бро­док уз­кий, вле­во-впра­во — тря­сина. Ори­ен­тир — бе­реза. От бе­резы пря­мо на две сос­ны, что на ос­тро­ве.

— Ага.

— Там от­ды­шись ма­лость, сра­зу не лезь. С ос­тров­ка цель­ся на об­го­релый пень, с ко­торо­го я в топь си­гал. Точ­но на не­го цель: он хо­рошо ви­ден.

— Ага.

— До­ложишь Кирь­яно­вой об­ста­нов­ку. Мы тут фри­цев пок­ру­жим ма­лень­ко, но дол­го не про­дер­жимся, са­ма по­нима­ешь.

— Ага.

— Вин­товку, ме­шок, скат­ку — все ос­тавь. На­лег­ке дуй.

— Зна­чит, мне сей­час ид­ти?

— Сле­гу пе­ред бо­лотом не по­забудь.

— Ага. По­бежа­ла я.

— Дуй, Ли­заве­та бать­ков­на.

Ли­за мол­ча по­кива­ла, отод­ви­нулась. Прис­ло­нила вин­товку к кам­ню, ста­ла пат­ронташ с рем­ня сни­мать, все вре­мя ожи­да­ючи пог­ля­дывая на стар­ши­ну. Но Вас­ков смот­рел на нем­цев и так и не уви­дел ее рас­тре­вожен­ных глаз. Ли­за ос­то­рож­но вздох­ну­ла, за­тяну­ла по­туже ре­мень и, приг­нувшись, по­бежа­ла к сос­ня­ку, чуть при­вола­кивая но­ги, как это де­ла­ют все жен­щи­ны на све­те.

Ди­вер­санты бы­ли сов­сем уже близ­ко — мож­но раз­гля­деть ли­ца, — Фе­дот Ев­гра­фыч, рас­плас­тавшись, все еще ле­жал на кам­нях. Ко­ся гла­зом на нем­цев, он смот­рел на сос­но­вый ле­сок, что на­чинал­ся от гря­ды и тя­нул­ся к опуш­ке. Дваж­ды там кач­ну­лись вер­шинки, но кач­ну­лись лег­ко, слов­но пти­цей за­детые, и он по­думал, что пра­виль­но сде­лал, пос­лав имен­но Ли­зу Брич­ки­ну.

Убе­див­шись, что ди­вер­санты не за­мети­ли связ­но­го, он пос­та­вил вин­товку на пре­дох­ра­нитель и спус­тился за ка­мень. Здесь он под­хва­тил ос­тавлен­ное Ли­зой ору­жие и пря­миком по­бежал на­зад, шес­тым чувс­твом уга­дывая, ку­да ста­вить но­гу, что­бы не бы­ло слыш­но то­пота.

— То­варищ стар­ши­на!...

Бро­сились, как во­робьи на ко­ноп­лю. Да­же Чет­вертак из-под ши­нелей вы­ныр­ну­ла. Не­поря­док, ко­неч­но: сле­дова­ло прик­рикнуть, ско­ман­до­вать, Ося­ниной ука­зать, что ка­ра­ула не выс­та­вила. Он уж и рот рас­крыл и бро­ви по-ко­ман­дир­ски над­ви­нул, а как в гла­за их нап­ря­жен­ные заг­ля­нул, так и ска­зал, слов­но в бри­гад­ном ста­не:

— Пло­хо, дев­ча­та, де­ло.

Хо­тел на ка­мень сесть, да Гур­вич вдруг за­дер­жа­ла, быс­тро ши­нель­ку свою под­су­нула. Он кив­нул ей бла­годар­но, сел, ки­сет дос­тал. Они ряд­ком пе­ред ним ус­тро­ились, мол­ча сле­дили, как он ци­гар­ку сво­рачи­ва­ет. Вас­ков гля­нул на Чет­вертак:

— Ну, как ты?

— Ни­чего. — Улыб­ка у нее не по­лучи­лась: гу­бы не слу­шались. — Я спа­ла хо­рошо.

— Ста­ло быть, шес­тнад­цать их. — Стар­ши­на ста­рал­ся го­ворить спо­кой­но и по­это­му каж­дое сло­во ощу­пывал. — Шес­тнад­цать ав­то­матов — это си­ла. В лоб та­кую не ос­та­новишь. И не ос­та­новить то­же нель­зя, а бу­дут они здесь ча­са че­рез три, так на­до счи­тать.

Ося­нина с Ко­мель­ко­вой пе­рег­ля­нулись, Гур­вич юб­ку на ко­лен­ке раз­гла­жива­ла, а Чет­вертак на не­го во все гла­за смот­ре­ла, не мор­гая. Ко­мен­дант сей­час все за­мечал, все ви­дел и слы­шал, хоть и прос­то ку­рил, ци­гар­ку свою раз­гля­дывая.

— Брич­ки­ну я в рас­по­ложе­ние пос­лал, — ска­зал он по­годя. — На по­мощь мож­но к но­чи рас­счи­тывать, не рань­ше. А до но­чи, еже­ли в бой ввя­жем­ся, нам не про­дер­жать­ся. Ни на ка­кой по­зиции не про­дер­жать­ся, по­тому как у них шес­тнад­цать ав­то­матов.

— Что же, смот­реть, как они ми­мо прой­дут? — ти­хо спро­сила Ося­нина.

— Нель­зя их тут про­пус­тить, че­рез гря­ду, — ска­зал Фе­дот Ев­гра­фыч. — На­до с пу­ти сбить. Зак­ру­жить на­до, в об­ход вок­руг Ле­гон­то­ва озе­ра нап­ра­вить. А как? Прос­то бо­ем — не удер­жимся. Вот и вык­ла­дывай­те со­об­ра­жения.

Боль­ше все­го стар­ши­на бо­ял­ся, что пой­мут они его рас­те­рян­ность. Учу­ют, нут­ром сво­им та­инс­твен­ным учу­ют — и все тог­да. Кон­чи­лось пре­вос­ходс­тво его, кон­чи­лась ко­ман­дир­ская во­ля, а с нею и до­верие к не­му. По­это­му он на­роч­но спо­кой­но го­ворил, прос­то, нег­ромко, по­это­му и ку­рил так, буд­то на за­валин­ку к со­седям при­сел. А сам ду­мал, ду­мал, во­рочал тя­желы­ми моз­га­ми, об­са­сывал все воз­можнос­ти.

Для на­чала он бой­цам по­зав­тра­кать ве­лел. Они воз­му­тились бы­ло, но он одер­нул и са­ло из меш­ка вы­тащил. Не­из­вес­тно, что на них боль­ше по­дей­ство­вало — са­ло или ко­ман­да, а толь­ко же­вать на­чали бод­ро. А Фе­дот Ев­гра­фыч по­жалел, что сго­ряча Ли­зу Брич­ки­ну на­тощак в та­кую даль от­пра­вил.

Пос­ле зав­тра­ка ко­мен­дант ста­ратель­но поб­рился хо­лод­ной во­дой. Брит­ва у не­го еще от­цов­ская бы­ла, са­мока­лоч­ка-меч­та, а не брит­ва, — но все-та­ки в двух мес­тах по­резал­ся. За­лепил по­резы га­зетой, да Ка­мель­ко­ва из меш­ка пу­зырек с оде­коло­ном дос­та­ла и са­ма ему эти по­резы приж­гла.

Все-то он де­лал спо­кой­но, не­тороп­ли­во, но вре­мя шло, и мыс­ли в его го­лове ша­раха­лись, как маль­ки на мел­ко­водье. Ни­как он соб­рать их не мог и все жа­лел, что нель­зя то­пор взять да по­рубить дро­вишек: гля­дишь, и улег­лось бы тог­да, не­нуж­ное бы от­се­ялось, и на­шел бы он вы­ход из это­го по­ложе­ния.

Ко­неч­но, не для боя нем­цы сю­да заб­ра­лись, это он по­нимал яс­но. Шли глу­хоманью, ос­то­рож­но, да­леко раз­бро­сав до­зоры. Для че­го? А для то­го, что­бы про­тив­ник их об­на­ружить не мог, что­бы в пе­рес­трел­ку не ввя­зывать­ся, чтоб вот так же ти­хо, не­замет­но про­сачи­вать­ся сквозь воз­можные зас­ло­ны к ос­новной сво­ей це­ли. Зна­чит, на­до, что­бы они его уви­дели, а он их вро­де не за­метил?... Тог­да бы, воз­можное де­ло, отош­ли, в дру­гом мес­те поп­ро­бова­ли бы проб­рать­ся. А дру­гое мес­то — вок­руг Ле­гон­то­ва озе­ра: сут­ки ходь­бы...

Од­на­ко ко­го он им по­казать мо­жет? Че­тырех дев­чо­нок да се­бя са­молич­но? Ну, за­дер­жатся, ну, раз­ведку выш­лют, ну, по­изу­ча­ют их, по­ка не пой­мут, что в зас­ло­не этом ров­но пя­теро. А по­том?... По­том, то­варищ стар­ши­на Вас­ков, ни­куда они от­хо­дить не ста­нут. Ок­ру­жат и без выс­тре­ла, в пять но­жей сни­мут весь твой от­ряд. Не ду­раки же они в са­мом-то де­ле, чтоб от че­тырех дев­чат да стар­ши­ны с на­ганом в ле­са ша­рахать­ся...

Все эти со­об­ра­жения Фе­дот Ев­гра­фыч бой­цам вы­ложил — Ося­ниной, Ко­мель­ко­вой и Гур­вич; Чет­вертак, отос­павшись, са­ма в ка­ра­ул выз­ва­лась. Вы­ложил без утай­ки и до­бавил:

— Еже­ли за час-пол­то­ра дру­гого не при­дума­ем, бу­дет, как ска­зал. Го­товь­тесь.

Го­товь­тесь... А что го­товь­тесь-то? На тот свет раз­ве! Так для это­го вре­мени чем мень­ше, тем луч­ше...

Ну, он, од­на­ко, го­товил­ся. Взял из си­дора гра­нату, на­ган вы­чис­тил, фин­ку на кам­не на­точил. Вот и вся под­го­тов­ка: у дев­чат и это­го за­нятия не бы­ло. Шу­шука­лись че­го-то, спо­рили в сто­рон­ке. По­том к не­му по­дош­ли:

— То­варищ стар­ши­на, а ес­ли бы они ле­сору­бов встре­тили?

Не по­нял Вас­ков: ка­ких ле­сору­бов? Где?... Вой­на ведь, ле­са пус­тые сто­ят, са­ми ви­дели. Они объ­яс­нять взя­лись, и — со­об­ра­зил ко­мен­дант. Со­об­ра­зил: часть — ка­кая б ни бы­ла — гра­ницы рас­по­ложе­ния име­ет. Точ­ные гра­ницы: и со­седи из­вес­тны, и пос­ты на всех уг­лах. А ле­сору­бы — в ле­су они. Поб­ри­гад­но раз­брес­тись мо­гут: ищи их там, в глу­хоте. Ста­нут их нем­цы ис­кать? Ну, вряд ли: опас­но это. Чуть где прог­ля­дишь — и все, за­секут, со­об­щат, ку­да на­до. По­тому ни­ког­да не из­вес­тно, сколь­ко душ лес ва­лит, где они, ка­кая у них связь.

— Ну, дев­ча­та, ор­лы вы у ме­ня!...

По­зади за­пас­ной по­зиции ре­чуш­ка про­тека­ла, мел­кая, но шум­ная. За ре­чуш­кой пря­мо от во­ды шел лес — неп­ро­лаз­ная темь осин­ни­ков, бу­рело­ма, ело­вых ча­щоб. В двух ша­гах здесь че­лове­чес­кий глаз уты­кал­ся в жи­вую сте­ну под­леска, и ни­какие цей­сов­ские би­нок­ли не мог­ли про­бить­ся сквозь нее, ус­ле­дить за ее из­менчи­востью, оп­ре­делить ее глу­бину. Вот это-то мес­то и имел в со­об­ра­жении Фе­дот Ев­гра­фыч, при­нимая к ис­полне­нию де­вичий план.

В са­мом цен­тре, чтоб нем­цы пря­мо в них упер­лись, он Чет­вертак и Гур­вич оп­ре­делил. Ве­лел кос­тры па­лить по­дым­нее, кри­чать да а­укать­ся, чтоб лес зве­нел. А из-за кус­тов не слиш­ком все же вы­совы­вать­ся: ну, мель­кать там, по­казы­вать­ся, но не очень. И са­поги ве­лел снять. Са­поги, пи­лот­ки, рем­ни — все, что фор­му оп­ре­деля­ет.

Су­дя по мес­тнос­ти, нем­цы мог­ли поп­ро­бовать обой­ти эти кос­тры толь­ко ле­вее: спра­ва ка­мен­ные уте­сы пря­мо в реч­ку гля­дели, здесь про­хода удоб­но­го не бы­ло, но что­бы уве­рен­ность по­яви­лась, он ту­да Ося­нину пос­та­вил. С тем же при­казом: мель­кать, шу­меть да кос­тер па­лить. А тот, ле­вый фланг, на се­бя и Ко­мель­ко­ву взял: дру­гого прик­ры­тия не бы­ло. Тем бо­лее, что от­ту­да весь плес реч­ной прог­ля­дывал­ся: в слу­чае, ес­ли бы фри­цы все ж та­ки на­дума­ли пе­реп­равлять­ся, он бы двух-трех от­сю­да сва­лить ус­пел, что­бы дев­ча­та уй­ти смог­ли, раз­бе­жать­ся.

Вре­мени ма­ло ос­та­валось, и Вас­ков, уси­лив ка­ра­ул еще на од­но­го че­лове­ка, с Ося­ниной да Ко­мель­ко­вой спеш­но за­нял­ся под­го­тов­кой. По­ка они для кос­тров хво­рост тас­ка­ли, он, не та­ясь (пусть слы­шат, пусть го­товы бу­дут!), то­пором де­ревья под­ру­бал. Вы­бирал по­выше, по­шум­нее, до­рубал так, чтоб от тол­чка сва­лить, и бе­жал к сле­ду­юще­му. Пот зас­ти­лал гла­за, нес­терпи­мо жа­лил ко­мар, но стар­ши­на, за­дыха­ясь, ру­бил и ру­бил, по­ка с пе­редо­вого сек­ре­та Гур­вич не при­бежа­ла. За­маха­ла с той сто­роны.

— Идут, то­варищ стар­ши­на!

— По мес­там, — ска­зал Фе­дот Ев­гра­фыч. — По мес­там, де­вонь­ки, толь­ко очень вас про­шу: по­ос­те­реги­тесь. За де­ревь­ями мель­кай­те, не за кус­та­ми. И ори­те поз­вончее...

Раз­бе­жались его бой­цы. Толь­ко Гур­вич да Чет­вертак на том бе­регу ко­поши­лись. Чет­вертак все ни­как бин­ты раз­вя­зать не мог­ла, ко­торы­ми чу­ню ее прик­ру­чива­ли. Стар­ши­на по­дошел:

— По­годи, пе­рене­су.

— Ну, что вы, то­варищ...

— По­годи, ска­зал. Во­да — лед, а у те­бя хворь еще дер­жится.

При­мерил­ся, схва­тил крас­но­ар­мей­ца в охап­ку (пус­тяк: пу­да три, не бо­ле). Она ру­кой за шею об­ня­ла, вдруг крас­неть с че­го-то на­дума­ла. За­лилась аж до шеи:

— Как с ма­лень­кой вы...

Хо­тел стар­ши­на по­шутить с ней — ведь не чур­бак нес все-та­ки, — а ска­зал сов­сем дру­гое:

— По сы­рому не осо­бо бе­гай там.

Во­да поч­ти до ко­лен дос­та­вала — хо­лод­ная, до ре­зи. Впе­реди Гур­вич бре­ла, юб­ку по­доб­рав. Мель­ка­ла ху­дыми но­гами, для рав­но­весия раз­ма­хивая са­пога­ми. Ог­ля­нулась:

— Ну и во­дич­ка — бр-р!

И юб­ку сра­зу опус­ти­ла, по­долом по во­де во­лоча. Ко­мен­дант крик­нул сер­ди­то:

— По­дол под­бе­ри!

Ос­та­нови­лась, улы­ба­ясь:

— Не из ус­та­ва ко­ман­да, Фе­дот Ев­гра­фыч...

Ни­чего, еще шу­тят! Это Вас­ко­ву пон­ра­вилось, и на свой фланг, где Ко­мель­ко­ва уже кос­тры под­жи­гала, он в хо­рошем нас­тро­ении при­был. За­орал что бы­ло сил:

— Да­вай, дев­ки, на­жимай ве­селей!... Из­да­лека Ося­нина отоз­ва­лась:

— Эге-гей!... Иван Ива­ныч, го­ни под­во­ду!...

Кри­чали, ва­лили под­рублен­ные де­ревья, а­ука­лись, жгли кос­тры. Стар­ши­на то­же иног­да пок­ри­кивал, чтоб и муж­ской го­лос слы­шал­ся, но ча­ще, за­та­ив­шись, си­дел в ив­ня­ке, зор­ко всмат­ри­ва­ясь в кус­ты на той сто­роне.

Дол­го ни­чего там уло­вить бы­ло не­воз­можно. Уже и бой­цы его кри­чать ус­та­ли, уже все де­ревья, что под­рубле­ны бы­ли, Ося­нина с Ко­мель­ко­вой сва­лили, уже и сол­нце над ле­сом вста­ло и реч­ку выс­ве­тило, а кус­ты той сто­роны сто­яли нед­ви­жимо и мол­ча­ливо.

— Мо­жет, уш­ли?... — шеп­ну­ла над ухом Ко­мель­ко­ва.

Ле­ший их ве­да­ет, мо­жет, и уш­ли. Вас­ков не сте­ре­от­ру­ба, мог и не за­метить, как к бе­регу они под­полза­ли. Они ведь то­же пти­цы стре­ляные — в та­кое де­ло не пош­лют ко­го ни по­падя... Это он по­думал так. А ска­зал ко­рот­ко:

— Го­ди.

И сно­ва в кус­ты эти, до пос­ледне­го пру­тика изу­чен­ные, гла­зами впил­ся. Так гля­дел, что сле­за про­шиб­ла. Мор­гнул, про­тер ла­донью и — вздрог­нул: поч­ти нап­ро­тив, че­рез реч­ку, оль­ша­ник зат­ре­петал, раз­дался, и в про­гали­не яс­но обоз­на­чилось за­рос­шее ржа­вой ще­тиной мо­лодое ли­цо.

Фе­дот Ев­гра­фыч ру­ку на­зад про­тянул, на­щупал круг­лое ко­лено, сжал. Ко­мель­ко­ва уха его гу­бами кос­ну­лась:

— Ви­жу...

Еще один мель­кнул, по­ниже. Двое вы­ходи­ли к бе­регу, без ран­цев, на­лег­ке. Выс­та­вив ав­то­маты, об­ша­рива­ли гла­зами го­лосис­тый про­тиво­полож­ный бе­рег.

Ек­ну­ло сер­дце Вас­ко­ва: раз­ведка! Зна­чит, ре­шились все-та­ки про­щупать ча­щу, пос­чи­тать ле­сору­бов, най­ти меж ни­ми ще­лоч­ку. К чер­ту все ле­тело, весь за­мысел, все кри­ки, ды­мы и под­рублен­ные де­ревья: нем­цы не ис­пу­гались. Сей­час пе­реп­ра­вят­ся, юр­кнут в кус­ты, зме­ями вы­пол­зут на де­вичьи го­лоса, на кос­тры и шум. Пе­рес­чи­та­ют по паль­цам, раз­бе­рут­ся и... и пой­мут, что об­на­руже­ны.

Фе­дот Ев­гра­фыч плав­но, вет­ку бо­ясь ше­вель­нуть, дос­тал на­ган. Уж этих-то двух он вер­ня­ком при­щучит, еще в во­де, на под­хо­де. Ко­неч­но, ша­рах­нут по не­му тог­да, из всех ос­тавших­ся ав­то­матов ша­рах­нут, но дев­ча­та, воз­можное де­ло, уй­ти ус­пе­ют, за­та­ить­ся. Толь­ко бы Ко­мель­ко­ву отос­лать...

Он ог­ля­нул­ся: стоя сза­ди не­го на ко­ленях, Ев­ге­ния зло рва­ла че­рез го­лову гим­настер­ку. Швыр­ну­ла на зем­лю, вско­чила, не та­ясь.

— Стой!... — шеп­нул стар­ши­на.

— Рая, Ве­ра, иди­те ку­пать­ся!... — звон­ко крик­ну­ла Жень­ка и нап­ря­мик, ло­мая кус­ты, пош­ла к во­де.

Фе­дот Ев­гра­фыч за­чем-то схва­тил ее гим­настер­ку, за­чем-то при­жал к гру­ди. А пыш­ная Ко­мель­ко­ва уже выш­ла на ка­менис­тый, за­литый сол­нцем плес.

Дрог­ну­ли вет­ки нап­ро­тив, скры­вая се­ро-зе­леные фи­гуры, Ев­ге­ния не­тороп­ли­во, под­ра­гивая ко­лен­ка­ми, стя­нула юб­ку, ру­баш­ку и, пог­ла­живая ру­ками чер­ные тру­сики, вдруг вы­соким, зве­нящим го­лосом за­вела-зак­ри­чала:

Рас­цве­тали яб­ло­ни и гру­ши,

Поп­лы­ли ту­маны над ре­кой...

Ах, хо­роша она бы­ла сей­час, чу­до как хо­роша! Вы­сокая, бе­лоте­лая, гиб­кая — в де­сяти мет­рах от ав­то­матов. Обор­ва­ла пес­ню, шаг­ну­ла в во­ду и, вскри­кивая, шум­но и ве­село на­чала плес­кать­ся. Брыз­ги свер­ка­ли на сол­нце, ска­тыва­ясь по уп­ру­гому, теп­ло­му те­лу, а ко­мен­дант, не ды­ша, с ужа­сом ждал оче­реди. Вот сей­час, сей­час уда­рит — и пе­рело­мит­ся Жень­ка, всплес­нет ру­ками и...

Мол­ча­ли кус­ты.

— Дев­ча­та, ай­да ку­пать­ся!... — звон­ко и ра­дос­тно кри­чала Ко­мель­ко­ва, тан­цуя в во­де. — Ива­на зо­вите!... Эй, Ва­нюша, где ты?...

Фе­дот Ев­гра­фыч от­бро­сил ее гим­настер­ку, су­нул в ко­буру на­ган, на чет­ве­рень­ках мет­нулся вглубь, в ча­щобу. Схва­тил то­пор, от­бе­жал, ярос­тно ру­банул сос­ну.

— Эге-гей, иду!... — за­орал он и сно­ва уда­рил по ство­лу. — Идем сей­час, по­годи!... О-го-го-го!...

Сро­ду он так быс­тро де­ревь­ев не сва­ливал — и от­ку­да си­ла взя­лась. На­жал пле­чом, по­ложил на су­хой ель­ник, чтоб шу­му боль­ше бы­ло. За­дыха­ясь, мет­нулся на­зад, на то мес­то, от­ку­да наб­лю­дал, выг­ля­нул.

Жень­ка уже на бе­регу сто­яла — бо­ком к не­му и к нем­цам. Спо­кой­но на­тяги­вала на се­бя лег­кую ру­баш­ку, и шелк лип, впе­чаты­вал­ся в те­ло и на­мокал, ста­новясь поч­ти проз­рачным под ко­сыми лу­чами бь­юще­го из-за ле­са сол­нца. Она, ко­неч­но, зна­ла об этом, зна­ла и по­тому не­тороп­ли­во, плав­но из­ги­балась, раз­бра­сывая по пле­чам во­лосы. И опять Вас­ко­ва до чер­но­го ужа­са обож­гло ожи­дание оче­реди, что брыз­нет сей­час из-за кус­тов, уда­рит, изу­роду­ет, сло­ма­ет это буй­но-мо­лодое те­ло.

Свер­кнув зап­ретно бе­лым, Жень­ка ста­щила из-под ру­баш­ки мок­рые тру­сики, от­жа­ла их и ак­ку­рат­но раз­ло­жила на кам­нях. Се­ла ря­дом, вы­тянув но­ги, под­ста­вила сол­нцу до зем­ли рас­пу­щен­ные во­лосы.

А тот бе­рег мол­чал. Мол­чал, и кус­ты ниг­де не ше­вели­лись, и Вас­ков, как ни всмат­ри­вал­ся, не мог по­нять, там ли еще нем­цы или уже отош­ли. Га­дать бы­ло не­ког­да, и ко­мен­дант, нас­ко­ро ски­нув гим­настер­ку, су­нул в кар­ман га­лифе на­ган и, гром­ко ло­мая ва­леж­ник, по­шел на бе­рег.

— Ты где тут?...

Хо­тел ве­село крик­нуть — не выш­ло, гор­ло сда­вило. Вы­лез из кус­тов на от­кры­тое мес­то — сер­дце чуть реб­ра не вы­ламы­вало от стра­ха. По­дошел к Ко­мель­ко­вой:

— Из рай­она зво­нили, сей­час ма­шина при­дет. Так что оде­вай­ся. Хва­тит за­горать.

По­орал для той сто­роны, а что Ко­мель­ко­ва от­ве­тила — не рас­слы­шал. Он весь ту­да был сей­час на­целен, на нем­цев, в кус­ты. Так был на­целен, что ка­залось ему, ше­вель­нись лис­ток, и он ус­лы­шит, уло­вит, ус­пе­ет вот за этот ва­лун упасть и на­ган вы­дер­нуть. Но по­ка вро­де ни­чего там не ше­вели­лось.

Жень­ка по­тяну­ла его за ру­ку, он ря­дом сел и вдруг уви­дел, что она улы­ба­ет­ся, а гла­за нас­тежь рас­пахну­тые, ужа­сом пол­ны, как сле­зами. И ужас этот жи­вой и тя­желый, как ртуть.

— Ухо­ди от­сю­да, Ко­мель­ко­ва, — изо всех сил улы­ба­ясь, ска­зал Вас­ков. 

Она что-то еще го­вори­ла, да­же сме­ялась, но Фе­дот Ев­гра­фыч ни­чего не мог слы­шать. Увес­ти ее, увес­ти за кус­ты на­до бы­ло не­мед­ля, по­тому что не мог он боль­ше каж­дое мгно­вение счи­тать, ког­да ее убь­ют. Но чтоб лег­ко все бы­ло, чтоб фри­цы прок­ля­тые не­допер­ли, что иг­ра все это, что мо­рочат им го­ловы их не­мец­кие, на­до бы­ло что-то при­думать.

— Доб­ром не хо­чешь — на­роду те­бя по­кажу! — за­орал вдруг стар­ши­на и сгреб с кам­ней ее оде­жон­ку. — А ну до­гоняй!...

Жень­ка за­виз­жа­ла, как по­ложе­но, вско­чила, за ним бро­силась. Вас­ков спер­ва по бе­реж­ку по­бегал, от нее уво­рачи­ва­ясь, а по­том за кус­ты сколь­знул и ос­та­новил­ся, толь­ко ког­да в лес уг­лу­бил­ся.

— Оде­вай­ся! И хва­тит с ог­нем иг­рать­ся! Хва­тит!...

Су­нул, от­вернув­шись, юб­ку, а она не взя­ла, и ру­ка ви­села в воз­ду­хе. Руг­нуть­ся хо­тел, ог­ля­нул­ся — а бо­ец Ко­мель­ко­ва, зак­рывши ли­цо, скор­чившись, си­дела на зем­ле, и круг­лые пле­чи ее хо­дуном хо­дили под уз­ки­ми лен­точка­ми ру­баш­ки...

Это по­том они хо­хота­ли. По­том — ког­да уз­на­ли, что нем­цы уш­ли. Хо­хота­ли над ох­рипшей Ося­ниной, над Гур­вич, что юб­ку прож­гла, над чу­мазой Чет­вертак, над Жень­кой, как она фри­цев об­ма­ныва­ла, над ним, стар­ши­ной Вас­ко­вым. До слез, до из­не­може­ния хо­хота­ли, и он сме­ял­ся, за­быв вдруг, что стар­ши­на по зва­нию, а пом­ня толь­ко, что про­вели нем­цев за нос, ли­хо про­вели, озор­но, и что те­перь нем­цам этим в стра­хе и тре­воге вок­руг Ле­гон­то­ва озе­ра сут­ки то­пать.

— Ну, все те­перь!... — го­ворил Фе­дот Ев­гра­фыч в пе­реры­вах меж­ду их ве­сель­ями. — Те­перь все, дев­ча­та, те­перь им де­вать­ся не­куда, еже­ли, ко­неч­но, Брич­ки­на вов­ре­мя при­бежит.

— При­бежит, — сип­ло ска­зала Ося­нина, и все опять при­нялись хо­хотать, по­тому что уж боль­но смеш­но сел у нее го­лос. — Она быс­трая.

— Вот и да­вай­те выпь­ем по ма­лень­кой за это де­ло, — ска­зал ко­мен­дант и дос­тал за­вет­ную фляж­ку. — Выпь­ем, дев­ча­та, за ее быс­трые нож­ки да за ва­ши свет­лые го­ловы!...

Тут все зах­ло­пота­ли, по­лотен­це на кам­нях рас­сте­лили, ста­ли ре­зать хлеб, са­ло, ры­бу раз­де­лывать. И по­ка они за­нима­лись эти­ми баб­ски­ми де­лами, стар­ши­на, как по­ложе­но, си­дел в от­да­лении, ку­рил, ждал, ког­да к сто­лу пок­ли­чут, и ус­та­ло ду­мал, что са­мое страш­ное по­зади...