Печать Короля

Мира закрыла за собой тяжёлую дверь покоев и только тогда позволила себе выдохнуть. Спина была влажной от пота, руки дрожали. Её сердце всё ещё стучало в горле, будто она только что убегала от чего-то… слишком живого.

Коридор был полутёмным, освещён лишь факелами на стенах, и она шла по нему, будто во сне, сжимая в руках пустую чашу, в которой остался аромат травяного настоя. От этой смеси у неё самой кружилась голова — или, может быть, от его взгляда, от того, как дрожало его тело под её руками… от того, как он молчал, не отстраняясь, не прячась.

«Он позволил… он не прогнал меня», — думала она, не веря.

На пороге своей комнаты она остановилась. Слугиня, увидев её, распахнула дверь, но Мира лишь прошептала:
— Спасибо. Я сама.

Она вошла, опустила чашу на стол и, не раздеваясь, опустилась на край ложа. Руки продолжали подрагивать, и она прижала их к груди. Сердце всё ещё билось.

«Почему я чувствую это? Почему… он молчал, но это было сильнее слов».

Мира не знала, что будет дальше. Не знала, зачем он зовёт её, почему терпит её прикосновения, почему позволяет быть рядом.

Но в этом молчании, в его дрожи и тяжёлом дыхании… было что-то, что она чувствовала всем телом.

«Я лечу его… но, кажется, он тоже лечит меня. Тихо. Незаметно. Через боль».

Она лёгла, не раздеваясь, и долго смотрела в потолок, прежде чем закрыть глаза.
А в памяти снова вспыхнуло — как она дула на его кожу, и он, король, не отстранился. Доверился. Хотя бы на миг.

Когда за Мирой закрылась дверь, Балдуин долго сидел в тишине, не двигаясь. Его лицо жгло — не от мази, не от трав, — от её дыхания, от её пальцев, от того, как нежно она касалась его, будто не замечая язв, будто не боясь.

Он медленно вдохнул, чувствуя, как что-то внутри него сжимается и разжимается болезненно-сладко. Как будто впервые за долгие месяцы в груди появилась жизнь.

«Она не знает, кто я… и, может, именно потому не боится», — подумал он.

Глаза скользнули по доске с шахматами. Они не доиграли партию — впрочем, вряд ли он бы смог сосредоточиться на игре, пока её пальцы касались его лба, скул, щёк. Он давно не чувствовал человеческого прикосновения без отвращения, без страха в чужих глазах. Даже врачи… даже монахи…

Но она — другая.

«Она думает, что может вылечить это…» — и на миг его губы дрогнули в еле заметной усмешке.
«Наивная. Смешная. Упрямая. Отчаянная. И всё же…»

Он встал и подошёл к окну. За ним была ночь — холодная, чёрная, но не пугающая. Он смотрел в темноту и чувствовал странное: будто этот день оставил в нём след, и не от боли, не от усталости…
от неё.

«Я знал тебя раньше. Во сне. Я знал твои руки, голос, запах… Но ты не знала меня. И теперь… ты снова рядом. Плоть и кровь. И я не могу… сказать. Не смею».

Он коснулся лица там, где ещё чувствовалось её дыхание. Снова закрыл глаза.

«Ты будешь моим лекарем. Моей пыткой. Моим спасением… если только не станешь моей гибелью».

Она проснулась не сразу — будто тело, наконец, позволило себе отдохнуть, отпустить страх, боль и тревогу. Но сон был поверхностным: она ворочалась, то и дело просыпаясь от непонятной тревоги. Всё внутри будто на грани.

Комната, где её поселили, была непривычно тихой, с высоким потолком, простыми, но добротными тканями и резным окном, откуда открывался вид на город. Это был не мрак темницы, не тесный дом крестьян — и всё же чужой.
Она встала, умылась холодной водой из медного таза и оглядела одежду, что ей оставили. Простое платье — тёмное, закрытое — и платок для головы. Всё чистое, добротное. Но чужое.

В дверь постучали.
— Девушка, тебе приказано явиться к королю. Сейчас.
Голос был нейтральным, но в нём чувствовалась поспешность.

Мира кивнула, хотя её никто не видел. Сердце её ускорило ритм. Она знала, что с ней будут говорить — может, снова о болезни… может, о её методах. Или… нет, не смела даже думать. Она всё ещё не понимала, чего хочет этот король. Он был чужим и недосягаемым — и всё же в его взгляде было нечто странное. Что-то, что будоражило.

Она шла по коридору, ощущая холод камня под ногами и взгляд охраны за спиной. И когда вошла в покои, где вчера лечила короля, он уже ждал.

Он сидел у окна, полуобернувшись, без короны, в лёгком тёмном плаще, с затенённым лицом.
— Снова пришла, лекарь? — тихо сказал он, не глядя.

Мира остановилась и низко поклонилась:
— По приказу Вашего Величества.

Он встал, подошёл ближе.
— Сегодня ты осмотришь меня снова. Но не только тело. Мне нужно, чтобы ты рассказала, как ты лечишь… как думаешь, почему это помогает. И ещё… — он замолчал, взглядом впившись в её лицо, — почему ты не боишься прокажённого?
Мира не сразу ответила. Она смотрела на него снизу вверх — на его фигуру, окутанную плащом, на руки, которые сжимали подлокотники кресла. И в этом молчании было столько тяжести, что слова застревали в горле. Но она собралась. Сделала шаг ближе.

— Я… боюсь, — честно призналась она. — Но не болезни. Я боюсь сделать больно, боюсь не успеть, боюсь ошибиться. Но… это не проказа. Это человек.

Она подняла глаза.
— Вы — человек, Ваше Величество. Не болезнь. Я лечу не язвы, а вас. Так бабушка говорила: «Смотри не на гной, а на дыхание. И лечи дыхание».

Балдуин замер. Эти слова прошли сквозь броню, сквозь стены, за которыми он так давно спрятался. Он не ответил сразу, лишь медленно сел. Грудь его вздымалась — будто от слишком долгого и осторожного дыхания.

— «Смотри не на гной, а на дыхание…» — повторил он глухо. — И ты… действительно веришь, что сможешь помочь?

— Я не знаю. Но я должна попробовать, — тихо ответила Мира. — У меня есть мазь, я усилила её настоем из цветков и мёда, — она достала небольшой мешочек, в котором лежал свёрнутый в ткань сосуд. — Он для лица. Я... помню, как вы сдерживали дыхание, когда я прикасалась. Я постараюсь — нежнее.

Он молча кивнул. Лишь взгляд у него был слишком острый, как будто в ней искал не лекаря… а ответ. На вопрос, который сам боялся сформулировать.
Балдуин сидел неподвижно, словно высеченный из камня, но внутри всё было иначе — живо, тревожно, противоречиво. Он чувствовал её пальцы на своём лице — лёгкие, как дыхание, осторожные, как молитва. И чувствовал, как дрожь, доселе спрятанная под бронёй воли, поднимается от шеи к затылку, обжигая.

Он закрыл глаза.

«Что ты делаешь со мной, девочка? Что за странную власть ты имеешь?»

Он, король, привыкший к боли, к равнодушным рукам и суровым взглядам своих лекарей, вдруг едва сдерживал дрожь — не от страха, не от страдания, а от этого человеческого… прикосновения. От её мягкого дуновения, как будто она пыталась не только облегчить боль, но и вернуть что-то, что он давно считал утраченным — тепло.

«Я должен быть осторожен. Я не имею права привязываться. Она — просто лекарь. Просто женщина, попавшая в этот мир… случайно. Или нет?»

Он чувствовал запах трав — терпкий, тёплый, чужой. И он всё ещё чувствовал себя королём, но уже не таким, каким видел себя в последние годы — одиноким, осыпающимся, холодным. В этом вечере, в её присутствии, было что-то живое. Что-то, что тянулось к нему… как он тянулся к ней, хотя и не признавался себе.

«Если бы она знала, кем была для меня в снах. Если бы я мог сказать. Но пока — нет. Пока я просто король. А она — просто лечит…»

Он не открыл глаз даже тогда, когда она закончила и тихо отступила. Только когда её шаги растворились за дверью, он вновь вдохнул — глубже, чем за долгое время. И прошептал в темноту:

— Мира…

Прошло всего пару часов, как она покинула его покои, но Балдуин чувствовал это будто вечность. Он пытался сосредоточиться — на бумагах, на докладе одного из рыцарей, даже на шахматной доске, где сам с собой разыгрывал партию, — но ничто не удерживало внимание.

Он глянул на ткань, которой она аккуратно прикрыла баночки с настоем. Её аромат всё ещё витал в комнате, остался в его коже — не только запах трав, но что-то другое, упрямое и тихое. Как она сама.

Он постучал по столу костяшками пальцев, потом резко сказал:

— Приведите лекаря. Ту девушку. Миру.

— Снова, Ваше Величество? — сдержанно удивился оруженосец, наклоняясь в поклоне.

— Да. Я чувствую… жжение. Хочу убедиться, что настой верный. — Голос его был ровным, чуть усталым. — И пусть возьмёт с собой всё, что нужно.

Когда дверь вновь распахнулась и она вошла, он сидел у окна, спиной к ней, будто не ждал вовсе. Но внутри всё в нём встрепенулось. Мягкий шелест её шагов, знакомый голос:

— Вы звали меня, Ваше Величество?

Он медленно обернулся и кивнул, не встречаясь с ней взглядом:

— Да. Хочу, чтобы вы ещё раз осмотрели… лицо. Кажется, оно горит. Или, может, я просто стал чувствовать. — Он усмехнулся сам себе. — Что ж, покажите снова своё волшебство, лекарь.

Мира замерла у входа, едва услышав его слова. "Кажется, оно горит". Она не знала, шутка ли это, или у него действительно началось раздражение, воспаление. Но взгляд у короля был спокойным — слишком спокойным, как у того, кто наблюдает за кем-то глубже, чем просто врачебно.

Она склонилась в поклоне:

— Конечно, Ваше Величество. Позвольте только взглянуть.

Когда он снял тканевую повязку, Мира сделала шаг ближе… и внутри всё сжалось. "Жжёт... а вдруг это аллергическая реакция? Или слишком сильный настой?" — она в голове судорожно начала перебирать состав:

Ты взяла лаванду, шалфей, тысячелистник, медовую основу, немного спирта, а потом... потом ромашку? Или зверобой?

На мгновение перед глазами всё плыло, сердце стучало в горле. Она положила ладони на деревянный поднос, чтобы удержать себя в руках, и тихо выдохнула.

— Прошу прощения, я… я сейчас всё проверю.

Балдуин не отводил взгляда, будто ловил не её движения, а каждую мелочь в выражении лица. Он видел: она боится. Но не его, а того, что могла навредить. И это… тронуло.

— Вы уверены в своём зелье, лекарь? — спросил он, и в голосе его прозвучало не подозрение, а испытание.

Мира кивнула медленно, собравшись:

— Да, Ваше Величество. Но всё же хочу быть уверена, что вам не стало хуже.

Она осторожно коснулась его кожи, ища воспаления. Там, где раньше была сухая стянутость, теперь кожа стала чуть мягче. Он задержал дыхание, как и в прошлый раз, и она снова — почти машинально — начала дуть лёгко, обдувая покрасневшее место.

И он снова дрогнул.

Господи, что я делаю? — мысленно ахнула Мира, отдёргивая ладони, будто обожглась. Она опустила глаза, стараясь не выдать дрожи в пальцах.

— Всё в порядке, — выдавила она наконец. — Напротив… лучше, чем я ожидала.

Балдуин молчал. Его взгляд был тяжёлым, но не жёстким. Он просто смотрел, будто видел в ней что-то, чего она ещё сама не понимала.

— Хорошо, — сказал он тихо. — Тогда продолжайте.
Мира кивнула, не поднимая глаз, и снова села на краешек кушетки, едва касаясь его кожи. Теперь её пальцы двигались медленно, но уверенно — она знала, где лежит каждый мазок трав, где можно слегка надавить, а где обойти стороной. Настой начал впитываться, оставляя тонкий аромат сухих лугов и лекарственного тепла.

Балдуин не сводил с неё глаз.

Как странно… — думал он. Когда меня лечит мой лекарь — я чувствую лишь жжение, терплю, потому что должен. А сейчас…

Сейчас он ощущал её прикосновения иначе. Будто каждая её капля зелья не просто проникала в кожу — а трогала что-то внутри. Он чувствовал её дыхание, лёгкое и осторожное, почти боязливое. И где-то в этом был страх. Но не перед ним. А перед тем, чтобы сделать больно, ошибиться, не помочь. И именно это внушало доверие.

— Вас учили ухаживать за такими ранами? — тихо спросил он, нарушая тишину.

— Нет, — ответила она, не глядя на него. — Просто… я много читала. И бабушка учила меня видеть, слушать тело. Она говорила — кожа, как и человек, всегда скажет, что ей нужно… если научиться слышать.

Балдуин усмехнулся краем губ, несмотря на боль.

И ты слышишь, девочка из огня и крови. Ты слышишь больше, чем все мои лекари и священники…

Он хотел что-то сказать, но не нашёл слов. Тишина снова легла между ними — странная, плотная, почти интимная. В этом молчании было больше доверия, чем в сотне клятв.

Когда она закончила, вымыла руки и убрала всё, Мира встала, снова поклонилась и прошептала:

— Благодарю за доверие, Ваше Величество.

— Подожди, — вдруг сказал он.

Она замерла, не оборачиваясь.

— Завтра снова. В это же время.

— Да, Ваше Величество, — тихо ответила она, и только потом позволила себе уйти.

Мира шла по тёмному коридору, крепко прижимая к груди пустой мешочек из-под трав. Воздух был прохладным, каменные стены дышали сыростью, но внутри у неё всё было горячо — не от страха, не от усталости, а от чего-то, чему она не хотела давать имени.

Она вошла в отведённую ей комнату, закрыла за собой дверь, села на край постели и только тогда позволила себе выдохнуть. Сердце всё ещё колотилось, как после бега. Она опустила взгляд на ладони. Её пальцы ещё помнили его кожу. Эти язвы, тепло под ними, тихое дыхание короля, сдержанное, будто он не хотел, чтобы она почувствовала, как ему больно... или как он живой. Как он человек.

Зачем ты думаешь об этом? — мысленно обругала себя Мира, — Он король. Он — часть мира, который должен быть тебе чужим.

Но мысли не слушались. Они упрямо возвращались к тому, как он смотрел на неё. Не как на пленницу. Не как на девчонку из деревни. А как на равную. Нет… не так. Он смотрел на неё, будто знал. Будто ждал.

Мира зажмурилась.

Ты дура. Он правитель, ты никто. Он болен. Он скрывает своё лицо. Он мог бы приказать казнить тебя — и никто не сказал бы ни слова.

Но когда он задержал дыхание, когда она обрабатывала его лицо… когда он не отстранился, когда не велел увести её — что-то в ней дрогнуло.

И теперь это чувство росло — нежелательное, опасное, глупое.

Ты не имеешь права думать о нём как о человеке. Ты лекарь. Ты должна лечить. Не чувствовать.

Но это уже случилось.

В зале было тепло, и огонь в очаге отбрасывал мягкие отблески на стол и фигуры. Шахматы стояли на привычном месте, партия уже началась — Белыми, как всегда, играла она.

Мира осторожно сделала ход и подняла глаза на короля. Он сегодня молчал больше обычного, его взгляд был затуманен — не болью, нет, — чем-то другим. Тенью мысли, которую она не могла разгадать.

— Устала? — вдруг спросил он.

Она кивнула. Усталость была в теле, в сердце, в голове. Слишком много боли, слишком много ран. И слишком много его.

Балдуин жестом подозвал слугу, и тот бесшумно поднёс к столу кубки и кувшин вина.

— Выпей, — негромко предложил он, наливая тёмно-красную жидкость. — Не для забвения, — добавил после паузы, — для тепла.

Мира опустила глаза. Она не хотела. Не должна. Но тут же подумала: Может, если немного… это утихомирит всё, что внутри. Всё, чего не должно быть.

— Хорошо, — прошептала она. — Только немного.

Она взяла кубок, поднесла к губам. Вино обожгло рот, но растеклось мягким теплом по горлу. Пальцы у неё дрожали, и она поставила кубок, прежде чем он выпал бы из рук.

— Ты играешь лучше, чем раньше, — сказал он спокойно, двигая фигуру.

— Наверное, потому что я уже не боюсь проиграть, — ответила она, не подумав.

Король чуть склонил голову. В глазах его мелькнул интерес — или что-то более глубокое.

— А раньше боялась?

— Да… — Мира вздохнула. — Вам не проигрывают просто так. Вы — король.

Он молчал, глядя на неё. Словно снова разгадывал. Как будто каждая её фраза, каждый взгляд были для него ходами в собственной партии.

Она сделала ещё один глоток. И снова посмотрела на доску, чтобы не смотреть на него.

Если я буду играть, если смотреть только на фигуры… может, я не почувствую, как мне хочется быть рядом. Как странно спокойно мне с ним.

— Ваш ход, — сказала она тихо.

Мира не заметила, как допила свой кубок — и как тут же, по молчаливому жесту короля, он вновь наполнился. Второй глоток был легче, третий — почти приятным. Тепло растекалось по телу, и усталость, что глушила её разум, вдруг уступила место чему-то более опасному. Чувства, которые она пыталась задушить — робкие, неуместные, ненужные — разгорались, как искры на сухой ткани.

Она сделала неосторожный ход — и потеряла ладью.

— Шах, — произнёс Балдуин спокойно, но в его голосе был мягкий оттенок довольства.

Мира вздохнула, закрыв глаза, склонила голову, как будто признавая поражение. Волосы упали на щёку. Она не думала, не фильтровала — вино распахнуло рот её сердцу.

— Вы… — прошептала она, — вы такой красивый…

Тишина застыла между ними, как стекло, тонкое и прозрачное.

— Я готова проигрывать вам всегда, — добавила она, всё ещё не поднимая взгляда.

Лишь после этих слов она осознала, что сказала, — и затаила дыхание. Лицо вспыхнуло жаром сильнее, чем от вина. Она подняла глаза, медленно, будто надеялась, что всё это — сон.

А Балдуин просто смотрел на неё. Долго. Молча. Его взгляд был глубоким, словно он пытался увидеть в ней что-то, что сам не до конца понимал.

Он не ответил сразу. Но уголок его губ дрогнул — чуть, почти незаметно.

— В шахматах важно не только выигрывать, — тихо сказал он. — Иногда куда важнее — с кем ты играешь.