Глава 10
Двери тронного зала вновь отворились, и вошёл Тиберий. Он был мрачен, лицо покрыто пылью - он явно сам участвовал в поисках.
- Государь.
- Говори, - Балдуин повернулся к нему, не садясь.
- Мы обыскали всё. Подвалы, хранилища, даже городские ворота. Ни следа. Но... - он замялся, - один из конюхов сказал, что поздней ночью кто-то увёл лошадь. Он не разглядел лица. Только силуэт. Возможно, женщина. Возможно, мужчина. Плащ скрывал фигуру.
Бровь короля дрогнула, но голос остался холодным:
- Куда направился всадник?
- В сторону восточной дороги. Та ведёт к деревне, что близ источника. Та самая, где мы уже были. Местные могли что-то видеть.
Балдуин кивнул коротко, словно сам себе.
- Прикажи отряду немедленно выдвигаться туда. Если она там - привести ко мне. Жива, цела и невредима. Если кто-то укрывает её - карать.
Тиберий поклонился.
- Будет исполнено.
И, развернувшись, ушёл.
А король остался в зале - один, как после бурного шторма. Её имя он не произнёс вслух. Но оно стучало в висках, словно заклятие.
Мира.
Балдуин медленно опустился в кресло, словно всё в нём стало тяжелей. Пальцы сжались на подлокотнике, суставы побелели. Тишина в зале звенела.
Как легко она ушла. Как просто забрала себя - и исчезла.
Он вспоминал её руки, холодные, когда лечили, и тёплые, когда коснулись его кожи. Губы, чуть дрожащие, когда она сказала, что не боится. Глаза, в которых горело желание - и в которых теперь, быть может, горит страх. Из-за него.
Что я сделал?
Он не мог дышать. Не мог признать, что ранил её. Что предал, сам не осознавая.
И всё же внутри кипело: она не имела права уйти. Не от меня. Не после всего.
Любовь делает нас нежными, говорят. Но он чувствовал в груди не нежность - огонь, жгущий изнутри. Любовь делает жестоким, понял он. Слабым - и страшным. Потому что он хотел её вернуть. Хотел прижать к себе, как в ту ночь. И не отпускать уже никогда. Никуда.
Она моя. Моя Мира. Я найду её. Даже если весь Иерусалим обрушится - она будет рядом. Потому что я не отдам её никому.
Не теперь. Не после всего.
Он закрыл глаза, а в груди билось сердце - ожившее, исцелённое, и израненное новой, живой болью.
Деревня встретила отряд настороженной тишиной. Лошади храпели, гремя подковами по утоптанной земле, солдаты рассыпались по улицам, заглядывали в дома, вытаскивали людей наружу, вопрошая: "Где она?"
Старик, худой, седой, с лицом, испещрённым морщинами, закрыл за ней дверь амбара. Его глаза дрожали от страха, но он только шепнул:
- Сиди тихо, девочка... Я помню тебя. Ты спасла моего внука тогда... Мы не забудем.
Но солдаты не ушли. И нашли.
Стук сапог. Взлом двери. Грубые руки. И - она в их власти.
- Не трогайте его! - крикнула Мира, когда один из рыцарей схватил старика за грудки. - Он просто старик!
- Ты сбежала от короля, девка. Это измена, - рявкнул рыцарь. - А кто укрывает беглую - тот такой же предатель.
- Не смей! - её голос сорвался в отчаяние, в мольбу, в гнев.
Но клинок был быстрее слов. Всё произошло слишком быстро. И Мира вскрикнула, когда старик рухнул на землю, глаза его уже ничего не видели, а кровь расползалась под ним тёмным пятном.
Крик вырвался из её груди - не женский, не человеческий, первобытный. И она ударила. Слабо, без замаха, кулаком по шлему рыцаря.
Ответ последовал сразу.
Железный кулак - в висок.
Мир вспыхнул белым светом.
Головная боль взорвалась молнией. Что-то хрустнуло.
Кровь потекла по щеке, смешалась со слезами.
Она упала на колени. Шатаясь, цепляясь пальцами за землю, чтобы не провалиться в мрак. Но уже было поздно. Он накрывал её - медленно, вязко, беспощадно.
Она очнулась, когда солнце уже клонилось к закату, и золотой свет скользил по камням Иерусалима. Пыль на дороге, храп лошадей, звяканье доспехов - всё было как в тумане. Её голова гудела, виски пульсировали болью, кровь запеклась на щеке. Но она больше не плакала.
Не плакала, когда стражник дёрнул её за руку, заставляя идти.
Не плакала, когда тащили вверх по мраморным ступеням дворца, мимо изогнутых арок, где раньше она проходила тихо, с уважением.
И не тогда, когда распахнулись двери зала, и её грубо поставили на колени на каменный пол перед троном.
Она всё ещё не плакала.
Когда голоса стихли и раздался властный, резкий голос:
- Выйдите. Все.
Шаги. Шорох доспехов. Тишина.
Она подняла голову.
Увидела его. Короля.
Того, кого почти коснулась душой, чьи шрамы лечила, чьё дыхание помнила на своих губах.
Он смотрел на неё. Но больше не как тогда.
А она - уже не та.
И тогда, сжав челюсть, медленно, почти шепотом, но так, чтобы он услышал, она произнесла:
- Ненавижу тебя.
И он вздрогнул. Словно от удара.
Не от её слов. От того, что услышал в них - истину.
Он сидел на троне, почти не дыша. Ждал.
Шаги стражи за дверью были ему как удары в грудь. И вот - она. Её ввели, нет, - втолкнули.
Она шла медленно, будто каждое движение давалось с болью, и когда она оказалась ближе, он заметил кровь.
На виске - густая, тёмная, запёкшаяся.
На щеке - тонкая линия, рассечённая кожей.
Он не встал. Не подошёл. Но в груди всё вспыхнуло.
Кто прикоснулся к ней? Кто осмелился поднять на неё руку?
Он уже знал, что никто не уйдёт живым из тех, кто причинил ей боль. Ни один. Он прикажет сам - и будет смотреть, как исполняют.
Но потом она подняла на него взгляд.
И всё рухнуло.
Не боль, не кровь, не синяки поразили его.
А её глаза. Холодные. Полные ненависти.
Не страха. Не мольбы. Только ледяная, пронзительная ненависть - к нему.
- Ненавижу тебя, - шепнула она.
Он услышал. Чётко. Каждую букву.
И словно эта ненависть - вошла ему под кожу. В лёгкие. В сердце.
Балдуин медленно встал со своего места, подошёл ближе. Смотрел только на неё. На запёкшуюся кровь, на её лицо, и этот голос... дрожащий, но упрямый.
- Ты сбежала, - тихо произнёс он. - Почему?
Мира подняла голову, в её взгляде вспыхнуло нечто большее, чем боль. Гнев. Отчаяние.
- За что? - прошептала она. - За что вы приказали убить его?
- Кого? - голос короля напрягся.
- Старика. Он... он просто укрыл меня. Он знал, кто я, но не выдал. Он хотел мне добра. Просто... укрыл. А вы... вы убили его. За что?
Балдуин замер.
Его губы дрогнули.
Он хотел сказать, что не знал. Что не приказывал. Что не хотел боли.
Балдуин стоял, как вкопанный, не в силах отвести взгляд от её лица, и вдруг больно, почти физически, ударила мысль - это он сам. Он. Лично. В тот самый день, когда ярость застилала разум, когда страх и любовь смешались в яд, он прошептал:
«Если кто-то укрывает её - карать.»
Он отдал этот приказ.
Он.
И теперь кровь старика - на его руках. Мира смотрела на него, как на палача, и она была права. Он был палачом. Своим собственным палачом.
Он злился на неё тогда. На себя. За то, что она ушла, за то, что не сказал, за то, что не удержал.
Он рвал и металл изнутри, потому что терял её - снова. Потому что любил. Потому что был королём, а не мужчиной.
А теперь?
Теперь её глаза гасли при виде его. И он не знал, как всё вернуть.
Не знал, можно ли.
И от этого было так больно, что хотелось выть.
Он стоял ещё мгновение, не отрывая взгляда от Мириных глаз - тех, что недавно светились нежностью, а теперь горели ледяной ненавистью.
Но голос его прозвучал твёрдо, почти отстранённо:
- Стража.
Рыцари вошли, напряжённые, готовые ко всему.
- Уведите её в её покои. Немедленно. Позвать лекаря. Очистить и перевязать раны. - Он сделал паузу и добавил, чуть тише, но так, что каждый в зале услышал: - Запереть. И выставить охрану.
Он не смотрел на неё, пока её поднимали. Не позволил себе. Но в груди будто что-то рвалось на части.
Моя. Я не позволю тебе исчезнуть. Не снова. Даже если ты ненавидишь меня - ты останешься.