Печать Короля

Она сидела в тени колонн, с чашей холодного настоя в руках, и пыталась собраться. Солнце уже стояло высоко, но внутри у неё будто не рассеялся густой туман. Ночь горела в её памяти — как вино, как прикосновения, как его губы, что искали её, и его пальцы, что сжимали её бедро, будто он боялся потерять её снова.

Он поцеловал её.

Король Иерусалима. Поцеловал. Захотел её.

Он пришёл ко мне не ради язв. Он солгал…

И она ответила. Не оттолкнула. Не испугалась.

Только теперь, с рассветом, пришёл страх. Не за тело. За сердце. Она не могла совладать с тем, что он вызвал в ней — с той нежностью, с жгучим, нестерпимым желанием быть рядом. Ей не должно было хотеться его так. Не его — мужчину, которого может забрать болезнь. Не короля — того, чья жизнь принадлежит не ей, а целой земле.

Но она чувствовала, как будто что-то внутри неё изменилось безвозвратно. В его глазах она видела не только страсть — там было одиночество, сдержанное отчаяние, а под ними — то, чего она боялась больше всего: привязанность.

Он ушёл.

Он не остался. Он мог… но ушёл.

И это было больно. Неправильная боль. Потому что он всё равно оставил в ней огонь. Он уже жил в её теле, как живут молитвы — на самых краях души, где их не вытравить.

А если бы он не ушёл… если бы остался? Я бы не остановила его…

Мира вздрогнула от этой мысли.

Я бы отдала себя ему. Полностью. Без остатка.

И что теперь? Как ей смотреть ему в глаза? Как снова прикасаться к его телу, зная, как она жаждет этих прикосновений?

Она прикрыла лицо ладонями, прошептав в пустоту:

— Ты проклят, король. А я — проклята тобой.

Сибилла вошла в покои без стука — как делала это с детства. На ней был лёгкий наряд цвета охры, волосы распущены, и в глазах — привычное лукавство. Балдуин стоял у окна, облокотившись на стену, с кубком вина в руке. Его лицо было спокойным, даже слишком — словно он запер в себе что-то, что отчаянно пыталось вырваться наружу.

— Ты стал странный, брат, — проговорила Сибилла, приближаясь. — Молчишь, сидишь один, пьёшь не от тоски, но словно... как будто... — она чуть склонила голову, прищурившись, — как будто влюбился?

Балдуин резко вздрогнул. Едва заметно — но достаточно, чтобы она уловила это движение, как хищница чует кровь.

— О, Господи… — Сибилла усмехнулась, чуть приподняв брови. — Неужели я угадала? Кто она, скажи мне. Мне же можно. Мы же с тобой всё делим — даже власть. А сердце?

Он обернулся. Лицо было закрыто, взгляд — тяжёлый.

— Ты слишком много говоришь, сестра.

— Не уходи от ответа. Кто она? — Сибилла приблизилась ближе, с интересом и какой-то тревогой. — Это та... та странная девушка? Ты же даже имени её не называл.

На секунду воцарилось напряжённое молчание.

Балдуин шагнул к ней. Его голос прозвучал резко, непривычно холодно:

— Я твой король, Сибилла. Не забывай об этом. Уходи.

Она застыла, как от пощёчины. Несколько мгновений просто смотрела в его глаза, в которых не осталось и тени мягкости.

— Хорошо, Ваше Величество, — прошептала она, опуская взгляд, и медленно покинула покои.

А за её спиной остался Балдуин — неподвижный, с побелевшими пальцами, сжимающими кубок.

Она знает. Почувствовала. А если узнают другие? Что тогда?

Но сердце стучало уже не от страха. Оно стучало, потому что имя Миры было внутри него — как клятва, которую он не произносил, но уже не мог забыть.

Сибилла не терпела неизвестности. Она могла притворяться, могла смеяться, могла казаться легкомысленной — но когда что-то угрожало её планам, особенно так близко, она превращалась в охотницу.

Слуги выполнили её приказ быстро: "Позовите ту женщину… Мирy. Скажите, что у меня боль в плече. Пусть осмотрит." Она даже приложила руку к плечу, будто боль была настоящей.

Мира вошла с лёгким наклоном головы, вежливо и сдержанно, как подобает тому, кто служит при дворе. Но Сибилла, сидевшая у окна, изучала её взглядом — от скромного платья до движений рук.

— У меня странная боль, — сказала Сибилла медленно, — не могу понять, то ли тянет, то ли ноет. Иногда, когда поднимаю руку. Может быть, Вы осмотрите?

Мира подошла ближе, тихо попросила позволения дотронуться. Сибилла слегка откинула ткань, оголяя плечо.

— Никакой боли при касании? — спокойно спросила Мира.

— Только когда поднимаю вот так, — и Сибилла нарочно дёрнулась, делая гримасу. — Скажите, Мира… Можно вас так звать, да?

— Да, миледи.

— Я слышала, вы раньше служили в монастыре. Но никогда не видела, чтобы монахини так уверенно обращались с травами. Или лечили язвы, как вы.

Мира немного напряглась, но осталась спокойной.

— Я обучалась лечению, миледи. У разных людей. Не всё — от монахинь.

Сибилла склонила голову, её голос стал мягче, почти ласковым:

— Я смотрю на вас, и всё думаю... Кто вы на самом деле? Вас будто спустили с небес. Признаться, даже мой брат — человек весьма... недоверчивый — стал иным, с тех пор как вы рядом. Он улыбается. Он молчит, но будто меньше страдает. Вы должны быть очень особенной.

Мира опустила взгляд, пряча волнение. Сердце билось быстрее.

— Я просто лечу. Это всё.

— Правда? — Сибилла наклонилась ближе. — А если я скажу, что не верю?

Мира подняла глаза — и впервые встретилась с Сибиллой взглядом. В нём было больше страха, чем дерзости, но всё же — твёрдость.

— Тогда вам придётся либо принять это… либо узнать сами.

Сибилла усмехнулась. Она уже приняла решение: Я узнаю всё. Клянусь, я узнаю, кто ты. И почему мой брат смотрит на тебя так, как не смотрел ни на одну женщину.

Сибилла умела ждать. Она наблюдала за Мирой, казалось бы, невзначай — случайно проходя мимо, невинно интересуясь у служанок, в какие часы она бывает у короля. Иногда она сидела у окна, пока та проходила по двору, и запоминала, с кем говорит, сколько времени проводит в покоях. Мира была осторожна, почти бесцветна — но всё равно Сибилла чувствовала: что-то прячется под этой тишиной.

Она приказала одной из своих служанок незаметно следить за девушкой. Та возвращалась поздно, порой с тусклым светом фонаря, шла из библиотеки, словно искала что-то. Но Сибилла всё ещё не знала — что именно.

Однажды днём слуга постучал в её покои и вошёл, неся резную деревянную шкатулку. На ней была восковая печать. Королевская. С печатью Балдуина.

— Это… что это? — нахмурилась Сибилла, поднимаясь.

Слуга низко поклонился.

— Простите, миледи. Эту шкатулку нашёл один из мальчиков в библиотеке. Он сказал, что не знает, кому она принадлежит, но на ней печать Его Величества. Мальчик отдал её другому слуге, а тот… передал нам. Мы решили, что вы должны видеть это первой.

Сибилла села, осторожно провела пальцем по печати.

— Не вскрывали? — спросила холодно.

— Нет, миледи. Всё так, как нашли.

— Оставьте.

Слуга поклонился и вышел.

Сибилла уставилась на шкатулку. Сердце билось быстрее. Что делает личная вещь её брата в библиотеке — и почему её приносят ей, а не обратно королю? И что внутри?

Она придвинула шкатулку ближе. Печать была настоящая. Настолько личная, что её ставили лишь на письмах, свитках… или — вещах, что не предназначались для чужих глаз.

Может ли это быть связано с ней? С Мирой?

Сибилла осторожно потянулась за кинжалом. Воск треснул под лезвием.

Сибилла медленно вскрыла шкатулку. Запах старого пергамента смешался с ароматом воска и древесины. Внутри — несколько свитков, аккуратно перевязанных тёмной нитью. Она развязала один, разворачивая лист, исписанный узнаваемым почерком её брата. Это были не указы и не дипломатические письма. Это были сны.

"Я видел её вновь. Она шла босиком по траве, поутру, когда роса ещё холодна. Платье липло к её ногам, волосы были растрёпаны. Она смеялась — не ко мне, не со мной. Я был лишь тенью, наблюдал издалека. Она не знала о моём присутствии."

Сибилла замерла. Лист за листом — сны, странно нежные, полные тоски. Ни одного имени. Ни одного прямого описания. Но в каждом — она.

"Она засыпала, свернувшись на подушке. Иногда шептала что-то сквозь сон. Я пытался понять — но слова были не мне. Она не знала меня, даже во сне."

Сибилла почувствовала, как внутри холодеет. Это не были просто фантазии. Он возвращался к этим снам, как к источнику жизни. Он влюблён. Но не был с ней, даже мысленно, не прикасался, не вторгался в её мир — он просто наблюдал, молча, мучительно.

"Я знаю её голос, хотя никогда не слышал. Я знаю, как она поправляет волосы, как касается шеи, когда волнуется. Я знаю её — и не смею сказать даже имя."
Рука Сибиллы дрогнула, когда она развязала еще свиток. Бумага была неровно свернута, потемневшая от времени и, кажется, от пота. Чернила — размазаны, будто писались в спешке или в бессилии.

"Ночь. Шум. Светы, что не похожи на звёзды. Она в странной повозке, железной, гремящей. Она смеётся. Я рядом, но она не видит меня. Всегда — не видит."

Сибилла нахмурилась. Эти слова звучали как безумие. Железная повозка? Свет, что не похож на звёзды? Кто она такая?

"Затем — крик. Треск. Всё завертелось. Стекло, как вода, разбивается. Её волосы в крови. Лицо... бледное. Она не двигается. Я зову, но нет звука. Только её имя в моей голове."

Сердце Сибиллы сжалось. Это был не просто сон. Это был кошмар — настолько яркий, будто сам ад коснулся брата. Кто эта женщина, что преследует его даже во снах?

"Люди подбежали. Свет. Голоса. Они борются за неё. Я хочу помочь — но мои руки проходят сквозь них. Я ничего не могу. Я — тень. Призрак. А она умирает. Я стою в луже её крови. Я не знал, что во сне может быть так больно."

Она прижала свиток к груди, словно хотела унять дрожь. В этом была такая безысходность, такая мука — будто он и правда потерял её.

Сибилла открыла ещё один свиток — короткий, почти пустой. Лишь несколько слов, выведенных с нажимом:

"Я больше её не вижу в своих снах.
Значит, она умерла.
Моя Мира."

Имя. Наконец — имя. Она перечитала его вслух едва слышно, как будто оно само по себе имело силу:
— Мира...

Теперь Сибилла знала больше. И знание это было опасным.
Она подняла взгляд, сжав пальцами край пергамента.
"Если она — та самая Мира, значит, он…"

Солнце стояло высоко, но в комнате Сибиллы было прохладно, как в храме перед бурей. Мира вошла, низко поклонившись, привычно. Она заметила, как жёстко сжаты губы принцессы, как сверкают глаза.

— Вы снова звала меня, госпожа?

Сибилла не ответила сразу. Только медленно повернулась, словно сдерживая прилив ярости, и прошипела:

— Ведьма. Ты преследуешь моего брата даже во сне. Что ты с ним сделала?

Мира замерла.

— Я… Я не понимаю…

— Не понимаешь?! — голос принцессы сорвался. — Сядь!

Мира, послушная, как всегда, опустилась на край скамьи, не сводя глаз с разгневанной женщины. Но не успела открыть рта, как на стол перед ней упала тяжёлая шкатулка. Она отскочила, крышка отлетела — и десятки свитков высыпались наружу, скользя по столу, на пол, как порыв ветра, вырвавший прошлое из запертой души.

— Это всё о тебе. — Сибилла указала пальцем. — Он писал это. Король. Мой брат. Святые… какого дьявола ты снилась ему?

Мира, ошеломлённая, медленно потянулась к свиткам. Почерк — его. Ровный, а затем сбивчивый. Мучительный. Живой.

Я рядом, но она не видит меня."
"Я стою в луже её крови."
"Я — тень."
"Я больше её не вижу. Значит, она умерла. Моя Мира."

Слово за словом опускались в её грудь, как ледяные гвозди. Он знал. Тогда, ещё до их встречи в Иерусалиме — он знал её. Видел. Наблюдал. Искал.
А она... Она не знала ничего.

Он молчал.

Она пыталась спасти его, верила, что пришла по воле случая — или провидения. Сражалась за него, рисковала. А он... Он знал. И всё равно позволил ей быть рядом, лечить, трепетать от каждого взгляда — и ничего не сказал.

Словно душу вырвали. Словно всё внутри оборвалось.

Вся её боль, все её усилия, сомнения, страх, всё было... пешкой. Она — пешка в чужой игре. Он забрал её в этот город, к этой короне, к этим опасностям — не из доверия, не из удивления. А потому что знал. С самого начала. Потому что смотрел на неё, как на сновидение, которое, наконец, стало явью.

А она… Она просто хотела спасти его.
А он — просто играл.

Мира молчала. Губы дрожали, глаза стекленели, а в горле застряла больная комната тишины. Она смотрела на свитки, на буквы, пропитанные королевской рукой, его мыслями, его сновидениями — теми, в которых она жила, умирала, смеялась, кричала, а он — стоял в стороне, как тень.

— Я… я не знала… — прошептала она. — Ни о чём этом.

Сибилла не ответила. Её лицо оставалось холодным, как камень.

— Могу я… уйти?

Короткий кивок. Больше ничего.

Мира встала, не глядя на Сибиллу. Развернулась и вышла, будто ноги не чувствовали пола под собой. Как будто своды дворца давили на плечи. Как будто стены знали, и молчали.

Коридор — длинный, пустой, тускло освещённый — растягивался перед ней, и с каждым шагом дыхание срывалось. Горло жгло, в груди было пусто.

Слёзы потекли сами.

Он знал.

Он знал с самого начала.

Он наблюдал за ней во сне. Прятал истину. Он не выбрал её — он забрал её, как человек, находящий свою игрушку в пыли снов. А она… она была глупа. Глупа, как никогда.

— Дура, дура, дура… — прошептала она себе, кутаясь в тонкую накидку, будто могла спрятаться от всего. — Он просто играл.

И в этой боли родилось решение — как порыв, как спасение: она не останется. Не может.

Он сломал её изнутри — тихо, без крика. Просто держа правду в кулаке, как холодный камень.

Она уйдёт. Из дворца. Из его рук. Из этого проклятого сна.

Пусть будет больно. Но это её боль. И она с ней справится. Без него.

Она уже поднялась, готовая отвернуться, когда за спиной прозвучал его голос — негромкий, почти усталый:

— Что с тобой, Мира?

Она замерла. Ответ возник сразу, автоматически:

— Всё хорошо, мой король.

Но голос дрогнул. Словно тонкая нить под весом правды, он натянулся — и едва не оборвался. Она не заплакала. Не дрогнула плечами. Только стояла, всё так же склонив голову, будто ждала удара.

Балдуин смотрел на неё. Долго. И видел: не всё хорошо. Видел, как побледнела кожа у висков, как мелко дрожали пальцы. Как её дыхание стало чуть прерывистым — так, что обычный человек бы не заметил. Но он — заметил.

Он мог бы сказать ещё что-то. Мог бы встать. Протянуть руку. Сказать, что знал не тогда, а только потом… и даже тогда — не поверил. Не понял.

Но вместо этого он просто произнёс глухо:

— Можешь идти.

Она кивнула — резко, коротко. Почти побежала к двери. Её лёгкая туника мелькнула в проёме, и через мгновение за ней закрылась дверь.

Он остался сидеть в тишине. Словно отпустил не лекаря… а нечто большее. Что-то, что уже, возможно, не вернётся.

Ночь была безлунной, звёзды прятались за лёгкой дымкой. Мира шла быстро, но бесшумно, как тень. Привычная ко дворцу, она знала, где сторожа меняются, когда сонливость берёт верх, где у охраны самые слепые углы.

На ней не было ничего лишнего — только простое платье, мешочек с сушёными травами, два бинта, маленький нож и завернутая в платок драгоценность — часы. Те самые, из её времени. Единственное, что напоминало, что она когда-то жила иначе.

Она миновала служебную лестницу, опустилась в кухонный коридор, прошла мимо полупустой кладовой. Один раз сердце оборвалось — когда кто-то закашлялся в соседнем зале. Но шагов не последовало. Она вновь двинулась вперёд, сжимая в ладони ткань, будто от этого зависела её сила.

— Он всё знал, — шептала она самой себе, почти беззвучно. — Он знал… и молчал. Вёл как король. А я… дура.

Слёзы текли по щекам, но она не вытирала их — не сейчас. Только идти, только выбраться.

У чёрного хода в конюшни её уже ждал мальчик из слуг, которому она когда-то вылечила сломанную руку. Он не знал многого, просто передал ей поводья:

— Сказали, лошадь для травницы. Я не сказал никому, милая, — шепнул он.

— Ты добрый, — только и сказала Мира и сжала его руку. — Беги обратно. Забудь, что видел меня.

Скорчившись, она взобралась в седло, запахнулась потуже в плащ. Боль жгла горло, но внутри росло и другое — свобода. Не спасение, не дом. Просто свобода от лжи.

Она толкнула пятками бок лошади. Копыта взвились по мостовой, и вскоре только ночь знала, в каком направлении исчезла беглянка.

Балдуин сидел в кресле у камина, бокал с вином давно остыл в его ладони. Пламя плясало, отбрасывая тени по стенам, а мысли — тяжёлые, вязкие — давили на грудь.

Что с ней? Почему в её голосе была ледяная пустота? Почему она не смотрела ему в глаза?

Он перебирал в голове каждое её движение за сегодняшний осмотр. Холодность. Отстранённость. Механичность. Это была не она.

И вдруг — как удар — он вспомнил утренний разговор с Сибиллой.
— Не влюбился ли ты, брат? — сказала она тогда в шутку.
Он вздрогнул, да. А она заметила.
— Кто она, Балдуин? —
Он тогда молчал. Приказал ей уйти.

— Сибилла, — выдохнул он, выпрямляясь. В голосе прорезалась сталь. Он резко встал, бокал упал на ковёр и раскатился в сторону.

— Стража! — Голос гулко отозвался в коридорах.

Через секунду в дверях появился молодой слуга в ночной рубахе, с лицом, полным ужаса.

— Позови мою сестру. Немедленно.

— Но… но, господин, сейчас же ночь… — начал тот, но оборвался, когда Балдуин медленно повернул голову и встретился с ним взглядом. Не закричал, не повысил голос — просто посмотрел.

Слуга побледнел до синевы и рванулся прочь босыми ногами, чуть не споткнувшись о порог.

Балдуин остался один. Его сердце било тревогу, какую он не чувствовал даже в бою. Что-то произошло. Что-то, чего он не понял — пока не стало поздно.

Сибилла вошла в покои молча, закутавшись в тонкий плащ поверх ночной рубашки. Свет камина высвечивал усталость на её лице — и тревогу. Она уже знала, зачем он её звал.

— Ты разбудил весь дворец, Балдуин, — тихо сказала она, подходя ближе. — Что случилось?

— Ты говорила с Мирой? — тихо, без приветствия.

— Да, — просто ответила она. — Она заслуживала знать.

Бровь короля дёрнулась.
— Что именно она заслуживала знать?

— Мне принесли шкатулку. Со знаком твоей печати. Слуги сказали, что нашли её среди свитков — якобы отдана библиотекарю твоим приказом. Там были записи. О ней. О снах. Я показала их.

Тишина опустилась между ними, как лезвие.

— Ты… открыла личное. Запечатанное мной. — Голос Балдуина остался спокойным, но сталь в нём уже звенела. — На шкатулке была моя печать. Ты не имела права.

Сибилла вскинула подбородок.
— Я — кровь твоя. Сестра короля. Я тоже имею право знать, кто околдовал тебя. Кто шепчет тебе в снах и творит с тобой нечто, от чего ты больше не видишь ни меня, ни королевства.

Балдуин встал.

— Я король, Сибилла. Я. Не ты. Не твои желания, не твои подозрения.— Его голос стал леденящим. — Ты забыла своё место.

Она хотела ответить — колкость уже рвалась наружу, но увидела в его глазах не гнев… а ярость, сдерживаемую лишь остатками достоинства.

Он отвернулся, словно ей больше нечего было сказать.

— Уходи, — сказал он холодно. — Пока я позволяю тебе самой выбрать, как именно.

Утро застало Иерусалим в молчаливом свете. Король сидел на своём месте, пальцы постукивали по подлокотнику трона. Он выглядел собранным — и только самые внимательные могли бы заметить лёгкое напряжение в плечах, в движении рук.

— Позовите лекаря. Девушку. — Голос был ровным, но за ним чувствовалась нехватка сна.

Страж кивнул и вышел. Прошло немало времени, прежде чем двери вновь открылись. Но вошла  не она — а один из рыцарей, сопровождающий охранник, лицо которого говорило само за себя.

— Где она? — Балдуин поднял бровь.

Мужчина в доспехах коротко поклонился, глаза его избегали взгляда короля.

— Государь… мы не можем её найти.

В зале повисла тишина. Король медленно поднялся.
— Не можете… найти?

— Мы обыскали её покои. Комната пуста. Вещей нет. Никто не видел, как она покидала дворец… будто растворилась.

Балдуин сжал подлокотник трона до побелевших костяшек.

— Тогда найдите её. Переверните весь дворец, каждый уголок, каждый подвал, каждый тайный ход. Опросите всех. Стражу, кухарок, писцов. Найдите след. Найдите её. Немедленно.

Голос его не был криком, но воздух в зале как будто стал холоднее. Рыцари кивнули, развернулись и поспешили прочь.

А король остался стоять, чувствуя, как внутри него нарастает пустота. Она ушла. Без слов. Без взгляда. И он даже не знал, в какую сторону смотреть.