"Искупительница"

    Вчера я действительно кое о чём не подумал... Поскольку Моорока легла в мой футон, я провёл эту ночь в футоне госпожи. Я действительно не взял в расчёт, где придётся спать Цуяко, но кто бы мог подумать, что она решит просто превратиться в лису и свернуться калачиком на подушке, лежащей на полу? Она ведь могла просто разбудить меня, но тем не менее не решилась тревожить мой сон... Ох, госпожа... Есть ли предел вашему великодушию, которое вы столь застенчиво укрываете за маской рациональности?

     Умиротворённые вздымания этой шерстистой спинки оказали на меня поистине гипнотический эффект... Такая маленькая, хрупкая, тихо посапывающая рыжая лисичка. Кто бы мог подумать, смотря на неё, что на самом деле здесь отдыхает женщина невероятной хитрости и сводящей с ума привлекательности? Мне и прежде доводилось лицезреть истинную форму Цуяко, поддержание которой даже магии не требует, но каждый раз мой интерес перерождается с новою силой, как Феникс из заморских верований. И ведь часть моего подсознания невольно продолжает считать, что та женщина, с которой я уже которую неделю разделяю одну крышу, обладает даром превращения в лису, но ведь всё совсем наоборот... Это лиса умеет превращаться в человека. Чудеса, да и только.

     Признаться, кое-что давно меня искушает, но у меня не было возможности сделать это, а просить госпожу о разрешении было, пожалуй, даже слишком интимно. Вот уже давно мне очень хочется... Ощутить, каков наощупь её пышный хвостик. Признаю, жилец в моей головушке завёлся истинно чудной, быть может в какой-то манере испорченный, сдвинутый по фазе, однако же я ничегошеньки не мог с собой поделать. Разве когда вы видите хорошенькую кошечку или собачку, у вас не возникает желания погладить её? А тут дело ещё острее, поскольку я имею дело не столько с животным, сколько с человеком. Это больше, чем просто желание — это сильнейшая пытливость и сейчас сама жизнь предоставила мне, как на блюдечке, прекрасную возможность утолить её. Собрав всю свою волю коли не в кулак, так хоть в ладонь, которою я, собственно, и намереваюсь прогуляться в её шёрстке, как августовский ветр между позолоченных колосьев ржи, наслаждающихся им в преддверье неминуемого сбора жатвы, кормя, пока на то была возможность, пухлых воробьёв, со звонкою трелью возвращающихся на свои не пиленные жёрдочки, стоит лишь бризу перерасти в нечто большее. С явственным желанием я протянул длань свою к почивающему зверьку.

     Вообще, перспектива оказаться застуканным пугала меня неописуемо, особенно беря в учёт тот факт, что я совсем не представляю, как оправдаю свои гротескные вожделения, но отступать было уже поздно. Кончиками пальцев я прошёлся по её мягкой шёрстке... На самом деле ничего необычного я не испытал. Кроме разве что потаённого восторга от осознания того, что я глажу не обычную лису, а госпожу Накамуру.

— Харуки, ты что делаешь? — не открывая глаз пробормотала лисица.

     Не успел я насладиться распростёршейся передо мной утопией, как эти несколько слов хамелеоньим языком подцепили меня, пружиною вернули с небес на землю, измельчили в своих игольчатых зубах и отправили мои кашеобразные останки бороздить кислотные моря, сгорая от неловкости... Всего за одно мгновение моё сердце забилось как на военном марше и я резко отдёрнул руку прочь.

— И-Извините! — нервно выпалил я, аж убоявшись стать заикой, от таких-то потрясений. — Любопытство сыграло со мною поистине злую шутку!

— Любопытство, понимаете ли... — проворчала она, приоткрывая глазик, от сонливости аж смахивающий на ложечку густого мёда, смешанного с брусничным вареньем.

     Затем госпожа встала, потянулась, безо всякой застенчивости поднимая ввысь свои бёдра и встряхивая взъерошенным хвостом... А после — зевнула, прижимая конические ушки к голове и широко раскрывая свою лисью пасть, обнажая набор мелких и острых зубов, один из которых, к слову, так же отказался смещён набок, как и в её человеческом воплощении. Плавной и беззвучной поступью она неторопливо прошествовала к своему футону.

—Признательности моей края не узришь, коли в умыслы твои не прокрадётся идея оторвать меня от сна во второй раз. Смею заявить тебе, что возвратилась я домой лишь к четырём часам утра, когда даже извечное солнце ещё не вынырнуло из-за ширмы горизонта.

— Х-Хорошо... — не до конца я ещё отошёл от пережитого шока, а потому язык мой будто бы окаменел местами. — Приношу извинения, не подозревал я, что настолько задержались вы на том приёме.

     Вдруг я заметил Моороку, выглядывающую из другой комнаты. Похоже, она была изумлена видом госпожи Накамуры. Надо полагать, каждая женщина в глуби души своей лишь маленькая девочка, которая не в силах устоять пред крохотными и пушистыми зверятами. Какие бы байки их ни окружали...

— Вы уже проснулись, госпожа Моорока? — обратился я к ней. — Надеюсь я, что ночь вы справили покойную и мирную, особенно в связи с малоприятной обстановкой, ныне господствующей в окии вашей?

— Да, вполне. — робко пролепетала она. — Я, правда, до сих пор опутана неловким чувством, ибо спать мне довелось в вашем футоне, насквозь пропитанном владельческим запахом.

— Оу, вот оно что... — ну вот, теперь смущение гейши репьём пристало и ко мне. — Просто, понимаете, мы с госпожой Накамурой изначально не планировали принимать гостей в своей скромной обители, а поскольку мы запамятовали обговорить вопрос касательно вашего спального места, не хотелось мне без спросу подпускать вас к её футону. Оттого-то выбор пал на мой.

— Не могли бы вы говорить в другом месте? — проворчала сонная лисица.

— Ах, точно! — припомнив о неё недосыпе, бросил я взгляд на обладательницу того самого футона, в коем как раз мне довелось скоротать ночь, как будто лёжа в гамаке, свисающем с ветвей глицинии, чьи лепестки щекочут ноздри, а нежное благоухание опийным шлейфом опьяняет одну клеточку сердца за другою. — Простите, госпожа, уже уходим.

     Я было желал ретироваться в соседнюю комнату, к нашей бедной гейше, но внезапно я кое-что припомнил...

— Подождите-ка. Вы ж намеревались подмогнуть госпоже Моороке, подсунув Нагахаши липовый подарок от мнимого любовничка. Госпожа, я всё понимаю, но и вы внимите ситуации, ведь на кон поставлена её репутация иль в крайнем случае аж жизнь.

— А который ныне час? — не открывая глаз, спросила Цуяко.

— Седьмой... — в полтона доложила Моорока, стеснённая обстоятельствами, сотворившими из неё полыхающий центр галактики, вокруг которой неспешно дрейфуют рукава её проблем, разрешение которых вывалилось на наши с Цуяко плечи. — Без пятнадцати минут.

— Ммм... Размажьте их, шикомэ, своими канабо... Как же лень поднимать лапы.

— Мы ведь может приобрести всё необходимое вне вашего надзора. — предложила Моорока, явственно повесившая на себя ярлык обузы , обёрнутой блеклою лентой нескончаемых хлопот, которую та безуспешно пыталась сбросить прочь, как изголодавшегося питона, не намеренного вот так запросто отпускать свою добычу на все четыре стороны.

— Не стану спорить, можете, однако как бы сплетники, коими полнятся столичные массы, при виде женатого стражника и одинокой гейши подле друг друга вне окии не раздули из вас двоих сенсацию всея года, да и увечья ваши нам отнюдь не на руку, уважаемая. Ох...

     Сконцентрировав в своём капризном вздохе чуть ли не вселенскую брезгливость, Цуяко с неохотою поднялась, неспешно подошла вплотную к Моороке и легонько хлестанула ту по ножкам своим хвостиком, секундою позже искрящимся как трава, искупавшаяся в снизошедшем облаке тумана, оставившего на прощание, в память о миновавших лобызаниях своих, может, и не следы от помады, но россыпь кристально чистых росинок, подмигивающих под солнечным взором практически так же, как миниатюрное слюнное пятнышко, оставленное четырнадцатилетней девочкою на щеке краснеющего юноши, как свидетельство своей первой, самой искренней, самой невинной любви. За считанные мгновения её внешний облик претерпел изменения и передо мною предстала уже не она, а самая что ни на есть Ханами.

— Ах! — ужас, что холодным призраком залетел в грудную клетку Моороки, подкосил её и вынудил ту отступить на полтора шага назад, хватаясь за преображённое лицо.

— Не страшитесь, дорогая, это просто-напросто иллюзии, только и всего. — спокойно объяснила Цуяко. — Лик ваш никуда не запропастился, он просто заслонён покровом волшебства.

— О Боги! — пропустила она половину информации мимо ушей. — Аж тембр голоса переменился... Так вот, каковы в действии знаменитые лисьи чары...

— Главное не оплошайте с выбором. — шагала Цуяко обратно к футону. — Отыщите ожерелье как можно более узкое и с тончайшей цепочкой. Эти показатели играют ключевую роль в тех замыслах, что я вчера взрастила.

     Пока Цуяко поудобнее устраивалась на своём футоне, взбивая одеяло меховыми лапками и сворачиваясь на нём калачиком, зашторивая глазки с помощью хвоста, мы с Моорокой непонятливо переглянулись, не имея совершенно никакого представления, какой лисица хочет выудить прок. Узкая цепочка это ещё ясно — чтобы на шее покрепче держалась, но с размера звеньев-то что поиметь?

— Ну хорошо... — просто ответил я.

— Отыщите также на прилавках проволоку и пушину. Не бывать им — не бывать и плану моему.

— Пушину? — поднял я свою бровь.

— Проволоку? — уподобилась мне Моорока.

— Что вы переспрашиваете? Ужели я недостаточно ясно выразилась? — приподняла она хвост, оголяя глаза, коими лисица стрельнула в нас строгим, раздражённым взглядом. Как она, оказывается, меняется, когда не выспится... — Пушину подберите поярче, помягче и посимпатичнее, а проволоку как можно тоньше, прочность роли не имеет.

     Её голос звучал настолько повелительно, что я не решился спрашивать её насчёт значения проволоки с пушиной. Очевидно, она слишком уж хотела спать, так что лучше мне её лишний раз не нервировать. Хотя заметьте — она сама просилась на тот приём. Порой у женщины воистину семь пятниц на неделе...

     Мы с Моорокой торопливо перешагнули порог и поспешили на рыночную площадь. Половину пути преодолели мы, не обмолвившись ни единым словом, чему было нелепо дивиться, учитывая то, что познакомился я с Моорокой лишь вчера, да и то ввиду непредвиденных обстоятельств, однако же, как выяснилось позже, у молодой гейши зрел ко мне вопрос, который будто бы просто нуждался то ли в уединении, то ли в уличном солнце, выступившим своего рода катализатором его роста и благодаря которому росток проклюнулся и выпорхнул из под плотного грунта стеснения.

— Эм... Господин Сэнши?

— Что такое?

— Понимаю, что сую свой нос в жизнь посторонних, но могу ли я узнать... А какие конкретно узы связывают вас с госпожой Накамурой? Изначально мнилось мне, тугою нитью дружбы, однако же она будто увешана свадебными бубенцами, ибо стоит одному из вас ну хоть немного оступиться, как задорный звон их заливает ваши лица пунцем.

     Надо же, какое точное сравнение... Касательно чувств к госпоже Накамуре силюсь я внятно ответить даже самому себе, что уж говорить о Моороке? Просто с недавних пор я начал подозревать наличие меж нами взаимного магнетизма. Не факт, однако же, что он реален — то могли быть влюблённые бредни, самообман и слепота, виновницей коей является плаксивая туча, мельтешащая перед глазами в небезуспешных потугах заслонить от владельца очей его окружение, на лоне которого нет ровным счётом никого, кто избавил бы сердце его от саднящего чувства одиночества. Я более чем допускаю такую возможность.

— Сложно сказать. — отводя взгляд, ответил я.

— О, означает ли оно, что между вами сейчас самая очаровательная стадия отношений, когда влюблённые нутром своим улавливают искорки, что то и дело пробегают между ними, но всё не решаются признаться, какое полымя они учиняют в сердцах у друг дружки?

— Хах! — усмехнулся я, на мой субъективный взгляд, слишком уж преждевременным домыслам. — Не загадывайте наперёд, госпожа Моорока. Больно уж спешливы ваши выводы.

— Вам виднее, хотя будучи предельно откровенной, я нахожу вашу ситуацию достаточно нелепой, ибо вы с госпожой Накамурой взрослые люди, здравомыслящие и рассудительные, однако же в вопросах собственных сердец смущаетесь, ищите оправдания, да и просто поведением своим напоминаете неопытную детвору.

— Оно вполне естественно и объяснимо. У меня никогда не было возлюбленной, а у госпожи Накамуры был муж, но она его не любила.

— Это ещё почему? — уставилась она в меня недоумевающим взглядом, в то время как я понял, что ненароком сболтнул лишнее. — А отчего же она вышла за него?

— Её заставили. — максимально коротко и без подробностей ответил я. — Вообще, не стоило мне распространяться на эту тему, не хорошо всё-таки болтать о ком-то за его спиной, особенно в том случае, если вы с ним близки, поэтому давайте остановимся на этом.

— Хорошо... — твёрдый кивок гейши обозначил, что она вняла моей ситуации. — Но всё же, получается она тоже впервые испытывает романтические чувства к человеку? И вы у неё первый?

— Сомневаюсь. — скептично покачал я головою, которой, впрочем, очень бы хотелось в это верить. — Ей уже тысяча лет и неужели за такой огромный временной промежуток возможно ни разу не влюбиться?

— Сколько ей?.. — глаза её широко распахнулись, а я уже во второй раз побранил себя за то, что не удосужился своевременно прикусить язык. — С другой стороны, она ж кицунэ, так что ничего удивительного... Ладно, забыли. Может у неё были симпатии, но они ничем не закончились. Вы ведь не вопрошали у её об этом, я права?

— Конечно... Вопрос "был ли у вас кто-то раньше" наведёт на подозрения любую женщину.

— Значит, она всё-таки небезразлична вам.

— Почему вас это вообще интересует? — напрямую спросил я, не будучи охотником до чужой личной жизни.

— Что поделать... — зажатая, но милая улыбка засияла на лице преображённой гейши. — Все мы, женщины, романтики, коли не наяву, так в недрах душ, стенающих без чьей-либо заботы. Сложно не интересоваться вами, господин Сэнши, особенно когда вы с госпожой Накамурой... Одинаково смотрите друг на друга.

     Ноги мои словно в базальт обратились. Уж не потому ли Цуяко смущалась, когда я наблюдал за её танцами? Кажется, слова Моороки осчастливили меня, однако... Не хочу я питать сердце своё преждевременными надеждами. Ибо сколь горькой окажется пилюля правды, коли выяснится, что наша мнимая симпатия окажется не более, чем плодом фантазии моей? Сподручнее пока что сыграть в скептика, но позже я постараюсь докопаться до истины.

— Вам виднее, госпожа Моорока. — вздохнул я, двигаясь дальше. — Но в любом случае сейчас мне лучше думать о вас.

— Ах, конечно. Воистину вы самурай, господин Сэнши. Умны, верны, красивы... Пришли на помощь к беззащитной. Вы свидетельство того, что в происхождении знатном совершенно ничего не заложено.

— Невесомы заслуги мои, чего нельзя сказать о госпоже Накамуре, распознавшей в неприметной матушке вашей окии коварного демона, опять-таки в отличие от Цуяко, млеющей от человеческих страданий. Плюс, это в её уме созрел план по избавлению вас от неё. Она — то солнце, что пронзило тучи, громыхающие над главою вашей, ну а я... Пожалуй, просто океан, отражающий триблагой свет Цуяко, водам чьим и суждено утопить эту вероломную рокурокуби. Исполнитель, выражаясь проще.

— Хм, кажется я запамятовала приписать вам "скромный"!

     Спустя пару минут мы с Моорокой наконец-то ступили на территорию торгового квартала. Плотный, можно даже выразиться суматошный распорядок будней не позволял Моороке регулярно здесь бывать, однако о расположении ювелирной лавки та знавала превосходно, так что гейша избавила меня от лишних блужданий вдоль шумных и оживлённых улиц. Заведовал ею низенький деловитый старик, что быстро подобрал для нас максимально подходящее к требованиям Цуяко ожерелье. И, стоит заметить, запросил скупердяй за него, прямо скажем, возмутительную цену... Не до ниток ободрал, конечно, но деньжат у нас осталось ну совсем не густо. Да уж, теперь нашим с госпожой Накамурой карманам даже звенеть нечем. Практически... Ещё побегав по рынку, мы отыскали и моток проволоки, и ярко-малиновую пушину. Добыв всё необходимое, мы побрели обратно в дом, однако по пути я также решил на всякий случай прихватить один грейпфрут, отдавая должное крылатому выражению "гулять так гулять".

— У вас довольно специфический вкус, господин Сэнши. — поделилась Моорока своим мнением. — Многие яро недолюбливают этот фрукт из-за присущей ему горечи.

— Не моё чрево он призван ублажить. — пустился я в объяснения, рассматривая цитрус в собственной руке. — Посреди гастрономических предпочтений Цуяко он, пожалуй, занимает лидирующую позицию. Честно говоря, впервые я застал её не выспавшейся, но, видимо, недостаток сна изрядно увечит её настроение, так пусть же нарадуется любимым лакомством. Иначе вплоть до сумерек не перестанет сетовать на всё вокруг.

— Так значится, это она любит грейпфруты? — казалось, данный факт нешуточно озадачил гейшу. — Я слышала, что кицунэ устоять не могут перед рисом, жареным тофу, куриным мясом, но чтобы перед грейпфрутом...

— Как-то раз поведала та мне, дескать, лисицы правда любят эту пищу, но они живут столь долго, что невольно пресыщаются ею и вследствие того она им постепенно надоедает, так что пристрастием к рису, тофу и птице страдают только юные лисицы. Что до грейпфрута, то да — госпожа Накамура без ума от него. Она считает его вкус самым изысканным. "В меру сладкий, в меру горький и полезный для фигуры", как она говорит.

— Ха-ха-хах! — кротко рассмеялась Моорока, прикрывая губы длинным рукавом. — Для фигуры, значится, да? Возьму на заметку, авось пригодится. Ах, а ведь с моей подачи вы ныне на мели... Безжалостны совести угрызения, обглодают они меня до костей, коли не возмещу вам всё до последней монеты, как только жизнь моя вернётся в прежнее русло. Обещаю, я отплачу вам за добро.

— Хах... Не хотелось бы мне запрягать вас обязательствами, но признаюсь вам — от помощи я бы не стал отказываться. Без денег будет совсем тяжко.

— Вот и славно. — облегчение приливною волной смыло с обременённого лика Моороки остатки тех теней, что оккупировали его ещё дома. — Теперь у вас есть хоть какой-то повод принять от меня благодарность.

     Мило беседуя, мы шли по улицам, пока навстречу нам не попалось знакомое лицо. Разумеется, мы не могли прошагать мимо, как минимум не поздоровавшись.

— Тадао! И госпожа Шидзукава в придачу. Вот уж не ожидал... Редко удаётся застать вас за пределами вашего гнёздышка. Куда путь держите?

— Здравствуй, Хиро. — тривиально ответил я ему. — Вернее будет вопросить "держали". По магазинам прогулялись и уж возвращаемся в свою обитель.

— За проволокой с женой? — уставился он на моток в моих руках. — Видно, мне ещё многое предстоит понять в этой жизни.

— Н-Не только за проволокой. — поспешила оправдаться Моорока. — Ещё за красотою сей.

     Вверила она его очам приобретённое нами ожерелье.

— Ого... — вытаращился он. — Дорого обошёлся, небось? Умеешь ты жену побаловать, Тадао. А вы, госпожа Шидзукава, надо полагать, не только редкая счастливица, но и скромница тоже. Обзавелись таким аксессуаром, но совсем не пламенеете желанием светиться перед кем-либо ещё помимо мужа своего. Что, я скажу, весьма лестно. Мужчины, как вам наверняка известно, ярые собственники.

— Это... — бултыхалась Моорока середь волн своих же мыслей, мотая головою ко всем четырём горизонтам и совсем не ведая, в какую сторону ей плыть. — Весьма тонкая заметка, Хиро! Совершенно верно, я решительно не жажду ничьего внимания, помимо своего дражайшего супруга.

— Хиро? — подметил он. — Надо же, впервые вы обратились ко мне в столь простецкой манере.

— Ой, воистину. Простите уж мою непочтительность. — виновато улыбнулась та.

— Ничего, даже в голову не берите. — непоколебимо отмахнулся он. — Вы жена моего близкого друга, так что будучи предельно честным, мне лишь в радость факт того, что сей официоз меж нами начал стачиваться. А ведь помышлял я, что день этот никогда не наступит... Вы так редко появляетесь на людях, что с вами даже парой слов не перекинешься. Благо, формализм наш как зажжённая свеча, постепенно выгорает.

     Проклятие... Моорока же не знала его фамилию. Хоть она и слышала её буквально вчера, не может ведь она удерживать в своей истасканной памяти всех клиентов, что посещают окию. Но, как думается мне, ничего страшного не случилось, в Хиро не просто не вспыхнуло подозрений, простодушное обращение даже пришлось ему по сердцу. Попрощавшись с другом, мы возобновили прежний путь.

— Ох... — закрыла Моорока своё лицо руками, явно похолодевшими от испытанной оторопи. — Вот поэтому меня и вышвырнули из театра к великому позору мамы... Из меня актриса, как из камня плот. Молю впредь о прощении, коль подозрений навела. Выше сил моих умело подбирать изречения, находясь под взором чьим-то.

—Будьте покойны. Я знаю Хиро и с уверенностью заявляю вам, что ничего вы в нём не возбудили, кроме оттепели на душе.

     Наконец-то мы вернулись к Цуяко, которая всё спала и спала... Ну, хочет она или нет, но придётся мне выдернуть её из мира снов. Ведь она сама не посвятила нас в детали собственных замыслов. До сих пор в толк не беру, как нам помогут проволока с пушиной.

— Госпожа, птички уж трелью своей возвещают подъём. — положил я руку ей на спину. — Пора уже и день начать, дел у нас с вами изрядно много.

— В жаркое я птичек твоих видала. — проворчала она. — Некому чирикать, кроме, разве что, тебя.

     На секунду встретившись глазами, мы с Моорокой сдержанно усмехнулись, проглотив добрую половину накатившего юмора. А у сонной госпожи Накамуры, видно, есть и милая сторона.

— Госпожа, я понимаю, что вы притомлены с ночи минувшей, но хоть о госпоже Моороке подумайте.

— Знаете, наверное нам стоит уж перечеркнуть формальности сии, ведь всего-то за полтора дня вы сделали для меня больше, чем ближайшие друзья за канувшие месяцы. — сказала она нам. — Зовите меня просто Ямано.

— Оу, хорошо... — обдало меня лёгким дивом от столь быстрого сближения, однако если оно ей угодно, то пусть. — Ну так вот, помыслите о Ямано, вы ведь ради неё затеяли эту аферу. Ну или хотя бы объясните нам, каким образом осуществить её без вашего вмешательства, а сами продолжайте...

— Вот уж нет. — поднялась недовольная лисица. — Мои собственные планы воплощаю только я. Показывайте что купили.

     Госпожа Накамура приняла человеческое обличие, вернула Ямано её привычный вид и скрупулёзно оценила ожерелье, проволоку, пушину и грейпфрут. В уме я дифирамбы себе спел, радуясь тому, что ну хоть где-то изучил Цуяко и предугадал её реакцию на излюбленный фрукт, однако некогда ей было вкушать его сочную мякоть, поэтому ей ничего не оставалось, кроме как отложить цитрус в сторону и взяться за первенствующие обязанности. Она придралась к паре мелочей, но в целом осталась довольна. Цуяко уселась за столик и подобно бывалому ювелиру принялась хлопотать над преображением ожерелья, кое наконец достигло её рук. Я до сих пор не знаю, зачем, но она продела проволоку через узкие звенья и попутно насадила на неё яркую пушину. Застёжка, правда, занимала позицию на затылке, не позволяя Цуяко обойтись всего одним отрезком металлической нити и вынуждая снарядить бижутерию сразу двумя — по обе стороны цепочки.

— Ай. — отдёрнула она свою руку, шикнув от боли.

— Что такое? — вскочил я на ноги, обеспокоенный лисицей.

     Я увидел, как на подушечке её указательного пальца неторопливо нарастает багряная капелька. Секунду спустя крови уж как не бывало — госпожа её слизала, а вместе с тем, наверное, и продезинфицировала своё скромное ранение. Ведь, как нам известно, собачья слюна бактерицидная. А лисы всё-таки относятся к семейству псовых.

— Поторопилась. — пояснила Цуяко, не постыдившись собственной неуклюжести.

— Может, наложить что-нибудь? — предложила Ямано.

— Не откажусь, но хлопотать надо мною — это обязанность Харуки. А тебе же... — протянула она ей ожерелье. — Самое время вернуться в окию, всучить достопочтенной матушке презент сердечный, что ну хоть немного отогреет ту пред бесконечным хладом. Для пущей уверенности вызовись лично застегнуть его.

— Л-Ладно, поняла... А что потом?

— Жди ночи.

— Н-Но! — овладел ею животный страх. — Ужели мне придётся круглый день сновать по заведению подле этого демона, будучи словно бы запертой в клетке со львом!?

— С демоном этим ты делила одну крышу на протяжении многих месяцев. Нагахаши не убьёт тебя, если не прознает, что личина её вскрыта. Сейчас остальные гейши для тебя и то большая угроза, чем она, но днём, под взором публики, они не осмелятся поднять на вас свои ручонки околпаченные. К тому же тебе придётся терпеть это последний день. Выжди час ночной, как в прошлый раз и запусти нас внутрь, а мы уж позаботимся о том, чтобы её грязный язык более не нашёптывал клевету середь тиши ночной.

     Вобрав в грудь побольше воздуха, Ямано обречённым вздохом вытиснула из себя хотя бы какой-то процент личных опасений и волнения, чьи путы более не обвивали её сердце, тиранически вгрызаясь в измученную плоть при каждом его стуке, а тугим корсетом обнимали за осиную талию, выпрямляя ту и вынуждая её обладательницу гордо вздеть голову и выстрелить уверенным взглядом в светлое будущее, вот уже тянущее к гейше свои материнские руки. Заряженная победоносным настроем, она покинула нас. А меня же в свою очередь... Дожидались руки госпожи Накамуры. Один раненный пальчик, если быть точным. Сейчас, когда мы остались одни, я невольно вспомянул недавние слова Ямано. "Сложно не интересоваться вами, господин Сэнши, особенно когда вы с госпожой Накамурой... Одинаково смотрите друг на друга." Любопытствуя, я неторопливо поднял глаза на лицо Цуяко, но она лишь тоскливо смотрела в окно.

— Полно вам хмуриться, госпожа Накамура. — высказал я, бинтуя пострадавший перст. — Снаружи даже ливня нет, отбивающего свой меланхоличный ритм, а вы сидите вся печальная. Поделитесь, что вас угнетает в час текущий?

— Ох, Харуки... — сопрягла она усталый вздох с нервной усмешкой. — Знал бы ты, как я ценю саму возможность обнажать перед тобою чувства, будучи собою. Беседуя с тобою, я как будто спрыгиваю с этой опостылевшей сцены, на которой я была вынуждена веками нескончаемо сменять одну маску на другую, а эмоции же искренние хоронить в пучинах сердца поостывшего. Угнетает ли меня что-то... Не то, что бы. Просто...

— Просто?..

— Что, позволь узнать, ты думаешь о Ямано?

     Что-что, я не ослышался? Госпожа Накамура... Испытывает ревность? И к тому же в адрес той, с кем я знаком всего-то ничего? Цуяко живая и у неё есть эмоции, но мне всегда так непривычно смотреть на неё в те моменты, когда она идёт у них на поводу...

— Какое это имеет значение? — простодушно усмехнулся я.

— Ужели не мнишь ты её настоящей прелестницей? — скользнул по мне лисий взгляд, как солнечный лучик, всего на секунду пробивший древесную крону и в следующий же миг исчезнувший без всякого следа.

— Отчего же? Считаю.

— Доброй? Ведь ей настолько чужда идея возмездия, что она пыталась нас отговорить от умерщвления своей же собственной мучительницы.

— Безусловно. — кивнул я. — Сложно то не поминать, учитывая, что произошло оно только вчера.

— Как минимум не глупой? И не падкой на лишённые всякого смысла истерики, которыми обожает грешить обделённый умом процент женского пола?

— Разумеется. Ямано предстала перед нашими очами самой истинной скромницей, хоть и не без характера. Однако же его полезно иметь всем, дабы отстаивать позицию свою. Ямано, определённо, чувствует и понимает, когда следует молчать, а когда подключать гонор.

— Тогда почему она тебя не будоражит?

— Ох, госпожа... — вздохнул я, уже заканчивая перевязь. — Влюбиться в Ямано значило бы оставить вас одну, а какой самурай так поступит?

— Значит... — от слов сих она, кажется, только пуще нахмурилась и потускнела. — Я лишаю тебя семейного счастья? Контракт, который мы ещё даже не заключили, так обременил тебя?

— Боги... — легонько усмехнулся я, ощущая приток неизъяснимого тепла к грудной клетке. — Подозревал я сыздавна, что за вашими подтруниваниями и лукавством сокрыта искренняя забота о тех немногих, коим посчастливилось пристроиться возле вас. Не ныряйте с головою в пенящуюся лагуну крайностей, нету счастью моему предела от судьбы вашего личного стража. Всё, что я хочу сказать — это то, что вы единственная женщина в моей жизни и другой мне не надо.

     Огласив свою позицию, я поднялся на ноги и уверенно заглянул Цуяко в глаза, но её эмоции было по-прежнему сложно читать.

— Я могу часами напролёт бахвалиться своим логическим мышлением... — сказала она, осматривая свой перевязанный палец. — Но по сей день силюсь смекнуть, как можно в здравом уме так слепо идти рука об руку с ёкаем.

— Но я ведь знаю, что вы мне не враг.

— Доверие — цена могилы, Харуки. — за льдом её самообладания мне удалось прозреть слабые искры вины и совестливости. Неужели она мысленно сравнивает текущую ситуацию со своим насильственным замужеством? Положение вещей ведь совершенно разное.

— Что же, в таком случае бояться мне нечего. В конце концов, в этом тёмном и алчном мире я питаю искреннее доверие лишь к вам одной. К той, кто ни при каком раскладе событий не возжелает мне даже малейшего зла.

     Она снова посмотрела на меня, но уже намного мягче и теплее.

— Дурачочек.

     Госпожа произнесла это с такой нежной интонацией, что на неё невозможно было обижаться.

— Может, держать тебя рядом всё-таки не столь эгоистично, как мне мнилось изначально. Повезло же тебе, такому доверчивому, угодить конкретно в мои коготочки. Могло ведь быть и стократ хуже. Землю топчет столько бессердечных лицемеров.

— Значит, мы будем защищать друг друга взаимно?

— По моему мнению, весьма честная сделка.

     Уж не знаю, воистину ли я такой доверчивый, как возомнилось госпоже. В конце концов, изначально я побежал за Цуяко из желания раскрыть её истинную личину, а не из слепой веры в её желание сделать меня самураем на службе у шогуна. Но также я могу понять её позицию... Взглянуть на ситуацию с другого ракурса. Как-никак, а Цуяко — кицунэ, то есть ёкай, демон. Логично было бы не доверять ей, однако вот он я — живу с ней под одной крышей и намереваюсь охранять её пожизненно. И будучи откровенным хотя бы с самим собой, истинные причины намерения сего остаются неведомы даже мне самому. Я затерялся в незамысловатых витках собственного сознания. Какие вот у меня были поводы? Изначально я был движим любопытством, приправленным высококонцентрированной скукой, скопленной за двадцать семь лет жизни в глухомани. Потом беспокойство... Затем верность... Ныне же, что это получается... Любовь? Может, я и правда дурак. Мне больно при одной только мысли о том, что весь мир ополчился против Цуяко, такой доброй и бескорыстной женщины, вот уже несколько столетий искупающей свои грехи. С другой же стороны нельзя окончательно ставить крест на вероятности того, что правота на стороне этого самого мира... Может, она в уме строит какие-то козни и я сейчас сам себе рою могилу, но... Но это моя жизнь. Если я совершаю фатальную ошибку, то я поплачусь за неё, но это уже мои проблемы.

     В любом случае, не изъявляю я желания взращивать подобные теории касательно коварства госпожи на этой кислой почве, орошённой сквернословными россказнями. А ведь если вдуматься, разжевать мою позицию как следует, измыслить её доскональным образом, то выйдешь к заключению, что вот она — сакральная суть веры. Мы лишь стараемся убедить себя, что путь всего один, но не можем знать наверняка. С Цуяко точно так же... Стоило этой лисице укорениться в моей жизни, как завеса непроглядного тумана спустилась с лазури поднебесной и застлала привычный очам моим взор на предполагаемое будущее. Редкому лучу под силу пронзить клубящуюся дымку. И я могу лишь гадать, восходит ли солнце на горизонте... Или же заходит.