Мёртвая голова

Миранда проснулась по обыкновению рано и первым делом ощутила вес чужой руки поперёк живота, а ещё - жар тела, прижавшегося к ней со спины. Маттео спал позади и овевал её шею спокойным дыханием: ночи были жаркими, но он не открывал окон в спальне по весьма понятным причинам, потому - вспотевшие, измученные ночной томной духотой - они спали без одеяла и практически обнажёнными. Миранде, правда, было легче, что он разрешал ей надевать тонкое муслиновое платье для сна, когда-то белое, теперь пожелтевшее от времени. Сам он оставался в одних боксерах, и от него дышало как от открытой печи. Миранде было невыносимо каждое его прикосновение, но она не отталкивала его и не отвергала, чего бы он ни просил - однако, к её удивлению, с того дня, как она согласилась есть и поговорила с ним якобы откровенно, он не домогался её, и близости у них не было.

Однако ощущение, что эта бомба замедленного действия вот-вот накроет её взрывом, крепло с каждым прожитым днём. Сколько Маттео продержался бы так, неизвестно, но что недолго - Миранда понимала.

Она осторожно поёрзала на его жёстком предплечье. Как-то отодвинуться от него Миранда не могла: она была привязана очень крепким узлом, верёвкой со стальным тросом, оплетённым волокном, к изголовью кровати почти посередине. Изголовье представляло из себя узкие решётки, так что сдвинуть трос она не могла. Вздохнув, девушка поёрзала снова, пытаясь устроиться удобнее, а потом вынужденно приблизилась к Маттео, прижавшись бархатистыми лопатками к мягкой и одновременно упругой мясистой груди, покрытой порослью коротких тёмных волосков. За это короткое время он, показалось ей, только поправился и заматерел. Будто почуяв её близость даже сквозь сон, он вновь глубоко вздохнул и крепче стиснул руку. Миранда поморщилась: живот охватило короткой болью, но потом, когда предплечье его расслабилось, всё сошло на нет.

И вот так Миранда ждала, когда он проснётся, её мучитель, и смотрела на ранний рассвет, на тёмное небо в окне, загоравшееся далёким оранжево-красным светом солнца, встававшего из-за края океана. Она думала. Думала о своей свободе и о том, как спастись. Это занимало все её мысли, словно причудливая головоломка без верного решения, потому что любая ошибка стоила бы ей жизни.

Она прикинула разные варианты своего спасения, но единственным шансом сейчас, как она чувствовала, были эти несчастные, которые жили с монстром бок о бок, сами того не зная.

Люди, которые остановились на побережье близ дома Маттео, были редкой темой для разговора. Миранда сама не провоцировала беседы эти и не заговаривала о них, боясь, что Маттео заподозрит, будто она чрезмерно ими интересуется - страх навлечь на этих несчастных беду и таким образом подвергнуть их опасности был слишком велик. Потому она делала вид, что послушна, и говорила редко, но теперь уже с нарочитым вежливым спокойствием. Маттео это сперва сбивало с толку. Он недоумевал, как так и отчего произошли такие перемены, но с другой стороны, что ему было думать? Сперва девушка пытается сбежать, затем отбивается, после понимает, что всё бесполезно, и замыкается в себе. Всё это - ожидаемые стадии того, что сотворило с ней заточение, однако Маттео казалось, что она проходит их как-то слишком... быстро.

Как долго вообще люди приходят в себя после похищений?

Что-то подсказывало ему, какое-то эхо сознания, хотя он никого никогда прежде не похищал, зато убивал мастерски и помногу: каждый человек переживает такие вещи по-разному. Смириться с этим - почти как узнать, что ты болен чем-нибудь неизлечимым вроде онкологии или ГЭП. Кто-то впадает в ярость, кто-то желает себе преждевременной смерти, кто-то ненавидит весь остальной мир, кто-то молится в церкви дни и ночи напролёт, а другие цепляются за предписания врачей как за единственную соломинку, способную вытянуть их из гибельной бездны - реакция у каждого человека своя. Тем не менее, что-то казалось Маттео несколько странным в том, что делала Миранда. Не сказать фальшивым, вовсе нет... однако он не доверял ей до самого конца.

И никогда бы не поверил.

Пришло утро шестого дня, как эта семейная пара - Миранда знала их фамилию, это были Халлеки, так однажды вскользь назвал их Маттео, забывшись за одним из ужинов - отдыхала на пляже. Их присутствие уже не так будоражило её. Все эти дни Миранда вела себя тише воды. Она исправно перебирала ракушки, вела себя как паинька, помогала Маттео в уборке дома и терпела его сдерживаемую ласку и прикосновения. Вот уж в чём, так в этом она не возражала: действительно это занятие отвлекало от тяжких дум, и Миранда, найдя наконец в нём способ не сойти с ума от постоянных страха и тревоги, со всей прытью помогала наводить порядок сначала в гостиной, а потом и на втором этаже. Её энтузиазм восхитил Маттео. Подолгу он глядел на свою пленницу со стороны: на то, как она усердно перемывает найденную в картонной коробке посуду из красивого сервиза его матери, или отскребает застарелую грязь в швах между плиткой в коридоре, при этом стоя на коленках и соблазнительно выпятив вновь покруглевший аппетитный зад, или как штопает при нём старую одежду, устроившись в кресле тихим вечером. Она любила сидеть у открытого окна, которое выходило на другую сторону пляжа, не туда, где остановились Халлеки. Маттео всё это время был рядом, на расстоянии броска, если она решит ринуться в окошко или закричать. Он знал, что успеет вырубить её, и она знала это тоже, а потому ничего не предпринимала. Почти неделя прошла очень спокойно. Единственное, чего боялся Маттео - что Миранда снова замкнётся в себе, начнёт таять, хиреть, и тогда пиши-пропало.

Будет что неладно с ней, будет неладно и с ним.

Тем утром он проснулся в девятом часу. Девушка была рядом, где ещё ей находиться - она же пристёгнута! Вместо того, чтобы отодвинуться от него, она наоборот прижалась. Сначала ему показалось, что она спала, но потом, приглядевшись, Маттео понял: только притворялась. Стоило позвать её по имени, и она сразу открыла глаза, не делая вид, что пробудилась, словно Спящая красавица. Такая честность его обрадовала.

- Эй, - сказал он и растёр рукой её плечо, а потом зевнул. - А погодка-то неплохая сегодня.

В окно ровно светило солнце. День ото дня оно становилось всё более осенним, жарким, огненным. Оно раскаляло воздух до нестерпимой духоты днём, а вечером холодные ветра, покрывавшие океан глубокими морщинами, выстужали землю и песок.

Миранда равнодушно кивнула: ей-то какая разница, как там снаружи, если ей не грозит убраться отсюда и даже выйти из дома. Она подождала уже по привычке, когда Маттео развяжет ей запястья. Разминая их и растирая кожу, уставшую за целую ночь от узлов и верёвок, она с наслаждением расправила плечи и даже не вздрогнула, когда Маттео подался навстречу и, придержав за подбородок, легонько поцеловал её в щёку.

Она никогда бы не показала, что спину её прошиб ледяной пот, что от ужаса и отвращения всё внутри сжалось червём, скользким и мерзким. Только посмотрела вскользь, мимо Маттео. Она научилась терпеть и притворяться. В её положении это были навыки жизненно необходимые.

Вместе они умылись. Миранда осталась было в своём платье, но Маттео внимательно посмотрел на неё - долго так, пристально - и, вытерев лицо полотенцем, подметил:

- Я же говорю. Погода сегодня хорошая, когда ещё такая выдастся? Скоро уже осень, время муссонов, начнутся проливные дожди. Не хочешь выйти наружу, погулять малость?

И продолжил пристально за нею смотреть, жадно, будто хищник, следящий из засады за добычей, как бы та не улизнула, не выкинула какой фортель. Миранда спокойно пожала плечами, продолжая заниматься тем, чем занималась до этих слов - расчёсывалась, старательно проходясь по колтунам, в которые её тонкие волосы сбились за ночь, особенно на затылке. Маттео, неприкрыто любуясь ею, опустился на краешек эмалированной ванны и, придержав Миранду за бёдра, привлёк к себе, поставив между ног. В зубах девушка держала резинку, тоненькую и хлипенькую, но ещё способную удержать волосы в незамысловатой причёске. Резинка эта была приветом из прошлой жизни; Миранда её купила на автозаправке перед тем, как поехать с ребятами на отдых. И вот же ерунда какая. Все они были мертвы, а эта дрянь за пятьдесят центов, эта полоска жгута, обтянутого тканью - целёхонька.

- А если нас заметят? - разумно спросила она, когда убрала волосы в узел. Маттео усмехнулся.

- Будто тебя это так волнует.

Она снова пожала плечами, и он как-то посерьёзнел. Он привык к тому, что Миранда много молчала: он и сам не любил особенно разговаривать, потому что столько лет обходился один, однако с ней ему хотелось перекинуться словом-другим. И вот теперь она кое-как, но вела с ним диалог. Маттео отнёсся к этому с особым вниманием.

Ведь, более того, она ещё и задалась вопросом - никто ли не увидит их? Что это она? Будто за них беспокоится.

- Можно мы сначала поедим? - спросила она и скользнула по Маттео странным, медленным взглядом, от которого у него взмок загривок. - И если ты не против, я... что-нибудь... сделаю с твоими волосами тоже.

- А что с ними не так? - поинтересовался он, склонив голову вбок.

Миранда забавно скопировала этот жест, и Маттео улыбнулся, не размыкая губ. Правда, глаза его вовсе не улыбались.

- Ничего такого. Просто... тебе бы тоже не мешало расчесаться. Только здесь будет неудобно. Пойдём в кресло.

И он пошёл, особенно когда она взяла его за руку и потянула за собой - покорного и не строптивого хищного зверя. Ни в одно мгновение, пока она усаживала его и вставала позади, он не был расслаблен. Когда она зашла ему за спину, Маттео нервно дёрнул головой и взглянул на неё вполоборота, но Миранда вдруг рассмеялась - и Маттео оцепенел. Он впервые слышал её смех и полюбил его с первого же перелива.

Он был что серебрящаяся пыльца фей из детских сказок; что шелест океана по прибрежным камням, если прислониться к земле ухом. Положив ладони ему на виски, Миранда поставила голову так, чтоб Маттео смотрел только вперёд, и взялась тщательно расчёсывать его тёмные волосы, влажные после умывания и сна: копна была внушительной, и возле самого скальпа они казались совсем сырыми.

Она молчала и проходилась по ним гребнем один раз за другим, до тех пор, пока они не стали в её руках что вода. Зачесав их назад, Миранда осторожно подобрала отдельные прядки возле ушей и со всей аккуратностью подцепила их пальцами. Стоило ей коснуться этих местечек, как по спине Маттео пробежала дрожь. Он вновь покосился на Миранду, но, конечно, ничего не увидел. Только не при таком повороте головы. Ощущение её близости и того, что она была рядом и так касалась его, будоражило. Понимание, что она позади, и он не контролирует её, разжигало страсть и желание всё сильнее - и то, что она не убегала, хотя могла

могла бы огреть его чем-нибудь по затылку и, воспользовавшись секундным замешательством, ускользнуть за дверь, а там будь что будет

заставляло его таять изнутри. В её руках он стал податлив, что воск, и так же мягок. Он никогда не был ни с кем так мягок.

- Может, заплету тебя как-нибудь? - спросила она и склонилась к нему очень низко. Он чувствовал движение её груди во время дыхания. Колебание воздуха у своего правого виска. Маттео покачал головой.

- Можешь просто убрать их в хвост или так оставить.

- Ладно.

Она завозилась, помешкала. Что-то туго тинькнуло, послышался тоненький треск рвущихся ниток. Маттео оглянулся. Миранда, улыбнувшись, шутливо махнула руками, будто прогоняла назойливую чайку, и он снова застыл: эта улыбка его уничтожила быстрее пули.

- А ты любопытный. Не ожидала такого. Думала, выдержки хватит...

Она снова гладко забрала его волосы руками и, расчесав пятернёй, перевязала тёмно-коричневой выцветшей ленточкой со своего платья. Маттео сидел ни жив ни мёртв. Да чего там, он почти ни вздоха ни сделал, и сам не вспомнил, как опять глубоко вобрал воздуха в грудь. Закончив, Миранда опустила ладони ему на плечи и скользнула с них, опустив руки. Маттео встал. Несколько минут чистого волшебства, такие редкие в его прежде бесцветной жизни, кончились. Единственное, отчего он теперь малодушно оробел - а что если они больше никогда не повторятся?

Он не знал, что Миранда готова на всё ради того, чтобы вырваться оттуда. И даже на это.

Затем вместе они спустились в кухню. Маттео спросил, - ты голодна? А она такая: конечно, ещё как! Её аппетит что-то пробуждал и в нём. Какую-то надежду на то, что всё может быть не так плохо, как он того боится, ведь в конечном счёте у него оставался только один сегодняшний день, если она умрёт, если сбежит, если их разлучат - ну, может, ещё немного он протянул бы, правда, сразу же наложил бы на себя руки...

И тут с её воодушевлением и в нём появилась жажда к жизни.

Он красиво сервировал стол, сварил кашу, поставил масло, яйца, джем. Он был рачительным хозяином, у него никогда не пустовал холодильник, полки - полны еды, не закусок, а именно того, что хорошо держать в доме, отдалённом от цивилизации. Миранде он доверил просто раскладывать тарелки и расставлять чашки с салфетками. Ничего острого, и кипяток он тоже ей не доверял: понимал, что она притворяется - вполне может быть, очень умело, но всё же не может человек через меньше чем месяц заточения проникнуться к своему похитителю. Однако он и убеждал себя одновременно в том, что другого выхода у неё не осталось, а психика человеческая - вещь гибкая, тонкая, чёрт-те знает, что может с ней произойти. Где перемкнёт, что она решит: вот я буду здесь в безопасности, если стану относиться к нему иначе. А с отношением всё между ними поменялось.

Он убеждал себя сам, шаг за шагом, потому что Миранда нашла его единственную слабость: он был страшно одинок всю жизнь и хотел это исправить любым способом. Либо радикально, прекратив существовать, либо так, чтобы жить как живут другие. На последнее он даже не надеялся, со своей-то болезнью, но вот теперь... всё было по-другому.

Они ели и почти не разговаривали. Так, только по мелочам. Можно ли воды? Хочешь ещё хлеба? А что будем делать потом? Опять ракушки перебирать? Маттео помолчал на последнее и вдруг скромно сказал, потупившись:

- Я заметил, что эти тебе не сильно нравятся. Может, ты хочешь своих набрать?

Миранда сделала глупенький вид. Вскинула брови, будто ничего не понимая, но у самой в душе всё замерло.

- В каком смысле?

- Кругом пляж, - он усмехнулся и посмотрел на неё, а потом улыбнулся совсем в открытую. Мелкие белые зубы блеснули в оправе розовых здоровых дёсен. Как этот дьявол был собой хорош, Миранда старалась не думать: она его боялась, но была поражена тому, насколько природа несправедливо обошлась с этим подонком, одарив его магнетической привлекательностью. - Когда Халлеки будут в океане или уедут куда-нибудь, мы сможем немного прогуляться. Тебе было бы полезно.

Миранда ничего не произнесла. Она боялась: вдруг это такая проверка? И если она возликует, если себя раскроет, то он быстро всё поймёт и сделает с ней что-то плохое? Она ещё хорошо помнила своих друзей. Помнила, что он с ними сотворил. Вместо их лиц, вместо их улыбок и глаз в её воспоминаниях остался только кровавый бульон из человеческой плоти. А потом боялась ещё - вдруг он передумает? Двусмысленно что-то промычав, она продолжила есть кашу, но кажется, немного бодрее. Маттео, по виду ясно, сидел довольный собой. Когда они поели, прибрал посуду, помыл её и, поглядев в окно, подозвал Миранду к себе. Она подошла.

- Вот теперь смотри, - сказал он и поместил её между собой и кухонным столом, несильно прижавшись бёдрами к её ягодицам. Она всё хорошо чувствовала, всю литую тяжесть его тела, весь жар от груди и там, ниже пояса, но не дрогнула, даже когда он коснулся ладонью её горла и ласково поцеловал в щёку. - Гляди, эти неугомонные Халлеки снова куда-то собираются. Вон их палатка. Они молодожёны и им не сидится на месте. У них в задницах по шилу, так что либо поплывут сёрфить, либо на каяке, либо покатят отдыхать. Потерпи самую малость. Как только мы останемся одни, будет безопасно - и выйдем.

Он ощутил, как она глубоко вздохнула всей грудью, и погладил её горло большой сухой ладонью. В то мгновение Миранда ощутила что-то неправильное. Она понимала это, но не могла противиться странному и пугающему чувству

благодарности

из-за которого поджался её живот. И тогда она поняла, что игра с Маттео очень опасна, потому что может сработать в обе стороны. В заточении её живой ум был сам как в решётке, и она, истосковавшись по чему-либо хорошему, по людям, по их компании, по их прикосновениям, по своим родным и друзьям, одинокая здесь, даже такую подачку от своего мучителя приняла как подарок.

Подавив страшный сигнал собственного ожившего тела, она сказала Маттео тихое «спасибо», чтоб он немного размяк. Она знала: если будет настойчива и последовательна, терпением перетрёт его в труху, потому что он, может, и силён, и физически ей с ним не потягаться, но одного он никогда не имел, и у него в этом не было опыта - одна только имитация.

Он не знал ничего толком о настоящих человеческих чувствах, особенно о любви и принятии: умел лишь повторять и притворяться - и обмануть его было в её силах. Он понимал, как и что должно выглядеть, но не понимал, что с этим всем делать, когда эмоции нахлынут на него самого.

И вот они стали ждать. Миранда не смела глядеть в окно, хотя очень хотелось. Она была что ребёнок, которому обещали подарок на Рождество, и теперь все его мысли были только о коробке, обёрнутой в хрустящую бумагу и перетянутую ленточкой: то же самое и с Мирандой. К счастью, работы у неё хватало: она продолжала разбирать ракушки, бесконечное число разнообразных перламутровых створ, и взяла ещё одну, большую, как из-под устрицы, когда что-то загудело и страшно застрекотало на дне корзины.

Миранда вскрикнула и мигом вскочила босыми ногами в кресло. Маттео оказался тут как тут.

- Что такое, что? - спросил он и хмуро полез в корзинку. Там о стенки что-то билось и тихо трещало, и только когда Маттео сомкнул на этом ладонь, стихло. Он поднял нечто в руке, и Миранда отпрянула от ужаса. Маттео расслабил брови. Морщина на его лбу разгладилась. - Это мотылёк. Только мотылёк, ничего страшного. Красивый очень.

И он поднял крупного противного мотылька, продолжавшего стрекотать в его ладони. От отвращения у Миранды перехватило дыхание. Большая, размером с указательный палец, мерзкая тварь стрекотала и билась, и её большое дрожащее тельце казалось сухим, как лист. Маттео, печально улыбнувшись, понял, что Миранде мотылёк противен, и вдруг сжал его до хруста в кулаке.

А затем разочарованно стряхнул руку и пошёл на кухню, чтобы помыть её в раковине. Вернувшись, заметил, что Миранда мрачно смотрит на размазанный по полу трупик мотылька, то ли с сожалением, то ли с содроганием.

- А я их люблю, - признался Маттео. - Мотыльков. Бабочек тоже, но их особенно.

- Почему?

- Потому что красивые, - он усмехнулся и сел в кресло напротив. - И интересные. Сколько существуют эти твари, ещё динозавры по земле ходили - это сорок или пятьдесят миллионов лет назад, и их находят в янтаре, а они там такие же, как сейчас. Все эти расцветки их, все пятнышки, всё абсолютно, до последнего. Такие гиганты вымерли, а им всё нипочём, и они совсем не меняются: живые ископаемые. Но живут мало. Так мало. Есть в Южной Америке вид бабочек. Пробуждаются на десять дней и ничего не едят. Как они так умеют? Загадка. Все они - сплошь загадка, и рождаются на такое короткое время... Каково им, раньше думал, когда был маленький. Потом понял, что с людьми то же самое, просто относительно бабочек мы считаем, что живём дольше. Ты умная девочка и понимаешь, какая это ерунда. Между нами почти нет никакой разницы.

Миранда внимательно слушала его, окидывая долгим взглядом с головы до макушки и обратно. Она не ожидала, что он разразится такой страстной долгой тирадой, и совсем не ожидала, что убьёт мотылька - почему-то ей казалось, что с людьми он на такое способен, а вот с насекомыми, животными... у него же там сложены стопки картин с бабочками по стеклом, значит, он их собирал, он не мог так просто размазать их ладонью. Потом вспомнила мамину книгу, где говорилось, что серийные убийцы в целом эмпатии не ощущают. Многие из них начинают с истязаний животных. Посмотреть, что внутри лягушки. Оторвать лапы котёнку. Убить щенка с особой жестокостью, перед этим растерзав - им любопытно, а что будет с животным, как оно мучается? И ведь это проявляется в них ещё с детства...

Но Маттео взглянул на мотылька с каким-то сочувствием и, взяв совок, подобрал трупик с половиц. Он смёл насекомое в ведро под раковиной и со вздохом вернулся к Миранде, но больше они уже не разговаривали. Так, сидели рядом, притом он что-то штопал: присмотревшись, Миранда поняла - одно из её

некогда - чьих-то чужих

платьев.

Прошло не меньше трёх или четырёх часов, когда машина снаружи заворчала двигателем, и Халлеки куда-то отчалили. На океан набежала тёмная полоса туч, волны стали широкими и длинными, как серые валы. Палатка у Халлеков - до неё ещё идти и идти - трепетала на поднявшемся ветру, подрагивая, как живое озябшее существо.

- Вот и пора, - сказал вдруг Маттео и встал, отложив штопку. У него оказалась гора вещей, которые надо было хорошенько обработать. - Хотя, погоди... я дам тебе рубашку потеплее. Ну-ка.

Он прошёл до коридора и порылся в стенном шкафу, что-то вытащил - плечики с одеждой - и снял с них флисовую широкую рубашку, явно свою, подбитую полотном. Миранда не чувствуя ног подошла к нему, оставив ракушки в стороне, на диване, и прямо поверх домашнего платья надела рубашку. Она не могла поверить, что вот-вот окажется снаружи.

- Обувь, - велел Маттео, и она послушно обулась в свои кроссовки.

Сам он, в тёмно-зелёной выцветшей футболке и спортивных брюках, тоже в кроссовках на пружинящей подошве, сперва не стал утепляться. Только положил ладонь на дверную ручку и тут же убрал, а затем обернулся к Миранде, пристально на неё поглядев.

У неё было лицо предвкушающего человека. Она так давно никуда не выходила, так давно не чуяла свежего воздуха на губах, ветра на лице, что сейчас ожидание её пьянило. Даже если б ей не удалось сбежать, пусть - она и не подумала бы делать этого. Она всем нутром чуяла: пока рано. Однако Маттео предусмотрел всё.

- Ты сама знаешь, попробуй только шаг вправо, шаг влево - я за тобой и мигом нагоню.

Она кивнула. Глаза, большие и влажные, вмиг перепуганные, уж так смотрели на него, что он смягчился.

- Ненадолго выйдем. Час, не больше. И дай сюда руку.

Он обвязал её запястье тугим узлом, тонкой, но прочной верёвкой, крепко-накрепко - и своё тоже. Получилось, что они были привязаны друг к другу. Маттео, подумав немного, отвязался и надел свободный свитер с длинным рукавом, а затем снова закрепил верёвку, спрятав её под манжетой.

- Если кто-то заметит нас, - предупредил он, - ты знаешь, как себя вести. Что увидят, хоть малейшее подозрение появится у них - и они не жильцы, ты видела, я умею убивать и делаю это лучше прочих.

- Да, - без тени смятения, очень серьёзно сказала Миранда. - Прошу. Давай выйдем уже. Маттео.

Она его впервые позвала по имени вот так, ласково как-то и тепло, хотя это было чистым притворством - и у него застило взгляд. Посмотрев на девушку странно, долго, с непонятной ей тоской, он провернул круглую ручку на двери и шагнул первым на террасу, потянув за собой Миранду. И она, затаив дыхание, последовала за ним.

2

Песок непривычно проминался под ногами, воздух был слишком свеж, океан - шумен и громок, и Миранда, пробыв в заточении так долго и вдруг получив вместо четырёх стен целый мир, остановилась и не могла сделать ни шагу, беспокойно осматривая всё вокруг, но не шевелясь. Маттео неловко дёрнул верёвку, и только тогда она отмерла.

- Всё нормально? - спросил он. Она только кивнула и побрела по песку, слыша, как под подошвами шуршит мелко толчёный ракушечник, набегающий на гладкий, полированный волнами тёмный песок. - Ты бледная, очень.

- Да?

Она стояла у кромки воды, чувствуя, как белая пена накатывает почти до самых кроссовок, а всё тело обуяла непередаваемая свобода - и вместе с тем оно казалось таким громоздким и неуклюжим, а ещё - совершенно неподвижным. Воздух и ветер проходили сквозь неё. Было холодно: как-никак, подступала осень, и Маттео был прав - сезон дождей нёс с собой непогоду, но Миранда жадно дышала солью и океаном, тусклыми запахами приморских трав с косогора, и не могла надышаться и насмотреться на мир вокруг, казавшийся таким огромным, что ей вмиг ещё сильнее захотелось жить так долго, как только можно, до самого последнего вздоха. Что правильно, что неправильно, что оскорбляет её достоинство, что лишает её нравственной свободы и воли - всё отпало, отмерло в ней, как ненужный конструкт, как сухая ветка от здорового дерева. Всё это - воздух, вода, безграничное небо, бескрайний океан - защемило в ней какую-то струну, охватило и сжало как в тисках, и что было до

Джей, его отец, мистер Дэнверс, мама и папа, желавшие, чтоб она поступила в Принстон, и Мередит, с которой она дружила, а та оказалась сукой, сволочью, предательницей, она ненавидела её больше чем Маттео,если это вообще возможно, и свои мечты, надежды, представления о первом дне в колледже, о первых каникулах, о работе в городе, обо всём

то стало вдруг далёким, как необозримый горизонт, и странно нереальным, будто мираж. Миранда зябко обняла себя за плечи, сморщилась, согнулась пополам и, не в силах стоять прямо, держаться, крепиться и притворяться, вдруг тоненько расплакалась. А когда это случилось, была даже благодарна Маттео. Он был нелюдь, пустота, гнилой насквозь изнутри - но подошёл к ней и обнял, прижав к себе, и от этого простого человеческого тепла стало на самую малость легче. Особенно если закрыть глаза и представить, что обнимает кто-то другой.

Например, Ник Бёрг. Хороший парень, который всегда ей нравился. Тот, кого она жалела и почему-то вспоминала чаще других. Если только зажмуриться... то может показаться, будто это и правда Ник. И тот, и другой крупные и рослые. И кто его знает, Ника, кем бы он стал, когда прошло ещё несколько лет и ГЭП пустил корни его израненной ЦНС ещё глубже в воспалённый мозг, в истерзанное тело.

Может быть, таким же Маттео, только не настолько умной сволочью.

Она совсем не сопротивлялась, что он баюкал её и, обняв ладонью за затылок, сжимал так, что они со стороны смотрелись, наверное, вообще как какая-нибудь парочка. Думать об этом было недосуг: если должен был случиться самый острый пик её заточения, переломный момент, когда ему всё же удалось подточить её личность, её волю, так это был он. Она всё плакала навзрыд и всхлипывала, и Маттео, конечно, всё понимал и только тихо шептал ей в утешение: всё теперь будет хорошо. Всё будет в порядке.

А потом словно насквозь её видел - и говорил так убедительно, что у Миранды захлёбывалось сердце:

- Ты будешь жить, долго, долго. Всё будет хорошо. Ты будешь жить, как бы там ни было.

Откуда он знал, о чём сейчас она думала? Спрятав ледяные руки ему под свитер, она выплакала все горькие слёзы, а потом выпрямилась и позволила Маттео вытереть их ладонью. Всё равно сопротивляться не было ни сил, ни желания - она помнила, что должна притворяться, и вместе с тем как бы и не притворялась больше.

Странное это чувство, - думала Миранда, когда он обнял её за плечи и прошёлся с ней по ракушечнику, разглядывая разные экземпляры под ногами и что-то тихо рассказывая о них: она толком его не слушала. Только указывала пальцем на некоторые раковины, а он поднимал их и клал в карман. А ещё размышляла о том, как это небо, эти волны, этот шелестящий песок и холодный ветер напомнили ей то, зачем стоит жить и бороться, и даже если она будет так глупа, что решит однажды рискнуть и сбежать от него, выбрав вместо заточения свободу, то быть может... быть может, если побег невозможен, тогда стоит просто жить?

Но так, чтобы видеть всё это каждый день? Эти закаты и рассветы? Слышать этот прибой? Чувствовать прохладу воды?

- А океан холодный? - вдруг спросила Миранда, и Маттео прервался, поглядев на воду.

- Сегодня ветер гонит зыбь, - осторожно ответил он. - Да, купаться холодно. Но если хочешь, можем выбрать денёк потеплее из этих, последних.

- Хочу, - сказала она и остановилась, глядя ему в лицо, прямо в тёмные глаз. - Очень хочу.

Это было настоящим пробуждением: она ощутила его до мурашек. Если раньше себя сдерживала, чтобы сбежать, теперь поняла - сдерживать надо, чтобы жить. И если побег удастся... она же не отрицает его, не отказывается... тогда она сделает это. Но не так чтобы любой ценой. Потому что свобода - вот она. В каждом вдохе.

«У некоторых людей из тех, кому довелось побывать в плену у преступников, рано или поздно может возникнуть необычное состояние, когда они начинают проникаться симпатией или сочувствием к своему похитителю. Вопреки здравому смыслу, вопреки логике и базовому гуманизму, основанному на беспрекословном требовании личной свободы и уважении, оно является, конечно, нездоровым механизмом преодоления стресса. Такое травматическое расстройство называется стокгольмским синдромом. Это защитно-бессознательная связь между жертвой и преступником, взаимная или односторонняя. Связь эту называют ещё «синдромом здравого смысла», поскольку любое живое существо на Земле подчиняется единственному закону выживания, и если оно оказывается под угрозой, человек способен подстроиться под любые, даже самые ненавистные, аморальные и угнетающие обстоятельства, чтобы спастись. И хотя стокгольмский синдром по наши дни так и не включили ни в одну из классификаций психических расстройств, однако я предполагаю, что идентификация себя с агрессором не может говорить о ментальном здоровье тех, кому довелось испытать на себе весь ужас пленения и насилия. Более того, этот синдром проявляется крайне редко. Отдел ФБР отметил, что из тысячи двухсот случаев захвата заложников было отмечено лишь восемь процентов тех, кто оказался подвержен стокгольмскому синдрому. Но их поведение слишком парадоксально и опасно для них самих. Они начинают действовать как бы во имя «общего блага», считая, что этим благом продиктована необходимость их жертвы. Они сочувствуют и помогают преступнику, оправдывают его и требуют его освобождения, если он оказывается под заключением. Были известны случаи, когда при освобождении заложников те заслоняли преступников своими телами добровольно, чтобы спецслужбы не могли совершить выстрел. Механизм синдрома очень прост. Жертва ожидает, что агрессор проявит сочувствие, поддержку и понимание, если она проникнется его идеями и замыслами. Стараясь добиться его покровительства, пленник хочет гуманизировать напряжённые, опасные отношения между ними. В краткосрочный период стокгольмский синдром развивается редко, однако после четырех-пяти дней, тем более, недели и месяца заточения у преступника, изолированная жертва, находясь наедине со своим похитителем, чувствует в его лице потребность в контакте с обществом, узнает ближе его как человека и мотивы его действий, и начинает чувствовать с ним связь».

Миранда сморгнула слёзы с ресниц, и они прокатились по щекам. Она понимала всё, что с ней происходит, и поклялась себе не проявлять больше тепла, чем это нужно для притворства, однако накрепко поняла только одно: она оказалась не настолько сильной и духовитой, что готова умереть за свободу.

Жить хотелось так, что она готова была кричать об этом, и не знала, что это докатились до её потрясённого разума, до истерзанной, изнасилованной души последние волны сокрушительного эмоционального цунами. Все, кого она знала, погибли там, в её прошлом, в том сгоревшем пансионе, а она осталась, дышит и ходит здесь, содрогаясь от холода.

«Я это сделаю ради них», - подумала она и не отстранилась, когда Маттео неторопливо повёл её дальше по песку. Подошвы кроссовок продавливали тёмную поверхность, и под ними она светлела, оставляя небольшие вмятины. Слабые следы Миранды, которую целый мир считал мёртвой, в то время как она выжила - и боролась за эту жизнь в этот момент.

Они пробыли снаружи ещё недолго. Тучи затянули небо, покрыли его тёмной полосой, и где-то над океаном, западнее их дома, косой зыбкой стеной зарядил сильный дождь. Гуляли они, может, сорок минут или почти час, и с непривычки Миранда, до этого запертая в четырёх стенах, здорово устала. Они дошли до середины косогора, но не стали подниматься наверх, а просто побродили вдоль воды в молчании, которое ни его, ни её не тяготило, и уже возвращались назад, когда Миранда увидела на повороте джип Халлеков, выворачивающий из-под древесных тенистых крон.

Они вернулись раньше, чем думал Маттео.

Она быстро оценила взглядом расстояние от того места, где они с Маттео стояли, до дома. Может, пяти минут быстрым шагом вполне хватило бы, чтобы скрыться, но вряд ли их уже не заметили с возвышенности. Миранда тихо улыбнулась своим мыслям. А может быть, из этого выйдет что-нибудь хорошее?

- Убери руку в карман, - спокойно посоветовал Маттео и, не меняя темпа, побрёл к дому.

И дыши, пока можно: дыши глубже, неизвестно, когда ещё получится вот так пройтись.

Всю радость приглушило, будто в зобком сумраке задули свечу. Незаметно поёжившись, девушка кивнула и сделала всё, что Маттео говорил. Она помнила его угрозы и верила, что он легко совладает с семейной парой, если те заподозрят что угодно насчёт них. Единственное, на что теперь Миранда надеялась - Халлеки, если вдруг столкнутся с нею лицом к лицу и она себя ничем не выдаст, могут запомнить её и после, увидев в газете или по телевизору, ведь наверняка убийства в пансионе вызвали широкий общественный резонанс и об этом будут талдычить первое время на всех телешоу. Кто знает. Вдруг на них снизойдёт озарение, что видели эту девушку, которую все считают погибшей, где-то на отшибе мира, посреди неизвестности, в крохотной лачуге на пляже, в компании смуглого мужчины с невыразительными карими глазами.

Джип спускался всё ниже. Миранда уже слышала шум двигателя и то, как шины взрывают песчаную дюну в одном труднопроходимом месте, куда нанесло песка ветром. Когда Халлеки съехали на пляж, Маттео вдруг остановился и, обняв Миранду за плечи, встал с ней вместе лицом к океану, слегка заслонив собой. Вряд ли Халлеки увидели бы её черты в профиль с такого расстояния.

Хлопнули двери джипа, затем ещё раз - они что-то достали с заднего сиденья. Мужчина окликнул Маттео по имени и махнул ему рукой. Тот приветливо ответил, улыбнулся, бодро помахал - и, прижав к себе Миранду ещё ближе, тихо сказал ей на ухо:

- Вон там, вдали, готовится буря. Она будет очень сильной. Возможно, начнётся шторм. Он придёт ещё не сегодня: думаю, через день. Я надеюсь, они покинут это место накануне, ведь мы же не хотим, чтобы с ними что-то случилось. В здешних местах, в шторма особенно, с людьми, которые так неосторожны, как Халлеки, случается всякое.

Она слышала его дыхание у себя на коже, удивляясь тому, как этот человек, не зная толком самой сути людской натуры, не имея прежде ни к кому никаких чувств и никаких отношений, умеет имитировать обычные человеческие эмоции и поведение, не вызывающее подозрений. Порой, в такие моменты особенно, ей казалось, что он и сам не вполне человек, а только доппельгангер, жуткий двойник, людская тень того, кто когда-то жил в этом теле, в этом доме.

- Они же не видели меня, - прошептала она в ответ.

- Но видели меня, - мягко заметил Маттео. - Знаешь, вопреки твоим представлениям обо мне, я не терплю ненужной жестокости. И хотя мне действительно не составляет особого труда придумать способ смерти для каждого, кто должен умереть от моей руки, я думаю, убивать направо и налево - так себе затея, если только не хочешь быть поскорее пойманным. Всё заканчивается плохо, когда ты отпускаешь вожжи и позволяешь вещам идти на самотёк. Я столько лет живу тихо и мирно, потому что мне приходится прилагать к этому кое-какие усилия. В жизни одному, без следов, без ниточек, есть свои плюсы. Пришёл - ушёл. Привет - пока. Но когда у меня появилась ты, я понял, отчего рано или поздно все, кто промышляет тем, чем сейчас занят я, попадаются на крючок. Это, - он обвёл взглядом небо и пляж и поморщился, поджав губы. Миранда похолодела. - Это ненадёжно. Рано или поздно ты совершаешь ошибку. Одна оплошность, даже незначительная, влечёт к другой. И ты не можешь жить в постоянном напряжении и контролировать всё вокруг. Поэтому приходится действовать более жёстко и решительно. Вот сейчас я отпущу людей, которые только мельком видели тебя в окне комнаты, а они решат почесать языками в местном магазине, или увидят твой фотопортрет в теленовостях... Поверь. Я не садист.

Голос его стал мягче, и он потрепал Миранду по плечу. Она стояла, ни живая ни мёртвая от страха. Это он не садист? А у него однозначно есть чувство юмора.

- Чтобы всё было шито-крыто, такие, как я, выполняют разные меры предосторожности. Знаешь, был такой преступник, Кэмерон Хукер: он поместил девушку, которую похитил - её звали Коллин - в деревянный ящик, который держал у себя под кроватью. Он выкрал её, хотя был женат... к слову, жена была в деле... а до этого убил ещё одну девушку - с ней не удалось совладать, не вышло изнасиловать как он представлял себе это. Поэтому псих взбесился и выстрелил ей в живот, а потом, поняв, что она не умерла, задушил. И вот эта вторая девушка, Коллин сама села к ним в машину, к улыбчивым супругам с маленькой девочкой на коленках. Уже там ей пригрозили пистолетом, а дома Хукер засунул её в ящик, не пропускающий ни света, ни звуков. Чтобы помочиться, Коллин подталкивала под себя ногой миску. Единственное, что было у неё перед глазами - портрет убитой жертвы Хукера, повешенный в назидание. Она провела так не один десяток лет, так что жена этого ублюдка успела родить второго ребёнка: на той постели, над ящиком, в котором лежала секс-рабыня её мужа. Девчонка жила с парочкой, подписав контракт о собственном рабстве. Ей запудрили мозги. Её страшно запугали. Хукер был тощим лысеющим очкариком с желанием измываться над женщинами. Он бил кнутом сначала жену, потом завёл для этого Коллин. Он насиловал их в противогазах. Он оставил от имени Коллин только первую букву - её все звали Кей - и сделал её своей любовницей: она даже присматривала за его детьми и убиралась по дому. Она смирилась со всем, он её сломал. Я читал об этом в газете. В какое-то время - ты, может, не помнишь, это были восьмидесятые, ты ещё была маленькой - об этом деле трубили повсюду. Я внимательно следил за ним, мне было интересно, как его поймали, на чём он попался, и понял, что власть над другим человеком, бесконтрольная и психопатическая, заставляет совершать много ошибок, идущих по цепочке. Но я, может быть, и псих, но на них не похож, потому что до тебя я не ощущал навязчивого желания похищать других людей.

- Тогда почему похитил меня? - осмелилась спросить Миранда. - Из-за болезни? Только лишь поэтому?

Маттео дёрнул щекой, сузил глаза, вглядываясь в дождливую даль. Ветер доносил до них обоих голоса Халлеков, счастливых и ободрённых: они, наверное, провели вместе хороший долгий день.

- Ты нужна мне, чтобы жить. Я же не лгал тебе, и никогда не лгу, - спокойно ответил Маттео, и Миранда молча кивнула. Это было так. Он оказался с ней поразительно честен, даже до пугающего. И что самое страшное, всё, что он говорил, он был готов исполнить. - Я не лгу, что отпущу тебя через месяц, год, два, если будешь паинькой. Я не лгу, что ты вернёшься домой. Я не лгу, что проживёшь обычную жизнь, пойдёшь в колледж, закончишь его, выйдешь замуж за какого-то ублюдка и родишь ему детишек. Я никогда тебе не лгу, Миранда.

- Считаешь, ты - моя судьба?

- А разве нет? Что иначе, кроме как не случай или провидение, свело нас? Разве сама суть моего недуга не подразумевает, что где-то на Земле всё же есть человек, рядом с которым передо мной отступит сама смерть? Тот, кто подходит мне идеально, и кому идеально подхожу я? Разве не забавно, что ты и есть моё единственное лекарство?

Миранда болезненно заломила брови. Покачав головой, молча уставилась на линию горизонта, но всё же осмелилась сказать:

- Но ты мог бы не убивать их всех. Ты мог бы отступить от задуманного ради меня. Если так вышло, что ты понял, будто я та самая, ты мог бы... остаться рядом, но как-то иначе. Без всего этого зла, без боли, без смертей. Ты мог не рушить мою жизнь, не обращать её в кошмар.

- Ты считаешь, что добровольно приковала бы себя к больному, ненавидимому всем обществом больному человеку? - усмехнулся Маттео. - Совсем ещё юная девушка, ты только ступила на путь взросления, только начала делать эти шаги. У тебя впереди вся жизнь. Ты из хорошей семьи. Можешь выбрать кого хочешь себе в партнёры; можешь положить годы на этот выбор или играться с несколькими мужчинами сколько душе угодно - что ты и делала.

По загривку Миранды пробежала дрожь, когда она уловила в голосе Маттео холодок. Этот ублюдок очень ревнив.

- Если бы ты постарался, - возразила она, сделав голос теплее прежнего, - я могла бы что-то увидеть в тебе. Я бы сделала всё, что в моих силах.

- С чего бы? - рассмеялся он. - Ты говоришь так теперь только из страха. Лишившись всего, увидела этому цену. И узнав, на что я способен, готова предложить мне то, чего не предложила бы никогда в своей счастливой благополучной жизни. На такого, как я, ты бы даже не взглянула, Миранда, это я знаю точно.

- Ты думаешь обо мне хуже, чем я заслужила, - резко перебила она. - Я способна полюбить человека с твоей болезнью. Я не стала бы клеймить тебя за это. Покажи ты мне, каким человеком можешь быть...

- Каким? - с интересом спросил он, и Миранда, посмотрев ему в лицо, заметила, как вспыхнули его тёмные глаза. - Ну, расскажи мне.

Налетевший ветер отнёс голоса Халлеков далеко отсюда, и Миранде показалось, что они с Маттео остались на пляже совсем одни. И хотя мир вокруг был свободен и огромен, но он показался ей ещё более тесной и узкой клеткой, чем прежде. Она чувствовала, что наступил между ними момент странной, извращённой искренности, который станет переломным - и неправильные ответы могут привести к последствиям худшим, чем заточение или смерть. Она вспомнила несчастную Коллин, заточённую в ящик. Маттео не зря рассказал ей про несчастную узницу сексуального маньяка. На контрасте с её ужасным положением он намекнул, что Миранда могла бы страдать сильнее, если бы он только захотел. И точно угадав её мысли, Маттео мягко отвёл от тонкой шеи каштановые пряди и, перебросив их на другое плечо, склонился к Миранде. Она слышала кожей его дыхание и замирала от страха, что будет дальше, после этого разговора.

- Как ты думаешь, будь я извращенцем, как Хукер... что бы я сделал? Как думаешь, было бы заточение у меня более невыносимым?

Он издевался над ней. Он понял, что она обладает над ним некой силой и властью, которых понять не мог, но противиться желал - и не желал одновременно. Что-то в самой глубине его одинокой натуры, выхолощенной гибельной жестокостью и безразличием к чужим страданиям, обрело покой и с радостью обласканной бездомной собаки стремилось к Миранде, чтобы источать чувства, которых Маттео никогда ни к кому прежде не ощущал, разве только к матери - и то они были разными, как звук и эхо звука. Маттео знал: если он позволит себе забыться и полностью доверится Миранде, чего ему так сильно хотелось, всё пойдёт прахом, всё будет наперекосяк.

Но обманываться ее словами было так сладко...

- У тебя богатая фантазия и живой ум, - еле слышно промолвила Миранда. - Если бы ты захотел, ты бы сделал так, чтобы я постоянно страдала. Я благодарна, что живу совсем иначе. И ты спросил, каким человеком мог бы быть. Я отвечу. Я скажу так, как думаю по всем твоим поступкам. По тому, что ты делаешь по отношению ко мне... когда забываешь, что я твоя пленница и хочу сбежать отсюда.

Они смотрели друг другу в глаза. Миранде было страшно: страх этот вспыхивал и гас в ее теле волнами, руки охватил тремор, но она, не скрывая его, положила их на предплечья Маттео, хорошо помня, что такие жесты - успокаивающие, мягкие, открытые - должны сказать ему больше, чем слова. Каким-то невероятным образом он это понимает, хотя более социально отчуждённого человека, чем Маттео, найти трудно. Будто он рос в запертой комнате без контактов с другими людьми и учился обычным взаимоотношениям по книжкам и фильмам. По теням чужих людей на стене своей тюремной камеры.

- Ты заботишься обо мне, хотя не должен. И делаешь это... мягко.

В его лицо ничто не изменилось, но она всё же уловила по малейшему движению челюсти, по дрогнувшим векам, что этот путь куда вернее пути ненависти.

- Я знаю, на что ты способен. После того, как мы неправильно начали эти отношения друг с другом...

Сказав это, она не сделала паузы, но ощутила его растерянность и недоумение в лёгком движении бровей, в едва проявившейся на лбу морщине, и продолжила:

- ...мы сумели чуть лучше узнать друг друга. Я поняла, что ты не всегда и не со всеми импульсивно жесток. Со мной - нет. И если бы я не вынудила тебя в ту первую ночь в доме поступить со мной плохо...

тот кляп она помнила до сих пор, и до сих пор во сне дрожала и тихо стонала, потому что ей снилось, что она медленно умирает от удушья, задыхаясь собственным запавшим языком

- ...тогда ты не сделал бы того, что сделал. И я имею в виду, Маттео, лишь одно: ты же не такой, как этот Хукер. Глупое животное не сравнивают с умным. Глупого человека прискорбно приравнивать к такому, как ты. Нет, - она поджала губы, покачав головой, и медленно положила руку ему на грудь. - Я не верю, что ты способен затолкать меня в самодельный гроб и обойтись без моего присутствия рядом, без моей ласки, без моего внимания. Без всего этого. И не думаю, что тебе нужна рабыня. Тебе приятнее было бы в ответ ощущать взаимность.

- Я не знаю, - спокойно ответил он, буравя её взглядом, сперва кажущимся безразличным, но в глубине - настороженным. - Понять разницу между «взаимно» - «не взаимно» мне не довелось.

- Изменить это в наших силах. Я хочу сказать...

Краем глаза, каким-то шестым чувством даже, Миранда ощутила, что Халлеки отошли от машины; они двигались по кромке берега в сторону дома Маттео. Миранда со страхом подумала: что, если направились к ним, по-соседски потрепаться, почесать языками, из любопытства познакомиться с ней? Они - её слабый шанс выбраться отсюда, Маттео это понимал и она это понимала тоже. И сейчас он не настроен к ним добродушно. А если так, они не жильцы.

- ... хочу сказать, - запнувшись, продолжила она, - мы могли бы понять друг друга. Я уважаю твой ум. Ты хотел со мной договориться, и я думаю, это в наших силах.

- Вполне.

- Потому что я хочу больше всего на свете жить... - уже тише сказала Миранда и, скользнув рукой ему на шею, под волнистые волосы, медленно притянула Маттео к себе, привстав на носочки.

- Ты будешь, - пробормотал он прежде, чем она поцеловала его в губы. - Обещаю.

Это был для Халлеков безмолвный знак: не нужно беспокоить нас двоих, мы заняты. Это был знак и для Маттео: я готова подчиниться, я хочу играть по твоим правилам.

Миранда хладнокровно контролировала всё, что делает. В ней не поднялось ни одного чувства, ни единой эмоции, когда он положил руки ей на талию и скользнул ниже, на бёдра, привлекая к себе, теснее и ближе. Она разомкнула его губы языком, слегка сжав волосы в кулаке, и услышала глубокий вздох в ответ. Прошло с минуту, может, чуть меньше, а к ним никто не подходил; Миранда, ощутив, что он стал только настойчивее, сама отстранилась, - но не резко, не сразу. Напоследок поцеловала уже просто так, смазано и мягко, и притёрлась кончиком своего носа к его. Когда она отодвинулась, Маттео обнял её и, положив ладонь на затылок, прижал щекой к своей груди. Вместе они стояли ещё долго, глядя на темнеющий океан и дождь, который набирался сил там, за полосой прибоя.

А когда пошли к дому, Миранда заметила Халлеков вдали, в воде, в гидрокостюмах для сёрфинга. И только выдохнула, чувствуя в ногах дрожь.

2

Брук доехала до Беркли за сутки; остановилась в придорожном мотеле только когда почувствовала, что глаза от усталости смыкаются, и с рассветом отправилась в путь. Беркли раскинулся в крохотном пригороде в заливе Сан-Франциско, в округе Аламида, близ Олбани на западе и Кенсингтона на севере, а на востоке его соседом был округ Контра-Коста и горная гряда Беркли-Хиллс. Обычный такой городишко, не больше чем на сто тысяч человек; туристов здесь было в это время года пока что много, и Брук быстро слилась с теми, кто приехал на автобусе спозаранку, чтобы полюбоваться на здешние достопримечательности: башню с часами Сатера, каньоны Клермонта, заповедную зону Чикеринга. В такое время многочисленные местные музеи были закрыты, но некоторые кафе работали, и Брук наспех позавтракала яичницей-глазуньей, тостами и чёрным кофе. Вместе с надеждой, что Миранда жива, к ней вернулись аппетит и азарт. Это было по крайней мере дело, которым она занимала себя до официального погребения, но знала, что, даже если оно будет до того, как Миранда найдётся, это никак не повлияет на поиски. Брук была твёрдо уверена: её дочери нет в той кровавой яме с перемолотым мясом. И даже если нашли единственный фрагмент её тела, это не значит абсолютно ничего.

В конце концов, без пальца можно... можно жить.

Кори Спрингер жил на улице Ист-Хемптон, дом двадцать семь, по нечётной стороне дороги. После завтрака Брук отправилась именно туда, прекрасно понимая, что в полицейский участок идти бесполезно. Припарковав машину у обочины, она немного размялась, побродила по улице взад-вперёд, тщательно рассмотрев жилище детектива-без-пяти-минут-пенсионера-в-отставке. Обычный такой домик с серой шиферной крышей, с порослью магнолии у западной стены, с простенькой дверью и деревянным стулом на террасе. Дом выглядел пустоватым, но ничуть не заброшенным. Правда, на лужайку уже облетели первые листья, и их пока никто не смёл.

Времени у Брук было много, до конца смены Спрингера, и она, скатавшись в центр, купила карту города и отыскала по ней компьютерное кафе. Там, заплатив двадцатку за два часа и купив банку содовой у малолетки с прыщами на лице куда более свежими, чем новости в местной паршивой газетёнке, она устроилась за стареньким компьютером и, морщась от брезгливости, набрала на грязной клавиатуре свой почтовый адрес, пароль и логин.

На почту ещё вчера упал документ, в котором детектив Кирби, её поверенный и тайный помощник за кругленькую сумму, отправил кое-какую информацию о Спрингере, его послужной список, а также кое-что ещё из дела Калифорнийского Палача. Закусив губу, Брук скользила глазами по строкам. Привычка работать с бумажными носителями давала знать: информация с экрана воспринималась, но рукам и разуму требовалось обработать всё, что Брук узнала, и сложить в пока что скромную копилку имеющихся фактов. Она быстро отодвинула стул и, свернув документ на экране, прошла по пустому кафе к стойке администратора.

- Эй, у вас здесь можно распечатать?

Девушка отвлеклась от крошечного экрана телевизора и растерянно поглядела на Брук, точно та спросила, как готовить свинину по-тайски в соусе терияки. Брук раздражённо вскинула брови.

- Принтер есть? - медленнее и раздельнее повторила она, чуть не по слогам. Девушка залилась краской.

- Пятьдесят центов страница.

- Наконец-то, - буркнула Брук и полезла в сумку за кошельком. Девушка вернулась к экрану, задумчиво трогая подбородок, усеянный россыпью красных прыщиков. - Я отправлю документ в печать с восьмого стола.

- Ага.

Очень скоро старенький пыльный принтер принялся выплёвывать один лист за другим, проходясь по нему с обеих сторон. Брук торопливо собирала готовые листы в стопку, не желая, чтобы тупоголовая девица пялилась на фотографии с мест преступления, фоторобот и долгий текстовый ряд документа, который формально не должен был попасть к ней в руки. Когда накопилась приличная кипа, Брук оплатила всю сумму и принялась запихивать документы в сумку, позвякивая молнией. Тогда-то она и заметила внимательный взгляд девушки на несколько листов, оставшихся в принтере.

Она стремительно схватила их, немного смяв, и сердито ощетинилась:

- Сдачу себе оставьте.

Не застегнув сумку, она сделала к выходу шаг, но бросила последний взгляд на экран - и замерла на несколько долгих секунд, потому что вновь увидела выпуск в телеэфире, посвящённый трагедии в Сент-Лейк.

На экране в левом уголке появилась фотокарточка Ника, главного подозреваемого в этом деле, и, хотя копы подозревали, что это было убийство рук Калифорнийского Палача - его почерк, его методы - но очевидно не желали добавлять себе работы в нераскрытых делах; Кирби признался, что только в кулуарах, неофициально, если не докажут причастность Ника к преступлениям - а она доказана уже на уровне отпечатков пальцев и прочих улик - такие энтузиасты, как Спрингер, считают это дело делом Палача.

Потому что обвинить парня с общественно резонансной болезнью было гораздо, гораздо проще, чем искать неуловимого убийцу.

Ближе к обеду она вернулась к патрульному участку, где работал Спрингер. В голову ей пришла дельная мысль. Оставшись в машине, она принялась ждать.

Брук понимала, как работают копы, и знала некоторые их привычки, особенно тех, кто старой закалки, и с удовольствием отметила, что не ошиблась в чутье, когда на улицу где-то в начале второго часа вышел высокий полноватый мужчина, некогда очень даже крепкий и мускулистый, но теперь сильно потерявший в форме. Он был одет в лёгкую полотняную куртку и простые тёмные брюки. Дешёвые ботинки на рифлёной подошве разметали рано опавшие листья. Он быстро перешёл через дорогу, и Брук смогла разглядеть его квадратное, тяжёлое лицо, обрамлённое тёмными волосами, подбитыми сединой. Она не так представляла себе детектива Спрингера: на фото в личном деле он выглядел куда большим простачком.

Брук вышла из машины, заперла её и последовала за ним по улице, за угол, закинув на плечо сумку. Детектив шёл, сунув руки в карманы, в сторону небольшой закусочной с пыльными витринами. Брук вошла туда через три минуты, немного выждав снаружи, и обнаружила, что Спрингер, устало насупившись, оплачивает свой заказ на кассе. Он взял гуляш и кофе; так себе выбор. На вид закусочная была дешёвой забегаловкой. Запахи витали соответствующие, обстановка - та ещё, сорокалетней давности - не менялась со времен открытия. Свет был тусклым, солнце слабо светило из-за того, что о чистоте окон никто не заботился.

Подняв на Брук усталый взгляд, Спрингер вдруг сказал:

- Может, хватит уже пасти меня от самого участка, и вы наконец-то либо скажете, что нужно, либо провалите ко всем чертям? В конце концов, у меня обед.