Печать Короля

Её дыхание сбилось, сердце билось быстро, когда он вновь прижался к ней, целуя глубже, смелее. Его поцелуи становились всё настойчивее, но в них по-прежнему была та же бережность, словно он боялся сломать её — не тело, душу. Он снял с себя плащ — тяжёлый, королевский, соскользнувший на пол, как ненужная маска.

Мира откинулась назад, когда он повёл её к кровати, не отрывая губ от её шеи. Его пальцы коснулись её талии, скользнули под тонкую ткань ночной рубашки — легко, медленно, изучая её, как будто не верил, что она рядом, настоящая, что её можно касаться. И она позволила.

Он прошептал её имя, как молитву, и поцелуями выложил на её коже всё то, что не умел сказать словами. В его ласках было всё: благодарность, отчаяние, долгие дни одиночества и ночи боли. Он снова и снова возвращался к её губам, к её взгляду, как будто именно там была его жизнь.

Он вёл её к кровати, не спеша — будто каждый шаг был частью клятвы. Пальцы его дрожали на её плечах, когда он помог ей лечь, и только тогда остановился на миг — просто чтобы посмотреть.

— Я не заберу тебя силой, — прошептал он хрипло, голосом, в котором была борьба. — Скажи слово — и я уйду.
Она молчала.

Не отводила взгляда, не отталкивала, не отвернулась — просто лежала, наблюдая за ним широко раскрытыми глазами, в которых смешались страх, растерянность и что-то иное… неуловимое. Он видел это. Видел и вбирал в себя, как дыхание. Молчание было её согласием, и в этом молчании было больше откровенности, чем в любых словах.

Он наклонился к ней, губами коснувшись ключицы. Поцелуй был мягким, почти благоговейным, но в нём таилась жажда, копившаяся годами. Его ладони легли на её бёдра, лаская медленно, как будто запоминали её изгибы. Ткань рубашки легко поддавалась, скользя вверх по её телу, обнажая всё больше — дюйм за дюймом — как ритуал, как посвящение.

Она запрокинула голову, губы приоткрылись, когда он прошёлся по её животу поцелуями, легко, сдержанно, но с тем голодом, который невозможно было не почувствовать. Его руки были горячими, сильными — они исследовали её, будто он хотел убедиться, что она реальна, его. Её кожа горела под его прикосновениями.

Он лёг рядом, прижимаясь всем телом, и его дыхание стало тяжёлым, горячим у её уха. Одна его рука скользнула по внутренней стороне её бедра, медленно, мучительно, не вторгаясь — лишь обещая.

— Ты чувствуешь? — прошептал он. — Что принадлежишь мне.

Она дрожала под ним, и, хотя не произнесла ни слова, её тело отвечало. Она коснулась его пальцев — впервые сама, осторожно, но без стеснения. Его поцелуи стали глубже, жарче, пальцы сжались на её талии, когда он подался ближе, ощущая её под собой — тёплую, трепетную, живую.
Её пальцы запутались в его волосах, неуверенно, но он почувствовал это — и в нём что-то сорвалось. Он приподнялся, сбрасывая с себя верхнюю одежду. Его кожа была испещрена шрамами, рубцами болезни, но она не отшатнулась. Просто смотрела на него. Видела, принимала. Он увидел это в её глазах.

Он лёг рядом, скользнул рукой по её талии, прижимая ближе, и когда их тела соприкоснулись без преград, их дыхания смешались в одном ритме. Он провёл ладонью по её бедру, приподнял его, впуская себя в её пространство — ещё не войдя в неё, но ощущая трепетную близость.

— Скажи мне… — шепнул он, губами касаясь её шеи. — Ты не боишься меня?

Она не ответила. Лишь медленно провела рукой по его спине, словно отвечая телом. И в этом молчании было больше доверия, чем в клятвах.

Он коснулся её бедра, скользнул выше, туда, где она была тёплой, влажной, готовой… Её тело отзывалось — в мелкой дрожи, в чуть слышном вздохе, в том, как пальцы сжимали простынь. Он прижался ближе, и их движения стали медленно сливаться в один поток, будто их тела знали друг друга с самого начала.
Он вошёл в неё, медленно, сдержанно, будто боялся сломать. Она затаила дыхание, напряглась, а потом расслабилась, приоткрыла губы и выгнулась, принимая его. Он был горячим, пульсирующим, и с каждым движением внутри неё растущим огнём. Он всё глубже врастал в неё, будто хотел раствориться в ней до конца.

Мира дрожала, цепляясь за его плечи, и каждый его толчок отзывался в ней волной, наполнял до предела. Он шептал её имя — хрипло, прерывисто, и она отвечала ему стонами, сливаясь с ним в этом странном танце, полном боли, желания и… чего-то большего. С каждым новым движением он становился смелее, сильнее, будто терял контроль. Она чувствовала, как он стягивает её к себе, вжимается глубже, прижимает её запястья к простыне и смотрит в глаза, будто хотел увидеть в них ответ.

Когда он кончил, тяжело, глубоко, будто вырывая дыхание вместе с криком, она почувствовала, как он дрожит вместе с ней. Он не отстранился, наоборот — сжал её крепче, накрыл собой, уткнувшись лицом в её шею. А она лежала под ним, глядя в потолок, с выжженным сердцем и тёплым телом, всё ещё не зная — это было про любовь или про боль. Или и то и другое.

Он проснулся первым. Сквозь полуприкрытые веки в покои пробивался блеклый свет раннего утра. Было тихо, даже слишком — только дыхание рядом, ровное и тёплое, напоминало, что ночь была не сном, не иллюзией.

Мира спала, свернувшись клубком, уткнувшись спиной в его грудь. Тонкая ткань ночной рубашки сбилась к талии, оголив гладкую спину, к которой он прижался, будто стремясь стать её частью. Его рука обнимала её за талию, ладонь покоилась на её животе, чуть подрагивая от тепла её кожи. Она дышала ровно, тихо, и казалась такой хрупкой, будто стоило сжать сильнее — и исчезнет.

Балдуин медленно вдохнул аромат её волос, касаясь губами её макушки. Он не хотел шевелиться, не хотел нарушать этот момент. Он чувствовал, как её тело подстраивается под него даже во сне, как её спина словно помнит изгиб его груди. Его Мира. Его женщина. Не потому что он сказал — а потому что теперь не мог быть без неё.

Он опустил губы на её плечо, касаясь кожи еле заметно, будто боясь разбудить. Но она шевельнулась — совсем чуть-чуть, не просыпаясь по-настоящему, просто прижалась к нему ещё ближе, будто даже во сне искала его.

И он закрыл глаза снова, впервые за долгое время ощущая не боль, не ярость, а... покой.

Она проснулась от едва уловимого движения — как будто мир сдвинулся на дюйм, и её тело ощутило это первым. Её ресницы дрогнули, и в полутьме покоев она почувствовала его дыхание у своего затылка. Его рука по-прежнему обнимала её, не отпуская. Тепло. Слишком близко. Слишком правильно.

Мира медленно втянула воздух и попыталась пошевелиться, но движения были сонными, ленивыми. Её спина прижималась к его груди, их тела лежали как единое целое. Её ладонь оказалась поверх его руки, и она не отодвинула её — наоборот, сжала, крепко, будто боясь, что он исчезнет.

Она помнила всё. Каждый поцелуй. Его дыхание, как врастал в неё, как звал её своей — не словами, телом. Помнила, как стонала его имя, как дрожала под ним, как будто растворялась в нём. И теперь — тишина. Но не пустая, а наполненная.

Он не спал. Она чувствовала, как он смотрит, как его пальцы медленно гладят её живот. Тогда она шепнула:

— Вы не спите… ваше величество?

Он не ответил сразу, только наклонился ближе, тёплым дыханием касаясь её уха.

— Не могу. Не хочу. Хочу смотреть, как ты спишь в моей постели.

Она отвернула голову, встретилась с его глазами — и в них не было холодной надменности короля. Только что-то человеческое. Глубокое. Обжигающее.

— Я должна осмотреть вас.
— Снова этот тон… — лениво усмехнулся он, не двигаясь. — Врачебный.

Мира встала, перекинула через плечо тонкий халат и уже с другим выражением лица — сосредоточенным, собранным — подошла к столу, где стояли баночки с мазями и чистая ткань. Она знала, что после ночи страсти всё может обостриться. Даже его болезнь.

— Покажите руки, — спокойно попросила она, возвращаясь к кровати.
Он подчинился. Словно это была новая игра — он и сам не до конца понимал, почему сейчас её голос звучал будто из другой жизни. Она села рядом и осторожно взяла его кисть. Перчатки он снял заранее. Язвы на пальцах и запястьях слегка побледнели, но появились два новых красных пятна — воспалённых.

— Придётся всё обработать, — тихо сказала она.
— А если я не дам тебе закончить? — спросил он, склонившись ближе, чтобы ткнуться лицом в её живот.

Она вздрогнула от внезапного прикосновения, но не отвела руки, продолжая осторожно намазывать мазь. Его дыхание было горячим, неровным — губы скользнули ниже, к её бедру, где тонкая ткань халата почти ничего не скрывала. Она задержала дыхание.

— Ваше величество, прошу вас, — с усилием выговорила она, стараясь не смотреть вниз.
— Не отвлекайся… — прошептал он и медленно провёл рукой по внутренней стороне её бедра, чувствуя, как она напряглась.

Она продолжала работу — пальцы дрожали, но мазь легла на воспалённые участки точно. Балдуин тем временем уже оказался позади неё, обняв за талию, и прижался лбом к её лопатке.
Он провёл ладонью вдоль её спины — медленно, будто изучая каждый изгиб, каждый позвонок под тонкой тканью халата. Затем чуть сильнее надавил, прижимаясь телом к её спине, и её дыхание сбилось. Мира вздрогнула, инстинктивно выгнулась, и лёгкий, непроизвольный стон сорвался с её губ, прежде чем она успела прикусить их.

Он уловил этот звук, как зов. Его пальцы легли на её бёдра, сжали их. Его дыхание стало жарче. А она, вся дрожащая, закрыла глаза, будто от этого могла отгородиться от нарастающего желания, от самой себя.

— Я… должна… закончить обработку ран, — выдохнула она, голос её дрогнул, сорвался в едва слышный шёпот.

— Закончи… — прошептал он, наклоняясь к её шее, — …а потом я займусь тобой.
Мира с трудом отстранилась, словно вынырнула из подступающего к краю прилива. Руки дрожали, но она всё-таки взяла чистую ткань и вновь сосредоточилась на его теле. Слишком горячая кожа под пальцами, слишком близко дыхание короля — и всё же она снова стала осторожно касаться воспалённых участков, обрабатывать, прижимать лекарственные повязки.

Он не двигался, но его руки оставались на её талии, словно он и не думал её отпускать.

— Балдуин… — наконец произнесла она, не оборачиваясь. — После обработки… нельзя. Ты не должен касаться меня. Не сразу. Это… опасно.

Он молчал, но чувствовалось, как напряглось его тело — как зверь, которому закрыли дверь в охотничью клетку.

— Я просто хочу быть с тобой, — выдохнул он глухо. — Быть рядом. Не могу иначе.

— Я знаю… — тихо ответила она, — но ты должен выбрать: страсть… или здоровье.

Балдуин долго молчал. Его ладонь всё ещё лежала на её талии, но пальцы сжались сильнее, словно он пытался удержать не тело — душу, не отпустить то единственное, что внезапно стало смыслом. Он опустил взгляд, голос его прозвучал хрипло, сдержанно, будто каждое слово обжигало горло:

— Я выбираю тебя, Мира. Только тебя.

Она замерла. Рука с повязкой застыла в воздухе, а сердце будто сорвалось в пустоту. Медленно, почти испуганно она обернулась, посмотрела ему в глаза — и в этом взгляде было всё: боль, страх, нежность, отчаяние.

— Тогда ты умрёшь… — прошептала она, едва слышно.

Он усмехнулся одними уголками губ. В этом было столько усталости, столько правды, что от этого она сжалась вся.

— Я и так умру, — сказал он спокойно. — Ты ведь знаешь это.

Она резко отстранилась, как будто его слова ударили в грудь. Её голос задрожал:

— Ты обещал… ты обещал защитить меня.

Он молча посмотрел на неё.

— Как ты собрался это сделать, если умрёшь? — спросила она, уже громче. — Как?
Он не отвёл взгляда. Поднялся с постели, не спеша, как будто хотел, чтобы каждое движение было понято. Подошёл к ней — близко, почти вплотную, но не дотронулся. Его голос был низким, ровным, но за этой тишиной чувствовалась буря:

— Защищать тебя — не значит жить вечно. Это значит стоять между тобой и теми, кто посмеет причинить тебе боль. Даже если мне останется день… или час… — он замолчал на миг, затем добавил: — Я отдам его, чтобы ты жила.

Мира дрогнула. Пальцы сжались в кулаки, дыхание сбилось, глаза заслезились, но она не позволила им упасть. Она смотрела на него, будто не верила — или верила слишком сильно.

На собрании король сидел с выпрямленной спиной, в своём обычном молчаливом величии. Он отвечал на вопросы, кивал в нужные моменты, отдавал приказы, и всё казалось как всегда. Никто не заметил, как его взгляд то и дело стекленел, а пальцы сжимались на подлокотниках трона, будто он сдерживал себя, чтобы не сорваться и не уйти прямо сейчас.

Он слышал обсуждение походов, новые донесения от византийского гонца, советы по расходам на свадьбу Сибиллы… но мысли его были далеко. В их покоях. В её теле. В её дыхании.

"Может быть, уже… может быть, она носит моего сына", — стучало в голове. Не мысль — молитва. Желание, которое прожигало.

Он хотел вернуться. Коснуться её снова. Вновь чувствовать, как она изгибается под ним, как смотрит ему в глаза — со страхом, с доверием, с этим проклятым упрямством и покорностью одновременно. Он жаждал её, как человек, изнывающий от жажды в пустыне — не воды, нет. Только её.

А когда один из рыцарей поднял тему налога, Балдуин резко повернул голову, холодно глядя в сторону говорящего. Он ответил с такой ясностью, что все замолчали.

Но в сердце его звучало другое: "Скоро, Мира. Скоро я вернусь."
Когда Балдуин уже подумал, что собрание наконец-то близится к завершению, голос одного из духовных советников — сухой, словно хруст пергамента, — вновь прорезал зал:

— Ваше Величество, мы ещё не утвердили дату вашей свадьбы. Понимаем, что спешка недопустима, но народ ждёт. Церковь тоже ждёт. Вы должны дать нам знак.

Король медленно поднял взгляд. Он не сделал ни единого движения, но в воздухе будто что-то замерло. Даже те, кто ещё шептался между собой, внезапно умолкли. Только потрескивали факелы на каменных стенах.

— Мой знак? — повторил он тихо. — Вы хотите знак?

Он встал, опираясь на подлокотники трона, и на миг его лицо — скрытое тканью, маской, печатью боли — стало почти невыносимо величественным и уязвимым одновременно.

— Вы получите его, — сказал Балдуин и прошёлся взглядом по залу. — Моя свадьба состоится. Ровно через две недели. И она пройдёт здесь, в Иерусалиме. В стенах святого города.

Лёгкое напряжение прошлось по собранию. Кто-то закашлялся, кто-то поднял брови. Один из баронов всё же не сдержался:

— Простите, Ваше Величество, но… подтвердите. Мы говорим о той… женщине? О той, что появилась недавно при дворе?

Король повернул голову, и в его голосе прозвучал металл:

— Мы говорим о той, кого я выбрал. Кто теперь — моя. И я не намерен обсуждать этот выбор.

Слова упали, как камень в воду, и больше никто не осмелился заговорить.

Из глубины зала поднялся другой голос — старый, осторожный, но с ноткой недовольства:

— Ваше Величество… — сказал он, склонив голову, словно прося прощения заранее. — Согласно нашему укладу, согласно традиции… официальным наследником трона признан сын вашей сестры, принц Балдуин 5. Он — кровь королевскую несущий, признанный церковью и двором. Простите за прямоту, но… ваше положение, ваше здоровье…

Балдуин не шелохнулся, и лишь лёгкое движение пальцев на подлокотнике выдало в нём раздражение.

— Продолжайте, — глухо сказал он. — Что вы хотите сказать? Что мой ребёнок — если Бог благословит меня им — будет менее достойным?

Советник опустил глаза.

— Мы не смеем перечить вашему слову, Ваше Величество… Но… по закону и по разуму, и по милости Господа — разве не мудрее закрепить за принцем Балдуин 5 право на престол, дабы избежать будущих раздоров?

Король молчал несколько мгновений, затем выпрямился, голос его зазвучал отчётливо:

— Если Господь даст мне сына, он станет королём. Я не оставлю своей крови в тени чужих амбиций — даже если они исходят от моей собственной сестры.

Он сделал паузу, тяжёлую, как шаг войска по мраморному полу:

— Принц Балдуин — мой племянник. И да, я люблю его. Но трон не наследуют по симпатии. Его наследуют по праву крови… и воле короля.

Наступила тишина. Даже Сибилла не произнесла ни слова — она сидела в тени, губы сжаты в тонкую линию, глаза — полны ледяного света.

Балдуин едва дождался, пока последний из советников покинет зал. Его шаги по коридорам были быстрыми, почти неуместно поспешными для короля — но он не мог сдерживать больше это внутреннее пламя, которое жгло его изнутри. Он не чувствовал усталости, не замечал слуг, не слышал шепотков за спиной. Всё, что было в нём сейчас — это яростная, жаждущая потребность.

Он должен был прикоснуться к ней. К Мире.

Он входил в свои покои так, будто возвращался домой из далёкого похода. И когда увидел её — сидящую у окна, склонившую голову к свету, в лёгкой тунике, босую — его сердце ударило сильнее.

Он закрыл за собой дверь, и она подняла на него глаза.

В этот миг внутри него что-то оборвалось. Словно весь хаос последних дней — интриги, болезни, страх смерти, измены — исчез в её взгляде. Осталось только одно: страсть. Не просто желание — но нужда, почти болезненная.

— Я не могу больше, — хрипло прошептал он, подходя ближе. — Ты… ты мне как воздух. Как вода, когда пересохло горло. Я не могу без тебя, Мира.

Он обнял её, вжимая в себя, вдыхая её запах, чувствуя дрожь её тела. Руки скользнули по её талии, по спине, прижимая сильнее, будто хотел спрятать её от всего мира.

— Скажи, что ты моя. Ещё раз. Скажи… — прошептал он, пряча лицо в изгибе её шеи, и горячее дыхание скользило по её коже.

Она дрожала в его руках, но не от страха. Словно откликалась на ту же внутреннюю потребность. Словно разделяла его жажду.