Глава четвёртая. Когда небо рухнуло
Питу только исполнилось четырнадцать, когда небо впервые по-настоящему упало.
До этого жизнь, казалось, шла по прежнему кругу — с запоздалым таянием снега, весенним запахом навоза и молодой травы, с утренними дойками и чередой уроков в местной школе. Он подрос, вытянулся, начал помогать Майклу в хозяйстве почти наравне.
Они не говорили о прошлом землетрясении, как будто молчание имело силу оберега. Но в глубине души каждый ждал. Пыль в бункере время от времени сдували, припасы проверяли, хотя никто не признавался — зачем.
А затем пришёл тот день.
Он начался с жары. Слишком ранней, липкой. Небо с утра было серым, но не дождевым, а тусклым, как будто его вытерли грязной тряпкой. Воздух звенел — слишком тихо, как перед грозой, но грома не было. Птицы исчезли.
Пит находился в поле — рядом с генератором, который заедал. Он услышал странный звук — будто небо заскрежетало. Он обернулся на шум — и увидел, как над горизонтом разверзается трещина.
Огромная. Чёрная. Пульсирующая. Она двигалась.
Потом случился гул.
Не взрыв — вздох. Глухой, как будто весь мир на миг затянул в себя воздух. Земля дрогнула. Воздух пошёл рябью. Металлические предметы задребезжали. Где-то завыла собака.
И всё началось.
Пыль взвилась столбом, небо покрылось сеткой трещин — словно стекло, в которое бросили камень. Работники выбегали из служебных построек, кто-то падал, кто-то кричал. Местами рушились линии электропередач, в некоторых районах начались пожары.
Майкл, сжимая рацию, пытался дозвониться до штаба гражданской обороны, когда к ним прибежали соседские мальчишки, все в ссадинах и изощрённой одежде. "Дядя Майк, все... Наш дом... Их больше нет... Мама с папой..." - заикаясь и захлебываясь слезами пытались объяснить детишки о гибели родителей и обрушении дома. Маргарет уже собирала рюкзаки. Она быстро среагировала, умыла мальчишек и отправила их с работниками на семейном пикапе в город. Бабушка рыдала, прижимая икону к груди. Скот начал вырываться из загонов и разбегаться по полям. Их голоса сливались в какофонию животного ужаса.
Пит впервые за всё время почувствовал: страх.
Но не за себя. За родных. За дом.
Именно в этот день они спустились в бункер — впервые не по плану, а по необходимости.
Когда в небе появился разлом, и всё задрожало, Маргарет первой крикнула:
— В бункер! Быстро!
Пит бежал, спотыкаясь, прижимая к груди рюкзак. Бабушка — за ним, прижав к себе икону и кота. Майкл замыкал цепочку, держа рацию и крича кому-то в эфир.
И тут Гарри — рыжий кот, которого бабушка вырастила с котёнка, вывернулся, расцарапав у неё из рук. Мелькнул хвост, и он, обезумев от страха, метнулся обратно в дом, пригибаясь к земле.
— Гарри! Нет! — закричала бабушка. И не раздумывая, бросилась за ним.
— Мама! Стой! — Майкл рванул следом.
— Папа, не надо! — крикнул Пит, но его голос растворился в шуме рушащегося неба.
- Пит, живо в бункер!!! - заорал впервые на сына Майкл.
Дом уже трещал — будто живой, издавая стон. Майкл успел вбежать следом. Внутри пахло горячим деревом, штукатуркой и страхом.
— Я на второй! Он, кажется, туда побежал! — крикнула мать и побежала вверх по лестнице.
— Подожди! — Майкл шагнул за ней, но от стен уже летела пыль, набиваясь в рот и нос. Кот мелькнул внизу — под столом, в тени. Майкл нырнул за ним.
А сверху — треск.
Пит, стоявший у входа, увидел, как крыша сместилась, как стены второго этажа начали плавно, будто в замедленном кино, рушиться внутрь. Он закричал — только слово:
— Бабушка!
Майкл вылетел из дома позже, весь в пыли и ссадинах. Его трясло. Он не выпускал из рук кота, но не мог говорить. Только смотрел на обломки.
Дом, где всегда пахло пирогами, рухнул окончательно.
Её не стало за считанные секунды.
И никто не знал — успела ли она увидеть Гарри, прижать его к себе. Или просто слишком сильно верила, что может спасти то, что любила.
Пыль оседала медленно. Она падала хлопьями на траву, на плечи, на землю — как снег в искажённом, неправильном мире.
Майкл стоял неподвижно. Его рубашка порвана, лицо в ссадинах, глаза полны не слёз — а чего-то другого. Оцепенения. Потери. Невозможности поверить.
В руках — Гарри. Он больше не вырывался, будто чувствовал, что любимая хозяйка больше не почешет за ушком.
Пит не сразу понял, что бежит. Что кричит:
— Папа! Папа, где она? Где бабушка?!
Он хотел встать рядом. Хотел, чтобы отец сказал: «Она сейчас выйдет». Но тот только качнул головой.
Один раз. Этого хватило.
Мама молча обняла сына, одной рукой толкнув крышку бункера.
— Внутрь. Живо.
Голос сухой, будто она уже крикнула слишком много. У неё в глазах — не страх. Решимость.
Шум неба стал громче. Что-то надвигалось.
Дом больше не было видно за клубами пыли. Где-то со стороны пастбищ ревели животные, обезумев от страха и боли.
В бункере пахло железом, маслом и землёй.
Они спускались по лестнице один за другим — Пит, Маргарет, Майкл. Сверху еще доносился ветер. В последний момент Майкл захлопнул люк и задраил засов.
Тишина.
Плотная, вязкая. Тишина, в которой Пит впервые по-настоящему понял, что значит "никогда".
Он сел на холодный пол. Положил руки на колени.
А потом зарыдал — так, как рыдают дети, когда рушится не только дом, а весь мир.
Мама опустилась рядом, но ничего не сказала. Просто взяла его ладонь.
Пальцы были холодные, но крепкие. Как будто извинялись:
"Мы остались. Но не все. Не все..."
Он вспоминал не смерть. Он вспоминал — жизнь.
В глубине бункера, среди железа, проводов и замкнутого воздуха, Пит иногда засыпал, уткнувшись лбом в колени. И в этих зыбких, предсонных границах — она приходила.
Бабушка.
С её голосом, пахнущим карамелью. С её вечным:
— Пит, шапку надел? И руки помыл?
С её пышками, от которых пахло детством, и корицей. С тем, как она пела, пока месила тесто — старую, даже смешную песню:
«У кота в ушах бантики,
Он гулял по занавескам,
А потом мурлыкал сказку
Вместе с ветром по-турецки...»
Он смеялся тогда, прячась за дверью кухни.
А она делала вид, что не замечает, и пела громче.
Он вспоминал, как сидел у неё на коленях, а она расчесывала его волосы:
— Вся воронья семья бы обзавидовалась — какие у тебя вихры. А ум — совсем как у твоего дедушки. Хотя, может, и получше.
Он вспомнил как подарил ей тот букетик из полевых цветов и петушиных перьев. Как она впервые отлупила его по заднице, за то, что кидался со своими друзьями свежесобранными яйцами в проезжающие мимо фермы машины.
В этих воспоминаниях она была — живее, чем когда-либо.
Майкл не заплакал.
Он не имел на это права.
Маргарет сидела на полу бункера, сжимая одеяло, будто оно могло защитить от крика реальности. Пит уткнулся в её бок, дрожал, но молчал. А Майкл... стоял у двери и держал её — как будто от этого зависел мир.
Он только что вытащил свою мать из завалов. Почти вытащил.
Опоздал на секунду, на один вдох.
Он знал: если бы крикнул громче, если бы добрался до лестницы быстрее, если бы — если бы...
Но не успел.
И теперь — пустота.
Только сердце стучало, словно набат, только в пальцах до сих пор чувствовался вес рухнувших балок.
"Мам," — выдохнул он про себя, стоя в полумраке, — "прости. Я должен быть сильным. Ради них. Ради Пита."
Он прижался лбом к стальной стене бункера и прошептал уже в голос:
— Только не сейчас... Господи, только не сейчас...
Но слёзы так и не пришли. Только внутри — тяжёлый, вязкий узел, в котором слиплись любовь, вина и боль