.᯾УТИХОМЕРЕННОЕ СЕРДЦЕ᯾. («3» - third chapter)🔞
1_Midoriya ★★★
Golden_Chris ★★★
Mrustico ★★★
lolobelle24 ★★☆
# # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # # #
Для некоторых «поиск» - повод раствориться в другом, ребёнке или матери, отце, брате, возлюбленном, муже, жене либо непримиримом враге.
Несчастные и счастливые, баловни фортуны и неудачники, отверженные и принятые, они скользят по жизни, не холодея от предчувствия, не агонизируя, когда железные оковы их душ распадаются на куски и те бедолаги наконец становятся собой.
* * *
«Помните, я как-то пригласил вас (принять пищу) поужинать дня за два до вашей кончины?
Накануне вечером я посетил своего лечащего врача, встревоженный внезапным возникновением у себе (и, кстати, не раз подмеченного коллегами) сентиментального настроения, гипертрофирующего мой темперамент до совершенно иррационального и постыдно чувственного.
Доктор был рад убедиться что мой организм исправно вырабатывает необходимое количество соответствующих химических веществ для того, чтобы образовать с себе достойный жизни эмбрион. Пускай теперь наш «собранный урожай» с представителей черни и может счесться бессмысленным опытом, поскольку у меня не было времени уведомить вас о моём самом сокровенном желании обратить меня в носителя плода нашей подлинной, безотчетной и, к сожалению, ныне мутнопамятной любви.
(Я. Непоправимо. Прозрачно. Пуст...)
Если, конечно, память может жить без, так сказать, вершинного убора.
Кстатическая мысль: вообразим новейший письмовник.
К безрукому: крепко жму вашу...эхм.
К покойнику: призрачно ваш.
Но оставим эти виноватые виньетки! Если вы не припоминаете, alors je me souviendrai, моя леди: mémoire о вас рано или поздно может сойти, хотя бы грамматически, и ради крашеного словца вполне могу допустить, что если после вашей смерти я и мир ещё существуем, то лишь благодаря тому, что вы мой мир и вспоминаете меня.»
* * *
Эдварда недолгое с Брисой Каин любовное содружество навело на определенную мысль, которая, верно, покажется довольно очевидной нашему читателю.
Он выстоял болезненные удары судьбы, вынес зловещие тяготы, и об этом говорил взгляд умного безмятежного ока.
Но слишком тяжел был последний удар - что-то надломилось у него в душе, какие-то чувства безвозвратно исчезли.
Надежда на будущее, удовлетворённость или радость - всё это отныне было ему заказано.
Частичная опустошённость и безразличие легли на сердце...
* * * * *
С первыми тремя своими пассиями Стэнхоуп познакомился при обстоятельствах несколько специфических (всем вам хорошо уже известных), - само их развитие походило на полную никчёмных тонкостей неловкую забаву, руководитель которой не только не сознавал её истинной цели, но и упорствовал в бестолковых ходах, казалось бы, отвращающих малейшую возможность успеха.
Тем не менее, из самих этих промахов нечаянно сотклась паутина, которой череда ответных оплошностей оплетает его, заставляя исполнять назначенное, в чём и состоит единственная цель заговора.
Следовательно, la suite n'a pas dérogé à la règle и так же не обязало ни одну из сторон пройти путешествие сквозь туман скромности.
Но ведь не всё подверстывается под схему, вы согласны?
* * *
Двое молодых Ромбов прогуливались по берегу озера, заполненному народом; один шутливо отдавал честь хмурым офицерам, другой с почтением отвечал на приветствия; иногда они оба останавливались, чтобы кое с кем поговорить.
Густаф Хемингуэй, - дёрнул руку своего друга и оповестил вполголоса:
- Узри же, к нам направляется Её Милейшество госпожа Пуансо! Присмотрись хорошенько, уверяю, она строит тебе глазик...
Та Линия шла под руку с мужем, - Октагоном, - богатым судовладельцем.
На вид ей было чуть за тридцать, приятной наружности, хотя довольно бледновата для южанки, но благодаря этой особенности она сохраняла девичью свежесть.
В кругу друзей её звали «cristal de neige» за хрупкость, мягкоту движений, большое голубое око, невинность всего её облика.
Она была безупречна; ни малейшее подозрение ни разу не коснулось этого изумительно прямого и чёткого отрезка!
На Мадлен Пуансо ссылались как на образец респектабельной женщины, столь почтенной, что ни один мужчина не осмеливался мечтать о ней.
И вот как в течение целого месяца Густаф уверял Стэнхоупа, что миссис Пуансо нежно поглядывает на него.- Будь уверен, я не ошибаюсь,- настаивал он.- Вижу прекрасно: она любит тебя страстно, как целомудренная дама, коей так и не удалось познать настоящей любови! Тридцать три - критический возраст для женщин; если они чувственны, - то сходят с ума и совершают безумства. Однако эта прелесть уже поражена любовью; упадёт, как раненая птичка, и приземлиться прямиком на твой-...Да вот же она, теперь так близко, Дюн! Хотя бы разок удовлетвори её своим фирменным взглядом, не будь таким праведным ублюдком. Ну же, вот её болванище содержатель отвернулся, у тебя есть шанс!
Эдвард знал что желание его кузена содержит откровение о тех аспектах общественной жизни, которые не подлежат обсуждению по причинам сугубо идеологического порядка их мироздания и наносят «вред» (можно и без кавычек) сложившейся политической системе Двухмерии.
Знал что эта идеология младшего Хемингуэя сформированна едва ли не с младенчества его чудаковатым отцом.
- Не обессудь, но я попросту не нахожу занимательным examiner avec tant de soin чужих жён.
- Глупости!- отрезал Густаф.- Всё это слишком прискорбно, и особенно для такого мужика, как ты...
/Чего будут стоить его лучшие спелые годы, если он попросту откажется забывать свою старушку?../- он задумчиво огладил языком клыки.- Ну, так можешь не пялиться, а сразу приступить к делу. Точнее, к её телу!
Подняв укоризненный взгляд, Эдвард долго оглядывал его, словно сомневаясь в адекватности кузена. Однако решил подыграть:
- Разумеется, je le ferai, не вопрос. После ужина я непременно напрошусь к ним в гости и с порога сообщу её супругу, что собираюсь увести у него жену, а у бедных детей - отнять их любимую мать.
/Да разве в нашем возрасте и с
нашими взглядами на вещи, подобная деталь способна остановить?../- подумалось старшему, но он счёл нужным произнести впечатление сознающего:
- Оу-у. Ты шутишь, не так ли?- жалостливо изогнул бровь,- Потому что это именно то, чего я не имел в виду и не совсем принял во внимание...
- Ты никогда не читаешь газет. Собственно, откуда тебе было знать что в этой семье всё благополучно?
- Именно. И честно говоря, всё сказанное мной, однако из твоих уст прозвучало довольно...жестоко?
- В действтельноти оно и является таковым. И ради всего святого, должен ли я показывать табличку «сарказм» каждый раз, когда открываю рот?
- Зачем ты носишь её с собой?- Густаф сдержано хохотнул.- Я лишь говорю, что ты обязан сотворить с этой деткой то, что она так хочет! Уже создался вакуум, который обязан заполнить какой-то жгучий перчик, и так, что жаловаться будет не на что~
Вдруг прорычал он:
Ты мужчина или кто, в конце концов?
- Считаю, что вопрос не нуждается в уточнении.
- ТАК СООТВЕТСТВУЙ! Твой грёбаный мозг - единственный инструмент контроля в мире нашей потрясающей продукционной функции, так что научись просто отключать его, когда это действительно необходимо!..
- То есть, ты яро настаиваешь на том, чтобы я стал её "нечаянным", и, вне всякого сомнения, временным похитителем средоточия любви в рамках "а-ля обыкновения" для светских дам?- Стэнхоуп изобразил кавычки указательным и средним пальцами в моментах необходимости данного жеста, при этом выразительно закатив глаз ближе к концу.
- Естественно!- громко подтвердил его настойчивый собеседник,- Но в твоих словах лишь щепотка правды, потому что вы станете для неё единственным, преданным и потому играющим большую роль в жизни этой дамочки, чем кто-либо другой, дорогой Стэнхоуп!- он подмигнул, ободряюще пнув того в плечо и ловко ускользнув в сторону.
Эдвард досадливо выдохнул:
- Будь так любезен объяснить, за кого ты меня принимаешь?
Густаф, совершенно не смутившись раздражению во взгляде кузена, начал быстро отвечать:
- За превосходного джентльмена обладающего изысканными манерами, с младенчества привыкшего купаться в роскоши и наслаждаться жизнью! За всеобщего любимца и превосходного адвоката, несмотря на то, что иногда ты бываешь слишком дерзок и разыгрываешь тёмную лошадку так умело, что этим пугаешь жалких прокурорчиков, которых временами выкрадываешь и готовишь себе на ужин, разрезая на ломтики как хорошо выдержанный хамон, используя в качестве усовершенствованной закуски к дорогущему вину!..
Теперь Стэнхоуп не сумел удержаться от легкой улыбки.- О, погоди-ка минутку, почему я несу чушь, ты лыбишься, но в кои-то веки не останавливаешь меня?
- Потому что, во-первых, я слишком хорошо знаю тебя, чтобы не предположить: маловероятно что ты станешь слушать, предпочтя до крайней возможности игнорировать любые мои просьбы...
- Это подмечено совершенно верно.- Густаф деланно впечатлённо почесал нижнее веко.
- А во-вторых, разве подобные разговоры не являются одним из лучших сингулярных факторов к воплощению наиприятнейших бесе-..?
- Тс-с! Ты был создан не только для болтовни, мистер Интеллигентный Ротик. Прикрути своё волюме и наконец - просто взгляни вперёд!..
Навстречу им шла Мадлен с двумя дочерьми, двенадцати и пятнадцати лет.
Вскоре вновь завидев знаменитого адвоката и его двоюродного брата, она внезапно покраснела, устремила на первого горящий, пристальный взор и, казалось, уже никого более не замечала вокруг себя: ни отпрысков, ни супруга, ни толпы.
Она ответила на поклон тёмных четырёхугольников, вскоре добропорядочно уступивших ей и её детям северное направление, при этом не сводя взгляд с бирюзовоглазова, в котором пылало такое неистовое пламя, что в вершину Эдварда Стэнхоупа в тот же миг закралось наводящее ужас сомнение.
Теперь Густаф ликовал:
- Ха-ха-а! Я был абсолютно в этом уверен! ТЕПЕРЬ УБЕДИЛСЯ?! Она всё ещё лакомый кусочек! Не смей упустить свой идиалтный шанс подняться по общественной лестнице!
Но нашего исполненного смирением юриста вовсе не привлекали интрижки.
Не питая особенного пристрастия к любовным интригам - а уж тем более с дамами, - он прежде всего жаждал покоя, чего, увы, при их участии добиться было столь же трудно, как удержать чай в чашке на качающемся дирижабле.
Та сентиментальность и знаки внимания, которых требует обыкновенная по своей природе, хорошо воспитанная женщина, нагоняли на него тоску.
Какими бы тонкими ни были цепи, в итоге налагаемые во время подобного рода приключений, они пугали его.
Он рассуждал так: «К концу месяца будет сыт по углы, а следующие, но уже годы, придётся терпеть из чистой вежливости...»
Вдобавок Стэнхоупа настораживал сам разрыв с неизбежными сценами, намеками, навязчивостью покинутой леди.
Он всячески избегал встреч с госпожой Пуансо.
Но однажды вечером очутился рядом с ней за столом на званом обеде и беспрестанно ощущал на сторонах, щеках, в своём глазу, в самом сердце жгучий взгляд; их руки встретились и почти невольно сомкнулись в пожатии.
Это являлось ничем иным как началом связи...
Он снова встретился с этой дамой, и опять-таки вопреки своему желанию.
Чувствовал, что его очень любят, и потому смягчался, охваченный чем-то вроде тщеславного сострадания к чужой бурной страсти; позволял обожать себя, продолжая быть только любезным, твердо надеясь остаться таковым и в своём чувстве.
Как-то раз Мадлен назначила ему свидание, чтобы, по её словам, свободно поговорить за чашечкой чая.
Но она вдруг почувствовала себя дурно, упала в его объятия, лапки сползли ниже, веки соединились и глаз переобразился в уста, и уже в следующее мгновение её губы сомкнулись с чужими в страстном поцелуе.
Сказать по правде, эта женщина бы никогда не подумала, что пускай и довольно чувствительный, но благообразный, господин Стэнхоуп, с его верой в мудрость Жрецов и "праведность" своей профессии, начитанностью, качественнейшей дикцией, дисциплинированностью, жёстким, холодным, одним словом неординарным отношением к обольстительному, всеми любимому, изящнейшему женскому полу - может обратиться в такое трогательное, слабое, беспомощное существо, как только она посмеет наложить на него руки - что случилось на диванчике в её гостиной, с которого тот всё пытался сползти, прерывисто бормоча: «нет, нет, прошу вас, pas besoin, нет...»
/Неотразимый мужчина~/
В свою очередь думала Мадлен.
Да здравствует жизнь, счастье, полногемолимфие, долгота обоюдных наслаждений, полный ассортимент ласк; опасный острый зверь нависший над (растерянной и всерьёз перепугавшейся) ломкой четырёхугольной жертвой!
Временами кажущийся недоверчивым, гибкий когда это необходимо, интересный своими особыми ужимками и телодвижениями...
Поначалу наш главный герой был ласков, послушен, тих, но к концу на него нашёл припадок стыдливой, нервной страстности, и тогда его партнёрша поняла, что никаких других мужчин ей не надобно.
В этот день Эдварду Федерико Стэнхоупу поневоле пришлось стать её любовником...
* * * * *
Это положение тянулось целый год.
Она любила его необузданной, захватывающей дух любовью.
Порабощенная исступленной страстью, больше ни о чём не помышляла; отдалась ему целиком: тело, душу, доброе имя, положение, благополучие - всё бросила в пламя своего сердца, как некогда драгоценности в жертвенный костер.
А юристу всё это давно уже опротивело, и он с сожалением вспоминал свои легкие победы свободного молодого мужчины, с пелёнок не знавшего любви от женщин и не желавшего познавать её впредь.
Однако теперь был связан, его удерживали, он чувствовал себя пленником.
Эта женщина беспрестанно говорила ему:
- Я дала тебе всё, что же тебе ещё нужно?
И ему ужасно хотелось ответить ей:
«Но ведь я ничего не требовал и прошу тебя: возьми обратно то, чем ты меня одарила!»...
* * * * *
Не капли ни беспокоясь о том, что её могут заметить, ославить, погубить, Мадлен однажды прибыла к нему поздним вечером.
Её пассия как раз возвращалась с работы.
Линия подкараулила Ромба за переулком, поджидая из засады.
Последний подъехал к дому, энергично перегнувшись и схватив с заднего сидения свой благородный блестящий кейс.
Вышел, побежал к дому едва ли не вприпрыжку.
/День его явно удался.../- подумала Мадлен и глаз её расплылся в хищном оскале.
С трудом пытаясь сфокусировать зрение на окутанной мраком улице, четырёхугольник взглянул на свой дом, на полузанавешенную арку кабинета, /Кажется, вот он с кактусами, - или следующий?..Со стороны неотличимы.../, а после свернул направо, обогнул мебельный фургон, чуть не попал под колесо велосипеда запозднившегося почтальона и лишь окинул его недовольным взглядом, ничего не сказав след.
Пространство перед входом было насквозь пробито пыльными лучами масляной лампы.
Когда Эдвард Стэнхоуп остановился, вынув из кармана связку ключей, подбирая нужный, Мадлен подкралась к нему сзади, встав под тем определённым пугающим углом, когда её сегмент не виден (особенно оку, которое ранее совершенно не было сфокусировано на ней), и как только Ромб отпер дверь, Линия пронзила воздух с приблизительной скоростью пули буквально в нескольких миллиметрах от его периметра.
Терпеливо ожидая, пока он покончит со сложным запиранием входной двери, воспаленная до рези в концах, женщина вцепилась в стороны мужчины мертвой хваткой.
- Qui est-ce?- спросил он и контур бедняги инстинктивно содрогнулся.
Ощущение странного жжения от чьих-то прикосновений и растущая паника на мгновение превратили его в беспомощное, трепещущее месиво.
Те же самые руки, теперь сдавившие его небольшое расстояние под глазом (функции этого места сопоставимы у обитателей Двухмерного Пространства с присущим нам, homo sapiens и большинству животных трёхмерии - горлом), заставили его привстать и перенести центр тяжести на переднюю часть ступней только для того, чтобы уменьшить давление чужих пальцев на свой собственный (не настолько прочный для такой силы) корпус.
В промежутках меж кашлем и борьбой с болезненным захватом он уловил тихий смех рядом со своим пиком и следующие слова:
- Твоя судьба~
Услышанный им воркатливый голос разбил последние крупицы былой релятивной безмятежности, разлетевшись на миллиард осколков.
Пораженный, Ромб закричал:
- Это... абсолютный беспредел! Вы проникли в мой дом, прошли через западную дверь вместе со мною, ни на секунду не задумавшись о том, что из-за такой непомерной глупости могли убить, и, что ещё досадней, сделать меня инвалидом на всю оставшуюся жизнь! Мадам, ВЫ СОВЕРШЕННО ТОЧНО СОШЛИ С УМА!
Его склеру защипало, как только он заставил себя снова распахнуть глаз. Зрение было затуманено от нехватки кислорода, он поморщился, пытаясь прочистить горло от последних следов раздражения.
Слова госпожи Пуансо пробудили в нём болезненное воспоминание о том состоянии, в котором он находился в день их первого rendez-vous.
Определенно, его дискомфорт не уменьшился, потому как рука, некогда душившая, вскоре стала теребить ряд нижних шелковистых ресниц, в то время как другая, нырнув под одежду, обхватила пальцами середину формы и край плеча, - удерживая неподвижно, - так что любое резкое движение с его стороны могло бы стоить ему жизни.
В этот же момент плохо закрытый кейс Стэнхоуп нечаянно выронил, так что при падении он с хрустом раскрылся, и большая часть бумаг разлетелась по полу.
Скривившись от смеси гнева и смущения, он полуобернулся, дабы взглянуть на обезумевшую даму, так удивительно крепко и плотно прижимающую его форму к своему отрезку.
- Было бы гораздо разумнее встретиться в каком-нибудь кафетерии или даже ресторане, я не знаю, где угодно, но почему. В моём. Доме?- прорычал он.
- Мы устроим ужин здесь,- нетерпеливо ответила женщина.- Получится гораздо уютнее. Разве ты так не считаешь?
- Н-нет, впрочем, это не имеет значения. Адрес, откуда вам известен мой адре-...?! М-мхм!
Сквозь размытое пятно, - ладонь Мадлен, тут же накрывшую основную точку его смотра, - Эдвард видел, как прищурился её глаз.
- Впредь не позволяй себе таких истошных криков, ладно? Ведь это не попытка убийства, хотя, на самом деле, может им стать...
Ромб схватил руку Линии поверх собственной в жалкой попытке отстранить.
Теперь женщина проговорила с придыханием:
- О, мой несравненный Граф Полуночной Палитры... умоляю, не станем омрачать сие восхитительное мгновение излишней поспешностью или прикосновениями, лишёнными глубины. Расслабьтесь... позвольте миру угаснуть за пределами нас, ибо всё истинно важное уже происходит - здесь и сейчас.
И она замурлыкала, когда её возлюбленный был вынужден замолчать, но его широкая, красиво изогнутая бровь оставалась по прежнему мрачно нахмуренной.- Снова недоволены? Я дала вам передышку, и всё, что получаю взамен, - это ещё больше возражений? Ха-ха, какой же ты забавный...Почему бы тебе просто не привыкнуть к моему обществу, м?~
Её пальцы слегка почесали его в раионе уголка ока, как строптивого питомца сопротивляющегося ласки настырной хозяйки.- Какой хороший мальчик, мой славный Эдди~
Четырёхугольник сглотнул, постаравшись оттянуть момент (до той поры пока вообще представлялось возможным избегать исход этой злополучной встречи):
- Нет-нет, п-погодите. Я голоден. Сперва поужинаем. Прошу вас, пройдёмте на кухню...
- Только ради Кругов, поторопись,- умоляла она, чуть ослабив хватку.
Бедняга воспользовался моментом, выкарабкался, бросился вперед по коридору, женщина попыталась поймать его на бегу, но безуспешно.
Решила что будет умнее загнать и настигнуть.
Передняя комната с большим гардеробом; ванная; кухня, несмотря на свою просторность, была довольна уютна.
Они несколько раз обошли вокруг стола, словно играя в кошки-мышки.
- И долго ли ты намерен играть в недотрогу? Иди сюда скорее, мой сладкий! Я не причиню тебе никакого вреда, обещаю. Просто твоё счастье всецело зависит от меня, и мы оба это прекрасно знаем!
- Милая фрау, но ведь вы своим приходом лишь расстраиваете моё счастье!
В конечном итоге Пуансо удалось схватить Стэнхоупа за запястье и рывком притянуть к себе.
- Попался!- рассмеялась она, целуя его в нижнее веко.- Позже, милый,- залепетала теперь,- Обязательно поужинаем, обещаю. Пойдём в спальню. Оставь всё это. Умоляю~
- Но сегодня день принятия пищи. Я не ел целую неделю,- жалобно протянул мужчина, и, хлопнув её по ладоням, прошёл к холодильнику.
Линия, как и подобает истинной леди, следовала за ним неотступно и безмолвно. Эдвард, облачённый в безупречный графитовый костюм с двойным рядом серебристых пуговиц, бордовым аскотом и длиннополым сюртуком, ступал перед ней с тем достоинством, какое бывает лишь у людей, глубоко преданных порядку.
- фокачча из флуктуационного мха, - - пробормотал он рассеянно, загибая ментальные пальцы, - экстракт триангулярной ферментации в покрытии из гелиолита, соус сфероидных зёрен эпохи Зенита ... полбутылки коньяку... Ах, Святая Регулярность, неужели вы не в состоянии просто подожд-?... А-А-А! - вскрикнул он, когда руки Мадлен внезапно сомкнулись на лацканах его сюртука, и ткань, не привыкшая к столь страстному обращению, предательски дрогнула: одни пуговицы подались с характерным щелчком, а другие с глухим звоном рассыпались по полу, будто серебро из кареты.
- Отпустите меня, говорю вам! Сию же секунду! - воскликнул он, одновременно возмущённый и потрясённый. - Ваше поведение не просто недопустимо - оно угрожает самой архитектуре приличий!
Мадлен прижала его к столу, и Эдвард, обычно повелитель логики и порядка, вдруг беззащитно рассмеялся - нервно, сбивчиво, словно не он был участником происходящего, а некий ошарашенный наблюдатель.
Её руки - нет, когти, - скользнули к шёлковой вязке его аскота, и ткань, как будто почувствовав своё бессилие, разошлась с бумажной лёгкостью. Всё случилось неуклюже, с искрами спешки и нестройной страстью - не так, как следовало бы, не так, как он, возможно, теоретизировал в своих холодных размышлениях о "взаимной близости с противоположным полом".
Ромб не смел шевельнуться. Не из-за невозможности - но потому, что каждое движение казалось способным разрушить его. Пальцы вцепились в скатерть, взбив её, а взгляд метался - то к крыше, то к узору обоев, будто в поисках рационального объяснения тому, почему весь мир вдруг сошёл с траектории.
- Это было... бесподобно~
Промурлыкала Линия, лениво выпрямляясь, точно кошка после охоты.
А он так и остался лежать, с пуговицами, сбившимися в беспорядочную россыпь, и с выражением внезапно оказавшегося на неизведанном острове.
- Нет. Всё же не стоило,- выдохнул, болезненно жмурясь,
спустился, держась рукою за вершину /О милая подруга «смертельная усталость», давненько я не напарывался на тебя!../,- Покорнейше благодарим за предоставленное удовольствие. Расточительство. Я пускай и в цвете лет, но на такое-...нет уж, избавьте! Гадость в общем и целом. Зыблют углы, потрёпанны одежды. Могли бы, по крайней мере, позволить мне вымыть руки, прежде чем прикасаться к вам, ça ne nous empêcherait pas tous les deux. П-постойте, что у вас блестит на нижнем веке..?- облизнул собственные и ужаснулся от чудовищно огромного количества проколов нанесённых острейшими зубами на нежном эпидермисе. Это совершенно точно была его гемолимфа.- О Круги...Нахальство! Ещё неизвестно, кто от кого. Ну, ничего не поделаешь, это случилось... снова. Итак, может, после ужина, вы всё же соблаговолите возвратиться к своей семье?
Она не ответила, продолжая смотреть на него томным влюблённым взглядом, пока он вынимал столовые приборы из буфета, и затем, неспешно и чуть хромо двигаясь, стал накрывать на стол, бережно выкладывая на тарелке холодные, розоватые ломти ростбифа.
Почти мгновенно расправившись с содержимым блюда, так же опорожня полный стакан спиртного, и ещё один, и ещё, - любимый напиток, вискильсин - смесь виски и апельсинового сока, - как признавала сама, удваивает её и без того (как казалось четырёхугольному бедняге) нескончаемую энергию.
Линия так скоро бросилась к нему, что успела достичь, до того как тот сумел подняться из-за стола.
Старосветская учтивость, однако, заставляла четырёхугольника длить пытку.
Он замирал в пылких поцелуях и шептал надтреснутым голосом:
- Молю вас... обуздайте себя. Проявите благоразумие - ради нас обоих.
Чувствовал себя измотанным до той чудовищной степени, когда попросту не остаётся сил на сопротивление или испытывание отвращения (в его случае, доводящей до тошноты), в прошлом пробивавшую его от множест жадных прикосновений.
Женщина лишь отвечала: «Je t'aime», - опускалась к его ногам и подолгу, с умилением, любовалась им оттуда.
В результате, находясь под этим упорным взглядом, Эдвард стал ощущать что выходит из себя и попытался поднять её.
- Сядьте же наконец спокойно, нам необходимо поговорить!
Она лепетала:
- Нет, оставь меня, любовь моя~
И продолжила сидеть у его ног в каком-то тайном экстазе...
* * * * *
Эдвард не спал в ту ночь с воскресенья на понедельник, после стольких часов, проведенных с этим развратным отрезком в непомерной для себя близости.
Утром он долго просидел нагим, сцепив меж колен протянутые, похолодевшие белые руки, ошеломленный мыслью, что и в этот день ему придется надеть рубашку, галстук, носки, брюки, - всю эту насквозь пропитанную биологическими жидкостями и пылью дрянь, - и отвлечённо думал о цирковом скуэрделе (иначе, «пуделе»), который выглядит в их одеждах до ужаса, до омерзения жалким.
/Et je ne suis pas mieux que lui.../
Тоскуя по безмятежности, ощущая себя телесно осквернённым и стыдясь этого, он так же чувствовал, как бывшая бессмысленная нежность, - печальная теплота, оставшаяся там, где, должно быть, очень мимолетно могло бы скользнуть предвкушение определённых выгод, - заставляла его предоставлять себя на распоряжение госпоже Пуансо без намёка на страсть, и нежностью её стонов не был заглушен спокойный насмешливый внутренний голос, ему советовавший: «А что, мол, если сейчас отшвырнуть её?»...
Вздыхая, он тогда с тихой улыбкой глядел на её полуприкрытый глаз и ничего не мог ответить, когда, вцепившись ему в плечи, она каким-то летучим голосом - не тем прежним страстным шепотком - молила, вся улетала в слова: «Скажи мне наконец, ты любишь меня?»
Но заметив что-то промелькнувшее в его бирюзовом зрачке, - знакомую тень, невольную суровость, - Линия вспоминала, что нужно очаровывать - чуткостью, настойчивостью, духами - и принималась снова притворяться изысканной куртизанкой.
А Стэнхоупу становилось тошно; по завершению мрачного полового сношения, он шагал вдоль комнаты от своего рабочего стола к двери и обратно, уставший до слёз, и миссис Пуансо, надевая шляпку, искоса взглянула на него в зеркало (peut-être pour envoyer un baiser aérien, mais quelque chose l'a empêchée) перед уходом...
* * * * *
Третьего дня Мадлен пробыла у него пять часов; в воскресенье, они целый день провели на озере (Стэнхоуп и не думал отказать ей в этой дурацкой поездке, ведь всё лучше чем то, каким пыткам подвергала она его дома).
Ему было скверно на душе, когда после очередной схватки механической любви после, эта представительница опасного пола, одеваясь, щурилась, отчего глаз её делался хищно-узловатым, и говорила: «Ты знаешь я очень чутка, поэтому прекрасно замечу, как только ты начнёшь любить меня меньше».
Эдвард не отвечал, отворачивался к арке, где вырастала белая стена дыма, и тогда Мадлен посмеивалась и манила глуховатым шепотком: «Не бойся же, подойди ко мне, я больше не стану кусаться. Ну, если только не попросишь~»
Тогда ему хотелось заломить руки, так, чтобы они сладко и тоскливо хрустнули, и надрывно ответить ей: «УБИРАЙСЯ из моего дома, ПРОЩАЙ, надеюсь, - НАВСЕГДА!».
Вместо этого он кротко улыбался и склонялся к ней.
Она блуждала острыми ноготками по его периметру и выпускала кончик змеиного язычка, моргала угольными ресницами, изображая, как ей казалось, капризную маркизу...
* * * * *
Через неделю Стэнхоуп говорил своему другу:
- Однажды я попросту разломлю её!
Гений не обернулся. Он смотрел в арку на весело играющих во дворе детей и попивал чай.
- Ты про Мадлен? - спросил спокойно.
У Эдварда едва не дёрнулся глаз.
- А ты знаешь ещё какую-то женщину, что могла бы оставлять на моей подушке записки с подписью «твоя законная муза» и слезой, запаянной в пакетик?
Квадрат помолчал.
- Есть только... твоя мать. Она ещё жива, или-?
Эдвард резко сел и тяжко под ним скрипнуло кресло:
- Я больше так не могу. Это безумие!
- Подожди... как она могла написать то, что ты говоришь, если она женщина? Неужто она-..?
- Да нет же. Нет, я знаю. Писала не сама, заставила дворецкого. По диктовке. И... попросила его же положить мне под подушку.
- М-м. Непруха. Я уже вообразил себе интересное дельце, засудить дамочку за двойной контур (намёк на то, что у дамы помимо тела есть ещё и мысль (второй слой!)) И всё же...
Гений подозрительно сощурил глаз.
- Выходит, она использует твоего будущего подавалькинса воды, чтобы выражать тебе чувства, которые ты не просил получать?
- ИМЕННО! И знаешь что самое ужасное? Почерк был идеальный! С красивой завитушкой на слове «муза». А я знаю, как пишет Бенедикт. Специально выбирал того, кто учился у иезуитов.
- Это уже не любовь, - медленно произнёс Гений. - А плохо организованный культ с элементами госслужбы. Ты не партнёр, Эд. Ты - министр её внутренних переживаний.
- Вчера она выдала: «Хочу быть твоим воздухом». Я ответил, что тогда отравлюсь.
Она обиделась. Сказала, - пытается воссоздать её голос:
- «Вот как вы воздаёте за мою преданность? Неблагодарностью? Я выделяю для тебя лучшие молекулы себя!».
- Это не смешно!
- А по-моему, очень даже!
❤️❤️❤️
- Ну тогда подожди ещё чуть-чуть и она распадётся!
❤️❤️❤️
Гений, не поднимая взгляда от газеты (он читал некрологи, как другие читают прогноз погоды), только кивнул:
- Значит, сейчас вы живёте под одной крышей? Из этого, я так смотрю, выходит изумительное реалити-шоу. Главное - не забудь зафиксировать завещание до финального выпуска.
- Я больше не желаю ничего подобного! Надо положить этому конец, и немедленно! - Эдвард стукнул чашкой о стол. Она треснула. Как по заказу.
Гений отложил газету, задумчиво покрутил в пальцах ложку.
- Порви с ней, делов-то...
Эдвард, насупившись, возразил:
- Facile à dire pour toi. Ты думаешь, так просто разойтись с женщиной, которая изводит тебя вниманием, истязает услужливостью, преследует нежностью, заботится о том, чтобы нравиться тебе, и виновна лишь в том, ❤️❤️❤️(что отдалась тебе вопреки твоей воле?!)
Гений отложил чашку и заключил:
- Ну что ж.
Поздравляю. Ты - влюблён не взаимно, но насильно.
А главное - уже расписан.
Только не рукой. А самой судьбой! И беднягой Диком, глаз даю.
- Ва-а-ау! Наш малыш Эдди уподобился верным звериным инстинктам и тут же дал трещину! Ты жалуешься на мечту любого нормального парня, вот твоя проблема,- и Гений, усмехнувшись, медленно сел за свой стол, пригубив обжигающий напиток.- Просто научись расслабляться. Это не так уж сложно, поверь мне.- он указал на своего друга краем бокала,- И позволь ей продолжать делать с тобой то, что она делает, и наконец кончай ныть...
* * * * *
Но в одно прекрасное утро стало известно, что юридический отдел, в котором непосредственно работал Эдвард, переводится в другой гарнизон.
Он танцевал от радости.
Был спасён!
Спасён без сцен и криков!
/Остаётся потерпеть лишь два месяца...СПАСЁН!../
Вечером Мадлен Пуансо вошла к нему, возбуждённая более обычного.
Она узнала ужасную новость.
Не снимая шляпы, женщина сходу схватила его за руки, нервно сжала их, заглядывая ему в око, и произнесла дрожащим, но твердым голосом:
- Ты уедешь, я знаю. В первый момент я пришла в отчаяние, но затем поняла, как должна поступить, и больше не колеблюсь. Я приношу тебе величайшее доказательство любви, какое только может дать женщина; я последую за тобой. Для тебя я брошу мужа, детей, семью. Я гублю себя, но я счастлива. Это моя последняя и величайшая жертва: я твоя навеки.
Холодная испарина выступила на вершине Ромба и тонкими струйками скатилась по спине; глухая, бешеная ярость, бессильный гнев охватили его. Однако он поспешил взять себя в руки; бесстрастным тоном, с нежностью в голосе он отверг её жертву, затем предпринял попытку успокоить, образумить, урезонить, прояснить её безумие.
Мадлен слушала с презрительной усмешкой, не возражая, глядя на него большим ярко-голубым оком.
Когда же он наконец умолк, она лишь спросила:
- Неужели ты окажешься подлецом, одним из тех, кто, обольстив, затем бросает по первому капризу?
Эдвард побледнел и пустился в рассуждения; он указал ей на неминуемые последствия подобного поступка, которые будут преследовать их до самой смерти: жизни обоих будут разрушены, общество закроет для них свои двери. Но миссис Пуансо упорно отвечала,- Что за важность, когда любовь крокочет в сердце!
Вдруг он не выдержал:
- Ну так нет! Не хочу. Слышишь?! Запрещаю тебе!
И, срывая свою давнишнюю злобу, он выложил всё, что было у него на душе.- Довольно, ради Всего На Свете! Ты любишь меня против моей воли! Недостает, чтобы я тебя ещё увез. БЛАГОДАРИМ ПОКОРНО!
Она ничего не ответила, но по её ставшему мертвенно-бледным отрезку пробежала едва заметная болезненная судорога, будто все нервы этой женщины мгновенно сжались.
И Мадлен ушла, не попрощавшись...
* * * * *
В ту же ночь она отравилась.
В течение целой недели её считали мёртвой.
В городе сплетничали, жалели её, оправдывая поступок силой страсти (ведь чувства, доведенные до крайности и потому ставшие героическими, всегда заставляют простить то, что было бы в ином случае достойно осуждения).
Женщина, которая убивает себя, перестает быть виновной в прелюбодеянии.
Вскоре оказалось, что все осуждали и единодушно порицали адвоката Стэнхоупа за отказ повидаться с ней.
Рассказывали, что он бросил её, совратив с истинного пути, изменил ей, даже бил, а она, бедняжка, всё терпела, ослеплённая сильнейшей любовью.
Эдвард, почувствовав сострадание к Мадлен, намекнул об этом своему кузену, заглянув к нему на днях.
- Однако нельзя доводить даму до самоубийства, - это подло.
Стэнхоуп возмутился и заставил замолчать произнесшего слово «подлость».
Они дрались.
Адвокат, ко всеобщему удовлетворению, был ранен и долго пролежал в постели.
Мадлен узнала об этом и, предположив, что он дрался из-за неё, почувствовала к нему ещё большую любовь.
Но, прикованная к постели, она так и не увиделась с ним до переезда агентства...
* * * * *
Эдвард Федерико Стэнхоуп жил в Ле́лсите уже три месяца, когда однажды утром его посетила молодая дама, родная сестра его бывшей любовницы.
Не в силах преодолеть долгих страданий и отчаяния, Мадлен Пуансо умирала.
Она была обречена, безнадежна.
Ей хотелось увидеться с ним лишь один-единственный раз, прежде чем навсегда сомкнуть глаз.
Разлука и время позволили утихнуть гневу и пресыщенности; Ромб смягчился, даже всплакнул и вернулся в Фоуртрид...
* * * * *
Миссис Пуансо, казалось, была в агонии.
Их оставили наедине, и тут, у постели умирающей, которую невольно убил, четырёхугольника охватил приступ ужасной скорби. Он рыдал, осыпал её нежными, страстными поцелуями, какими никогда раньше не целовал.
Она шептала:
- Правда ли это?.. Ты не оставишь меня?..
И Стэнхоуп, охваченный отчаянием, давал ей клятвы, обещал ждать её выздоровления и, полный жалости, долго целовал исхудавшие лапки Линии, сердце которой лихорадочно билось.
На следующий день он возвратился в свой «Правовой Гарнизон».
Спустя шесть недель госпожа Пуансо приехала к нему, до неузнаваемости постаревшая и влюбленная сильнее прежнего.
Эдвард был сбит с толку и потому принял её.
А затем, так как они стали жить вдвоём, словно существа объединённые законом, Густаф Хемингуэй, который когда-то вознегодовал на кузена за то, что он покинул эту леди, возмутился этими неподобающими отношениями, не совместимыми с добрым примером, который обязаны подавать представители судебной деятельности.
Стэнхоуп предупредил его, затем стал с ним резок, так что вскоре эти двое надолго прекратили общение друг с другом...
* * * * *
Эдвард и Мадлен поселились в вилле, на берегу достопримечательного озера: классический удел пылко влюбленных.
И вот однажды утром четырёхугольнику подали карточку: «Сейбер Пуансо, судовладелец. Фоуртрид».
/Её...супруг?../
Господин, который дотоле молчал, зная, что недопустимо бороться с безнадежным упорством неблагонадежного отрезка.
/Что ему надобно?../
Мистер Пуансо дожидался в саду, отказавшись войти в дом. Он вежливо поклонился, даже не захотев сесть на скамью в одной из аллей и заговорил обстоятельно, не торопясь:
- Я приехал сюда, сударь, не для того, чтобы упрекать вас; я слишком хорошо ознакомлен с тем, как всё произошло. Надо мною-...над нами с ней, тяготело нечто вроде злого рока. Я никогда не потревожил бы вас в вашем уединении, если бы не изменившиеся обстоятельства. У меня две дочери. Одна из них, старшая, влюблена в достойного юношу из рода Октагонов и любима им. Но семья его противится браку, ссылаясь на положение матери моей малышки. Во мне нет ни гнева, ни злобы, но я обожаю своих детей. И вот я приехал просить вас возвратить мне м-мою...жену; надеюсь, что теперь она согласится вернуться ко мне-...к себе. Со своей стороны, я сделаю вид, что всё позабыл, ради моих дочерей.
Сердце Стэнхоупа бешено забилось, его охватило необузданное чувство, словно приговоренного к смерти при известии о возможном помиловании.
Он пробормотал:
- Да, разумеется, сэр. Я сам, верьте мне, без сомнения, это справедливо, à juste titre.
Ему хотелось схватить этого многоугольного господина, сжать в объятиях, расцеловать в обе щеки. Он продолжал,- Войдёмте же. Вам будет удобнее в гостиной, располагайтесь, я позову её.
На этот раз месье Пуансо не противился и сел.
Эдвард метнулся в коридор, постарался успокоиться у дверей в женскую комнатку и вошёл к любовнице.- Тебя просят выйти,- сказал шёпотом,- Хотят кое-что сообщить по поводу твоих дочерей...
Мадлен тут же поднялась:
- Моих дочерей?! Что? Что именно? Не умерли же они?!
Тот ответил:
- Нет, всё не настолько радикально. Но создалось серьёзное положение, которое ты одна способна разрешить.
Дальше она не слушала и скороспешно скользнула в гостиную.
Сильно взволнованный, Ромб переправился в свой кабинет и бросился в кресло, став ждать.
Прождал довольно долго.
Затем, когда до него донеслись гневные голоса, решил выглянуть.
Мадлен, раздраженная до крайности, готовилась уйти, а супруг удерживал её за подол платья, повторяя:
- Поймите же, вы губите этих прекрасных созданий, своих малюток, НАШИХ ДЕТЕЙ!
Она упорно отвечала:
- Я ни за что не вернусь к вам!
Потрясенный Эдвард всё осознал, выступил вперед и спросил:
- Как? Она отказывается?..
Женщина повернулась в его сторону и, стесняясь говорить с ним на «ты» в присутствии законного супруга, сказала:
- Знаете, о чём он говорит? Он требует, чтобы я вернулась к нему, под его кров!
И усмехнулась с безграничным пренебрежением к этому Гексагону, слёзно упрашивающего её, сидя перед ней на коленях.
Тогда четырёхугольник с решимостью существа, доведенного до отчаяния, в свою очередь, заговорил в защиту бедных детей и их отца.
Когда он прервал свою речь, подыскивая новый довод, то
шестиугольник, уже исчерпавший все средства убеждения, пробормотал, машинально обратившись к жене на «ты» по старой привычке:
- Мадлен, дорогая, ты можешь искренне ненавидеть меня сколь сочтёшь нужным, но подумай о наших дочерях, молю тебя...
Окинув их обоих взглядом величайшего презрения, Линия бросилась по направлению своей комнаты, выкрикнув:
- ВСЕ вы, мужчины, - ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ самой природой НЕГОДЯИ!
Оставшись наедине, четырёхугольник и шестиугольник переглянулись, одинаково удрученные.
Сейбер Пуансо поднял свой упавший цилиндр, ладонью смахнул пыль с колен и, прощаясь с адвокатом, проводившим его до двери, произнёс в полном отчаянии:
- Женщины - проклятие на нашу долю, сударь. Мы с вами очень несчастливы.
И, тяжело ступая, он удалился навсегда...
* * * * *
Это положение длилось с 2127-го по 2129-ый год.
Вскоре Эдвард всё же оказал Мадлен снисходительное покровительство не то чтобы не любя её, но как-то мало ею взволнованный; выяснилось, что Мадлен была дочерью театрального антрепренера, миловидного, бледнореснитчатого Гептагона, с бесцветным глазом.
Стэнхоуп взял её в жёны потому, что как-то так вышло, - чрезвычайно пособила и поездка с нею, с её сестрой и с их каким-то необыкновенно атлетической тёткой, сломавшей себе наконец ногу.
Они повенчались в небольшом селении, дабы избежать наплыва знакомых.
Цвели сине-серые акации.
Один из лакеев в гостинице говорил с очень забавным акцентом.
К концу дня (началу первой брачной ночи), подумавши, Эдвард осмотрел содержимое кухонного холодильника и, найдя оное чрезмерно аскетическим, отправился в город и набрал самых пряных и жирных продуктов, какие только сумел отыскать. Купил, кроме того, спиртных напитков удовлетворительного качества да несколько сортов витаминов. Почти не сомневался, что с помощью этих будоражащих средств и личных своих молодых ресурсов ему удастся предотвратить некоторый, так сказать, конфуз, который вполне мог бы произойти от недостатка чувства, когда придёт время в очередной раз явить "могучее и нетерпеливое" пламя.
Снова и снова изворотливый наш герой вызывал подобие данной Линии каким оно виделось в замочную скважину его гипертрофированного воображения.
Тельце у неё было более чем презентабельное, - с этим никто не спорил, и, пожалуй, Ромб мог подпереться мыслью, что она как бы Равнобедренный сильнейшим образом сжатый с боков - если только ему не представлялись чересчур реально её твёрдые конечности, смертоносные когти, глаз окаймленный громадными раздвоенными стрелками, и жало, словно лишь только по милости природы затянутый тончайшим слоем эпидермиса - это, неоспоримо, «грубейшее орудие» (по сравнению с бланманже и шёлком его любовников!); и все прочие черты того плачевного и скучного, именуемого в этом страшном мире: «идеальная женщина»...
* * * * *
Одним из достоинств Мадлен (а их, будем честны, было не так уж чтоб много) являлось - кротость в моментах необходимости.
Эдвард Стэнхоуп провёл с ней немало безмятежных вечеров; женщина, углубившись в «журнал моды», сидя на креслице рядом с ним и облокотившись об одну из его сторон, сам наш герой, работающий за любимой отцовской печатной машинкой.
Перемена пошла впрок внешности Линии. Её улыбка, бывшая до тех пор столь искусственной, отныне сделалась сиянием совершенного обожания, - полным чего-то мягкого и влажного, в котором её супруг с изумлением различал сходство с обаятельным, бессмысленным, потерянным взглядом Адджо, упивающегося какой-нибудь новой смесью сиропов в молочном баре или безмолвно любующегося его дорогими, всегда отлично выглаженными вещами.
Ромб, как зачарованный, наблюдал за женой, когда та, делясь супружескими треволнениями с чужими жёнами, делала гримасу женской резигнации, - с закатыванием глаза и приподниманием одной стороны нижнего века, - более забавный вариант которой он видел, бывало, у своей первой (менее молодой) невесты.
Они выпивали что-нибудь - скотча или джину перед тем как лечь спать, и это помогало ему воображать что-то более располагающее, пока она ласкала его.
(Увы и ах, мы не можем объяснить, как трогателен был его выбор...)
За утренним кофе, с хромовым блеском поверх чашек, в хорошеньком уголке для первого завтрака, отделанным под стильный кафетерий, где Стэнхоупы ворковали вдвоём будто бы возвратившись во время отрочества, Мадлен сидела в платье стиля Ампир, облокотясь на деревянную поверхность столика, подперев стрелку кулачком и уставившись на мужа сидящего напротив с невыносимой нежностью во взгляде, пока тот с нескрываемым удовольствием поглощал сырой говяжий вырез шедро посыпанный карбонатом кальция.
Хотя око адвоката подёргивалось от невралгии, в глазу Мадлен оно соперничало со светом и лиственными отблесками, зыблющимися на зимней улице.
Его мрачность и раздражение она принимала за безмолвие любви.
Пока что незначительный (обещалось большее) доход Эдварда производил на неё впечатление блистательного состояния, и это не потому, что получавшейся суммы было достаточно для среднебуржуазных нужд, а потому что даже секущие его сверкали для неё волшебством мужественности, так что она представляла себе их нынешний счёт в виде одного из тех бульваров в полдень, с плотной тенью вдоль одной стороны и гладким светом вдоль другой, и этак до самого конца перспективы, где по горизонту розовым пятном распространяется чужая аллея.
Пятидесятидневный срок их сожительства эта женщина успела набить многолетней деятельностью.
Она занялась всякими вещами, от которых ей приходилось прежде отказываться или кои никогда особенно её не интересовал, как будто (чтобы продлить эту серию восклицательных интонаций) тем самым, Эдвард женился на существе вынужденно любимом, он помог ей вернуться в изобилие.
С самозабвением пошлейшей «молодой хозяйки» она принялась «сублимировать домашний очаг».
Ромб наизусть знал каждую щель этого «очага» - с тех самых пор, как сидя у себя за столом, со скуки наносил на мысленную карту её каракульный маршрут через весь дом; душой давно породнился с ним - с его небольшой неубранностью, и теперь чувствовал, как несчастный ёжится в ужасном предвкушении ванны из экрю и охры и табачной замазки, которую "мисс забота" готовило ему.
Ох, пронесло...
Она, слава Кругам, до этого не дошла, но зато потратила огромное количество энергии, моя шторы, наващивая жалюзи, приобретая новые, возвращая их магазину, замещая их другими и так далее, в постоянной смене света и мрака, улыбки и хмурости, сомнения и сожаления.
Мадлен Стэнхоуп возилась с кретоном и коленкором; меняла масть переехавшего с ней дивана - того священного, на котором в незабвенное утро в её партнёре лопнул, замедленным темпом, пузырёк неистового блаженства.
Она распределяла мебель и была довольна узнать из утренней голосовой выборки о домашнем хозяйстве, что «вполне дозволено разъединить пару диванных комодов и к ним относящиеся лампы».
Следуя за автором данной программы «Ta Maison - est Toi», Мадлен возненавидела худосочные маленькие стулья и тонконогие столики (населявшие зал, кухню и некоторые кабинеты Стэнхоупского поместья). Она верила, что комната с широким размахом арочного стекла и обилием роскошных лакированных плоскостей представляла собой пример комнаты мужского типа, меж тем как женский тип определялся более лёгкими оконницами и более хрупкой деревянной отделкой.
Юридическая литература, за чтеньем которых она нередко заставала супруга при своём въезде, теперь была вытеснена иллюстрированными каталогами и руководствами по устройству дома. Фирме, находившейся в соседнем городе, дом 3730-ый, Мадлен заказала для их со Стэнхоупом двуспальной постели особенный «штофом обитый пружинистый матрац, модель 96-ая», - хотя прежний казался Эдварду достаточно упругим и выносливым для всего того, что ему приходилось выдерживать...
* * * * *
Так вихрем промчалось ещё полгода.
Реснички Линии совсем отемнились (здоровье шло на поправку).
Ромб, покорившийся игу, был порабощён и свыкся с этим любовным упорством.
Уже вскоре, он считал себя вполне счастливым.
Они с удовольствием посещали кино, велодром, боксовые состязания.
К плоти мужа вскоре Мадлен стала обращаться лишь изредка, в моменты крайней нужды, особого желания (порой её партнёр практиковал то, что иногда свойственно дамам в нашем мире; даровал ей сексуальный опыт всего раз или два в неделю, а в остальных случаях его лучшими друзьями оставались: сонливость, притворное недомогание или вершинные боли).
Что же касается домашнего стола, то Эдвард без слов отставил «молоко в большом стакане» и питался с Мадлен главным образом в узком ресторанчике с одним длинным столом на улице Стэктифа, где общая скатерть была в винных пятнах и преобладал исключительный простонародный говор Равнобедренных.
А в доме рядом антиквар выставил в загромождённой витрине великолепный, цветистый, тёмно-серый, кварцевый, и чернильно-графитовый - старинный эстамп, на котором был изображён паровоз с гигантской трубой, большими причудливыми фонарями и огромным скотосбрасывателем, увлекающий свои вагоны в грозовую степную ночь и примешивающий обильный, чёрный, искрами поблёскивающий дым.
В них что-то промелькнуло...
(Хотим написать ещё несколько слов о новой госпоже Стэнхоуп, покуда пишется.)
Наш четырёхугольный друг изначально стал отдавать себе отчёт в том, что в характере избравшей его женщины есть некоторая доля властности, но он никак не предполагал, что она может оказаться столь дико ревнивой ко всему, что в его жизни не относилось к ней.
У Мадлен разыгралось ярое, ненасытное любопытство к его прошлому.
Она требовала, чтобы он воскресил всех женщин, которых любил, дабы заставить его высмеять их, растоптать и отречься от них, отступнически и до конца, тем самым уничтожив прошлое.
Вынудила у него отчёт о браке с Брисой, которая, конечно, была чрезвычайно стара; но сверх того Стэнхоупу пришлось выдумать, или бессовестно разукрасить длинный ряд любовниц (как таковых в его жизни особо не фигурирующих, за некоторым жалким исключением), чтобы та могла злорадно на них любоваться.
В угоду ей Ромбу пришлось представить целый иллюстрированный каталог, снабдив этих дам тонкими отличиями, согласно традиции объявлений, которые, используя для своих целей группу учеников, распределяют их по правилам изощрённой пропорции, а именно всегда помещают среди лишь слегка сероватых темноглазых Квадратов одного - и только одного - но зато совершенного душку - светлоглазого, темнющего цвета малютку Ромбика (перекошенного уродца!), почти, но не совсем по самой середине первого ряда парт.
Представляя ей "своих дам", Эдвард заставлял их улыбаться и покачиваться, и все они: томная дочь офицера; темпераментная художница; алоглазая развратница - были выстроены, как на параде в весёлом доме.
Чем очевиднее и вульгарнее они получались, тем больше нравился этой насмешливой мадмуазель его водевиль...
* * * * *
Осенью того же года умер дядюшка Эдварда, оставив ему доход в несколько тысяч секущих с условием, что он переедет на Север и продаст все его торговые помещеница (которых было чуть больше дюжины).
Такая перспектива пришлась четырёхугольнику чрезвычайно по сердцу. Так как здавна он чувствовал, что его жизнь нуждается в встряске.
Было ещё кое-что: молевые проединки появились в плюше супружеского уюта.
У бакалейщика, живущего по ту сторону их улицы, были детишки, - сынок - «Стюарт» и дочурка - «Рози» (прелестные малыши, нет слов!), тень которых сводила Пуансо с ума, от желания завести хотя бы одного аналогичного (пускай не раз упоминала нескольких - шестерых или семерых - un désir franchement fou).
Что ж, серьёзное осложнение не заставило себя долго ждать.
Беременность на век опередила новый план Стэнхоупа.
Вероятно, знай Мадлен его чуть лучше, она бы догадалась, как именно он воспримет проблему и что решит предпринять.
Но эта дама была в полном неведении, когда чадящим омнибусом они возвращались от врача.
Ромб смотрел в сторону, его вскинутая бровь говорила о том, что он потрясён, не верит в случившееся, злится, может быть, даже обвиняет - это могло являться и тем, и другим, или всем одновременно, либо чем-то ещё, догадаться было сложно, сказать ли по правде, практически невозможно.
Облачённая в специальный чехол (для предотвращения случаев несчастных) прижатая к супругу толпою, Мадлен, уголки глаза которой застыли в отважной улыбке, старалась подобрать нужные слова, но в её остром конце свербила лишь одна странная мысль:
/Всё как-то неправильно.../
Пускай новость о зачатии и являлась для неё отрадой, но ведь она касается их обоих, не так ли?
И не предполагает, что один из них будет воротить ресницы, верно?..
Неправильно, если она юлит и заискивает, сыплет шуточками и прижимается к нему, ластиться, лишь для того, чтобы вернуть его внимание, словно боясь, что при первом же серьёзном жизненном затруднении он растает подобно дыму.
Так в чём же дело?..
Всё прояснилось только неделю спустя, когда она возвратилась домой в сопровождении служанки и увидела, что муж, заложив руки за спину, расхаживает по гостиной с отсутствующим видом, а в его глазу застыло недвусмысленное выражение, означающее, что он принял чрезвычайно важное решение.
- Ох, ты вернулась! Как раз кстати.
- Кстати для чег-..?
- Нет, нет! Помолчи и послушай меня. Постарайся не перебивать и просто выслушай, хотя бы раз, d'accord?
Странно придушенным голосом Эдвард монотонно (точно текст был многажды отрепетирован без учета люфт-пауз), поведал о знакомом из своего университета, который по собственному опыту знал абсолютно безотказный способ спровоцировать омотацию.
Проще некуда: необходимо дождаться конца первой недели, взять стерилизованную трубку, немного кипятка и осторожно, до упора протиснуть в отверстие, разумеется, заранее расположенного к этому деянию, а затем...
Уже набирая воздух для вопля, Мадлен знала, ей в первую очередь претит то, что он всерьёз мог это сделать, а тем более тайком от неё разыскал номер того кретина (вероятно, не раз сварившего себя изнутри), выведал способ, купил всё необходимое и отрепетировал речь; если он и вспоминал о ней, то лишь как о помехе, источнике возражений, который стоит обойти стороной, чтобы всё прошло так, как лишь ему это угодно.
Вот что было невыносимо, и это придало голосу женщине гневную дрожь:
- Что ты такое, Окружностей ради, говоришь? Хочешь погубить себя?! О, даже слышать не желаю! Я и думать не могла, что ты на самом деле такой безумец!
Её трясло.
Четырёхугольник обомлел, улицезрев длину и остроту её полностью выпущенных когтей, однако постарался сохранять спокойствие.
Он терпеливо вздохнул, отвернувшись от неё, и ответил:
- D'accord, в этом и не было особой необходимости. Я сказал только потому, что рассчитывал на твою поддержку. Видимо, напрасно...
- А теперь. Ты. Послушай. Меня! Если это маленькая зарождающаяся жизнь будет действительно убита тобою, если она пострадает от твоих грешных рук, если ты посмеешь-...Клянусь Великим Окружностям всей истории, я-..!
- Ты...что? Полагаю, бросишь меня? Ха, угроза ли это, либо награда?
Склока длилась весь оставшийся день, они шипели друг на друга, ворчали, роняли мебель; скандал вскоре перетёк в коридор и вылился на улицу: «ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА ПРИНУЖДАТЬ МЕНЯ, FEMME!»
«ЕЩЁ КАК ИМЕЮ, И БУДУ, ЧЁРТ ТЕБЯ ВОЗЬМИ!»
«ТЫ ЧТО, ЖЕЛАЕШЬ, ЧТОБЫ Я ПОРОДИЛ УРОДА, ТАКОГО ЖЕ, КАК Я САМ?!»
«ДА Я ТЕБЯ УМОЛЯЮ, ПУСТЬ КАЖДАЯ ВТОРАЯ ОСОБЬ НА ЗЕМЛЕ БУДЕТ ТАКИМ ЖЕ "УРОДОМ", КАК ТЫ! ПОТОМУ ЧТО ТЫ В ТЫСЯЧУ РАЗ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЕЕ И ПРИВЛЕКАТЕЛЬНЕЕ ЛЮБОГО МУЖЧИНЫ С ОФИЦИАЛЬНЫМ УДОСТОВЕРЕНИЕМ О ПРАВИЛЬНОСТИ!»
«ТЫ БЕЗУМНА, ЕСЛИ ВСЕРЬЁЗ СЧИТАЕШЬ ТАК! КРОМЕ ТОГО, ДЕТИ НИКОГДА НЕ ВХОДИЛИ В МОИ ЖИЗНЕННЫЕ ПЛАНЫ! У МЕНЯ НЕТ НИ ВРЕМЕНИ, НИ СИЛ, НИ ЗДОРОВЬЯ, ЧТОБЫ ВЫДЕРЖАТЬ НАДЛЕЖАЩИЙ ПЕРИОД ЕГО ВЫНАШИВАНИЯ!»
Бойцов прибило к высокой сетчатой ограде береговой свалки, где схватка продолжалась до тех пор, пока публика в виде смеющегося пьяного ханыги Равнобедренного не заставила их поплестись обратно к дому...
То ощущение страха и стыда Мадлен помнила даже после того, как привалилась к стволу дерева, утопая в панической тряске.
Её спасло лишь то, что на следующий день она одержала победу; только благодаря этому сумела почувствовать себя лучше.
Эдвард, рыдая, уткнувшись в подол её платья, позволил отговорить себя.
- Знаю, это было дико, ты совершенно права,- говорил он, продолжая умываться слезами.- Прости меня! Я люблю тебя. Мы назовем его как-нибудь, как скажешь ты; он станет тем, кем захочет, даже если родиться Треугольником, - у него будет всё. И мы подарим ему лучшую жизнь! (Квадраты иногда рождаются и у слегка Неправильных Треугольников, но почти во всех таких случаях неправильность первого поколения повторно возникает в третьем поколении, вследствие чего внукам либо не удается достичь ранга Пятиугольников, либо они вообще вырождаются в Треугольники.
Наш же герой был рождён от не совсем правильно Равностороннего Треугольника и сам являлся далеко не Квадратом, так что бедняга о возможности появления у себя достойного потомства даже не смел и мечтать).
В этот пережитый момент казалось, что никогда уже не было столь убедительного доказательства (если оно требовалось вообще) самости госпожи Пуансо: она обнимала укращённого, по прежнему покорного мужчину, который уверял что выносит для неё ребёнка, и шептал: «Я запаниковал, думал что не готов, но теперь полностью уверен, клянусь своим периметром...»,- и он отворачивался и запястьем отерал мокрый глаз, словно ребёнок, устыдившийся, что его застали в слезах.
Естественно, будучи относительно мирной и ласковой женщиной, Мадлен ответила ему, в своей особой мягко-очаровывающей манере:
- Всё в порядке, я не держу на тебя зла. Главное, что ты сумел осознать свою ошибку и не станешь совершать ныне запланированной глупости.
Она погладила его по вздрагивающим сторонам. Знала: эти слезы не означают полную капитуляцию. В лучшем случае они подтверждали её первоначальное подозрение: Стэнхоуп желает сам, чтобы его разубедили; в худшем - это был знак, что он не желает спорить и, почерпнув в календаре уверенность, воспримет эти недели как щедрый шанс тихонько склонить её на свою сторону.
Но при любом раскладе они означали, что мужчина считается с ней и беспокоится, а потому сердце Мадлен наполнилось благодарностью.
Линия прижала Ромба к себе и начала целовать, шепча, что он лучший из лучших и наверняка станет замечательным родителем...
===================================