Печать Короля

Он не поднял глаз, даже когда дверь за ней закрылась. Только тогда, когда шаги стражей стихли в коридоре, Балдуин позволил себе выдохнуть.

Он провёл пальцами по краю трона, будто ища в нём опору. Сердце билось часто, будто после боя. Он столько раз видел её во сне — смелую, свободную, живую. Видел её слёзы, её кровь, её страх… и её силу. Она спасала. Она любила жизнь. Но теперь она стояла перед ним — живая, забывшая, обычная. И всё же та же.

"Она держала в руках жизнь, как будто это было легко", — подумал он.

И в то же время — "если бы она знала, кого видит…"

Он не имел права раскрыться. Не имел права приблизиться. Его тело было проклято, его облик — прокажённый король в железе и тени. А она… она теперь реальна. Не плод его снов.

И всё, что он мог — держаться в стороне. И защищать её молча.
Когда солнце коснулось горизонта и над Иерусалимом растянулся багряный закат, в её дверь тихо постучали. Охранник коротко сообщил:

— Его Величество ждёт тебя. В покоях. Как лекаря.

Мира сжала руки. Она не знала, что ожидать, но подчинилась. Вели её молча, по залитым свечами коридорам. Страж у двери посторонился, пропуская её внутрь.

Покой был просторный, но сдержанный. Тяжёлые шторы, стол, покрытый свитками, и кресло, в котором сидел он.

Он был без короны, но в маске. Руки — в перчатках. Он не встал, не взглянул на неё сразу. Только сказал глухо:

— Садись.

Она подчинилась, сев на край лавки. Тишина повисла между ними, пока, наконец, он не заговорил:

— У меня обострение. Один из придворных врачей считает, что началось воспаление в плечевом суставе. Боль мешает мне писать и держать меч.

Он протянул руку — медленно, с усилием. Мира увидела, как слегка дрожат пальцы, как натянута кожа под перчаткой. Она тихо кивнула, пододвигаясь ближе, на работе её лицо стало сосредоточенным, спокойным.

— Сними перчатку, если позволите, — сказала она, профессиональным тоном.

Он молча подчинился.

Мира не дрогнула, когда увидела, что прятал король. Это было ужасающе, да — но она видела и хуже. Просто взяла его руку — осторожно, как хрупкий сосуд.

— Я промою и наложу повязку, а потом подскажу вам, что можно пить. Если воспаление пойдёт дальше, нужно будет надрезать. Но пока не поздно, — мягко произнесла она.

И в этот момент, склонившись над его рукой, она впервые посмотрела ему прямо в глаза — и в её взгляде не было страха. Только жалость. И забота.
Пока Мира осторожно снимала повязку с его руки, Балдуин наблюдал за ней молча, с каменным лицом. Её пальцы двигались точно, ловко, взгляд сосредоточенный — она не дрожала, не суетилась. Просто делала то, что умела.

Такая же, как во сне, — подумал он. Те же жесты, та же тишина в движениях, тот же огонь в глазах, когда она спасала — кого бы то ни было.

Он знал её. Знал слишком хорошо. Наблюдал за ней ночами — когда сон был милостью, а не пыткой. Видел, как она смеялась, плакала, как спасала людей, как умирала. А теперь вот она — рядом. Живая. Настоящая. Только не знает его.

Она не узнаёт его взгляда, не ловит дыхания, не замечает, как сердце короля сбивается с ритма, когда её ладонь случайно касается его кожи.

Для неё я просто один из раненных. Один из сотни. Король — и не более.

Он должен был говорить сдержанно. Холодно. Как подобает монарху. Но внутри что-то билось, просилось наружу.

Ты не знаешь. Но я знаю. До последней капли крови. До твоего последнего вздоха. Я пытался забыть. Я молился. Но ты пришла — и всё вернулось.

Он закрыл глаза на миг, вдыхая тихий запах полевых трав, впитавшийся в её руки. И если бы не страх, что спугнёт её — возможно, позвал бы по имени. Но нет. Пока нет.

Пусть останется хоть так. Пусть не знает. Пусть  боится. Только останься рядом.

Днём она приходила как лекарь — с травами, примочками, тихими словами и крепкими руками, знавшими, как остановить боль. Балдуин позволял ей лечить себя, наблюдал за ней и не вызывал стражу, даже когда она касалась его обожжённой, разрушенной плоти без ужаса.

А вечером... он вызывал её вновь. Уже не как король, а как мужчина, прячущий свои чувства за расставленными на доске фигурами.

— Знаешь, что такое гамбит? — спросил он однажды, расставляя белые.

Мира покачала головой, с интересом глядя на доску. Её пальцы были в зелёных разводах от трав, глаза — усталые, но живые. И он захотел объяснять ей — медленно, спокойно, наблюдая, как она вникает.

— Это когда ты жертвуешь фигурой, чтобы выиграть больше. Иногда — целую пешку. А иногда — короля.

Она хмыкнула, тронула ладонью холодную ладью.

— Глупо. Зачем начинать с жертвы?

Он усмехнулся, впервые за долгое время по-настоящему.

— Потому что иначе не победить.

Она долго молчала, щёлкая пальцем по доске.

— В жизни я тоже так делала. Только не знала, что это называется гамбитом.

— А я не знал, что лекарки умеют играть в шахматы.

С того вечера это стало их ритуалом. Он — король, покрытый язвами, с болью в теле и сердце. Она — чужая, забывшая даже, кто она на самом деле. Но между ними была доска. Фигуры. Партия, в которой не всегда побеждал сильнейший. Только внимательный.
Шахматная доска между ними была их границей и мостом одновременно. Он двигал фигуры в перчатках, в капюшоне, скрывающем лицо, и в полутени — словно сам превращался в одного из чёрных коней: сдержанный, скрытный, готовый ринуться в бой.

Мира хмурилась, глядя на доску. Белая ладья стояла под угрозой.

— Я не вижу ловушку, но Вы же поставил её, — пробормотала она.

— Иногда ловушка не в фигурах, а в том, что ты слишком долго думаешь, — отозвался он с лёгкой усмешкой. Голос у него был усталый, но мягкий.

— Ваш ход, ваше величество, — Мира опустила глаза, отводя руку. Голос её звучал мягко, но с почтением.

Король молча сделал движение, и она задумалась над ответом. Несколько секунд они сидели, не произнося ни слова, лишь наблюдая за игрой.

Но потом, собравшись с духом, Мира подняла взгляд и проговорила:

— Простите… могу я задать вопрос?

Балдуин чуть склонил голову.

— Говори.

— Почему вы не позволяете мне видеть ваше лицо? — тихо произнесла она. — Я... я знаю, что это может быть рана. Я — лекарь. Я не прошу ничего большего, только хочу помочь.

Король не сразу ответил. Его руки, в перчатках, лежали спокойно на подлокотниках кресла. Огонь бросал тени на капюшон, скрывающий его черты.

— Некоторые раны, девушка, не лечатся, — наконец сказал он. — И некоторые лица должны оставаться в тени, чтобы их вид не пугал.

— Простите меня, если вопрос был дерзким, — она тут же опустила голову. — Я не хотела...

— Ты не дерзка. Ты просто не знаешь, что за боль стоит за этим капюшоном.

Она кивнула.

— Я понимаю. Прошу вас только помнить, что я здесь — как слуга. И если когда-либо потребуется помощь… я буду рядом.

Король долго смотрел на неё, и только фигура в его руке слегка дрогнула.

— Тогда продолжим, лекарь. — Его голос стал тише. — Ваша пешка под угрозой.

— Понимаю, ваше величество, — Мира улыбнулась сдержанно и сделала ход. — Но иногда угроза — это не поражение. Это возможность для чего-то большего.

Он чуть усмехнулся.

— Возможно. Посмотрим, куда ты поведёшь эту партию.

Она сидела напротив, склонившись над шахматной доской. Свет от камина отражался в её глазах — умных, внимательных, полных жизни. Она говорила с ним уважительно, почти с благоговением, но без страха. Он чувствовал, как в ней сочетается странная наивность и твёрдость, будто она прошла сквозь пламя, но не сгорела.

Когда она заговорила о его лице, он задержал дыхание на долю секунды. Этот вопрос — он знал, что он прозвучит. И всё же это задело. Не из-за страха, нет — он давно свыкся с уродством. А из-за её искренности. Она не просила позволения ради любопытства, нет — хотела помочь.

«Ты бы и дьяволу попыталась залечить раны, да? Девчонка… ты не из этого времени. И всё же ты как будто именно отсюда. Из этой войны. Из этой боли».

— Некоторые раны не лечатся, — сказал он, чувствуя, как боль в суставах отдаёт в голос.

«И некоторые — не должны. Напоминание. Кара. Тень. Всё, что удерживает меня от… слишком человеческого».

Но она не отступила. Не испугалась. Ни тона, ни слов. Напротив — её покорная доброта вдруг резанула сильнее меча.

«Она снова здесь. Совсем рядом. А я должен быть холодным. Королём. Не человеком. Не тем, кто видел её израненную, дрожащую… и хотел закрыть собой от всей этой тьмы».

Когда она сказала, что будет рядом, если понадобится помощь, он едва не поднял голову. Но удержался. Внутри только вспыхнуло:

«Ты уже рядом, Мира. Слишком рядом. И я не знаю — смогу ли потом отпустить».

Он спрятался за доской, за фигурами, за партией.

— Тогда продолжим, лекарь. Ваша пешка под угрозой.

«И мой разум тоже», — подумал он, глядя, как её пальцы легонько касаются шахматной фигуры.

Мира двигалась аккуратно, уверенно. Её пальцы почти не дрожали, хотя внутри всё ещё было ощущение, будто она ступает по льду, не зная, где провалится. Она вновь и вновь смачивала тряпицу в настоях, прикладывала к воспалённой коже на теле короля, и он, как обычно, молчал. Иногда замирал, иногда издавал приглушённый вздох — не от боли, скорее от чего-то другого. Он позволял ей больше, чем другим. Позволял быть рядом.

Она не использовала мази, к которым был привычен его лекарь. Вместо этого — примочки из настоя подорожника, чистотела и странных смесей, запах которых напоминал не лекарство, а дикий лес. Но воспаления начали утихать. Боль — стихать. И король это чувствовал.

Он заметил, что она не торопится закончить. Будто ждёт. И он знал — вопрос прозвучит снова.

— Ваше лицо… — Мира подняла взгляд, не отводя глаз. — Я бы хотела осмотреть и его. Если вы позволите, конечно.

Он молчал с минуту. А потом медленно, почти незаметно кивнул.

Она не ожидала согласия. Подумала, может, ей показалось. Но он чуть повернул голову, давая ей доступ, и она, медленно подняв руки, сняла с него лёгкую тканевую маску.

Мира затаила дыхание.

Язвы действительно были. Изъеденная кожа на щеке, несколько участков на лбу, один возле глаза. Но не гниль. Не уродство, от которого хотелось отвернуться. Скорее — метки. Следы болезни, с которой он сражался каждый день.

Но главное — кожа ещё держалась. Не исчезала. Она видела проказу. И то, что было перед ней, не было её поздней стадией. Надежда была.

— Я думала… хуже, — тихо произнесла она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Ваше тело борется. А значит, вы держитесь.

Он смотрел на неё, и в его взгляде не было гнева, ни презрения, ни страха. Только усталость. И что-то другое… смирение?

— Лекарь говорит, что я держусь из упрямства, — сухо отозвался он.

Мира вздохнула и осторожно коснулась его щеки чистой тканью с настоем.

— А я скажу — вы держитесь, потому что не всё ещё потеряно.

Он прикрыл глаза. Её пальцы были тёплыми.

«Ты не испугалась. Даже сейчас. Ты лечишь меня, как обычного больного. Не как короля. И не как чудовище».

Мира отложила тряпицу и сделала шаг назад.

— Я сделаю для вашего лица другой настой. Будет пощипывать. Но должно помочь.

Он кивнул. Молча. Лишь наблюдая за тем, как она убирает травы обратно в сумку, заворачивает сосуды и, чуть склонившись, произносит:

— С вашего позволения, ваше величество.

А он, едва заметно, прошептал себе:

— Слишком легко забыть, кто я… когда рядом ты.

Настой для лица получился крепким — Мира долго перебирала травы, размалывала их в ступке, кипятила и процеживала, пока не получила густую жидкость с тёплым горьким запахом. Она знала — будет пощипывать. Но иначе нельзя.

Король сидел в кресле у окна, маска снята, лицо открыто. Он не произнёс ни слова, когда она вошла. Лишь посмотрел на неё пристально, как всегда — тяжёлым, пронзающим взглядом. Но в этот раз в нём было что-то ещё: как будто он готовился. Как будто знал, что дальше будет труднее.

— Готовы? — тихо спросила она.

Он кивнул, и Мира осторожно коснулась его щеки, смоченной в настое тканью. Сначала он не отреагировал. Но как только жидкость впиталась в кожу, он резко вдохнул сквозь сжатые зубы.

— Щиплет? — с тревогой посмотрела она.

Он кивнул, напряжённо, молча.

Мира замялась, потом чуть наклонилась ближе и... легонько подула на кожу, будто на детскую ссадину.

Король замер. Потом вздрогнул, едва заметно, но она почувствовала — как напряглось его тело, как пальцы сжались в подлокотниках трона.

Она испугалась.

— Простите… я не хотела…

— Продолжай, — выдохнул он. Голос был чуть хриплым.

Мира вновь коснулась его лица и снова подула — мягко, чуть тёплым дыханием, чтобы облегчить жжение. И снова — этот едва сдержанный вздох, дрожь в плечах.

Он был королём. Болезненным, сдержанным, одиноким королём. И никто… никто не касался его так. Не с жалостью. Не с отвращением. А с заботой. Просто с заботой.

Он закрыл глаза, и в этой тишине вдруг всё стало хрупким: её прикосновения, его дыхание, комната, напоённая ароматами трав. Как будто не было войны. Не было дворца. Только он и она. И боль, которую она глушила своим присутствием.

Она закончила, медленно отняла руку, и тихо сказала:

— Готово, ваше величество.

Он не ответил. Только открыл глаза и посмотрел на неё. Долго. Молча.

«Если ты будешь продолжать так дуть на мои раны, девочка… я не уверен, что уцелею», — подумал он.