Глава 10
Листья на деревьях начали чернеть по краям — словно опалённые невидимым огнём. Воздух стал густым, тревожным, пахнущим чем-то горьким, как старая, испорченная трава. Болезнь пришла внезапно. Сначала один ученик закашлял. Потом королева не смогла подняться с подстилки. Потом — сразу трое старейшин свалились с жаром. И вот уже к вечеру племя превратилось в кашляющий, хрипящий, бредящий хор страха и боли.
— Они горят, — шептала Росинка, глядя, как дрожит от жара котёнок у лап своей матери. — Они все горят изнутри...*
Шевелясь бесконечно, она металась от одной палатки к другой, проверяя дыхание, глаза, языки. Готовила отвары. Проглатывала собственную усталость. На шее повисла пыль от тысячных пробежек туда и обратно, а когти стерлись об землю. Она не ела, не пила, не спала. Только варила, лечила, утешала.
А в центре всего, в самом сердце страдания, — лежала Теневая Звезда. Могучая, уверенная, сильная — теперь она не могла даже приподнять голову. Её дыхание было тяжёлым, хриплым. Жар вздымался от её шерсти, как пар над болотом.
Росинка дрожащим голосом шептала над её ухом:
— Ты держись. Прошу. Я не позволю тебе уйти. Не тебе.
И когда она взглянула на Грозовника — того единственного, кто ещё держался на лапах, чьи глаза не были затуманены лихорадкой, — она прошептала, почти из последних сил:
— Присмотри за ней. Обещай мне. Обещай.
Грозовник кивнул. Сердце его сжималось от беспомощности — он не умел лечить. Но он мог быть щитом. Мог быть силой. Вождём — если потребуется.
— Я буду рядом, — сказал он, гладя шерсть Теневой Звезды, когда та в бреду звала погибшую мать. — Я справлюсь. Ради тебя… и ради племени.
И он справлялся.
С рассвета до заката он патрулировал лагерь, организовывал помощь, следил за тем, чтобы ученики не оставались без еды, а королевы получали мох, смоченный в воде. Он учил их кипятить травы, перетаскивать заболевших в прохладную тень, укреплять стены палат. Никто не смел спорить с ним — его сила и спокойствие вселяли в изнемождённых котов хоть каплю веры.
И каждый раз, когда Грозовник возвращался к палатке предводительницы, он клал свою морду на её лоб, слушал, как она дышит. Иногда ей становилось хуже. Иногда лучше. Но он был рядом.
А потом — ночь. И в тишине, между стонами и кашлем, он полз к выходу из лагеря. Там, в тени скал, его ждала Росинка. Обессиленная, но всё ещё горящая.
— Ты жив? — спрашивала она, прижимаясь щекой к его груди. — Только не болей. Пожалуйста.
Он гладил её лапой, прятал нос в её мех и шептал:
— Не умру. Ни за что. Ни сейчас. У тебя ведь ещё осталась вера во что-то, правда?
— В тебя, — выдыхала она. — Только в тебя.
И тогда он понимал: это его война. Его обет. Его смерть — если потребуется. И он не имел права проиграть.
Ночь стелилась по лагерю тихо, будто и она боялась потревожить больных. Тени казались гуще, чем обычно, и даже луна, выглядывая из-за облаков, светила неуверенно — будто сомневалась, стоит ли заглядывать туда, где страдают.
Грозовник лежал рядом с Росинкой в тени лекарской палатки. Она прижалась к нему боком, её дыхание было ровным, но тихим, как у уставшего путника. В эту ночь они почти не говорили. Просто лежали, чувствуя, как их сердца бьются рядом, как чужая боль отступает хотя бы на миг.
Он обнял её хвостом, мягко облизывая висок. И она, не открывая глаз, прошептала:
— Спасибо… Ты как моя последняя опора. Без тебя я бы не выдержала…
Он не ответил. Только прижался ближе. Он знал: утром всё начнётся снова.
---
С первыми лучами солнца он уже был на лапах. Усталость грызла тело, будто он сам был болен, но дух в нём пылал. Он разносил отвары, подносил воду, следил, чтобы ученики слушались Росинку, укреплял гнёзда, переносил самых тяжёлых больных к прохладе под листвой.
— Выпей, — строго сказал он королеве, которая отказывалась от горького настоя. — Ты нужна своим котятам. Выпей.
Она дрожащей лапой поднесла мох к губам и сделала глоток.
Один из старейшин, Чёрнохвост, в этот день не проснулся. Его шерсть стала холодной, а дыхание ушло так тихо, будто он просто устал жить. Грозовник закрыл ему глаза и отвернулся — слёзы подступили к горлу, но он не мог сейчас быть слабым.
— Ему стало легче, — сказала Росинка, подходя сзади и гладя его хвостом по спине. — Он теперь там, где нет боли.
— А кто останется здесь, чтобы продолжать? — прошептал он.
— Мы, — ответила она. — Пока ещё стоим на лапах. Пока есть друг у друга. Пока ты рядом.
И тогда он вновь почувствовал: даже в аду болезни, в сердце бедствия, может родиться сила. Сила любить, стоять, держать племя на лапах. Потому что у него была цель — и была она.