Глава 7
Балдуин не пошевелился. Лишь смотрел на неё, словно сквозь неё - и в то же время, как будто впервые по-настоящему видел.
"Ты такой красивый... Я готова проигрывать всегда."
Эти слова прозвучали в его сознании, как колокол в пустом храме. Пронзительно. Неуместно. Чисто.
Он ожидал страха, почтения, может, даже слёз. Но не этого.
"Красивая ложь... или невинная правда?" - подумал он.
Он знал, как выглядит. Знал каждую язву, каждую тень на лице. Он жил с этим. Он прятал себя - от зеркал, от чужих глаз, от жалости. А она... она сказала это вот так, склонив голову, с усталыми глазами, с вином на губах - искренне, почти шепотом. И не осознала, как глубоко ударила в него этими словами.
Он должен был отстраниться. Напомнить себе, кто она. Кто он. Девушка из деревни, знахарка, возможно - ведьма. А он - король, воин, прокажённый, мёртвый наполовину.
Но почему-то он хотел снова услышать её голос. Её смех. Хотел, чтобы она проигрывала ему снова и снова, лишь бы осталась рядом, с этой нежной улыбкой и огоньком в глазах, который не гас даже после войны и крови.
"Ты играешь в опасную партию, Мира... а я не уверен, что хочу победить."
Мира чувствовала, как пылают её щёки. Горло жгло от вина, сердце билось так, будто его могли услышать даже за стенами покоев. Она зажала кубок в руках, стараясь спрятаться за ним, как за щитом. Её пальцы дрожали.
- Простите... я... - выдохнула она, не в силах поднять взгляд. - Я не это имела в виду.
Но король не отводил от неё взгляда.
- Почему ты так сказала? - спросил он тихо, но в тоне чувствовалась сталь. - Ты знаешь, что язвы - это не красота.
Мира замерла, как зверёк под взглядом хищника. Она медленно опустила кубок, пальцы чуть подрагивали. Помолчала. И, всё же собравшись, заговорила:
- Красота... это не кожа, не гладкое лицо, не ровные черты. - Голос её был слабым, но ровным. - Это... когда человек держится гордо, несмотря на боль. Когда он не сдается, даже если умирает по кусочку каждый день. Когда он - свет, несмотря на то, сколько тьмы вокруг.
Она наконец подняла на него глаза. В них не было жалости. Только правда. Только она сама.
- Я не лгу, Ваше Величество. Я действительно думаю, что вы красивый. Хотя, наверное, не должна была говорить...
Тишина между ними натянулась, словно тонкая струна.
Балдуин долго молчал. Его взгляд оставался неподвижным, словно каменный.
- Такие, как я, - наконец произнёс он глухо, - не заслуживают ни на любовь, ни даже на слова утешения. Мы - смерть на троне, прокажённые короли. Памятники, пока ещё дышат.
Мира вздрогнула. А потом, словно что-то в ней оборвалось, подняла голову резко, с тем пылом, что вырывается из души, не дождавшись позволения.
- Что за глупости вы говорите?! - вспыхнула она. - Кто решает, кто чего заслуживает? Разве можно лишить человека надежды только потому, что он болен?! Или потому, что он носит корону?! Вы... вы не камень, и не тень, и не призрак. Вы - человек! И... и вы улыбаетесь, когда я злюсь, - буркнула она уже тише, стыдливо. - Как же тогда вы можете быть мёртвым?
На губах короля медленно появилась улыбка. Тонкая, почти невидимая, но настоящая. Он склонил голову, наблюдая за ней с каким-то странным теплом.
- Ты говоришь, что каждый заслуживает любовь. - Его голос стал мягче, глубже. - Скажи тогда, смогла бы ты полюбить такого, как я?
Мира замерла. Словно всё в ней остановилось - дыхание, сердце, мысль. Она смотрела на него долго, будто пыталась найти в его глазах то, что не смела назвать. А потом тихо, почти неслышно, кивнула и опустила голову, будто призналась во всём, что так тщательно прятала даже от самой себя.
«Смогла бы полюбить такого, как я?..» - сам себе едва верил, что задал этот вопрос. Слова слетели с уст прежде, чем разум успел их осмыслить. Это был не вызов и не игра. Это был оголённый нерв - живой, болезненный, почти детский в своей наивности.
Балдуин смотрел на неё - на эту упрямую, странную девчонку с глазами, в которых не было ни страха, ни отвращения. Только искренность, прямота, как у детей или безумцев. И он вдруг осознал, насколько привык к взглядам, отведённым в сторону. К вежливой лжи. К отвращению, прикрытому под маской благочестия. Даже те, кто любил его - Сибилла, мать - всё равно глядели сквозь язвы, как сквозь замутнённое стекло.
А она... Она кивнула. Пусть несмело, пусть неуверенно, но не отвернулась. Не убежала. Не заплакала. Не солгала из жалости.
«Она ничего не знает обо мне. Ни кем я был, ни кем стану. Ни кем уже стал. И всё равно... всё равно...»
Он чувствовал, как в груди поднимается нечто неудобное, незнакомое. Нечто опасное.
Надежда.
Он знал, что не может позволить ей разрастись. Она сожжёт его. Она не для короля-прокажённого. Не для того, чьи кости медленно умирают, даже когда он жив. Но в эту секунду, глядя на склонившую голову девчонку, Балдуин позволил себе слабость. Мимолётную. Безмолвную. Человеческую.
Он не скажет ничего. Он не покажет. Он будет королём. Но внутри, там, где он давно замуровал себя, что-то дрогнуло. И тихо, как шепот молитвы, прозвучала мысль:
«А если бы?..»
Мира вошла в покои чуть тише обычного. В руках у неё были новые настои и отвар, но не это заставляло сердце стучать неуверенно. После того вечера с вином и её внезапным признанием ей было сложно смотреть Балдуину в глаза. Она ощущала смущение, непривычную неловкость, словно пересекла границу, которую сама же и выстроила между ними.
Он ждал её, как всегда, спокойно сидя на своём месте. На этот раз без шахмат, без слов. Лишь короткий кивок - и она поняла, что пора начать.
Она двигалась осторожно, руки были мягкими, точными. Всё тело короля было ей уже знакомо - каждое воспаление, каждый след болезни. И всё же она каждый раз старалась быть ещё внимательнее. Сегодня - особенно. Казалось, что он смотрит на неё иначе, будто прислушивается не только к её рукам, но и к тишине между словами.
- Ваше тело реагирует, - наконец тихо произнесла она, обрабатывая участок на ребрах. - Язвы уменьшаются... Ткани не разрушаются так быстро. Это хороший знак.
Он молчал, но она чувствовала напряжение в его дыхании. Когда она передвинулась к плечу, её пальцы замерли.
- Что-то не так? - голос короля был спокоен, но внутри неё будто кольнуло.
Мира сглотнула и посмотрела на него. Лицо, как всегда, было скрыто, но она чувствовала его взгляд.
- Здесь... - она аккуратно коснулась воспалённого участка на плече. - Оно новое. И похоже... похоже, сильнее прежних. Быстрее развивается. Это может быть абсцесс. Если не вскрыть - начнётся некроз.
Король выпрямился.
- Надрез?
Мира кивнула, собравшись с мыслями.
- Да. Я могу сделать это аккуратно. Это... больно, но это облегчит состояние. И остановит распространение.
Он долго не отвечал, и она начала думать, что он откажется. Но затем прозвучало:
- Делай.
Внутри неё сжалось - не от страха перед процедурой, а от ответственности. Неважно, кто он. Больной или король. Сейчас - это просто человек, и она должна облегчить его страдания. Неловкость, вина, всё исчезло, осталась только она и её дело.
Мира достала нож и спирт. И с дрожащим вдохом начала готовиться.
Мира обернулась, достала из своей сумки тонкий, остро отточенный нож и небольшую флягу с настоем спирта. Тихо, не глядя в глаза королю, она промолвила:
- Это займёт всего несколько секунд. Постарайтесь... не двигаться.
Она знала, что он будет терпеть. Но даже самая крепкая воля не могла убрать боль. Аккуратно продезинфицировав воспалённое место, она провела пальцами по коже, чувствуя, где именно нужно надрезать.
- Готовы?
Балдуин не ответил. Только кивнул.
Она сделала короткий, чёткий надрез. И почти сразу его тело вздрогнуло. Он не вскрикнул, не отдёрнул плечо, но она почувствовала, как напряглись мышцы, как резко втянулось дыхание. Гной вышел, и она быстро приложила чистую ткань, промокнув всё, затем снова продезинфицировала.
- Всё, - прошептала она, но сердце её стучало как в бою.
Он продолжал молчать. Дышал неглубоко, сдержанно. И что-то внутри неё оборвалось.
Она опустилась на колени сбоку, не думая, просто чувствуя, как боль, его боль, заполнила всё вокруг. Руки сами поднялись - тонкие, почти детские рядом с его телом, - и обвили его осторожно, будто боясь навредить ещё больше.
- Простите, - прошептала она, прижимаясь к его плечу. - Это нужно было... Мне жаль...
Балдуин не ответил сразу. Она чувствовала, как дрожит его спина - не от слабости, а от сдержанных эмоций, от того, что он привык быть камнем. Но сейчас она держала в объятиях не короля, не образ, не легенду - мужчину, живого, уязвимого.
Он не оттолкнул её. Не произнёс ни слова.
Он сдерживал дыхание, как будто от этого зависела его жизнь. Он привык к боли, к огрубевшей коже, к гною и язвам, что прорезали плоть, как гвозди через древесину. Но сейчас, когда её пальцы коснулись воспаления, когда она мягко и быстро сделала надрез, всё внутри него словно сжалось.
Боль - привычная, острая, жгучая - на миг затмила всё. Но не она застряла в его памяти.
А её голос. Её руки. Её запах - не благовония, не ладан, не кровь - а трава, настои и что-то странно домашнее, тёплое. И потом - её объятия.
Он не знал, что делать с этим.
Какого дьявола она обняла его?
Сердце ударило слишком сильно. Это не было как в бою. Это не было как на совете. Это не было вообще как что-то, что он знал. Он - король, воин, прокажённый - и она, девчонка из ниоткуда, прижалась к нему с нежностью, которую он считал давно сожжённой проказой и властью.
Зачем она это сделала?
Он не смог поднять руку, чтобы обнять в ответ, хоть и хотел. Не смог сказать ни слова, потому что любое слово показалось бы слишком... человеческим. А он не имел права быть человеком рядом с ней.
Это было слишком.
И всё же он не хотел, чтобы она отходила. Хотел остаться в этой тишине, где боль была не в теле, а в том, что он не может быть ближе.
Не имеет права.
На следующее утро он проснулся раньше обычного. Тело - уставшее, но впервые за долгое время не изнурённое болью. Плечо, где вчера пульсировала горячая, тупая мука, теперь отозвалось лёгкой ломотой, почти приятной в сравнении с тем, что было. Он медленно сел, позволив себе вдохнуть полной грудью - и замер.
Не от боли.
От памяти.
Её прикосновение, нежное, решительное. Её запах - трава, дым, немного крови. Её руки, обнимающие его, как будто он не король, не больной, не прокажённый - а просто человек, нуждающийся в тепле.
Это обожгло сильнее любых мазей. Не отпускало.
Он шепнул про себя, как молитву:
- Зачем ты это сделала, Мира?..
И в сердце, затаённо, будто под доспехом, зашевелилось чувство, которое он слишком долго душил в себе: желание быть любимым. Не как король. Не как символ. А как он сам.
И это пугало больше, чем болезнь.
Они сидели за шахматной доской, как обычно. Вино в кубках - нетронуто, тишина между ходами - почти уютная. Балдуин задумчиво глядел на расстановку фигур, а потом отложил свой ход и взял один из свитков, что лежали рядом.
- Сегодня... не о войне, - сказал он тихо, развернув пергамент. - Я хотел показать тебе кое-что иное.
Мира оторвала взгляд от шахмат, чуть склонив голову. Свиток был украшен золотыми буквами, старым, тонким почерком. Там была легенда - о древнем воине и девушке, чья любовь началась с поцелуя, запретного, но настоящего.
Мира читала, затаив дыхание, пальцы едва касаясь ткани платья на коленях.
Когда она подняла глаза, король смотрел на неё иначе - не как на лекаря, не как на придворную. Как на девушку, которая живёт в нём слишком живо.
- А у тебя был... первый поцелуй? - спросил он почти шёпотом. - Настоящий.
Мира замерла, словно вопрос ударил в грудь. Её щёки вспыхнули, и она растерянно улыбнулась:
- Эм... был. Но... это было... неловко, - пробормотала она. - Очень.
Он ничего не сказал, просто смотрел, выжидая. И она, смущённо понизив голос, продолжила:
- Мне было шестнадцать... и он ударился лбом о мой нос. Потом извинился и убежал. Я тогда подумала, что так, наверное, и должно быть... - Она засмеялась, коротко, мягко, пряча глаза. - Это было нелепо. И совсем не похоже на то, что пишут в легендах.
Балдуин молчал. Но улыбался.
Потому что в этой простой, неловкой исповеди было больше жизни, чем во всех выученных речах и заученных молитвах.
Он снова взглянул на свиток и прошептал:
- Может, не легенда делает поцелуй настоящим. А человек.
Мира, не сразу осознав, что говорит, вдруг тихо спросила, всё ещё улыбаясь от своего рассказа:
- А... у вас? Был?
Слова прозвучали почти неслышно, как будто она сама не верила, что осмелилась их произнести. Легкий трепет прошёл по её телу, и улыбка медленно исчезла с губ. Она застыла, глаза расширились. Только сейчас до неё дошло, что она спросила - у короля, человека, чья жизнь прошла в одиночестве, среди боли, взглядов, прикосновений в перчатках, шелестов тканей, но не кожи...
Какой поцелуй? - пронеслось у неё в голове, и сердце сжалось от страха. Она резко отвела взгляд, будто боялась, что он тут же встанет, велит увести её, и никогда больше не заговорит с ней.
- Простите... - прошептала она, голос стал тише воздуха. - Я... я не хотела...
Но ответа не последовало сразу.
Король сидел спокойно, с прямой спиной, и только через несколько мгновений, глядя прямо перед собой, медленно сказал:
- Не было.
Она подняла на него глаза. Ни гнева. Ни тени боли. Только спокойствие. Усталое, но глубокое.
- У королей многое отнимает корона, - продолжил он после короткой паузы. - Но есть вещи, которых у меня не отняли. Потому что... не дали изначально.
Он посмотрел на неё. В глазах - прозрачная, хрупкая честность.
- Я не знал, как это. Никогда не был... принимаемым. Ни как мужчина, ни как человек.
Мира почувствовала, как что-то внутри будто треснуло. Не от жалости - от нежности. Не от вины - от желания приблизиться. Не для того, чтобы доказать ему что-то, а просто быть рядом.
- Простите... - снова прошептала она, уже не из страха. - Простите, что задала глупый вопрос.
Балдуин чуть качнул головой:
- Это не глупый вопрос. Просто... непривычный.
И в этих словах было столько тишины - той самой, что ближе любых криков.
«Почему именно она?»
Балдуин смотрел на неё - и чувствовал, как в груди поднимается тихая, почти незнакомая волна. Не боль, не гнев, не отчуждённость. Что-то другое. Неуловимое. Тёплое. Опасное.
Она спрашивала о поцелуе так просто, будто это - самое обычное, что может быть между людьми. Будто не думала, что перед ней король, прокажённый, изуродованный недугом. Будто перед ней - просто человек. Мужчина.
«Не было», - сказал он, и почувствовал, как эти слова зазвенели где-то внутри, как железо по стеклу.
Он ведь не лгал. Не было. Никогда. Ни одного поцелуя, ни одного объятия, не от матери, не от женщины, не от тех, кто стоял рядом по долгу. Он слишком рано стал «святым королем», «проклятым мальчиком», «воином в перчатках». Он рано понял, что чувства - роскошь, которую он себе не может позволить. Он научился быть холодным и неприступным, ведь иначе - боль.
А теперь вот она.
Светловолосая, с глазами, полными удивления и сочувствия. Присутствием, от которого сжимается всё внутри - не от страха, а от желания подольше сохранить этот момент.
Она не отпрянула. Не испугалась. Сказала «простите» - не за брезгливость, а за то, что он мог почувствовать себя одиноким. Она смотрела так, как никто не смотрел прежде.
«Могла бы она... полюбить?»
Мысль пришла внезапно и застала врасплох. Он отверг её тут же, почти инстинктивно. Нет. Глупо. Опасно. Это не для него.
Но всё же...
Он запомнил, как она отвела взгляд, как растерялась - и как всё равно осталась. Осталась рядом. Не как подданная. Не как лекарь.
Как будто ей действительно было не всё равно.
Сумерки стелились над Иерусалимом, в покои короля проникал мягкий свет лампад. Мира снова стояла перед ним - сосредоточенная, немного смущённая. В её руках был новый настой, благоухающий сухими цветами и пряными травами. Он уже знал этот запах, знал её касания. Сегодня она особенно молчалива, но внимательна, как всегда.
Она обрабатывала его лицо - осторожно, ласково, как будто боялась не ранить кожу, а сердце. Её пальцы скользили по уже не воспалённым участкам: язвы почти ушли, осталась лишь розоватая ткань, чуть тёплая, но без боли, без гноя. Следы.
- Вы чувствуете? - вдруг тихо спросила она, не поднимая глаз.
- Да, - ответил он спустя миг. - Тепло. И... прикосновения.
Она кивнула. Её пальцы задержались у линии губ. Мира вдруг затаила дыхание. В груди глухо стучало: «У него не было...»
Она склонилась ближе - неосознанно, как во сне, как под зовом чего-то древнего и важного, как под музыку, которую слышит лишь сердце.
И...
Её губы коснулись его губ. Легко. Нежно. Как дуновение ветра, как прикосновение шелка.
На долю секунды - и всё застыло.
А потом она отшатнулась. Губы дрогнули, глаза расширились от ужаса, щёки вспыхнули алым.
- Простите... Я... я не хотела... - пробормотала она, отступая, будто от края пропасти. - Прости...те...
И - выбежала. Почти бегом, будто боясь, что сама не выдержит того, что только что произошло. Не дожидаясь слов. Не оборачиваясь.
А он остался сидеть - молча.
И не удержал её. Не смог.
Потому что в груди - в том самом сердце, о котором он думал, что оно давно мертво - разгоралось пламя.
Он смотрел на неё, пока она склонялась над ним, снова и снова касаясь его лица с такой бережностью, с какой не касался его никто... никогда. Ни мать. Ни сестра. Ни жрецы в обрядах очищения. Только она - девочка из другого мира, ставшая для него чем-то большим, чем лекарем.
Когда она спросила:
- Вы чувствуете?
Он удивился, насколько тихо и трепетно зазвучал в нём ответ:
- Да. Тепло. И прикосновения.
И в этот момент он понял - не кожу она лечила, а его одиночество.
А потом... её губы.
Коснулись его - не как милость, не как жест жалости. А как... будто она не думала вовсе.
Будто в ней говорил не разум, а сердце.
Он застыл.
В его мире, где всё было регламентировано, распято, обнесено крестами и страхом болезни, это прикосновение стало взрывом. Он не знал, как дышать. Не знал, как реагировать. Он даже не успел коснуться её в ответ - она уже отпрянула, как испуганная птица.
"Простите..."
Её голос дрожал, её глаза блестели, и он видел - она не играла. Она действительно боялась, что переступила черту. Что обожгла его.
Но разве не я ждал этого? Разве не я мечтал, хоть на миг забыть, что я прокажённый король, обречённый умирать в одиночестве?
Он не остановил её. Он не сказал ни слова. И только когда за ней захлопнулась дверь, позволил себе выдохнуть - медленно, глубоко. Закрыл глаза. И прошептал, как молитву, глупую, невозможную:
- Мира...