То, что порождено в ней чисто чувственными инстинктами и, безусловно, кажется Эдварду Стэнхоупу чем-то возвышенным, далеким от сладострастия - и по этой причине является ещё более опасным.

Именно те страсти, природу которых жители равнинной местности не в состоянии уразуметь (вернее, им и не суждено), больше всего доминируют над ними. И самыми слабыми из всех являются те чувства, происхождение которых им ясно как день.

И наш четырёхугольный друг часто воображал, будто производил опыт над другими, тогда как в действительности он учинял его исключительно над самим собой.

* * *

По счастью, у господина Стэнхоупа была тонкая и довольно прибыльная профессия, охлаждающая ум, утоляющая осязание, питающая зрение яркой точкой на черном бархате - там были и письма, и документы, и целые хрустальные системы законов, - и случалось, что месяцами воображение сидело на цепи, лишь едва позванивая.

Кроме того, к тридцати годам, довольно намучавшись бесплодным самосожжением, он научился регулировать тоску и лицемерно примирился с мыслью, что только счастливое стечение обстоятельств, нечаяннейшая сдача судьбы может изредка составить минутное подобие радости...

* * * * *

Мужская проституция всегда была скрыта под напудренной поверхностью Флатландцкой культуры и никогда не обсуждалась открыто, несмотря на своё заурядное существование.

* * *

Как-то раз, совершенное очарование, Равнобедренный Треугольник в бермудах и длинной маечке прогремел по асфальту среди остальной молодежи, сильно наклоняясь вперед и в ритм качая опущенными руками, промахивая с уверенной быстротой, ловко поворачивая, так что перехлёст длинных но свободных шорт обнажал бедро, и затем лёгкая ткань прилипала сзади до обозначения основания, пока с едва заметным влиянием голеней он быстро катился обратным ходом.

Вожделением ли было то мучительное чувство, с которым Ромб поглощал его взором?
Любуясь разгоряченным взглядом этого красавца, собранностью и совершенством всех его лёгких движений (особенно, когда, едва успев оцепенеть, тот вновь разбегался, стремительно сгибая колени), - или это была мука, всегда сопровождающая безнадежную жажду добиться чего-то от восприятия определённой инверсии во всём что он лицезрел, задержать его, что-то с ним сделать (откровенно говоря, слишком дикое желание!), - всё равно что, но только дабы войти с этим Равнобедренным в такое соприкосновение, которое как-нибудь, всё равно как именно, утолило бы его странную жажду.

Что гадать - вот, очередной разбег и...«за что такая напасть?» грациозное, но болезненное падение.

/О бедняга, круги правый!..Мне непременно стоит помочь ему.../

Но Эдвард не успел встать, тогда как парень уже поднялся, торопливо и твердо переступая роликами, на гравии не катившимися, приподнимая и опуская их с хрустом, небольшими шажками приблизился к его скамье сквозь переменное счастье света, и с грохотом поставил свою тяжеловооружённую правую ножку подле юриста, дабы окунуть в него свои голые ручонки и расправиться с ремешками роликовых коньков - и адвокат растворился в пятнах света, заменяя книжкой фиговый лист, между тем как отсвет длинных ресниц того симпатяги падала тому же на поцарапанное колено, и древесная мгла, которую они делили, пульсировала и таяла на его тонкой голени.

Ромб поинтересовался, не нужна ли ему помощь, и предварительно отложил книгу в сторону, заметив как долго парень возиться с завязками.

- О, да, сэр. Это было бы весьма кстати,- и многозначительно добавил (протараторив последующую фразу бесстрастным бодрым голоском).- Но только если вам не составит труда.
Повернувшись, опёршись лапками позади себя, он нахально закинул свои ножки на колени предложившего помощь, чего тот явно не ожидал, потому зарделся и трясущимися руками стал отцеплять ремни - всю эту тяжесть, стальные подошвы на цельных колесиках - предоставляя тому возможность (сойти к ним на бренную землю!) освободиться, и Треугольник выпрямился с мгновенным ощущением угодной босоты, не сразу принявшей форму туфель.

Поцеловав мужчину в щеку, верно, в знак благодарности /Святая Регулярность, не сон ли это?../ и попрощавшись, через пару мгновений...он упорхнул. Мелькая, смешиваясь с родственной игрой света под лилово-зелёно-серыми деревьями. Исчез...так же неожиданно, как и появился...

* * * * *

Помнится, несколькими днями после данного инцидента, мистер Стэнхоуп ещё раз встретил это нежное порождение.
Он брёл под вечер по оживлённой улице, в центре города.

Тот же Равнобедренный, совсем небольшого роста, промелькнул мимо него скорым тропотком; они одновременно оглянулись, паренёк остановился, и адвокат подошёл к нему.

Довольно сглаженный конец этого хлопца (что и вполне могло объяснить его нахождение за пределами военной деятельности, так как в той среде он был бы совершенно бесполезен) едва доходил до нагрудного кармана Стэнхоупа; глаз был круглым и большим, с нежным румянцем в уголках (последнее, что часто встречается у совсем юных представителей расы этих поразительных существ).

Четырёхугольнику понравились его: подведённые макияжным карандашом веки; жемчужно-серый плащик облегавший тоненький корпус, который хранил в себе некий изыск (могло ли в совокупности все это возыметь холодок наслаждения?) - примешивавшееся к профессиональному извиванию его хрупкого тельца, сильно зауженного с боковых сторон и потому слегка походящее на женское, по крайней мере было сложно не подметить его особых стараний в плане подражания прекрасному полу.

Ромб, в конечном счёте догадавшись в чём обстоит дело, робко осведомился о его du coût, и тот немедленно ответил с музыкальной серебряной точностью:
- Ни к чему смущение, ваше благородие! Я стою ровно - сто. Не выдуманная цена за мой периметр, хозяин прежде всего оповещает нас о ценах расходного товара,- произнеся последнюю пару слов, он изящно провёл ладонью по собственной правой стороне,- Порой даже наши коллеги-женщины знают свою стоимость лучше, чем свои имена. Хах, удивительно, не правда ли?

Эдвард попробовал поторговаться, но Треугольник оценил дикое глухое желание у него в прямоугольном зрачке, устремлённый с такой высоты на свой круглый глазик и зачаточную шляпку,- Ничего не поделаешь. Однако, под ссуду сложнее~
Предупредил он, подмигнув и ухмыльнувшись, сделав вид, что уходит.

Это решило всё...

* * * * *

Парень повёл мужчину вправо по крутой лестнице с обыкновенным сигналом звонка, уведомляющий господина, не желающего встречаться с клиентами своих труженцев сердец (и прочих органов), что унылый путь свободен (или нет) - к гнусной комнатке, состоящей из кровати и биде.

Как любой жиголо, выбранный Стэнхоупом Равнобедренный прежде всего потребовал свой «маленький подарочек», и, как следовало, юрист спросил его имя - Адджо - и возраст - восемнадцать.

Ромб был отлично знаком с банальными ухватками этих лакомых субъектов (публичные дома и девушки которые обожали его, ведь он поил их чаем, беседовал на философские темы и никогда не притрагивался к ним): ото всех них слышалось это «восемнадцать» - чёткое чирикание с ноткой мечтательного обмана, которое они издают, бедняжки, до десяти раз в сутки.
Но в данном случае было ясно, что этот прелестник скорее прибавляет, чем убавляет себе годика три-четыре.
Это Ромб вывел из многих подробностей его компактной, как бы точёной и до странности шелковистой формы.

Поразительно быстро раздевшись, Адджо постоял с минуту у арки, наполовину завернувшись в мутную кисею занавеса, с неописуемым удовольствием слушая шарманщика, игравшего в уже налитом сумерками дворе.

Когда Эдвард осмотрел его руки и обратил внимание на содранный эпидермис в раионе костяшек, тот проговорил, простодушно нахмурившись:
- Да, сэр, это нехорошо. Но поймите, порой я сталкиваюсь с неуравновешенными дамами и даже господами, требующими гораздо большего за ту мизерную плату, кою предоставляют, от чего я вынужден отказываться таким...нежелательным, по общему признанию, образом...- в этот же момент, Равнобедренный легонько подтолкнул четырёхугольника к кровати и занял устойку сверху, ласково пролепетав (одновременно расправляясь с ремнём позорно оттопыренных в паховой области брюк клиента) что это «совершенно неважно, с ним, он надеется, проблем не возникнет» и добавил:
- Заглушите свой высший тип мыслительной деятельности. Расслабьтесь и наслаждайтесь~

Со своими тёмными длинными ресницами, морским взором и королевско светлым корпусом, - он был исключительно обворожителен!

Бёдра у этого Равнобедренного были не шире, чем у присевшего на корточки отрезка-подростка.

Более того, Эдвард без колебания мог утверждать (и вот, собственно, почему он так благодарно длил это пребывание со сладеньким Адджо в серой келье воспоминания), что из тех пяти иль восьми шлюх, коим он уделял своеобразное времечко, этот парень был единственным, давшим ему укол истинного наслаждения и выполнивший по его (невысказанной как таковой) просьбе, свои основные рабочии обязанности.- Ох, он был умён, тот великий Жрец, что изобрёл этот фокус!- любезно заметил паренёк, промакивая салфеточкой уголочки своего ока от солёно-металлической на вкус чужой молофьи и вернулся в одетое состояние с той же высокого стиля быстротой, с которой вышел из него.

Ромб, наконец придя в себя, но по-прежнему прерывисто дыша, спросил,- «не назначит ли он ему ещё одно, более основательное свидание, в этот же день?», - и Треугольник обещал встретить его около углового кафе, прибавив, что «в течении всей своей маленькой жизни никогда ещё никого не обманывал!»...

* * * * *

Вскоре они возвратились в ту же комнату.

Эдвард не мог удержаться, чтобы не сказать ему, какой он «очаровательный», на что парень ответил скромно:
- У вас просто великолепно получается говорить комплименты,- а после, заметив то, что четырехугольник заметил сам в зеркале, отражавшем их профиль, а именно: ужасную гримасу нежности, искривившую его глаз, исполнительный Адджо захотел узнать, не стереть ли ему (прежде чем он ляжет и они начнут) свою тушь с ресниц на случай, если чрезвычайно разгоряченный партнёр захочет поцеловать его.

Конечно тот захотел.

Право, с этим малышом Стэнхоуп давал себе волю в большей степени, чем с какими-либо другими молодыми гетерами с которыми он когда-либо имел дело (что и без того было редкостью), и в ту ночь его последнее впечатление от длинных ресничек Адджо отзовётся чем-то весёлым, чего нет в других воспоминаниях, связанных с его унизительной, убогой и угрюмой половой жизнью.

Вид у Треугольника стал необыкновенно довольным, когда Ромб вручил ему триста секущих сверх уговора, после чего засеменил в светлый апрельский денёк с тяжёлым и мощным Стэнхоупом, идущим следом за его махонькой и узенькой формой.

Адджо потянул Эдварда к дорогому кафе-мороженому...

* * * * *

Вот она, самобытная парочка, сильно выделяющаяся среди остальной массы присутствующих, уже находящихся на выбранных ими местах - мужчин и женщин, странно недоверчиво рассматривающих зашедших.

Ромб и Равнобедренный Треугольник сели за крайний столик.

Весна отменила дождь в этот день, и через минуту любовный проказник адвоката надел свою неизменную шляпу, которую всё это время сжимал в своих мозолистых ладошках. Примерил и после приподнял, спросив:
- Вас устроит, если я надену son?- светлый глаз Адджо задержался на визави, тогда как тот уже приступил к порции своего замороженного сладкого кушанья из сливок.

- Да, конечно.- четырехугольник отвлёкся в то же мгновение, посмотрев в ответ на чутка взволнованного парня.- Если угодно, то, разумеется, я и не в праве решать за тебя. Плюс, мне весьма приглянулся твой вершинный убор.

- Благодарю, сэр...- задумчиво ответив, поблагодарил Равнобедренный и между тем как его сжатые плечики не шевелились, а растущий овальный зрачок провожал чей-то бегущий по полу мяч. После недолгой паузы, он заметил,- Но нравится ли она вам на мне, а не отдельно от меня? Это совершенно другое дело...

- В сущности, то, во что ты облачён не имеет для меня никакого значения. Мне важно лишь то, что находится под~
И, чувствуя, что вместо улыбки джентльменского шаблона осклабился и показал из-под розовых век свои острые клыки, Стэнхоуп заёрзал на стуле.
Стеснение и дрожь в руках длились недолго.
Наладился разговор, в самом ведении которого он нашёл странную приятность; тяжесть в середине корпуса растаяла, ему стало почти спокойно.

Наконец...

Сердечное затишье.

Слева от них сидел пожилой кареглазый прямой отрезок в трауре, справа - довольно светлоформовый Пентагон с вялыми ресницами и множеством морщин, деятельно занимавшийся выписками из газет, редко и машинально-проверочным взглядом следя за мельканием трёх играющих детей Гептагончиков (верно, его внуков) в туманном мареве.

Эдвард же быстро осмотрел рядом сидящих, одновременно думая о совершенно другом, о текущей работе, о пригожей ладности новой обуви, он случайно заметил около своего каблука крупную, полуущербленную гравинками, никелевую монету и поднял её.
Сидящие по обеим сторонам от Стэнхоупа ничего не ответили на его естественный вопрос «est-ce le leur?», лишь крошка Адджо сказал ему:
- Спрячьте! Приносит счастье в нечётные дни.

- Почему же только в нечётные?

- А так говорят у нас, в...
И Равнобедренный назвал город - «Изуселль», - где, по давним рассказам родственников, его разрушенные - убиенные отец и мать (в ходе неясной причины схватки с законниками), однажды восхищались скульптурной роскошью черного собора.- Мы же жили по другую сторону реки. Я помню так, будто это было только вчера: всё поле в плодовых садах - прекрасиво; никакого намёка на цивилизацию - ни пыли, ни шума!..

/Говорлив.../- подумал Ромб и улыбнулся шире.- /Приятные разговоры не несущие в себе никакого практического смысла...О, как я скучал по вам!../

Это и возымело занавес беспокойству.

- Скажи-ка мне вот что, mon petit ami, имеются ли у тебя дети?- заметил он бессмысленно,- И планируется ли заведение такого рода счастья?

- О нет, сэр, детишки это слишком затратно,- ответил ему Адджо и слегка застучал рубцеватыми коленками, принимаясь за еду,- У меня их нет - и не жалею!

Линия в трауре зарыдала и тут же выбежала в женскую дверь.

Ромб и Равнобедренный Треугольник виновато посмотрели ей вслед и уже вскоре продолжили есть в молчании.

/Vaut-il la peine de continuer?../

У ножки стула бордельного очарования блестели запятки знакомых катков, черные ремни зияли.
Отчаяние, притом составное, с ближайшим участием всех уже бывших, с надбавкой новой, особой громады.

/Нет, оставаться нельзя.../

Ромб неохотно поднялся из-за стола и приподнял шляпу.

- До скорого свидания, сэр!- с подстроенным под улыбку сощуром глаза, дружелюбно ответил ему Адджо и попрощавшись за руку, оба они направились к выходу из кафетерия, и адвокат решил пройти через сквер.

Вопреки чувству самосохранения, тайный ветер относил его в сторону; линия пути, задуманная в виде прямого пересечения, отклонялась вправо, к деревьям, и хотя он знал по опыту, что ещё один кинутый взгляд только обострит безнадежную жажду, он совсем повернул в переливающийся отсвет, из-под верхнего века выискивая тот самый блеск среди инакоцветных.

На асфальтовой аллейке всё рокотало от роликов, - и, в ожидании своей очереди, отставя ножки, скрестив горящие ручки на середине формы, наклонив мреющий корпус, вея страшным светло-серым жаром, теряя голубое, истлевающее под неведомым взглядом - «Адджо Гарледжо»...

Но ещё никогда придаточное предложение жизни Эдварда не дополнялось главным, и он прошёл, стиснув зубы, ахая про себя и стеная, а затем мельком улыбнулся рассмеявшемуся, верно впервые выпущенному на улицу младенцу Квадратику, который неуклюже вбежал ему в ножницы ног.

/Улыбка рассеянности.../- подумал адвокат жалко,- /Но ведь всё-таки рассеянными бывают лишь отъявленные хлюпики.../

* * * * *

На рассвете, опустив руку, отложив снулую книгу, он вдруг набросился на себя - почему, дескать, поддался столь ясному чувству стыда после всего что им было пережено, по какой причине не попробовал полностью разговориться, а там и предложить укромное местечко (в виде своей квартиры) этому моднику, ярыму сладкоежке, полушкольнику, - и Стэнхоуп вообразил жовиального господина (лишь внутренними органами схожего с ним), который таким образом заимел бы возможность - всё так же бодро - забирать к себе на колени подобного огневого эхтышалунишку.

Он знал, что пускай и застенчив, но находчив, упорчив, умеет понравиться, - в других отраслях жизни ему не раз приходилось выдумывать подходящий тон или цепко хлопотать, не смущаясь тем, что непосредственный предмет заботы в лучшем случае находился лишь в косвенном отношении к отдаленной цели. Но когда она ослепляла, и душила, и сушила гортань, когда здоровый стыд и хилая трусливость стерегли каждый его шаг.

/Ах, опомнись, моя безумная душа, перестань подстегать изнуренное сердце!../

* * * * *

Следующее их свидание состоялось через четыре дня, в два пятнадцать пополудни у Эдварда на квартире, но оно оказалось менее удовлетворительным: за ночь его маленький Адджо как бы повзрослел, перешёл в старший класс и к тому же был сильно простужен.

Заразившись от него кашлем, вскоре адвокат отменил очередную встречу - да, впрочем, и рад был прервать рост чувства, угрожавшего обременить его душераздирающими грёзами и вялым разочарованием.

Так пускай же этот милейший Равнобедренный Треугольник останется гладким и сладким Джо - таким, каким он был в продолжении тех нескольких часов, когда беспризорный парнишка зарабатывающий себе на жизнь гнусным образом, просвечивал сквозь деловитого молодого проститута.
Чуточку замкнутого, пожалуй, живого скорее в движениях, чем в разговоре, не застенчивого, но и не бойкого, с подводной душой, кажется, но в светлой влаге, опаловый на поверхности и прозрачный на глубине, любящий печенье, щенят, невинный монтаж киножурналов - и у таких, теплоформовых, с тёмным веером ресниц, с розовыми ротиками, рано бывает первая превратная уборка, - в общем, игра страстей, особая взрослая любовь...
И потому, разумеется, не очень счастливое детство, - их твёрдые родители добры добротой черного шоколада, а не молочного, не держат ласки в доме, порядок, признаки утомления, дружеская услуга обернувшаяся обузой...И за всё это, за жар щек, за тонкость сторон, за крохотность лапок, за дымок души, за теноровый голос.
За всё благодарил мистер Стэнхоуп:

За тайные мучения страстей,

За горечь слёз, отраву поцелуев,

За жар души, растраченный в пустую,

За всё, чем он обманут в жизни был (и до сих пор, увы),

За ролики и за денёк шаблонный,

За то смутненное, подумалось смотрящему снутри,

Мешок рубинов, ведро протухшей крови - за всё угодное червям, - любителям его судьбы!..

* * *

Разговор за чашкой горячего чая, заботливо поданного господином Стэнхоупом, плавно зашёл о тётке Адджо и наш друг остановил его, решив уточнить:
- И ты говорил мне, что она распродаёт мебель, если правильно помню?
Этот псевдовопрос (с продолжением) он составил за несколько секунд, задал вполголоса, убедившись в его звуковой натуральности, уселся ровнее и полностью отвлекся от питья, дабы лучше вникнуть в ответ собеседника.

Проститут утвердительно моргнул и без обиняков пояснил, что было бы неплохо, кабы та заработала, лечение стоило и будет стоить дорого, секущих уж больно в обрез.- Дело в том,- продолжил Ромб без запинки,- Что мне как раз не хватает кое-чего в смысле обстановки. Полагаешь ли, что будет удобно и прилично, если я...- конца фразы он не помнил, но досочинил её весьма ловко, уже свыкшись с вычурным стилем ещё не совсем понятного многокольчатого реалия, с которым он так смутно, но так плотно сплёлся.

Равнобедренный Треугольник обрадовался и предложил проводить его туда - квартира вдовы, где обитал и он с братьями, была неподалеку, за мостом электрической дороги.

Они двинулись...

* * * * *

У дома Ромб и Равнобедренный встретили неухоженного Квадрата с дипломатом - столь же разбитного и грязно-серого, как его жена, - так что все они громко вошли вчетвером.

Эдвард ожидал, что увидит изможденную больную в креслах, но вместо этого к нему вышла высокая, тёмная и изумительно тонкая дама (намного тоньше чем могли быть обыкновенные чрезвычайно сплющенные параллелограммы её возраста, как бы странно это ни звучало) с безвольной пежинкой у правой стороны круглого око - одна из тех внешностей, в описании оторых ничего нельзя сказать о ресницах или цвете радужки, потому что всякое о них упоминание - даже такое! - невольно противоречит их совершенной неприметности.

Узнав, что это покупатель, она - мадам Бриса Каин - сразу повела Стэнхоупа в столовую, объясняя на тихом и слегка накрененном ходу, что ей многовато четырех комнат, что зимой она переедет в две и рада была бы отделаться от этого раздвижного стола, лишних стульев, дивана в гостиной (когда дослужит ложем для её сожителей), большой этажерки и шкафчика.

Адвокат выразил желание ознакомиться с последним из этих предметов, оказавшихся в комнате, занимаемой девчушкой (трёх-четырёх лет, не более), которую они застали валяющейся на кровати и глядящей в потолок - поднятые колени, обхваченные вытянутыми ручками, сообща качались, - «Сейчас же слезьте с постели, маленькая леди, что это!» - и, поспешно затмив нежность крошечного отрезка с исподу свободной юбочки, она скатилась.

- Ну что же вы запрещаете детяти! Разве она виновна в том, что её существо обязано играть, дабы расти и развиваться?
(Во всех существующих понятиях).

Бриса сдержанно усмехнулась и положила свою худощавую руку на плечо чуткого Ромба:
- Да-с, вы совершенно правы, дитя не может не егозить, если комнат двадцать пять, то шум будет во всех двадцати пяти одновременно. Но вот она стукнула чем-то - негромко, правда? - а у её de parents, ручаюсь, уже судорога и рябь в глазах.- она таинственно взглянула на него, так, что под определённым ракурсом её зрачок напомнил одинокую огненную искру.- Чего только не позволяли бы вы ей, будучи её отцом. Но, к сожалению или счастью, вы им не являетесь, так что цыц.

Эдвард сказал, что покупает шкаф - за право входа в дом плата была смехотворная, - и, вероятно, ещё кое-что, - но было необходимо сообразить:
- С вашего позволения, мадемуазель Каин, я загляну на днях снова и потом пришлю носаков за всем сразу. Вот, между прочим, моя визитная карточка, если вдруг вам понадобится профессиональная юридическая консультация.- и он деловито разгладил галстук раскрытой ладонью.- В наши дни нельзя быть полностью уверенными в том, какую подлость уготовит судьба, говоря образно, на завтрашний день, вы согласны? Возьмите и поверьте мне на слово, подобные связи никогда не бывают лишними.

Она спокойно приняла визитку и, многозначительно подмигнув, ответила:
- И всё же надеюсь, мне это никогда не понадобится!..

Провожая его, женщина без улыбки (souriant apparemment rarement), но вполне приветливо упомянула о том, что малыш Джо уже рассказал ей про него очень много и что супруг его тётки узнав о нём, даже умудрился приревновать заинтересовавшуюся жену новым знакомым племянника.

«Ну, предположим...- начал тот самый, выходя в переднюю,- Я мою благоверную рад бы сбыть всякому!».

«А ты не зарекайся,- сказала не молодая женщина, появившись из той же комнаты,- Когда-нибудь можешь и пострадать...»

- Итак, милости просим!- повторила вдова,- Я всегда дома, и, может быть, вас заинтересует лампа или коллекция трубок, это все отличные вещицы - жаль с ними расставаться, но ничего не поделаешь.

/А что же дальше?../- раздумывал Стэнхоуп, возвращаясь к себе.

До этих самых пор он действовал ощупью, почти не раздумывая, следуя слепому побуждению, как шахматный игрок, пробирающийся и напирающий туда, где у противника что-то смутно повреждено или связано.

Но дальше?

Ах, в скором времени он будет в её доме желанным гостем, - но если она не проживёт и года (как намекают), тогда всё насмарку, - вид у неё был, право, не слишком безнадежный, но если всё-таки страдалица сляжет и умрет, тогда обстановка и условия жовиальных возможностей вдруг распадутся, тогда кончено, - где разыщет Стэнхоуп, под каким видом, и, главное, «зачем именно её»?..

Действительно ли это та самая неожиданная сердечная привязанность?

* * *

Это ли не жалкие попытки ментального излечения?

Неужели теперь Эдвард Федерико Стэнхоуп готов познать жизнь с «женской особью» (любимый чужестранец, в окружении частично безразличной ему красоты!)...

Опытный плут, он мягко и осторожно сгладит все шероховатости и углы своей мерзкой иррегулярности.
Ромб долго станет прятать неловкость, катясь по инерции, и не различая скрытых контуров, стараясь соответствовать ожиданиям общественности - планируя стать неплохим мужем и достойным отцом.

Психическое влияние со всей силы сдавливающее существо под прессом совершенного страха, в последствии волей-неволей возымеет благостный эффект.

* * *

Всё-таки Эдварду чувствовалось: так необходимо, и лучше бы ему не соображать, а продолжать давить на слабый угол, слушаясь тайного побуждения, которое было талантливее рассудка.

Он целый час просидел на скамье, собираясь с мыслями; он не был уверен, как и всего и всегда, что касалось любви.

И хотя лишняя одна встреча с ней не могла бы никак облегчить образовавшееся за эту неделю совсем особое бремя, он испытывал жгучую досаду, как если бы стал жертвой измены.

Продолжая не слушаться рассудка, говорившего, что он опять делает что-то не так, он понесся к ней, купив красивую коробочку глазированных каштанов и фиалок в сахаре, а что страннее всего: по его усмотрению недостающую лампу в прекрасном интерьере.

Видя, как он запыхался, Линия пригласила сесть и предложила сигарету. В поисках зажигалки Ромб наткнулся на продолговатую коробку и сказал, как представительнейший джентльмен:
- Это, быть может, вам покажется странностью, мы так недавно знакомы, но всё же позвольте презентовать вам этот пустяк - немножко конфет, кажется, отнюдь неплохих, - ваше согласие доставит мне большое удовольствие.

Она впервые улыбнулась - была, по-видимому, больше польщена, чем удивлена, - и объяснила, что все лакомства в жизни ей запрещены, передаст дочке квартирантов.

Вздохнув, женщина осторожно, как нечто бьющееся, отложила подарок на соседний столик, - а пресимпатичный гость спрашивал, что ей можно, чего нельзя, и слушал эпопею её болезни, ссылаясь на варианты и весьма умно толкуя позднейшие искажения текста...

* * * * *

При третьем посещении (пришёл предупредить, что теперь почтальоны их городка будут заезжать не раньше пяти утра) Стэнхоуп пил у мисс Каин чай и в свою очередь (по желанию благородной немолодой дамы) рассказал о себе, о своей "чистой", "изящной" профессии. У них оказался общий знакомый: брат прокурора Ореста, скончавшийся в том же году, что её супруг.

Рассудительно, без ложных сожалений, эта Линия говорила о своём муже - про которого Стэнхоуп уже знал кое-что от Адджо: был весельчаком, знатоком нотариальных дел, ладил с супругой, но старался как можно реже бывать дома...

* * * * *

В четверг Ромб купил диван и два стула, а в субботу зашёл за хозяйкой данной мебели, как было условлено, чтобы тихонько погулять в парке; но та чувствовала себя скверно, лежала в постели, певуче говорила с ним через дверь, и он попросил угрюмую старушку, периодически появлявшуюся в доме для стряпни и ухода, сообщить ему по такому-то номеру, как больная провела ночь.

Так прошло ещё несколько деятельных недель - журчания, вникания, улещивания, интенсивной обработки общего плавкого одиночества.

Теперь адвокат двигался к определенной цели, ибо ещё тогда, предоставляя ей конфеты, вдруг понял, в чем именно кроется настоящая, ослепительная возможность.

Путь был увлекательным, но не особо трудным, и достаточно было увидеть непонятно-небрежно брошенное еженедельное письмецо к милой вдове с её молодым помощником, и получить ответ с безграмотным сложно расползающимся текстом, чтобы справиться с любого рода сомнением.

Стороной Эдвард Стэнхоуп знал, что она собрала о нём справки, которыми не могла не остаться довольна: чего стоил хотя бы корректный банковский счёт!

По тому же, с каким понижением голоса она показывала ему старые твердые фотографии, где в разных, более или менее выгодных позах, была снята ещё совсем девочкой, с круглым сладким глазиком и зачёсанными вверх ресницами (а также свадебные, где неизменно присутствовал супруг, весело удивленный, со странным разрезом ока), Эдвард догадывался, что она тайком обращалась к бледному зеркальцу прошлого, чтобы выяснить, чем же теперь она могла заслужить мужское внимание - и, должно быть, решила, что зоркому зрению, оценщику граней и игры, видны все следы её былой миловидности (ею, впрочем, не уменьшившейся) и станут ещё видней после этих обратных смотрин.

Чашке чаю, наливаемой молодому адвокату, эта зрелая женщина придавала деликатную индивидуальность; в подробнейшие рассказы о своих разнородных недомоганиях ухитрялась вносить столько романтизма, что Ромба влекло спросить что-нибудь похожее; и подчас его собеседница будто задумывалась, догоняя запоздалым вопросом его крадущуюся речь.

Эдварду было её жаль, но понимая, что материал, помимо своего прямого назначения (предположение основанное на предположении), просто не существует, он упрямо продолжал работу, которая сама по себе требовала такой пристальности, что физический облик этого отрезка растворился, пропал (если бы встретил на улице в другом квартале, то ни за что не узнал, не окликнув она его) и по отсутствию был кое-как захламлён формальными чертами отвлеченной невесты на примелькавшихся снимках.

/Верный бедном расчёте.../

* * * * *

Работа спорилась - и когда в конце осени, дождливым вечером, Бриса Каин безучастно, без единого дурацкого женского совета (к благоговейному удивлению нашего четырёхугольного друга), выслушала неопределенные жалобы адвоката на томление холостяка, с завистью глядящего на фрак и дымку чужого венчания и невольно думающего об одинокой могиле в конце убогого пути, он убедился, что можно звать упаковщиков, - но пока что вздохнул и переменил течение разговора, а через день каково же было её удивление, когда их разговорчивое чаепитие (Ромб поминутно подходил к окну, словно в каком-то раздумье) было прервано могучим звонком мебельного перевозчика, и вернулись домой два стула, диван, лампа, шкафчик: так решающий задачу сперва отводит иное число, чтоб было сподручнее с нею справиться, и затем возвращает его в лоно решения.

- Вы непонятливы, мадам. Это просто означает, что у супругов имущество общее. Другими словами, я предлагаю вам содержимость манжеты и живой туз червей!

Тут же около них ходили двое Равнобедренных, вносивших вещи, и Линия целомудренно отступила в другую комнату, вцепившись в руку сумасбродного адвоката своими тонкопалыми лапками (при этом, merci pour la tendresse, не выпустив когти).

- Знаете что, господин Стэнхоуп...- сказала она,- Идите-ка вы-..!- тяжело вздохнула, оборвав громкую грубую фразу.- Пойдите-ка и хорошенько выспитесь, вы не в своём уме.

Он, посмеиваясь, хотел взять её руку в свои и приложиться к ней устами, но она заложила её за спину и упрямо повторила, что всё это вздор.

- Как скажете,- ответил Эдвард, вынув горсть монет и отсчитывая чаевые на ладони носильщикам.- Хорошо, я удалюсь, но в случае вашего согласия извольте мне дать знать, а иначе можете не беспокоиться - от моего присутствия я избавлю вас навеки.

- Обождите. Пускай они сначала уйдут.- Бриса указала взглядом на стоящих перед собеседником мужчин.- Вы избираете странные минуты для подобно серьёзных разговоров...

* * * * *

Прошло чуть более пятнадцати минут.

- Теперь сядем и потолкуем,- заговорила она, тихо и смиренно присев на вернувшийся диван (а Ромб с нею рядом, в профиль, подложив под себя ногу и держа сбоку за шнурок туфли).- Прежде всего...мой друг, я, как вы знаете, больная, тяжело больная женщина; вот уже года два, как жить значит для меня лечиться; операция которую я перенесла в прошлом месяце, по всей вероятности, предпоследняя, - иначе говоря, в следующий раз меня повезут из больницы на кладбище. Ах, нет, не отмахивайтесь!..Даже если предположить, что я протяну ещё несколько лет, - то что может измениться? Я до гроба приговорена ко всем мукам строжайшей диеты, и единственное, что занимает меня, это моё гниющее нутро, мои нервы; характер мой безнадежно испорчен: когда-то я была легка на подъём и весела, но...впрочем, всегда относилась требовательно к окружающим, - а теперь я требовательна ко всему, к вещам, к соседской собаке, ко всякой минуте существования, которая служит не так, как я хочу. Вам известно...я была замужем десять лет - особого счастья мне не запомнилось. Я бедна: одну половину моей ренты съедает болезнь, другую - долги. Даже если и допустить, что вы по характеру, по чуткости...ну, словом, по разным чертам более чем годитесь мне в мужья, - видите, я делаю ударение на себе, - то каково будет вам с такой женой? Может, я и молода душой, что ж, и внешне я вовсе не монстр, но не наскучит ли вам возиться с привередницей, никогда ей не перечить, соблюдать её привычки, её причуды, её посты и правила, а всё ради чего? Чтобы примерно через полгода остаться вдовцом?

- Посему заключаю,- сказал адвокат, и око его расплылось в неком подобии ухмылки,- Что моё предложение принято.

И он вытряхнул на ладонь из замшевого мешочка чудный необработанный алмазик, как бы освещенный снутри розовым огнем сквозь винную синеватость...

* * * * *

Она приехала за два дня до свадьбы, с пламенными уголками глаза, в незастегнутом белом пальто с болтающимися сзади концами пояска, в берете.

/Стоило, стоило, СТОИЛО!../,- повторял он мысленно, держа её теплую узенькую лапку и с улыбкой морщась от криков спутницы: «C'est à moi! Le marié est à moi!», и вот, с ухватками мощной формы, Стэнхоуп закружил невесту.
/Стоило, да, сколько бы времени не продлилось счастье - стоило, переживи она всех, стоило, ради естественности её незабываемого присутствия!../

* * * * *

На другое утро он сопроводил свою суженую в какое-то присутственное место, откуда она собралась к врачу, которому, по-видимому, хотела задать кое-какие щекотливые вопросы, ибо велела Эдварду отправиться к ней на квартиру и ждать её там через час к ужину.

После дневного приёма еды пришло несколько кофейниц - и под вечер, когда гости схлынули, а приятельница деликатно ушла в кинематограф, хозяйка в изнеможении вытянулась на кушетке.

- Ступайте домой, мой друг,- проговорила она, не поднимая век.- У вас, должно быть, дела, ничего, верно, не уложено, а я хочу лечь, иначе завтра ни на что не буду годна.

Ромб поцеловал её в теплый острый конец, коротким мычанием добавляя нежности своему действию.- Знаете, ваше нахождение рядом со мной, придает больше смысла моему мучительному существованию.- протянула она слабым голосом, не раскрывая ока.- Спасибо тебе. За всё.

- Я бы хотел, чтобы моё присутствие рядом с вами полностью лишило вашу жизнь всех тягот. Моральных, а тем более физических.

- Жаль, что я никогда не буду полностью здорова...- тихо произнесла женщина, приподнимаясь и со скрипом кровати поворачиваясь на бок, после чего заложила ладони под уголок глаза, прижимая ноги к середине отрезка, глядя в сторону, повторив эту фразу...

* * * * *

На следующий день, после гражданской церемонии и в меру праздничного обеда, Бриса Каин дважды при всех коснулась щеки Стэнхоупа медленными, свежими устами: раз - поздравительно, над бокалом и второй - любовно, в дверях.

Затем Эдвард перевёз свои чемоданы и долго раскладывал в её женской комнате, где в нижнем ящике нашёл револьвер с запиской «Напиши, Джо: на случай стремительного ухудшения состояния.», - вычеркнуто, написано свежими чернилами, - «Теперь: Любовь вызволила меня из состояния незначительного, но всё же это был зачаток сумасшествия. Мой прекрасный темный принц» - сказавший Ромбу больше, чем те два неполных поцелуя.

Судя по тому, каким тоном его нынешняя супруга подчеркнула, насколько удобнее спать в разных комнатах (он не спорил) и как, в частности, она привыкла спать одна, Стэнхоуп не мог не заключить, что в ближайшую же ночь от неё ожидается первое нарушение этой привычки...

* * * * *

Последнее время она чувствовала себя сносно, но в первые дни брака тихонько возобновились боли, знакомые ей по прошлым зимам.

Не без красивых слов она предположила, что больной, ворчливый орган, задремавший было в тепле постоянного пестования, «как старое животное», теперь приревновал к сердцу, к новичку, которого «погладили всего один раз».

Как бы то ни было, она с месяц пролежала в постели, прислушиваясь к этой внутренней возне, пробному царапанию, осторожным укусам; потом стихло - она даже встала, копалась в письмах первого мужа, многое сожгла, разбирала какие-то страшно старенькие вещицы - детский наперсток, кошелек матери, ещё что-то золотое, тонкое - как текучее время.

Стэнхоуп выказывал неизменную заботливость; он утешительно целовал её, с любовью принимая от неё неловкую ласку, когда она, бывало, с ужимками старалась объяснить, что не она, а оно (указательным пальцем на середину зыбкого отрезка) виновато в их ночном разъединении - и всё это звучало, точно она беременна...ложно, своей же смертью.

Всегда организованный и подведённый, Ромб соблюдал плавный тон, что усвоил с самого начала, и она была ему благодарна за всё - за галантность общения, за это «вы: мадам; мисс; миледи», казавшееся пятидесятилетний Линии собственным достоинством нежности, за исполнение прихотей, за новейшую радиолу (старая была неисправна и передавала ужасный звук), за то, что он безропотно согласился трижды переменить сиделку, нанятую для постоянного ухода за нею.

По пустякам мисс Каин не отпускала от себя мистера Стэнхоупа дальше углов своей комнаты, а когда он уходил по делам, то совместно разрабатывал наперед точный предел отлучки, и так как ремесло не требовало определенных часов, то всякий раз приходилось весело бороться за каждую крупицу времени.

В нём корчилась бессильная привязанность; душил страх рассыпавшихся комбинаций, но знал что сметь верно тороплива, так вырос в Эдварде этот душевный груз, что он предпочитал заискивать перед противоположной: /Может быть, к лету она оправится настолько, что разрешит изменить обстановку и наконец переехать...Но как подготовить?../

Ещё в начале ему казалось, что будет легко как-нибудь, под видом деловой поездки, отправится к садам соседнего города, отраженным в реке, но когда он рассказал стечение каких обстоятельств, им, может быть, позволит посетить, если придется съездить туда-то (назвал желаемое место), ему почудилось, что смутный, почти бессознательный ревнивый уголёк вдруг оживил её дотоле несуществующую печаль - и, поспешно замяв разговор, Стэнхоуп удовольствовался тем, что, видимо, она сама тотчас забыла сильное интуитивное чувство, которое было нечего вновь возбуждать.

Постоянство колебаний в состоянии здоровья супруги представлялось ему самой механикой её существования; беспрестанность их становилась жизненной стабильностью; со своей же стороны он замечал, что вот уже на его делах, на точности ока и гранённой прозрачности заключений начинает дурно отражаться постоянное качание души между отчаянием и надеждой, вечная зыбь вековой утраты, болезненный груз скрученной и спрятанной печали - вся та дикая, душная vie, которую он устроил себе по собственному желанию.

Случалось, Бриса садилась ему на колено, её гениальная зрелая изысканность тот час бросалась ему в расширенный прямоугольный зрачок, но совершенно плавным движением замедленного фильма, и он сам изумлялся тому, до чего неотзывчив, до чего занят, с какой определенностью стянулись навербованные отовсюду чувства - тоска, уныние, скорбь - к этому образу - совершенно единственному и незаменимому, - которая ласково обнимала его в раздираемом светом и тенью платье и шептала о том как сильна её любовь к нему.

- Je vous aime aussi, chérie.- соизвольная теплота в рамках трафарета.

/Это бессмысленно...Но, как знаем все мы, боль расставания пропорциональна красоте пережитой любви.../

Тогда она улыбалась и в уголках её милого золотого ока выступали слёзы глубокой признательности, тихого гнева, обиды и бессилия:
- Мне очень жаль, что однажды нам всё же придется расстаться в виду сопутствующих обстоятельств. Ты не должен винить себя, понимаешь? Это просто то, что предначертано мне судьбой.

/Нам, моё бесценное сокровище.../

И случалось, ночью, когда стихало совершенно всё: вода в душе, белые шажки сиделки и тот бесконечно задержанный звук, с которым она затворяла двери, и осторожный звон ложечки, и металлический заклёп аптечки, и отдаленная загробная жалоба супруги - когда всё это окончательно стихало, Эдвард ложился навзничь и вызывал единственный образ, и оплетал улыбающуюся тень, хватал её подробные очертания, наконец исходил черным туманом и терял в черноте, а это нечто расползалось сплошь, да всего лишь было чернотой ночи в его одинокой спальной комнате...

* * * * *

Весною мадам Брисе сделалось хуже, и после консилиума её перевезли в госпиталь.

Там, накануне операции, она с достаточной (несмотря на страдания) отчётливостью сказала мужу о завещании и о том, что необходимо сделать, если...для неё не настанет утра.
И дважды заставила его поклясться, что он не станет сердиться на неё, в том случае, если это всё же произойдёт.

- Всё это совершенная чушь. Я знаю, что тебе больно говорить. Помолчи. Сейчас это не так важно,- сказал он тише, чем ему казалось,- Не стоит быть так уверенной в том, что однозначно причинит моему сердцу непомерную боль.

- Но ты должен был быть готов!

- Да, я был...- он свёл веки, стараясь удержать слёзы, теперь его голос заметно дрожал.- Но не предполагал, что всё это случится так...скоро...

Она прислонилась веками к его вершине и улыбнулась через силу, борясь с непомерными болями.

- Не плачь, пожалуйста, не надо. Я предупреждала тебя, мой посланник света, пыталась переубедить, прежде чем ты настоял на любви.

- Я не смел поступить с вами иначе, моя леди.

Линия приподнялась и обняла его. Так крепко, как только позволяли ей ослабшие руки, однако не ответила, зажмурясь в муке.

Постояв возле её больничной койки ещё немного, коротко всхлипнув, Ромб поцеловал супругу в бледный кулачок, теперь сжатый на отвороте простыни, стирая рукавами пиджака нежелательные мокрые полосы с щёк, проделав всё это в совершенном молчании.

Он вышел, закрыв за собой дверь, прислонился к ней спиною и скатился нижним углом на холодный кафель.

В течение полутора часов он просидел у её палаты, подобрав ноги и прижав к середине формы, обняв себя за колени и зайдясь от собственных беззвучных рыданий...

* * * * *

Рано утром ему позвонил один из больничных врачей, чтобы сообщить, что мисс Каин только что оперировали: «Успех, кажется, полный, превзошедший все надежды хирурга», но что завтра её лучше не навещать.

- Ах, успех! Ах, полный!- бессмысленно громко повторяя основные отдельные слова, которые слышал на другом конце телефонной трубки, Эдвард устремлялся из комнаты в комнату,- Ах, какое счастье! ПОЗДРАВЬТЕ НАС! Будем поправляться, будем цвести!- вдруг теперь воскликнул он куда звонче чем прежде, ахнув дверью гостиной так, что из столовой откликнулся испуганный хрусталь.- ЭТО ВСЁ О ЧЁМ Я МОГ ТОЛЬКО МЕЧТАТЬ!- продолжал он среди паники стульев,- SAİNTE RÉGULARİTÉ, UN SUCCÈS QUİ A DÉPASSE TOUS LES ESPOİRS!- смеясь и скача на месте, как взволнованное дитя, радующееся обещанному сюрпризу,- ПРОСТО ПРЕЛЕСТНО!- и вдруг его блуждающее бешенство ликования натолкнулось на неожиданность.

Он замер, изумрудный зрачок на мгновение сузился - а вернулся из этого краткого оцепенения с широченной улыбкой, и, предельно торопясь, у себя (в её комнате) перестелив постель, наведя беглый порядок, приняв ванну, отменив все деловые свидания и уборщиков; бегом устремившись в коридор, при этом забыв переодеть тапочки на туфли, схватил с вешалки пальто и шляпу, спустился на улицу, отправился в магазин, накупил фруктов и ягод, ветчины и рыбу, пеклеванного, сбитых сливок, овощей - /Чего бы ещё взять из того, что ей можно?../ - и, вернувшись домой, разваливаясь на пакеты, Стэнхоуп видел всё: как она пройдет вот тут, как сядет вон там, отведя назад тонкие обнаженные руки, пружинисто опираясь сзади себя, прелестная, томная, но тут поток его весёлых мыслей прервал звонок.

Врач всё-таки попросил заглянуть.

Когда Ромб явился в больничное отделение, то узнал...что особа скончалась...

Прежде всего Эдварда охватила яростная досада: значит, всё кончено, это самое близкое, теплое отнято у него, и когда она явиться, вызванная телеграммой, прочитанной главой семьи потешных, но совсем недавно отошедших квартирантов...

- Сэр, присядьте,- вторил спокойный голос медбрата,- Никакой телеграммы. Никакого прихода. Вашей матери больше нет.

- Чтоб вас-...ОНА НЕ БЫЛА МОЕЙ МАТЕРЬЮ, ОНА ЯВЛЯЛАСЬ МОЕЙ ЖЕНОЙ! Насколько можно быть бестактным чтобы-.?! АРГХ! Какой же всё это несказанный абсурд!..ВСЁ В ЦЕЛОМ! Святая Регулярность...э-это...это всё в-вы! ВЫ ВИНОВНЫ ВО ВСЁМ, ЧТО ВПРЕДЬ ЛИШИЛО МОЮ ЖИЗНЬ СМЫСЛА! ДА, ВЫ! ВСЕ! ВЕСЬ ВАШ ГРЁБАНЫЙ ПЕРСОНАЛ, В ЭТОМ ДРЯННОМ МЕДПУНКТЕ! НА ВАШИХ УГЛАХ ПОКОИТЬСЯ ВИНА ЗА ЕЁ СМЕРТЬ! КАК МОЖНО БЫЛО ДОПУСТИТЬ СТОЛЬ ГЛОБАЛЬНУЮ-.?!

Стэнхоуп резко замолк.

Его сердце, казалось, пропустило удар, и он, поглощённый чувством совершенного беспомощного отчаяния, смял в кулаках рубашку, стараясь выровнить разбушевавшееся дыхание.

Именно потому, что первая его реакция была таковой, силой этого близорукого порыва образовалась бездонная пустота, ибо досада не могла мгновенно перейти в благодарность за неё - конец мучений, освобождение от бренного вместилища.

- Ох, прошу прощения, сэр. Но погодите, вам необходимо держать себя в руках. Сядьте, я принесу вам воды с таблеткой успокоительного.- Пентагон нервно отступил на шаг, помедлил на месте, а затем добавил (что в его исполнении прозвучало довольно бесчувственно),- Примите мои соболезнования.

И удалился из поля зрения адвоката...

Пустота, меж тем, всё стремительнее заполнялась предварительным серым содержимым - сидя на полу в больничном коридоре, пытаясь успокоиться, готовясь к различным хлопотам, связанным с техникой похоронного движения, Эдвард с приличной печалью пересматривал в мыслях то, что недавно видел воочию: отполированный глаз, прозрачная радужка с расплывшейся золотой каплей посередине, покрывшийся белыми пятнами эбеновый отрезок - всю эту ювелирную работу последнего вздоха - между прочим он презрительно дунул на хирургию и стал думать о том, что всё-таки госпоже Брисе было здорово хорошо под его опекой, что он даровал ей настоящее счастье, скрасившее последнии месяцы её жизни, а отсюда уже был естественен переход к признанию за "умницей" судьбой к первому содроганию крови: шах и мат в пользу смерти.

/Кто знает, быть может, если бы я научил её играть в шахматы, в этом случае победа была бы за ней.../

* * * * *

Он ожидал, что её родственники приедут на другой день к завтраку, - и действительно - звонок...но лишь приятельница покойной особы стояла на пороге (протягивая руки и недобросовестно пользуясь сильным насморком для нужд наглядного соболезнования): ни муж, ни их маленькая дочь, сломившиеся простудой, не могли прийти.

Ромб неохотно поздравил их с новосельем.

Разочарование сгладилось мыслью, что так правильно - портить нет нужды: присутствие её скупых на эмоции членов семьи в этом сочетании жутких траурных помех было бы столь же мучительно, как их приезд на свадьбу (такое осуждение в их взглядах, но разве для любви так существенна преграда в виде возраста? Пускай он был младше неё на двадцать лет, но это не значило ровным счётом ничего!), и гораздо разумнее в течение ближайших дней покончить со всеми формальностями и основательно подготовить отчетливый прыжок в полную безопасность, говоря образно, четырех мрачных стен.

Сидя одеревеневшим вдовцом в совершенном оцепенении - что было проще всего (как знают те, когда-либо испытавшие сильнейшее потрясение), опустив дрожащие руки, чуть шевеля веками, - согласно моргая в ответ на совет подруге покойной «Не стесняться, облегчить томление горести слезами...», и смотрел мутным взглядом, как она сморкается (тройственный союз - это лучше), и когда, рассеянно, но жадно занимаясь ветчиной, ягодами и шампанским, она говорила такие вещи, как: «По крайней мере, не долго мучилась» или: «Слава Кругам, что в беспамятстве», гомогенизированно подразумевая, что страдания и сон суть естественный удел всех и что у червей добрый розовенький цвет, а что главное нахождение на спине приведёт к скорейшей блаженной свободе; Эдвард едва не ответил ей, что сама по себе смерть всегда была и будет похабной поганью, но вовремя сообразил, что его утешительница может неприятно усомниться в его религиозно-нравственном воспитании...

* * * * *

На похоронах народу было совсем мало, но по какой-то причине явился один из его бывших университетских приятелей - Квадрат, «мистер Ворнц» - золотых дел мастер с женой, и после, в обратном автомобиле, крупный Пентагон, - бывший также на его помолвке и будучи двоюродным братом мисс Каин - говорил Ромбу, участливо, но и внушительно, (последний же сидел, не поднимая взгляда, - от езды колебалась вершина и всё вокруг становилось темнее бездонной ночи) что теперь-то, по крайней мере, его ненормальное положение измениться в куда более благостную сторону; приятельница бывшей особы притворялась, что смотрит на мелькающую улицу, а не на убитого горем утратившего возлюбленную и что в скорой женской заботе он непременно отыщет должное утешение, а другая, бесконечно отдалённая родственница покойной, вмешалась и добавила: «Всё-таки вы образцовый мужчина! Скоро вам подвернётся другая любовь, но куда моложе и энергичней - не оберётесь забот!», - но Стэнхоуп не слышал их, стараясь как можно лучше абстрагироваться от этого гнилова временного окружения, от этой беспечной болтовни, которая ни при каких обстоятельствах не могла бы утешить его настолько, чтобы он прекратил раздумывать о собственной погибели.

Ромб едва мог найти в себе силы отказаться от столь заманчивого предложения ужасающих обстоятельств...

* * * * *

Накануне, в ответ на новую телеграмму «Безпокоюсь как здоровье, цалую» - причем этот кривой вписанный с ошибками в бланк поцелуй, был уже не первым, а вскоре пришло сообщение, что у обоих жар спал, и перед отьездом восвояси всё ещё сморкавшаяся женщина спросила, показывая тёмному четырёхугольнику шкатулку, может ли она взять её для себя и дочери, ещё какие-то мелочи заветной давности, а затем поинтересовалась, как и что будет дальше.

Только тогда, чрезвычайно замедленным голосом, так как каждый слог был преодолением скорбной немоты, с паузами и без всякого выражения, Ромб доложил этому докучливому прямому отрезку, что именно будет происходить, поблагодарил за годовой шум за стеной и предупредил, что ровно через две недели отъедет (так и вымолвил), чтобы отправиться восвояси, а оттуда, вероятно, за границу.

- Да, это очень мудро,- ответила та со слегка разбавленным облегчением.- Поезжайте к себе, развейтесь, ничто так не врачует горе.

Это время было ему необходимо для устройства своих дел - с таким расчётом, чтобы по крайней мере не думать о них чуть меньше года, - а там будет ясно.

Пришлось продать кое-что из собственных экземпляров.

А укладывая вещи, он случайно нашёл в столе некогда подобранную монету (между прочим, оказавшуюся полнейшей фальшивкой) и грустно усмехнулся про себя:
/Отслуживший талисман.../

___________________________________________

4 страница4 июня 2024, 01:34

Предыдущая Следующая

«КРУЭЛЛЬ» - (ФЛАТЛАНДИЯ)

.᯾ПОДДЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ᯾. («2» - second chapter)🔞

Комментарии