Зеркало

«Сон,
Странный сон:
Я вижу отражение себя».

Земфира — Во мне

«Да, конечно, круассан свежий! Если вам хочется чего-то ягодного, можете попробовать тарталетку с малиной. Нет? Хорошо, поняла вас. Разогреть? Да, конечно, могу. Итак, ваш заказ: латте и круассан с черничным вареньем. Все верно? Приложением пользуетесь? Наличными или картой?» — и фальшивая улыбка, адресованная сотому за день гостю, спадала с лица Сони.

Утрамбовать порошок темпером, вставить холдер в кофемашину, нагреть молоко в питчере — она работала на автопилоте, с трудом подавляя сонливость. Ну и какого черта Лера заболела? Теперь приходится страдать за двоих. Кажется, они договаривались с управляющей на два через два, но в итоге получилось три через один... Или уже четыре? Соня ничего не помнила. Она робот, она машина, она не человек. Плакали ее вечерние смены — теперь все дни слились в одну непроглядную шестнадцатичасовую пытку. Скорее бы Лера выздоровела: тогда все станет хотя бы выносимо, и управляющая пойдет навстречу, как и раньше, да и денег будет побольше... Только вот учебой опять пришлось пожертвовать. Хотела бы Соня прогуливать и не жалеть. Но не могла.

По словам Алисы, на прошлой паре показывали, как выстраивать студийный свет в портретной съемке, а после рассказывали о Дагере и Талботе. О них Соня потом прочитала сама, но так и не прониклась — непризнанный Байар вызывал в ней больше восторга и уважения. Ей подумалось, что на его месте она поступила бы точно так же — сфотографировалась бы в образе утопленницы и продолжила снимать всем наперекор*.

А самое обидное, что Рита провела внеплановый экскурс в творчество Лентулова, и не менее харизматичный преподаватель комментировал идеи для айдентики выставки. Но это мелочи — до закрытия Соне нужно пересчитать кассу, помыть полы и кофемашину. Наверстает ночью, ей не впервой. Усталость все равно не удержит яростного потока идей и трепета перед искрящимися солнцем картинами.

Соня тяжело вздохнула, бросив тряпку на стол. На дисплее телефона время приближалось к заветной цифре — двадцать сорок пять. Хоть бы в эти пятнадцать минут никто не...

— Девушка! — в кофейню залетела взлохмаченная полноватая брюнетка, держа за руку девочку. — Сделайте чаю по-быстрому, пока такси ждем. Ребенок отравился, плохо ему!

— Ой, да, конечно, — кивнула Соня. — Полагаю, вам черный?

— Ну естественно, черный! — прикрикнула женщина, хлопая длинными силиконовыми ресницами. — Обычный чай!

— Хорошо, — Соня с нажимом постучала пальцем по дисплею — программа зависала с самого утра. — Какой объем?

— Обычный объем! — дитя залилось ультразвуковой волной плача. — И побыстрее!

— Ноль три, ноль четыре? — поморщившись, переспросила Соня.

— Да в любой налейте, че, не видите — ребенку плохо! — скривились пошло накаченные губы брюнетки.

— Сейчас сделаю, — стоически ответила Соня и повернула терминал к мамаше. — Шестьдесят пять рублей к оплате, пожалуйста.

— Сколько, блин?! — она разблокировала телефон, нажав на дисплей большим пальцем с длинным розовым ногтем. — Совсем охренели такие бабки за пакетик чая просить.

Но Соня уже отвернулась, наливая воду в стаканчик. Высказать бы этой даме много гадких слов, плеснуть кипятком в лицо и выставить за порог. Но так нельзя, ведь клиент всегда прав, а крестьяне не имели права ему перечить, — по крайней мере этому на стажировке всех учила мудрая компания.

Пока Соня делала чай, девочка плакала настолько громко, что даже засидевшийся на местном вайфае фрилансер сложил свой ноутбук и наконец-то смылся. «Господи, хоть какая-то польза от этой напомаженной дуры», — подумала Соня и с улыбкой протянула женщине напиток.

Мамаша попробовала его и поморщилась.

— А сахар?! Где у вас сахар? — завопила она.

— Сахар и крышки здесь, — Соня указала рукой на стойку.

— Понабирают тупых малолеток, — вылетали слова острее края блестящей челки брюнетки. — Очевидно же, что ребенок горький пить не будет!

Соня кивнула в ответ, подставляя вторую щеку: с быдлом спорить себе дороже. И ладно, если бы такие индивиды появлялись редко. Но нет же. Десятки. Десятки раз. Вечно торопящиеся «бизнес-леди», что не могут оторваться от телефона и нормально продиктовать заказ, требуя сделать напиток за одну секунду. Знатоки отличий арабики от робусты, что ходят в сетевую пекарню и презрительно фыркают из-за того, что им перегрели кофе на один градус. Хабалки, что не умеют говорить «здравствуйте» и закатывают глаза так, будто Соня должна за сто пятьдесят рублей сплясать перед ними на стойке с кофемашиной. Неряхи, что оставляют стаканы с объедками в считанных сантиметрах от мусорки и просыпают тонны сахара на стол. Ну почему так сложно вести себя нормально? Соня сжала руку в кулак от бессильной злости. Она ничего не могла им сделать, но, что самое страшное, ничего не могла сделать со своей жизнью.

В раковине под вечер скопилась гора посуды — Соня обреченно взглянула на губку и включила воду. Будь ее воля, она ни за что бы здесь не стояла. И не вкалывала бы бариста поваром, уборщицей, грузчиком и торгашом в одном лице по шестнадцать часов. Но за хорошую учебу полагалось щедрых две с половиной тысячи, а за отличную — три. Соня решила, что пятьсот рублей не стоят ее лишних нервов, и плюнула на первом курсе. Стипендии едва ли хватало на оплату общежития, но и за это она мысленно благодарила «любимое» государство, а в остальном справлялась сама. Так уж вышло, что еще со старшей школы Соня себя не спрашивала, хочется или не хочется, может или не может. Слишком рано она поняла, что за нее никто ничего не сделает и помощи ей ждать неоткуда. Не выиграет в лотерее ЕГЭ поступление на бюджет — останется дома. Не будет работать и хорошо учиться — поедет домой. Мотивация, дикая и животная, задействовала самые архаичные механизмы выживания, потому что дом — прямая угроза здоровью и безопасности. Все донельзя просто, и нет тут никаких хваленых целеустремленности и трудолюбия.

Много в кофейне работает таких, как Соня: всяких дизайнеров, художников, музыкантов и прочих неординарных личностей в поиске себя. Все говорят: «Да это временно, уволюсь потом», а в итоге сидят здесь годами, как в болоте, что затянуло на дно вязкими клещами. Вот и Соня пряталась за витринами с выпечкой и все сильнее грезила о том, как уходит отсюда раз и навсегда. Как ноги больше не ломит из-за того, что сидеть крепостным не полагается. Как появляется время на хотя бы шестичасовой сон, а не учебу в свете экрана хиленького ноутбука. Как руки и низ живота перестают ныть из-за тяжеленных поставок и часов, проведенных в морозильнике. Как она больше не заговорит с людьми, подобными горе-мамаше. Но сегодня она...

Закрывает точку и уходит в новый день, где из-за проклятой работы ее ждет отсутствие Риты.

Не встречать ее оказалось страшнее всего. Не слышать ее уверенного голоса. Не чувствовать прозрачного шлейфа духов — древесного и восточного. Не видеть рук — тонких, белых и не то что ухоженных, а будто стерильных. Не ловить добрый взгляд колких и насмешливых карих глаз. Соне казалось, что на других Рита смотрела именно насмешливо, а на нее — тепло. Рядом с ней и ради нее возможным становилось все. Любые вершины, любые подвиги, любые бессонные ночи и нескончаемые смены. Хотя, в сущности, ее и не было. Это был подвиг ради фантазии. Фантазии, коснуться которой Соне не суждено никогда.

Она остановилась чуть поодаль от пешеходника на Лиговском проспекте. Пять, четыре, три, два, один — закончили мигать зеленые цифры на светофоре. Еще секунда, еще чуть-чуть, еще пара мгновений — и... Когда поток машин тронулся с места, Соня ринулась вперед. Бежала сквозь гудки сигнализации, скрежет тормозов, пульсацию в венах и ослепительно белые пятна за кулисами век. Задыхалась. Три, два, один. Три, два один. Жмурилась. Вдох, выдох, вдох! Вдох, выдох, вдох. «Больная! — кричали ей из окон машин. — Жить надоело? Дура!»

Но крики остались далеко позади — Соня забежала за угол и, опершись дрожащими руками о колени, шумно выдохнула. Адреналин вихрем танцевал на ребрах и жгучей кислотой проникал в каждый сосуд, каждую вену, каждую артерию. Из груди ушла тяжесть, а в голове остановился протяжный гул мыслей. Вокруг — тишина. Ни улиц, ни кофейни, ни пар, ни Риты, ни Максима, ни матери, ни Алисы... Ничего. Только она и пульсация, что стучала внутри набатом пьянящей легкости.

Телефон в кармане противно завибрировал — Максим. Соня, поморщившись, сбросила вызов. Хотела ли она с ним поговорить? Скучала ли она? Наверное. Но не по Максиму, нет. Скорее, по тому, от чего он, сам не зная, ее защищал. А теперь ей не нужно ни перед кем раздеваться и отчитываться. Никто не проконтролирует и не спросит о новых шрамах или о чем-нибудь похуже, не заставит давиться липким и затхлым стыдом. Теперь Соня предоставлена самой себе, и делать она может все, что хочет. Это пугало. Пугало, потому что глобально же и не случилось у нее ничего: никто не умер, дом стоит, свет горит, все окей. Так отчего ей с детства казалось, что любая неурядица — это маленький конец света? Всего лишь один маленький конец света. Мама говорила, что эти выходки — происки юношеского максимализма и природной глупости, что она больная и не заслуживает сочувствия, ведь тратит самый ценный дар безалаберно и напропалую. «Вкалывать надо — и все пройдет. Это у тебя от безделья и Интернета», — говорила Лариса. «Ну да. От такого безделья, что на Интернет времени не хватает», — грустно усмехнулась Соня.

Она поправила браслет из черного бисера и приложила проездной к турникету в метро. Почему она до сих пор не пошла по Дианиным стопам? Давно могла бы смотреть на свою печаль сквозь цветные стекла и прятать смысл жизни под карнизами во дворах-колодцах. Но нет. Не время претворять образ Офелии в жизнь — его нужно запечатлеть на бумаге. Соня еще не все сняла и не все сверстала, чтобы угробить себя окончательно. Еще никем не была услышана. Никем не была замечена...

Проклятый предохранитель! Как же он надоел за все эти годы останавливать ее от неотвратимого.

***

— Блять, Миша! — Рита хлопнула дверцей кухонного шкафчика. — Ты решил поговорить «о нас» в семь утра понедельника? Лучшего времени не придумал?

— Марина уже сегодня вечером вернется от мамы, а твое абстрактное «лучшее время» никогда не наступает, — возразил Миша и щелкнул кнопкой на чайнике.

— И что? — хмыкнула Рита, посильнее запахнув шелковый халат на груди. — Что от этого изменится?

— Вот именно! — вскинул руками он. — Для тебя — ничего, а мне не хочется с ней даже спать в одной кровати.

— Сам подписался на авантюру со мной, — безразлично произнесла Рита и открыла приложение с доставкой еды на телефоне. — Тебя никто не заставлял.

— Да как ты не понимаешь?! — воскликнул Миша. — Вот ты Вите хоть раз изменяла?

— Нет, — ответила она, все так же глядя в экран: скрембл или сырники? — Некогда было.

— Ну разве можно так легко об этом говорить?!

— А как я должна об этом говорить? — Рита взглянула на Мишу и прищурилась. — Концепция «обладать и принадлежать» с возрастом нравится мне все меньше. Можно быть вместе и как-то без этой херни обойтись?

— А мы вместе? — насмешливо поинтересовался он.

— Миша, не строй из себя весеннее дитя — ты знал, на что шел, — чайник закипал так же стремительно, как и злость у Риты в груди. — И знал, на каких условиях я на это соглашаюсь: никаких разговоров ни о нашем счастливом будущем, ни о твоем разводе. Так почему именно этим ты делаешь мне мозг в семь утра?

— Потому что я устал, Рита, — Миша медленно опустился на стул. — Устал врать и ей, и себе. Нам же было так хорошо эти два дня... И мне совсем не хочется уезжать, совсем не хочется оставлять тебя. Не хотелось с самой первой встречи.

Рита, тяжело вздыхая, заблокировала телефон. У Миши к тридцати пяти — спортзал три раза в неделю, ДнД с Мариной и друзьями по пятницам и Рита в перерывах между работой и под предлогом горящих сроков. Стабильная должность в «Яндексе», путешествия на Пхукет три раза в год, непозволительно красивое для гика тело и ярмо всего лишь одно. Сверстники считали его талантливым долбоебом, но Марине завидовали до умопомрачения. А Рита же не видела в нем ничего необычного. И выбрасывать его жалко — лежал почти пятнадцать лет в коробке с запасными деталями и вот, наконец, пригодился.

— Миш, — перекинув одну ногу через его колени, Рита села на них. — Давай не сейчас, ладно? — попросила она, положив ладони ему на щеки. — У меня впереди такой жуткий день, ты не представляешь. Но мы обязательно потом с тобой поговорим и что-нибудь придумаем. Не руби сгоряча — ты же знаешь, что я всегда рядом.

— Ну почему тогда я не оказался на его месте, Рита? — обреченно произнес Миша. — Почему я опоздал?

— Витя — не самый удачный выбор в моей жизни, — проворковала она. — И поэтому ты никуда не опоздал.

Рита наклонилась к нему и жадно поцеловала — так жадно, будто хотела заставить его забыть все сказанное раньше. Борода мягко покалывала щеки, а губы — как всегда, чуткие и податливые — беспрекословно отвечали ей. Легкий халат невесомо соскользнул с плеч Риты, обнажая острие ключиц и грудь, — Миша провел ладонями по ее талии и пояснице, вжимая в себя все сильнее и сильнее.

— Нет-нет, я хотела не этого, — улыбнувшись, она выгнула спину. — Опоздаем везде, — Рита поправила халат и встала. — Лучше закажи чего-нибудь, а то в холодильнике у меня, как обычно, пусто.

— Я не удивлен, — протянул Миша. — Ничему не удивлен...

Рита села за трюмо в спальне и расслабленно выдохнула. Как бы помягче объяснить Мише то, что ей наплевать на чувства Марины, да и на его терзания тоже, она не знала. На неделе он прекрасно выполнил свою функцию — помог ей трепетным вниманием и присутствием снять стресс после поездки к отцу. А сейчас Миша не нужен. Никто ей не нужен, когда неудобен. Бесполезных Рита рядом не держала, но и признаться себе в этом не могла — ведь всегда добровольно выбирали ее, а не она других. Сама Рита каждое утро другого выбирала лишь однажды — и получила за это ожоги четвертой степени в области сердца. Поэтому довольно. Навыбиралась. Мишины нелепые драмы не вызывали у нее ничего, кроме подергиваний глаза и сожалений о том, что год назад она ответила на его поздравление с днем рождения. Слово за слово, и Миша, сидя с ней в ресторане, узнал о разводе, а на следующий день лежал в ее постели. Не ошиблась ли она, близко подпустив к себе того, кто так и не смог забыть юношескую влюбленность? Впрочем, весомые преимущества Миши нельзя так легко выбрасывать из коробки с хламом: он слишком хорошо трахался и не задавал лишних вопросов. А это — комбо. Удобное, выгодное и на редкость легкодоступное, чтобы Рита волновалась о его потере. Волновалась она о другом.

Совсем скоро ей нужно появиться в университете, а она полночи гадала, куда подевались с первых рядов глаза, полные восторга и обожания. Почему она целую неделю не видит перед собой оживший символ своего прошлого? Словно смысла стало меньше, а непонятно откуда взявшейся тревоги — больше. Господи, этот щегол там что, Соню уже убил? Так ведь спираль и закручивается вокруг шеи. Сначала повысит голос, схватит, толкнет, а потом с легкостью поднимет руку и задушит контролем. Сценарий донельзя предсказуемый и проверенный сотнями лет — никаким даром ясновидения обладать не нужно, чтобы его предугадать. Хоть бы Соня додумалась до этого сама. Хоть бы она ушла от него сразу и не повелась на театральные мольбы о прощении и клятвы «больше никогда так не делать». Хоть бы она не стала душить свое естество, если не врала о том, что ей нравятся женщины. Хоть бы она... Стоп. Заточенная рука дрогнула, и тонкая стрелка на правом глазу получилась косой. Рита что, беспокоится о Соне? И самое главное — почему хочет видеть ее?

— Какой-то идиотизм, — сказала она вслух самой себе и стерла ватным диском кривую линию подводки.

***

Соня сидела на подоконнике в пустом коридоре универа, пролистывая ленту. Сегодня Лера наконец-то вышла на работу, но выспаться не получилось — Кристина разбудила своими трехчасовыми феншуйскими сборами и приготовлением кофе на кокосовом молоке. «Утром особенная энергия. Я настраиваюсь на день. Это мое время», — начала она свои циркуляции с шести часов. «Сука», — подумала Соня и, с головой накрывшись одеялом, отвернулась к стене, но уснуть все равно не смогла. Пришлось приехать в универ пораньше и боязливо оглядываться по сторонам в поисках Максима — сковать его молчанием вживую вряд ли получится.

Мемы не вкатывали, а песни к постам прикрепляли идиотские — ни сохранить, ни Алисе скинуть. Свернув скучную ленту, Соня открыла инстаграм Риты и досадливо вздохнула — та по-прежнему не выложила ничего нового. Ладно. Печально, но не смертельно. Хоть Соня и выучила наизусть профиль «rita.strl», но снова и снова пролистывала фото: выставки, галереи, картины, театры, пейзажи Барселоны, Афин, Женевы, Бухареста, Парижа... И так мало личных фото. Ни селфи, ни фотографий из серии «посмотрите, у нас отношения». Лишь пара редких кадров с мероприятий и одна студийная черно-белая фотосессия в пиджаке на голое тело и брюках. Подпись: «Спасибо @dani_lavrov_ph. Вернул веру в красоту...». Куча смайлов с сердечками и огонечками под ней тоже старательно возвращали Рите веру в красоту. Если эта женщина сомневается в себе, то что делать всем остальным на планете? Будь Сонина воля, она прислала бы миллиард красных сердец, но аккаунт @brows_lashes_kupchino надежно защищал ее от опрометчивых поступков. Хотя одно селфи, опубликованное пять лет назад, Соня все-таки нашла. Темное, скрытое в карусели за концертным видео Depeche Mode, оно не сразу бросилось ей глаза, но царапнуло их до крови. «Feels like home. I should have known from my first breath»**, — и Рита, положив голову на плечо высокому хипстоватому мужчине, широко улыбалась в камеру на фоне сцены. Локация — Берлин, в комментариях восхищенное «Как всегда, самые лучшие!». Шумно сглотнув, Соня смахнула навязчивые скримеры куда подальше.

— Ну надо же какой сюрприз, — звонкий голос разбил укромную тишину. — Давно тебя не видела.

Соня, чертыхнувшись, спрыгнула с подоконника. И правда сюрприз — она не услышала шагов, потому что мисс Диор сегодня пришла в кроссовках. По иронии времени, феи теперь оживают не с рисунков, а с инстаграмных фотосессий.

— Простите, Маргарита Андреевна, — Соня подошла к дверям аудитории. — Так получилось.

— Чертовы замки, — Рита вставила ключ в дверь и подергала ее. — Ну вот кто придумал это издевательство под названием девять утра? Расписание им пришлось поменять, видите ли... Мучиться теперь две недели, — она вручила Соне свой стакан с кофе. — Подержи, пожалуйста.

— А, да... В этих стенах часто случаются подобные казусы, — Соня едва заметно улыбнулась.

— Ну наконец, — выдохнула она, когда неподатливый ключ повернулся. — Заходи.

Рита поставила сумку на стол и кинула туда же пальто. Сегодня опять вся в аскетично черном и без десяти слоев грима. Кажется, она носила только два образа: либо тот, что разил деньгами за версту, либо тот, что не привлекал и малейшего внимания. И как она их выбирает? Нет сил и желания собираться по утрам? Или она любит черные водолазки и широкие брюки? Если честно, то Соне больше нравился второй вариант. Тот, где Рита напоминала ей далекую фею из детских снов, а не модель с показов Демны Гвасалии.

— Между делом хочу напомнить, что три выстрела прозвучало, — с шутливой укоризной произнесла Рита и села на стул. — У тебя есть еще две попытки в игре, чтобы не остаться без моих консультаций.

— У меня не будет скидки? — осторожно поинтересовалась Соня и вернула Рите кофе.

— И не надейся, — усмехнулась та, доставая из сумки телефон.

— Справедливо, — Соня присела на край парты напротив. — Но я наверстала сама и уже в состоянии отличить Баухаус от ВХУТЕМАСа. И даже от ВХУТЕИНа,— с иронией добавила она.

— Это радует, — Рита закончила набирать сообщение и посмотрела на нее. — Так и почему же тебе пришлось наверстывать самой?

— Заработалась, — опустила взгляд Соня. — Ну знаете, когда времени нет, и выбора тоже. Что-то в таком духе...

— Уже работаешь? — Рита склонила голову набок. — И кем?

— Бариста, — пожала плечами Соня. — Сменщица заболела. Вот и вся история.

— Занятно, — вскинула брови Рита.

— Маргарита Андреевна, а насчет того случая в курилке... — Соня вцепилась пальцами в натянутый рукав толстовки. — Спасибо вам, и, пожалуйста, забудьте обо всем, насколько это возможно.

— Не переживай — я не собираюсь лезть в твою жизнь, — отмахнулась Рита. — Но позволю себе сказать одно: если ударил один раз — ударит и второй. Такие люди не меняются.

— Он не бил меня, — промямлила Соня. — Просто схватил и немного не рассчитал силу, а я...

Но она запнулась под тяжелым взглядом черных глаз. Гипнотических и строгих. От них хотелось инстинктивно сделать шаг назад. Рита смотрела на нее, как на идиотку, и Соня поняла все без слов.

— Главное, себе не ври, — Рита открыла крышку серебристого ноутбука. — И раз уж ты здесь, лучше расскажи: как дела с проектом выставки?

— Может, я покажу? — лицо Сони прояснилось.

— Еще лучше.

Соня достала из кармана телефон и парой ловких движений нашла нужные файлы. Она оперлась локтями о стол и протянула гаджет Рите.

— Моя идея — в «футуристических» витражах и постепенно угасающей яркости, — Соня медленно перелистывала слайды презентации. — Поэтому чем дальше, тем насыщенный градиент становится тусклее, и в конечном итоге превращается в серый цвет. В типографике уходит шрифтовая пара, а значит, и акциденция — остается сухой гротеск. Меняется сетка — верстка становится скромнее и однообразнее. Исчезает главный стилеобразующий элемент — витражные стекла. В конце мы видим сухой текст, серый фон и не менее серые картины.

— Масштабно, — Рита нахмурилась и забрала телефон у Сони из рук. — Вижу, посмотрела пространство галереи?

— Обижаете, Маргарита Андреевна. Как я могу работать, не зная уровня планки? Я все про вас давно погуглила, — Соня осеклась, заправив за ухо прядь волос. — Ой, то есть про ваши проекты, конечно же...

— Какая молодец, — Рита окинула ее пытливым взглядом. — Всегда нужно соответствовать тому, на что претендуешь.

— Вы писали, что картины будут висеть в хронологическом порядке, — Соня туго сглотнула. — Тогда моя идея должна сработать.

Рита кивнула, продолжая сосредоточенно разглядывать слайды.

— Вам не нравится? — робко спросила та.

— Это очень хорошо, Соня, — Рита отдала ей телефон. — Доведи до ума презентацию с преподавателем, кратко пропиши концепцию и не делай десять носителей — лучше докрути идею с тремя разными, но качественно проработанными. Покажи, как твоя мысль может трансформироваться в окружении, на бумаге и в вебе. Понимаешь, о чем я?

— Более чем.

— Маргарита Андреевна, здравствуйте! — в аудиторию вместе с первой волной студентов зашел высокий парень в черной джинсовке. — В таблице написано, что у нас на этой неделе выставка, а вы нам ничего не прислали. Так мы куда-то идем?

— Если написано, значит, пойдем, — Рита провела пальцами по тачпаду и пробудила ноутбук. — В дом Матюшина с вами сходим.

— Кого? — переспросил Антон и поставил рюкзак на парту.

«Дебил», — подумала Соня и хмуро взглянула на него. Уже две пары как о русском авангарде говорят, а он самых громких имен не знает. Антон Ливанов аж на два года старше малолеток в группе — типа крутой. Типа взрослый. Типа осознанно учиться пришел. Со всеми преподами спорил, а делал откровенное... Но Соня презирала его не за безвкусицу, а за то, что он больно часто вокруг Риты крутился. Смайлики в чат слал и каждую пару сидел на втором ряду с самым лучшим обзором — впрочем, там же, где и она. Но с чего вдруг ее это стало волновать? Глупость, глупость, глупость! Такая же глупость, как со «страшным» селфи в инстаграме. Боялась-то чего? Недоступного? Недостижимого?

— Вот сегодня и вспомните на лекции, — ответила Рита, не глядя в сторону Антона. — И, Соня, — та мгновенно оторвалась от телефона, — берегите себя. Я буду очень ждать вас на защите.

Рита улыбнулась ей краешками губ. Той нужной, светлой и понимающей улыбкой. Той, что обычно не сыщешь на ее лице. Той, что обычно дарят близкому другу — будто понимают и принимают его с полуслова. И плевать Соне стало на границы, что Рита легко стирала ластиком и снова рисовала карандашом — «ты» и «вы» варьировались от присутствия чужих. И плевать на то, что выступать она вовсе не умеет, — рухнет на красное сукно манежа перед Ритой в первом ряду. И на придурка Антона плевать стало. На все плевать. Потому что у нее появились силы жить. И верить. Верить в самое дикое и немыслимое — себя.

Пусть ее картинки стали серьезнее и внушительнее, убеждали зрителя в своей эстетике, шипели идейностью и непомерно крепким для второго курса владением ремесла, но суть осталась та же. Все та же девочка, что боялась показывать их людям, протягивала альбомы своей ожившей фантазии. Робко, несмело. С недоверием к своим глазам. Девочка больше не рисовала принцесс, а научилась владеть зрительским вниманием и играть комбинациями клавиш с мастерством именитой пианистки. Научилась строить кадр, высчитывать экспотриаду и проявлять пленку. И даже узнала многое об импрессионистах, о Кандинском и Врубеле. Ну а что поменялось здесь и сейчас между ней и Ритой? Да ничего.

***

Рита прищурилась, взглянув на экран телефона: три ноль пять. В папке «личное» болтались два непрочитанных сообщения: одно от Жени, другое — от Миши. Женька напоминала о завтрашней тренировке, а Миша, как обычно, скулил. К черту. Ответит завтра. Все равно ни о каком спорте и речи идти не может — Рита проворочалась в кровати два часа, а усталость никак не могла взять свое. Она плохо спала после встречи с отцом, а потом еще и Лиза, и Миша, и работа, и Соня... Эта чертова Соня Филатова сегодня окончательно лишила Риту сна. Ее образ, измученный и серый, душил и тянул вязкими петлями... жалости? Толстовка мятая. Волосы немытые. Губы усталые. И, что самое главное, поблекшие глаза. Вся она была словно пережеванная и изрытая слабостью. «Но ты же хотела ее видеть? Соскучилась по ее зеленым глазам-колодцам? Получай очередной сеанс просмотра второсортного артхауса своей жизни», — издевательски пронеслось в голове.

Интересно, и что заставило Соню пойти на столь утомительную и неблагодарную работу? У нее же есть семья, на редкость полная. И мать, и отец — вроде оба приличные люди. Рита смутно помнила Ларису — женщина властная и неприятная, но не дура, и не бедствовала к тому же, да и бабка Сонина была в городе не последним человеком. Так что же мешает не воровать у своего ребенка юность?

Рита открыла глаза и уставилась в черный квадрат потолка. Когда это приличная на вид семья обещала благополучие? Она усмехнулась своей наивности — ей ли не знать, что, пока внутренности гниют десятками лет, фасады реставрируют до блеска.

Почему Соня драит столы в душной забегаловке и встречается с идиотом, а не проявляется в своем таланте? Какая нелепость! Таких, как она, надо хватать щенками — ведь через пару лет они обычно стоят миллион. Рита таких видела. По сей день видит на открытиях и ярмарках. Говоришь им работать — и они работают. Днями и ночами тонут в своих безумных идеях с сияющими глазами. Умными глазами. Такими же, как у Сони.

— Черт, — выругалась Рита и ударила рукой по матрасу.

Давно забытые слова, запахи, звуки, прикосновения и лица беспардонно вспарывали ткань реальности острием стилета. И пусть она не знала наверняка, но чувствовала, что Соня летела в ту же пропасть, куда в юности летела она сама. Только кого Рита хочет схватить за руку: себя или Соню? Да и ей ли кого-то удерживать над обрывом? Рассуждала на уровне Колфилда, ей-богу. Лучше бы Рита спасла себя. С вином завязала, в отпуск съездила, к неврологу записалась и голову собрала по частям во всех смыслах. Все равно у нее в юности ничего не сложится иначе. Да и ее саму не пересобрать тоже: отыграть назад получится в чужом настоящем, а не в своем прошлом.

Рита медленно повернулась на бок и поджала ноги — холодная, огромная кровать давила на нее своей пустотой и простором. Когда-то ее покупали для двоих. Нарочито большую, светлую и мягкую. Тогда она казалась во сто крат меньше и теплее, а сейчас Рита не занимала на ней и половины. В спальне было привычно свежо. Духоты она не выносила, но продрогла даже под пуховым одеялом и пледом: когда не могла уснуть, мерзла сильнее обычного. Проклятие. Замкнутый круг. Нужно всего лишь прогнать стаю диких птиц-мыслей. Всего лишь поставить на паузу бездарный артхаусный сериал нулевых...

***

2003 год

Аккорды и унисон пьяных голосов с треском отскакивали от стенок граненых стаканов. На узкой кухне коммунальной квартиры кисло-сладкий запах травки смешивался с сигаретным дымом, что клубился в проеме распахнутого окна. Сегодня можно. Сегодня гуляли. У Сереги днюха — а денег на клубы нет. Но зато есть кухня, гитара и дешевое пиво.

Теплый июньский ветер покачнул хлипкую деревянную раму и взъерошил волосы на восьми буйных, непокорных головах. Сегодня, говорят, еще и солнцестояние — самая белая из всех ночей в Петербурге. Нездешняя и странная ночь — такая же, как и все безумие, куда шагнула хорошая девочка Рита. На желтой стене с надколотой плиткой сияло бессмертное «жой цив», украшенное пентаграммами и красноречивым слоганом «оставь надежду, всяк сюда входящий».

Водка обожгла гортань — Рита поморщилась и поставила пустую стопку обратно на стол.

— А ты быстро научилась, я смотрю, — Ника заправила ей за ухо длинную прядь волос.

— Было бы чему там учиться, — Рита, ухмыльнувшись, плеснула еще пятьдесят граммов и протянула Нике. — Будешь?

— Нет, зайчик, — она забрала стопку и поставила ее подальше. — На работу же завтра, много нельзя.

— А мне никуда не надо, — Рита с хитрой улыбкой потянулась к Нике за поцелуем.

«Безумие, безумие, безумие», — твердила себе она, пока заспиртованный язык скользил у Ники во рту. Все до нее шло как по графику, прибитому железными гвоздями над письменным столом. А потом сломалось. И стало так ярко, ярко, ярко! Как никогда до этого не было. Ника — вспышка, а после — ослепительная белизна пустоты.

— Меня держала за ноги земля, голая тяжелая земля, медленно любила, пережевывая, — бил по струнам Серега и надрывно, тягуче пел. — И пылью улетала в облака, крыльями метала облака долгая дорога бескайфо-о-о-вая.

— Не надоели они тебе? — шепотом на ухо спросила Ника, поерзав у Риты на коленях.

— Они забавные, — пожала плечами Рита. — Хочу эту... «Куклу колдуна». Это же с твоего любимого альбома, что я дарила?

— Ты мне всю дискографию подарила, так что теперь я и не знаю, какой мой любимый, — рассмеялась Ника.

— Ну, бывает со мной, — Рита поджала губы. — Слушай, хотела тебе потом сказать, но... Не могу больше ждать. Я достала нам два вип-билета на «Нашествие» в августе.

— Рит, ты с ума сошла? — отпрянула от нее Ника.

— Не сошла вроде. Пока, — легкая улыбка тронула ее чуть припухшие губы. — Там Земфиру заявили, а она тебе так нравится... И концерты ты любишь! На работе договорись — и поедем. Вместе.

— А как же мама твоя? Отпустит?

— Да плевать на нее, что-нибудь совру, — Рита обняла Нику за шею. — Ты так давно на этот фестиваль попасть хотела.

— Ну ты умеешь, конечно... — протянула та. — Каждый раз как в первый.

— Ты рада? — Рита провела кончиками пальцев по ее щеке.

— Очень, — улыбнувшись, Ника поцеловала ее в уголок губ. — Спасибо тебе.

Сережа закончил играть и неожиданно замолк. Ника, стараясь не упустить редких минут тишины, обернулась к нему:

— Серег, давай исполни шлягеры из «Акустического», а то сегодня ни одного не было.

— Я тебе че, менестрель, чтоб сопли эти бабские играть? — Сережа затянулся и стряхнул пепел. — Юля Волкова недоделанная, блять.

— Какие-то вопросы? — Ника взяла со стола пачку «Честерфилда» и посмотрела ему в глаза. — За дверь вылетишь со своими позерскими выкрутасами.

— Никаких, — фыркнул Серега, зажав сигарету между зубами.

— Ну вот и завали ебало, — Ника приблизилась к губам Риты и выдохнула дым ей в рот.

— Да, Серег, реально заебал, — толкнул его в бок сидящий на полу Миша. — Мы твоих Летова с Федоровым целый час слушали и не выебывались.

— Классику учить надо, придурки! — рявкнул Сережа, ударив по струнам.

В этой квартире Нике никто не перечил. Все знали, что она жила здесь дольше всех и негласно устанавливала правила. А еще все знали ее взрывной характер и поговаривали, что у нее даже «Скиф» где-то припрятан от ментовского прошлого отца. Но никто, кроме Риты, и не догадывался, почему о своей семье Ника молчала. Ее отец погиб в перестрелке на излете девяностых — немыслимо, чудовищно и вмиг. В одного на двух сторонах играть не стал. Не продался. Честным и правильным был, но лежал теперь за это под землей. Вот и пришлось Нике повзрослеть раньше времени, потому что жить с матерью после трагедии стало невыносимо. Перемкнуло что-то. Плакала она постоянно и с кровати долго встать не могла.

Это Ника совсем недавно рассказала — доверилась далеко не сразу, зато поцеловала при первой встрече. Рита тряслась тогда травинкой на ветру, сидя здесь же, — привела ее одногруппница «в гости». Она же девочка хорошая. Тонкая и звонкая. Ученая и воспитанная. Но всем известно, что хорошим девочкам нравятся хулиганы. Ну или хулиганки — тут уж как жребий выпадет: повернется четко и ровно одной стороной или останется маятником висеть в воздухе.

Поначалу Рита испугалась. Неужели с ума сошла? Прямо как в той песне, что нынче лилась из всех динамиков и экранов. Хотя в телике и то понятнее все: девочка с девочкой — точка. А у нее-то что за мутация неведомая? Ни нашим ни вашим — неприкаянно по обеим границам полюсов. С таким живут вообще? Но Ника заверила, что живут. И более чем счастливо.

За ее спиной кто-то разбил бокал — отборный мат потерялся в аккордах «Куклы колдуна» и Сережином низком голосе. Рита погладила Нику по белокурым волосам и посмотрела ей в глаза. Интересного цвета они у Ники — то серые, то перламутровые, то голубые с зелеными вкраплениями. И пирсинг у нее один на всем теле — в левой брови. Скромно на фоне остальных. Слишком по-нордически изящно и сильно.

— Может, ну их всех? — Ника положила крепкие руки Рите на талию. — Закроемся в комнате, и никто нас не достанет.

— Давай чуть позже? — Рита, улыбнувшись, провела пальцем по вороту ее черной футболки. — Это ты к ним привыкла, а мне пока жуть как интересно.

— Интересно смотреть на то, как живут простые люди? — ухмыльнулась Ника.

— Нет, ну чего ты, — цокнула языком Рита. — Просто... приобщиться хочу. Зато пото-о-ом...

Она опустила руку Нике на затылок и притянула ее к себе. Целовала, целовала, целовала, пока воздух не кончился, пока губы не устали, пока могла усидеть на месте и не запереться с ней за дверью от чужих взглядов. Особенно одного. Внимательного и тихого. Мишиного. Надоел он своим ощутимым присутствием, хотя близко никогда не подходил. Не потянет он, зубрила из Бонча, рубашка в клетку, очки на пол-лица, и выше «Балтики-четверки» ничего в руках не бывает. Цветы приносил по первости, прогуляться по набережной звал и смотрел глазами больной собаки. Скукотища. То ли дело Ника...

— Интересная, однако, картина, — стук каблуков и тяжелые шаги вскрыли спертый воздух. — Господи, не могла приличнее гадюшник найти?

Рита спихнула Нику с колен и подскочила со стула. Кровь ударила по вискам. Взгляд нервно забегал по инквизиторскому лицу матери.

— Ты кто такая, епт? — Серега положил пальцы на гриф гитары и окинул взглядом женщину в льняной рубашке и брюках. — Кто ее вообще сюда пустил? Дана, блять?!

— А че я-то сразу? — развела руками она. — Вы сказали, что Фрол должен бухла принести, вот я и открыла дверь не глядя!

— Ну, чего молчишь, Рита? — Ольга сняла черные очки. — Не потрудишься объяснить мне, где ты стала пропадать?

— Слышь, ты, вали нахуй отсюда! — Серега, пошатываясь, поднялся с пола. — Тут все свои, а тебя никто не звал!

— Валера, — Ольга обернулась к высокому мужчине в черном костюме.

Валера подошел к Сереже вплотную. Посмотрел на него с высоты своих двух метров и хлопнул его увесистой ладонью по плечу.

— Ладно-ладно, все, дядь, я понял, — Серега прижался поясницей к кухонной тумбе. — Рита, че за хуйня тут происходит? Ты типа мажорка, что ли?

— Я не... — Рита замялась под множеством любопытных взглядов. — Это не твоего ума дело! Как ты нашла меня?! Как ты вообще могла сюда прийти?!

— Не моего ума дело будет, когда ты начнешь зарабатывать сама, — отрезала Ольга. — Ты у нее здесь ночуешь? — она посмотрела на Нику. — Умоляю, скажи, что хоть это мне померещилось.

— Ничего вам не померещилось, — уверенно заявила Ника и схватила Ритину дрожащую ладонь.

Ольга судорожно втянула носом воздух и прижала руку к сердцу. «Это конец», — пронесся смертный приговор у Риты в голове.

— Ты в могилу меня свести хочешь? — тихо спросила Ольга. — Сначала твой гребаный кулек, потом гулянки с патлатыми отбросами, а теперь... это? — ее губы скривились изломом отвращения. — Ты хоть соображаешь, что творишь?

— Хватит! — Ника загородила собой Риту. — Я не позволю вам врываться сюда и унижать ее!

— Молоко на губах не обсохло, чтобы разговаривать со мной в таком тоне, — прищурилась Ольга. — Уйди и не мешайся.

— И что вы мне сделаете? Шестерку свою натравите? Девочку ударите? — Ника показушно надула губы. — Рита мне о вас рассказывала. Знаю я таких, как вы, — от отца наслушалась, пока он был жив. Ни гроша вы сами не стоите, чтобы тут кому-то морали и проповеди читать.

— Ника... Не заводись, — Рита сжала ее пальцы. — Не надо. Пожалуйста... — шепотом добавила она.

— Дело говорит, — дернула подбородком Ольга. — Рита, собирайся, и поехали домой.

— Никуда я не пойду! — голос Риты дрогнул. — Никуда я с тобой не пойду, слышишь?!

— Живо, я сказала! — криком скомандовала Ольга.

— Рит, — Ника легонько коснулась ее плеча. — Поговори с ней. Я рядом. И никому тебя не отдам.

Если Рита шагнет за порог — назад может и не вернуться: Валера угрожающе возвышался над ней, прислонившись плечом к дверному косяку. Но за спиной послышались идиотские смешки, а в одночасье побелевший Серега так и стоял, прижавшись спиной к тумбе. Рита отпустила теплую ладонь Ники. И шагнула.

— Ну, довольна?! — выплюнула она и резко обернулась. — Чего ты от меня хочешь?!

— На полтона ниже разговаривай и слушай внимательно, — отдала приказ Ольга. — Либо ты уезжаешь со мной и забываешь дорогу в этот клоповник раз и навсегда, либо домой можешь не возвращаться.

— Нет! Ни за что! — попятилась назад Рита. — Или насильно меня потащишь? — она взглянула на Валеру. — Предатель.

Тот сдвинул густые брови и потупился — как-никак, возил ее пять лет. Что еще Валера умел помимо того, что первоклассно и аккуратно водил машину, Рита не знала и догадываться боялась. Но его нарочитая внешняя грубость с треском разбивалась об уважительное и неприкосновенное «Вы» — Маргариту Андреевну. Она материным прихвостням не доверяла, но Валера однажды партизански промолчал перед Ольгой, после того как забрал Риту из клуба. Да и лишнего никогда матери не выдавал. Другом показался. Попросила она его как-то раз подкинуть сюда — за две улицы и на соседний проспект, а обернулось все...

— Побойся бога, зачем мне такие зверства! — ядовито рассмеялась Ольга. — Если хочешь, оставайся, но учти одну вещь. Раз не играешь по моим правилам — значит, лишаешься всех привилегий.

— Да и пожалуйста — ни хрена мне от тебя не нужно! — взмахнула руками Рита. — Забирай себе все и подавись!

— Ты дура, Рита, — с нажимом сказала Ольга. — Я жизнь свою угробила на то, чтобы дать тебе все. Чтобы ты никогда, никогда, черт подери, не жила иначе!

— А я просила? — нервная рябь пробежала по лицу Риты. — Я просила тебя об этом?! Тебя хоть раз волновало то, чего хочу я, а не ты? Ты хоть раз считалась со мной? Мне плевать, мама. Плевать на твой бизнес и деньги. Единственное, чего я хочу, — это никогда не стать похожей на тебя!

— Да ты гречку сама сварить не можешь, — прошипела Ольга и приблизилась к дочери. — Куда, черт возьми, ты собралась уходить?

— От тебя подальше! — прокричала Рита. — Лучше жить в этом «клоповнике», чем с тобой в гребаной тюрьме!

Молчание — тонкое, тягучее, с прищуром — застыло в ледяных глазах. Непредсказуемое, убийственное, знакомое до скрученных в мелкие узлы жилок и вен. Какой приговор, ваша честь? Расстрел или помилование? Пятнадцать лет или суток в Снежной цитадели? Тут, на скамье подсудимых, одна минута ожидания равна часу. Рита замерла. Оцепенела, сжалась, потеряла прыть. Впилась ногтями в ломкое запястье.

— Хорошо. Если хочешь играть по-взрослому — значит, будем играть по-взрослому, — произнесла Ольга укоризненно, выхолощенным тоном следака. — Завтра утром Валера привезет чемодан. Но запомни: теперь путь домой тебе закрыт. Больше на меня можешь ни в чем не рассчитывать.

— Ну наконец-то! — дрожащей струной-улыбкой натянулись губы Риты. — Я ни за что к тебе не приползу. Даже если буду ночевать на улице. Даже если свяжусь с последними людьми в этом городе!

— Ты всегда была сплошным разочарованием, — презрительно бросила Ольга напоследок.

Дверной замок щелкнул — гомон на кухне заиграл с новой силой безнаказанности. «Ничего», — успокоила себя Рита и прижалась к серой обветшалой стене. «Ничего», — она съехала на пол и закрыла лицо ладонями. Ничего. Ей не впервой быть отвергнутой. Не выбрала она жизнь золотой молодежи — лучший юридический факультет, Базель, Куршевель, тачки, шмотки и перспективный брак. А выбрала кулек, Нику и свободу. Но и то не сумела взять последнюю высоту. Проиграла.

«Раньше вам надо было начинать, девушка. С детства желательно, раз не поцелованы», «Рука у вас не поставлена», «Штрих неуверенный. Мазок слабый. Композиция невнятная. Светотень страдает. Объема нет! Учиться вам и учиться. Альберса почитайте, не знаю. Иттена. Кандинского. Баммеса. Всего вам хорошего». И хлопали дверью, хлопали, хлопали. Дома презрительно фыркала и прикладывала ладонь ко лбу мать, а в институте — все остальные. Вот и не смогла. Треснула. Сломалась. Теоретиком стать решила. «Все равно дура», — заключила Ольга. «Что делать потом будешь? Таких же идиотов учить? Ты у меня одна! Кому я это все оставлю? Ради кого я надрываюсь?!» — летели в стену тарелки и чашки. Плакать Рите хотелось тогда от грохота и крика, но не получалось. Давно и совсем никак.

— Ты жива? — спросила Ника, присев рядом на корточки.

— Хреновая из меня наследница вышла, — с пустым выражением лица усмехнулась Рита.

— Да перебесится она — не паникуй раньше времени.

— Не перебесится. Она не говорит, а делает, — Рита начала медленно вставать с пола. — Уж поверь мне.

— А ты? — Ника помогла ей подняться. — Ты говоришь или делаешь?

Вопрос, который в одночасье перестал быть риторическим, убивал тем, что теперь требовал ответа. В серых глазах блестел неприкрытый вызов, но протянутая рука держала крепко и надежно. Рано или поздно Ольга бы все узнала. Рано или поздно пришлось бы перестать выбирать ее. Перестать беречь ее и жертвовать собой.

— Выпить хочу, — прочистила горло Рита.

— Мне стоит готовиться к последствиям? — уже не риторически спросила Ника.

— Нет, — Рита насмешливо отмахнулась. — Последствия ждут меня. Для нее портить тебе жизнь — как марать себе руки и тратить время впустую. А время — ее самый ценный ресурс.

— Рит, тебе помочь, может, чем-нибудь? — едва заметив ее, Миша подорвался с места. — Я, если что, рядом и...

— Да, — перебила Рита. — Ты мне очень поможешь тем, что отвалишь.

Миша стыдливо потупил взгляд, а девочка, что за все девятнадцать лет не держала ничего тяжелее чайной ложки, уверенно подняла граненый стакан с водкой на дне. Свинцовый, горький и наполненный обжигающим сорокаградусным отвержением. С ней всегда было что-то не то. Что-то не так. Во всех списках «недо» ее имя значилось на первом месте. Ну и пусть. Пусть пока это так. Она еще всем покажет, что значит выбирать себя. Всем покажет, чего стоит без матери! Посмотрела бы Рита на Ольгу, если бы ее зажали хоть в самые мягкие тиски. Не ту она видела перед собой всю жизнь, чтобы так легко спасовать. Не ту. Костяшки на руке Риты побелели, как рваное кружево ночного неба за окном; горечь осела на языке долгой и бескайфовой дорогой; а Ника мягко разжала ее кулак и вывела прочь из прокуренной комнаты.

_______________________________________________

Сноски:

*Изобретателями фотографии принято считать Луи Дагера, Нисефора Ньепса и их британского конкурента Уильяма Талбота, а Ипполит Байар незаслуженно остался в тени этих имен. Он создал свой метод фотографии если не раньше, то одновременно с Дагером и был единственным из первооткрывателей фотографии, кто посвятил ей всю дальнейшую жизнь. Когда Дагер запатентовал изобретение первым, в качестве протеста за несправедливость Байар сделал первую в истории постановочную фейковую фотографию: автопортрет "утопленника" в полуобнаженном виде.https://musei-smerti.ru/wp-content/uploads/2018/01/EDRHH_Uz358.jpg

**Depeche Mode – Home. Здесь я дома. Я должен был это понять с самого первого вдоха