Зеркало

Соню трясло. Просторную аудиторию заполнили преподаватели и студенты. Одногруппники силились что-то изобразить из себя на помосте. Луч проектора вызывающе разрезал сетчатку. Ужас. «Цирк какой-то устроили. Не пойду», — заявила Алиса и молча сдала работу. Хорошо ей сейчас, наверное, — отдыхает и не грызет ногти, выискивая за столом «комиссии» одно-единственное важное лицо. Ко всему она относилась проще и легче, в отличие от Сони, — то ли видела наперед, то ли слишком много поняла.

«Мелочи, — говорила она. — Подумаешь, прогуляю! Соня, мне кажется, Кали наконец-то встретилась с Шивой. Или как минимум приблизилась к нему на пару шагов... Я целый день не хотела ни есть, ни спать — долго медитировала, а потом и не помню, сколько часов рисовала. Такое происходит не впервые, но вчера... Растворилось все. И небо. И земля. И я». Поспорить трудно, не поверить — тоже. Но обидно, что в институте никто больше не растворился и шоу под предлогом репетиции диплома осталось в силе. «Зачем?» — спрашивала себя Соня. Ну какой диплом на втором курсе? Да, красноречие — не козырь дизайнеров. Или уж точно не козырь тех, кто учился с Соней, — мало кто из них лишний раз стремился разговаривать, а не задротить в бумажной или пиксельной плоскости. Здесь, в трясине, Соне было легко оставаться премудрым пескарем и молча лелеять свой каменный цветок. Как удобно. Как привычно. И как тяжело оказалось вытаскивать себя за волосы из уютного и нагретого болотца.

Госпожа изящных искусств сидела с края стола и не задавала ни одного вопроса — выступили почти все, а она лишь изредка хвалила или молчала. Интересно, это она такая милосердная, или ей попросту все равно? Металлический привкус плотно осел на языке — Соня одернула себя, чтобы ее нижняя губа не превратилась в мясо. Бесполезно повторять перед выходом: хоть она и вызубрила текст до состояния приставучей песни, «на сцене» все равно испарятся любые слова.

Телефон дважды завибрировал в руке.

[Алиса 13:26] Ну что там, принесла жертву своей Афродите? А то в чате шум поднялся из-за доебов Уваровой

[Соня 13:26] Уварова меня не парит, я думаю о том, как не облажаться перед Ритой. Видела, кстати, че Антон сделал? Мириад с Монсерратом взял в пару — я чуть не умерла от кринжа

[Алиса 13:27] Если ты и облажаешься, то все равно победишь

[Соня 13:27] Разложила, что ли?

[Алиса 13:27] Да тут и на расклады энергию тратить не надо — все и так понятно. Ты лучше всех. И я тебе это говорю не только потому, что люблю

— Софья, вам особое приглашение нужно? — обернувшись, рявкнула Ирина Уварова, старший преподаватель. — Как в школе, по журналу, что ли, вас вызывать? Выходите. Заканчивать пора.

— Ой, простите, — Соня убрала телефон в карман брюк, — бегу.

«Меньше говорить — больше думать. Никаких "хочу показать и рассказать". Меньше слов-паразитов. Меньше вздохов и экивоков. Меньше воды. Строго по делу», — повторяла Соня, как мантру, шагая на помост. Непросто это — выступать. Особенно когда зритель (и судья одновременно) — фея из детских снов.

Соня схватилась за мышку дрожащими руками, открыла первый слайд и... замолчала. Три ряда стульев плотно заполнены незнакомыми людьми. Воздуха ужасно мало, а глаза, глаза, глаза, бесконечные глаза пожирают! Отгрызают по кусочку — от рук, от ног, от лица, от сердца. Смотрят не на, а сквозь и кусают, кусают, кусают... Сколько же их здесь?.. Сидя в зале, Соня думала, что меньше. Намного меньше. Господи, как она выглядит? Неужели разгладила не все складки на рубашке? Или глаза криво подкрасила? Или волосы, непослушные и кудрявые, от накала стали виться вольфрамовыми нитями? Или...

— Соня, вы не волнуйтесь — мы уже все устали, — через гул будки высокого напряжения пробился низкий голос. — Ирина Викторовна пять минут назад призналась мне, что мечтает выпить чашку кофе, — Уварова усмехнулась, перелистывая свой блокнот с заметками, — так что не теряйте преимущество.

Опять, что ли, Алиса не соврала?.. Соня натянуто улыбнулась, смотря куда угодно, но не в глаза Рите. Не смотреть. Ей. В глаза. Это главное правило на сегодня. Ладно. Пока все в порядке, надо успевать. Антон же не стеснялся вещать, верно? Показывал жуткую пошлость, а рассуждал о ней как о шедевре выставочного дизайна — настолько убедительно, что ему хотелось верить. Так чем Соня хуже? У нее все получится при одном маленьком условии.

Если она не заметит взгляда Риты.

— Ну почему анимации нет? Я ведь все делала... — Соня поникла, щелкая слайды. — Дурацкая «Фигма»...

— Не переживайте, — вновь звучал протянутой рукой голос Риты. — Мы уверены, что у вас и без анимации все прекрасно выглядит.

— Ой, да... Спасибо, — Соня неловко почесала затылок. — В общем, сначала я немного расскажу об истории, но не затем, чтобы вас утомить. Дело в том, что биография художника неразрывно связана с моей идей, поэтому... — Соня осеклась. — Поэтому... Посмотрите на таймлайн и цвета за моей спиной. Аристарх Васильевич говорил, что испытывал страсть к солнцу и яркому свету с рождения. В тысяча девятьсот пятом году его исключили из училища за то, что он показывал педагогу, как нужно рисовать, а потом его не взяли в Академию художеств за то, что он «неправильно» видел цвет и свет. Но это его не остановило. В тысяча девятьсот десятом году он основал «Бубновый валет», где вместе с другими художниками ломал представление о старой живописи. Позже — приехал учиться в Париж, оформлял спектакли вместе с футуристами, писал не только свет, но и звук, считал в своих работах главным — впечатление, а после революции... Будто погас. И больше никогда не рисовал так, как раньше. И знаете, ну... — Соня запнулась, бегло взглянув на безразличные лица однокурсников. — Со мной, это... можно поспорить — многих художников душили в то время и страх был более чем оправдан, но... Аристарх Васильевич будто совсем перестал сопротивляться. Тогда говорили, мол, образумился, но я так не считаю. И никак не осуждаю его выбор. Меня, скорее, стало волновать другое: что произошло бы с нашим искусством и его восприятием, если бы тогда не угробили столько талантов, новаторских идей и... А впрочем, я что-то отвлеклась. Хотя эта мысль типа была моим топливом, вот поэтому я и решила... э-э-э... рассказать... Короче, ладно.

Соня прокашлялась и продолжила:

— Таймлайн окрашен в градиент неслучайно: фиолетовый, оранжевый и желтый тянутся до двадцатого года, а затем цвета постепенно тускнеют и превращаются в серый. Уходит и смелое сочетание броской антиквы со строгим гротеском — акциденция теряется, а «Прагматика» — остается и полностью оправдывает свое название. Лучше всего динамику цвета, композиции и типографики можно проследить на брошюре о выставке, коротко охватывающей ранний и поздний периоды творчества художника. От насыщенного к серому, от шрифтовой пары к сухому гротеску, от динамичной композиции — к статичной... — она выдохнула. — Одним словом, от авангарда — к соцреализму. Моя работа об этом пути. Пути, что так отчетливо прослеживается в творчестве Лентулова. И далее... Начнем с окружения. Фрагменты 3D-визуализации одного из залов — пример этикетажа и несколько оракалов, набранных моей шрифтовой парой, и...

— Вау, вы сами сделали? — Ирина Викторовна заинтересованно подалась вперед.

— Да, я, да... — нервно хихикнула Соня, не ожидая вопросов посреди выступления. — Сама в смысле. Сделала, — она клацала на кнопку, чтобы пролистнуть дальше. — Блин... Почему... Почему не переключается? Я что-то не так нажимаю или... Надо показать еще много важного: посты, баннеры, развороты ката...

Соня неуклюже поправила сползшие на переносицу очки — и тихий смешок с дальних рядов стилетом вонзился прямо между глаз. Это смеялись над Соней? Однозначно над ней! Стояла здесь как дура, тараторила невпопад и не смогла справиться с идиотской мышкой. Все именно так, да. Смеялись над ней, над ней, над ней! Над ее бездарными попытками казаться умной и талантливой. Над ее безвкусными работами. Над ее бесплодными идеями.

— Батарейка, наверное, села. Полистайте кто-нибудь презентацию с ноутбука, — благосклонность богини не знала границ. — Соня, продолжайте, вы ведь так бодро начали.

— Да, конечно, я... — она обезоруженно растерялась. — Я хотела показать, как в проекте отражено единство стиля — там, дальше... Разные...

Сегодня глаза Риты оказались строгими. Колкими и требовательными. Такими они становились, когда идиот вроде Антона не мог ответить на простейший вопрос во время занятия. Когда какой-нибудь индивид умудрялся нарушить тишину на лекции или хлопнуть дверью, после того как опоздал. Такими они были при первой встрече с Ритой в новой жизни, когда Соня выкрикнула невпопад какую-то чушь. С тех пор она не чувствовала на себе столь инквизиторского взгляда. Но сейчас Рита смотрела на нее именно так — сосредоточенно хмурилась и щурилась, будто ждала чего-то большего, чем тупое мямленье.

Соня застыла, как бабочка в расплавленном янтаре, — сжала злосчастную мышку и прислонила ее к груди. Она одна здесь, на помосте, среди десятков незнакомых людей и шепота, что неустанно твердил: «Не занимайся дурью, у тебя все равно ничего не получится». Выходит, мама вновь оказалась права: ведь ту, что Соня пыталась впечатлить всеми силами, она разочаровала. Декорации пали — тошнота сдавила гортань, скрутила узлом внутренности, заставила оцепенеть конечности. Теперь все будут смеяться над Соней, а Рита — смотреть на эту комедию в первом ряду.

— Соня, вы меня слышите? — с нажимом спросила Рита. — Я говорю вам: продолжайте. Староста полистает вашу презентацию.

— Простите, — зажмурившись, бросила Соня.

Голос Риты звучал тише зацикленной на подкорке дрянной мелодии — Соня, выронив из рук мышь, побежала прочь из аудитории. Шепотки вгрызались в спину, звенели криком в ушах и напоминали о том, кто она есть на самом деле: лишь одна из миллионов травмированных девочек, считающих свои девиации «уникальностью». Недолюбленный забитый ребенок, который так и не научился хоть вполголоса заявлять о себе. Слепой и глупый котенок. Серая немая мышь. Таких не жалко. Таких не выбирают. Такие, как она, никогда не смогут понравиться Рите.

И на что Соня надеялась? Да она с простейшей задачей справиться не смогла. Облажалась. Перед своими. С голосом, что так стремился подхватить за секунду до падения. Ее место — в дешевой кофейне, за чашками, булками и швабрами. У нее хорошо получалось мыть полы и подавать еду — недаром говорят, что тонкие материи не для всех. Наверное, летать дано таким, как Алиса, — где без пяти минут духовность, а не земля. Где энергия льется стремительным потоком в нужное русло, а не гниет в ржавой бочке цветущей воды. Это не оправдание. И не приговор. Это всего лишь Ее Величество Реальность, что в очередной раз с размаху швырнула Соню в едкую бензиновую лужу правды.

***

Чкаловский проспект заливало солнцем. Непостоянный выдался конец октября: то штормило, то целый день согревало остатками сентябрьского «лета». У Сони в руках — советский «Ломо Компакт», а в планах — закончить серию даблов «Петербург-Выборг». Когда, если не сейчас? Не поснимает — умрет. Развалины почему-то крайне обаятельно смотрелись на фото, словно приобретали извращенный, незаметный в реальности шарм. Наложить бы их теперь на кричащие грациозностью фасады, отснять каждую улочку Петроградки: тихие параллели от Плуталова до Ропшинской, шумный Каменноостровский с авангардным сквером, шелковой вязью востока, резными эркерами и скопищем на Австрийской площади; запечатлеть Петропавловский шпиль, степь Троицкого моста, инопланетную Горьковскую. Соня фотографировала все — от приютившихся в углах кошек и застывших на лепнинах лиц до отражений кораблей в Неве. Вся прелесть — в непредсказуемости. Не в бездумности, нет. В полете и движении с выверенным расчетом света и тени. В мгновении, что дано на искусство поймать блики, засветы и искажения аберраций.

Преломить реальность дисперсией проще, чем на нее смотреть. Через линзу объектива все кажется выносимее: город, одновременно наполненный и достоевщиной, и волшебной сказкой. Одиночество, что сквозняком царапало шею каждый день; недоступное и желанное, к чему нельзя протянуть руку; выбитая из-под ног еще в детстве почва — вечный страх оступиться, прогадать, не успеть, не понять; месиво чувств, сродни зелью из адского, ведьминского котла; гонка в оголенных проводах тревоги с неизменным убийственно-простым вопросом на финише: а куда бежать дальше? Легче решить, свернуть ли ей на Петровскую или Кронверкскую, чем сделать шаг на перекрестке реальности. Так Соня могла гулять и снимать целыми днями. Целыми неделями. Целой жизнью.

Телефон издал в кармане противный писк. Соня точно скоро выбросит его в реку. Одно уведомление инстаграма, и, увы, не обновления Риты. @ivlevmax02 упомянул ее в сторис и посте, прикрепив совместное селфи с подписью:

«Но кто-то не сойдется, пока нас с тобой не разведет Невой.
А значится, тогда пускай горят наши мосты
Ради того, чтоб чьи-то корабли вошли в порты»

В ход пошла тяжелая артиллерия — слезодавильные фотки и русский рэп. Соня закатила глаза. Тридцать два лайка и плачущие смайлики — какой позор. А чего она ожидала после односложных отписок и игнора? Что он отступится? Нет, конечно. Он своего добьется — если не прямо, то провокацией. А раз так, то Соня тоже перейдет в решительное наступление.

Она разблокировала телефон и открыла диалог с Максимом.

[Соня, 15:04] Господи, Макс, удали фотку. Ты ведешь себя как ребенок

[Максим, 15:05] Прости меня, Соня, тысячу раз прости! Не знал, как еще достучаться до тебя, поэтому запостил. Понимаю, что ты не хочешь меня видеть, вот я специально и не подходил к тебе

Соня послала ему стикер с кланяющимся пингвином.

[Максим, 15:06] Я не знаю, что на меня нашло. Мне нет оправдания. Но и ты не берешь трубку, нормально не отвечаешь. У нас ведь не закончится все так глупо, правда? Пожалуйста, давай поговорим!

«Опять развел эпистолярную драму. Как надоел», — мрачно подумала Соня и села на скамейку.

[Соня, 15:07] Нет, Макс. Не поговорим. Разговоры заканчиваются, когда в ход идут руки

[Максим, 15:08] Клянусь, что больше никогда не трону тебя и не повышу голос. Я идиот, Соня. Просто конченый дебил... Дай мне шанс все исправить, пожалуйста. Я купил нам два билета в кино на твоего любимого Триера и пленку Фуджи, которую ты давно хотела. Прости меня, прости, прости

Она помнила слова Риты. Помнила ее громкое молчание после своих оправданий. Помнила, как сутки ныли запястья, а крик стучал эхом по барабанным перепонкам. Соня помнила все. Все то, что никак не вписывалось в ее картину мира, где с детства царил великий матриархат. Страдать от синяков и унижений — это не ее пропасть. Да и мужчины — не ее пропасть тоже. Наивные попытки Макса взять над ней власть не вызывали ничего, кроме отторжения. Поэтому хватит. Хватит раз и навсегда — никаких последних шансов не будет.

[Соня, 15:08] Макс, заканчивай бить по трупу дефибриллятором. Очень тебя прошу

[Максим, 15:08] Ну какие бабы, Соня? Камон) Ты же не лесбиянка

[Соня, 15:09] Ты меня чем слушал? Я не люблю и не хочу тебя. Прямым текстом понятнее?

[Максим, 15:09] Из-за одного пьяного поцелуя с девушкой?! Ты с ней, что ли, теперь?

[Соня, 15:10] Нет, Максим, не из-за одного поцелуя, а из-за того, что было во мне всегда. И я ни с кем. Дина давно сидит на мефе — ее контакты я потеряла еще в школе. Так что понятия не имею, где она сейчас

«Максим печатает», — надпись рядом с аватаркой в телеграме сначала появилась, а затем пропала. Соня замерла над экраном, как кошка у мышиной норы, ожидая финального аккорда. Надпись снова показалась. А потом снова исчезла. Он писал и стирал, писал и стирал, пока, наконец, не изрек:

[Максим, 15:15] Блять, это какой-то сюр. Иди ты нахуй — других слов у меня нет

Прекрасно. Ожидаемо. Соня отправила смайл пальца вверх и перенесла диалог в архив. Говорят, у парней хрупкое эго. Вдруг будут последствия? Она уже не знала, чего ждать от Максима. Да она вообще не знала, чего ждать от мужчин. За полгода этих недоотношений Соня поняла одну вещь: близко подходить к ним ей больше не захочется никогда. Понятно, что не все такие мудаки, как Макс. Но сколько нужно перебрать экземпляров, чтобы перестать насиловать себя? «Попробуй, — ядовито твердил ей внутренний голос, когда Максим начал звать на свидания. — Вдруг ты все-таки нормальная?». Но выходит, что нет. Ненормальная. У нее перекос в одну сторону и невнятные чувства к женщине, что с натяжкой, но годится ей в матери. И если с перекосом еще можно смириться, то вот с Ритой...

Соне отчего-то вспомнились моменты, когда она была с Максом в постели. Он не замечал ее отстраненности, скованности и фальши. Не замечал ужимок, вечно приглушенного света и нелепых отмазок. Будто считал свое место рядом с ней неприкосновенным и по праву заслуженным, ведь «он так старается». Лишь когда Соня совсем стала молча лежать и смотреть в потолок, он засуетился. «Что-то не так?», «Тебе не нравится?» — звучали вопросы, сквозящие пластмассовой формальностью. Поздновато он понял очевидное. Да и понял ли? Скорее, нет. Скорее, пытался отрицать то, что пугало его неизвестностью.

Соня повернула на Кронверкскую — впервые за долгое время сделав шаг на перекрестке реальности. Возможно, решающий. Возможно, тот, о котором она неоднократно пожалеет. Но, наверное, уж лучше быть «ненормальной», чем обнаружить через несколько лет себя, полную ненависти и отвращения, рядом с тем, кого не хочешь видеть. Пусть Максим идет к черту. У нее в руках — «Ломо Компакт» и наивная вера в то, что несовместимое однажды станет совместимым. Что заброшенные и обугленные руины непременно отразятся чистым сиянием в окоеме Дворцовой набережной.

***

«Тик-ток» заманчиво мелькал дешевым дофамином, но сил у Сони не нашлось даже на него. Вместо крови у нее по венам тек свинец — ядовитый, изнуряющий и сонный. Мысли путались рассеянной суматохой, а ноги и руки слушались с трудом. В каморке — тесной и пыльной, заботливо скрытой от глаз посетителей — она в предвкушении открыла единственный за смену сэндвич. Сегодня они с Леркой героически пережили аудит. Молодая и цепкая управляющая Маша своих особо не терзала, но в день проверки бегала вся взвинченная и шипастая. Соне повезло с ней. Видимо, на плантациях общепита Маша проработала не так долго, чтобы оскалиться на весь мир, — и предсказуемо невыносимой становилась только при ревизорах.

Но сегодня отскабливать все поверхности и ковыряться в маркировках пришлось так, как никогда раньше, — оказалось, что управляющая в лицо не знала отправленную сверху головную боль. А штрафов со своей отжалейкой зарплатой Соня не переживет в буквальном смысле, потому что есть станет нечего. Вот и побежала, не помня ничего, кроме замерзших рук и грязной тряпки.

В зале раздался хлопок двери. Соня, вздрогнув, уронила сендвич на колени — крошки рассыпались на фартук, а ветчина оставила пару влажных пятен. Содом. И так впервые присела с утра. Ну какую собаку принесло именно сейчас?

— Я не пойду, — промямлила с набитым ртом Лера.

Конечно, она не пойдет. Минут через сорок начнется вечерний наплыв — клерки из местного бизнес-центра побегут домой, и о еде можно будет забыть. Как же все надоело. И дурацкая кофейня, и Лера, и Соня самой себе. Она нехотя оторвалась от стакана с чаем и поплелась в зал.

— Миш, если мы эти двести метров по апокалипсису пройдем, у меня ни волос, ни лица не останется.

Сердце привычно екнуло от знакомого раздраженного голоса.

— Ну сейчас успокоится, — неуверенно пробормотал Миша. — Все равно мы успеваем до начала.

— А я говорила: пробьемся! — воскликнула Рита. — Но нет, ты заладил, что там не припаркуешься нормально. Еще и зонты забыли, два идиота. Точно теперь опоздаем!

Соне под стойку, что ли, лезть? Или сбежать от гостя под камерами наблюдения в день аудита? Бред, бред, бред! Как Риту сюда занесло? Как ее вообще вынесло за пределы Центра или Петроградки? В опрометчивом Сонином представлении такие, как Рита, не заезжали дальше Крестовского острова, а кофе пили по меньшей мере в «Старбаксе». Какой же абсурд...

— Расслабься ты, — губы Миши тронула легкая усмешка. — Если хочешь, я в рубашке дойду, а тебе вместо зонта дам свою куртку.

— Ничего я уже не хочу, — цокнула языком Рита, скрестив руки на груди. — Не геройствуй. Подождем немного.

— Кофе будешь? Я бы выпил, раз уж тут застряли.

— Ничего. Не. Хочу, — отчеканивая каждое слово, проговорила Рита.

— Здравствуйте, Маргарита Андреевна! — громко произнесла Соня, решив, что оттягивать неизбежное бессмысленно.

— А теперь, может, и хочу... — задумчиво ответила та и направилась к кассе. — Привет.

Рита прошлась вдоль витрины, разглядывая палитру десертов. Ее темное пальто выстреливало разлетом широких плеч, свободно сидя на хрупкой фигуре, — изящно висело, словно мантия, с вкраплениями зеркальных звезд-капелек. Стойкий запах кофейных зерен перебило сладковато-табачным, перечным шлейфом — густым и вечерним, как шелк красного платка, плотно замотанного вокруг шеи Риты. Соня невольно подалась вперед, желая закутаться в него с головой — прижаться, вдохнуть и никогда-никогда не отпускать. Рита пахла как пятьдесят Сониных зарплат. Она пахла недоумением на лицах других гостей. Она пахла золотыми гвоздями на тонком запястье, отблесками рубинов на длинных пальцах, стуком острых сапог по плитке и клатчем с рассекающей красно-зеленой лентой. Залаченная, высеченная и совершенная — она пахла ведьминским, нездешним флером. Пахла сияньем окоема Дворцовой набережной.

Соня шумно сглотнула. Поправила на заляпанном фартуке бейджик и скромно подала голос:

— Что-нибудь выбрали?

— Да, сделай, пожалуйста, эспрессо и латте в самом маленьком объеме, — попросила Рита, а затем, прищурившись, уточнила: — И молока побольше добавь, если можно.

— Конечно, — Соня кивнула: очевидно, кому из них эспрессо без намека на сахар, а кому латте с пенкой через край. Не нарисует она на нем сердечко — так отдаст, и, дай бог, нарочно не перегреет. — Наличными или картой?

— Картой, — Миша, мельком улыбнувшись Соне, приложил телефон к терминалу.

«Какой дотошный джентльмен», — гадкой моросью пронеслось в голове.

— Давно тут работаешь? — Рита окинула взглядом кирпичные стены, широкие лампы и неоновые вывески в стиле лофт.

— Почти год, — Соня, имитируя занятость, стучала пальцем по экрану. — А вы куда-то торопились?

— Ага. На спектакль. Но погода диктует свои условия, — Рита укоризненно покосилась на Мишу. — Пойди займи столик, а? Неизвестно, сколько тут просидим.

— На что идете? — слова вылетели быстрее, чем Соня успела подумать.

— Не на классику, так что вряд ли тебе о чем-нибудь скажет название. В «Такой театр». Знакомые прислали приглашение.

— Я слышала о нем, — Соня, заметив интерес в карих глазах, продолжила: — Точнее, как-то раз гуглила, что пишут и ставят сейчас. Все надеялась, что на современных постановках меня не будет клонить в сон, — с иронией пояснила она.

Рита, рассмеявшись, покачала головой, а Соня не успела и отследить, когда же это между ними все стало так легко и просто? Выходит, что пару дней назад никто не срывался из-под купола цирка на манеж? А колкий и строгий взгляд в первом ряду — галлюцинация? О, Соня не удивилась бы этому. Она вполне могла представить, как в лучших традициях обесценивающих сюжетных поворотов завтра проснется в психушке, а Рита окажется шизофреническим бредом. Это был бы предсказуемый исход. Логичный и закономерный.

— Ты надеялась не зря, — Рита расстегнула пальто на одну пуговицу и раздвинула стойкий воротник. — Мы вот опаздываем на любовную трагикомедию в иллюзорных декорациях. Боюсь представить, что нас ждет.

Соня ухмыльнулась. Серьезно? Рита издевается? Да и так вся жизнь — сплошная трагикомедия о любви в иллюзорных декорациях. Рада бы Соня поболтать о ней, но придется в другой раз.

— Маргарита Андреевна, а вы, ну... — Разочаровались? Расстроились? Разозлись? Что происходит? — Я думала, после моего, эм, выступления... Что-то поменялось не в лучшую сторону.

Рита, стянув с руки кожаную перчатку, помедлила. Ее губы насмешливо изогнулись.

— Ты ведь все равно не признаешься мне, почему убежала, — понизив голос, спустя паузу сказала она.

— Это мышка виновата, — замялась Соня. — Сбила с мысли, заглючила и все мне испортила...

— Правда? — с наигранным удивлением переспросила Рита, приподняв брови.

Господи, какая же она алая, эта рана-улыбка. Что это за оттенок? Почему он такой насыщенный и пугающий? Кровавый и острый. Как весь ее образ. Как и вся она, в своем многозначительном и пытливом молчании. Рита ведь умеет говорить и улыбаться по-другому — тепло и открыто, даже с чертовой красной помадой. Неужели она о чем-то догадалась?

Адреналин ударил по сердцу хлыстом — и Соня впилась ногтями в пульсирующую ладонь.

— А вы закончили? — к стойке подошел парень. — Можно мне лавандовый раф?

— Да, разумеется! — с излишней бодростью отозвалась Соня. — Что-нибудь еще?

Признаться, признаться... Себе бы признаться в том, почему при взгляде на фею из детских снов ноги подкашиваются по-взрослому. Так нельзя. Это немыслимо. Это бульварный сюжет с душком «Лолиты». Надо оставить Риту там, где ей и место, — в светлой, нетронутой фантазии. Она фея, а не наваждение.

Но пока Соня принимала заказ, гребаный Миша приобнял Риту за плечи, что-то шепнул ей на ухо и заставил рассмеяться. Как же легко разрушить цепочку причин, следствий и разумных доводов. Соня исподлобья зыркнула на него и отвернулась к кофемашине. Странно получается: он не особо похож на того мужчину, что она видела у Риты на фото в инстаграме. Хотя оба они чем-то напоминали друг друга: что тот, что этот — типичное выхолощенное хипстерье с подстриженной бородой и укладкой под ебучую легкую небрежность. Только персонаж на селфи выглядел серьезнее и мрачнее, а Миша — светленький, улыбчивый и глазастый блондин. Вкусы, что ли, у Риты такие? Гадость какая. Или же нет? Почему бы и нет? Он, несмотря на свой имидж, хорош собой. И галантен. И учтив. Пес. А может, Соня слишком громко стучала питчером по столу не из-за самого Миши, а из-за того, что он мужчина?

— Блять, — выругавшись, она чуть не обожгла руку паром из форсунки.

Очевидно, что рядом с Ритой будут находиться те, кого положено выставлять образцом в Лувре, — привлекательные, наверняка успешные и обходительные. Разве стоило ожидать другого? Да и почему Соня вообще чего-то ожидала? Рита же нормальная.

Миша забрал кофе и вернулся за столик у окна — то ли дождь, то ли град продолжал неистовствовать на улице. Заняться бы Соне чем-нибудь. Чем-нибудь полезным, а не размышлениями о драме и об иллюзии. Но все витрины перемыты до скрипа, в раковине ни одной чашки, и к пирожным за стеклом не придерешься.

Соня остановилась у кассы, вдумчиво глядя в зал. Под ожерельем огоньков гирлянды сидели трое: молодые мужчина и женщина с умилением смотрели на девочку, уплетающую ягодный чизкейк. Глазурь неосторожными красными пятнышками оседала на ее лице, и мама заботливо вытерла ей кончик носа салфеткой. Девочка поморщилась, но тут же улыбнулась — розовые щечки округлились от смеха. Да что ж такое! Черт бы их всех побрал.

Сонин взгляд по инерции упал на сияющий ярче остальных десертов желто-белый огонек — и она взяла с витрины слойку с персиками. «Шаламе» — заискивающе гласило название на ценнике. Хрустящее тесто, воздушный крем маскарпоне... Будь что будет. Все равно Рита вряд ли догадается, а Соня будет горда, признавшись себе хоть в чем-то. Пусть и робко. Пусть и поддавшись импульсу. Символы громче слов.

— Маргарита Андреевна, это вам за счет заведения, — Соня поставила на столик тарелку с блестящей слойкой.

— Оу... спасибо, — коротко поблагодарила та.

Соня уверена, что сахарное тесто — это последнее, к чему притронется Рита. Да только какая разница?

Лера вышла из каморки, завязывая на голове бандану. Довольная. Сытая. Зараза. Обещанный наплыв не заставил себя долго ждать — кофемашина урчала, шипела и дышала, прирученно слушаясь Соню. Прохлаждаться некогда. Да и обедать теперь тоже. Но в секундных перерывах между конвейерной подачей булок, салатов и кофе Соня умудрялась поглядывать на Риту из своих владений.

— Боже, кто согласовал такие цифры? — обрывками доносились ее возмущения. — Этого слишком много на печать каталога. А этого — не хватит рассчитаться с нашим арх... Какой еще тендер с архбюро? Миша, они хотят сэкономить на проверенном и в ноябре найти другое. В ноябре, ты представляешь? Самоубийство. Надо завтра же позвонить Сигаревой.

Рита с Мишей — голимые противоречия: одновременно напоминали и семейную пару, и чужих людей. Хотя... С каких пор эти статусы стали несовместимы? Рита держалась отстраненно — смотрела в экран телефона и пила свой черный эспрессо, пока Миша, кусая персики, смотрел на нее. И господи, как же он смотрел. Глаза — широкие, карие, по-детски преданные — хлопали пушистыми ресницами в такт каждому слову Риты. Он кивал, как игрушечная собачка у лобового стекла в машине. Не хватало только извечных поддакиваний: «Да, дорогая. Я понял, дорогая. Они все идиоты, дорогая». А Рита будто и не замечала этого. «Никого не напоминает?» — ехидно шепнул Соне внутренний голосок.

Грохот ливня перестал спорить с фоновыми ритами Эда Ширана. Стихал. А вместе с ним стихала и вера в то, что несовместимое однажды станет совместимым. Впрочем, оно к лучшему. Недаром Алиса говорила: близко не подходить. Богам положено оставаться на пьедестале закованными в мрамор, а не спускаться с него к каждому встречному. Да, больно. Да, плохо. Да, несбыточно. Но Рита всегда была рядом с Соней, пусть и не догадываясь об этом. Интересно, что бы она сказала, услышав бредни про фей и принцесс? Вероятно, предложила бы полечиться. И оказалась бы права.

— Ваш шоколадный маффин, — Соня вручала бумажный пакет девушке, заметив краем глаза, как Миша все-таки героически снимает свою черную кожанку.

— Соня, — окликнула ее Рита, подойдя к кассе. — У вас такие интересные названия выпечки... Удивительно, что хоть где-то маркетологи знают свое дело. — Она облизнула губы — и капля оранжевого конфитюра исчезла с алой раны. — Персики были очень вкусными. Спасибо.

— Э-э-э, да... — протянула Соня. — Да... Да вы что? Я вот даже внимания не обращала...

Рита усмехнулась, глядя Соне в глаза. Так усмехнулась, будто слышала наивный детский лепет. Так, будто прочитала все Сонины непотребные мысли. Каждую. И по отдельности.

— Сложно научиться сдерживать свои чувства, а особенно — не позволять им портить ответственные минуты, — елейно произнесла она, открывая клатч. — Но я знаю, что тебе это под силу. Ты ведь все можешь, когда захочешь, — бирюзовая купюра плавно опустилась в банку для чаевых. — Хорошего тебе вечера, Соня.

Произошло что-то странное — и воздух между ними, уже явно не студенткой и преподавательницей, резко закончился. Соня отстраненно проморгалась. Ей не послышалось? Не померещилось? Она точно твердо стоит на земле? Вдох, выдох, вдох — сколько ни дыши, а все мало. Рита неуловимо выскользнула наружу, а Соня застыла на границе мыслимого и немыслимого.

«Доигралась, дурочка? Уж кто, как не искусствоведы, умеют читать эзопов язык во всех его проявлениях?» — с трепетным страхом подумала она.

_______________________________________________

Если вдруг вы не смотрели «Назови меня своим именем», то...

Действие картины разворачивается в северной Италии в 1983 году. Она повествует о романтических отношениях между 17-летним Элио Перлманом (Тимоти Шаламе) и 24-летним аспирантом его отца - профессора Оливером (Арми Хаммер). Это культовая гей-драма о принятии себя, первой любви, памяти и преодолении страхов. В одной из самых известных сцен фильма Элио мастурбирует с помощью персика и размышляет о своей сексуальности и об Оливере: https://www.youtube.com/watch?v=rt72UzN10vg&t=101s

Но суть отсылки, разумеется, не в мастурбации, а в символике и динамике отношений. Персик - символ юности, а в отношениях Элио и Оливера в том числе отражены те же конфликты, о которых пишу я. В общем, сколько декораций, времен и актеров ни меняй, а некоторые проблемы так и останутся вечными.

Теперь про выпечку. В Петербурге одна из сетевых кофеен действительно продавала слойку с названием «Шаламе». А в качестве пиара они запустили рекламу с двойником актера: https://img.gazeta.ru/files3/409/14301409/Snimok-ekrana-2021-12-10-v-15.23-pic_32ratio_900x600-900x600-52108.jpg