немцы
Холодный рассвет застал полк капитана Тушенцова уже на марше. Грязь чавкала под сапогами, колеса повозок вязли по ступицы, а низкое серое небо словно давило на плечи. Аня шла рядом с санитарной повозкой, стараясь не отставать, каждый шаг отдаваясь глухим напряжением внизу живота. Боль после ночи утихла, но не исчезла – тупая, напоминающая, что внутри нее живет не только любовь, но и уязвимость. Она сжала зубы, втянула воздух. *Сама виновата. Ни слова. Ни жалобы. Работать.*
**Первая деревня. Название стерто картой и временем.** Подход был стремительным, ошеломляющим. Немцы, засевшие на окраине, не ожидали обхода. Первые залпы прогремели, когда рота Руслана уже врывалась в огороды. Бой был яростным, но коротким – враг, застигнутый врасплох, отстреливался отчаянно, но беспорядочно. Аня с другими санинструкторами ждала в укрытии за покосившимся сараем, сердце колотилось, прижимаясь к ребрам. Она чувствовала каждый взрыв, каждый крик "Ура!" как удар по нервам. А потом – первые носилки.
"Сестра! Сюда! Помоги!"
"Жив еще! Перевяжи скорей!"
"Ой, мамочка, больно-о-о!"
Хаос. Абсолютный, оглушающий хаос. Раненых несли, волокли, они сами доползали до импровизированного пункта в избе на краю деревни. Кровь, грязь, стоны, запах пороха и разорванной плоти. Аня металась. Разорванная артерия у молодого лейтенанта – нужно жгут, СРОЧНО! Рядовой с осколком в животе – стерильные бинты, морфий! Старшина, потерявший глаз – промыть, наложить повязку, успокоить! Руки ее двигались автоматически, годы учебы и короткой тыловой практики взяли верх. Но внутри все кричало. Она ловила взгляд бойца, ищущего спасения, и видела в нем отражение собственного ужаса. Она наклонялась к раненому, и живот, этот "мизирный" выступ, мешал, заставлял принимать неудобные позы, отчего спина ныла адски. Она слышала плач молодого солдатика, зовущего мать, и чувствовала, как что-то сжимается внутри нее, там, где росло ее дитя.
Один раненый, бледный как смерть, схватил ее за руку, когда она промывала ему рваную рану на бедре. Его глаза были безумными от боли и страха.
– Сестренка… не дай помереть… – прохрипел он. – Дочка дома… три годика… Маруся…
Аня кивнула, сжала его руку в ответ, пытаясь улыбнуться сквозь ком в горле.
– Живите. Для Маруси. Держитесь.
Но мысли ее рвались к Руслану. Где он? Цел? Она вытесняла страх за него яростью на себя. *Сама пришла. Сама виновата. Работай.*
Бой стих к вечеру. Деревня была очищена. Ценой. Санитарная палатка, развернутая в уцелевшем сарае, была переполнена. Аня работала до темноты, пока пальцы не онемели, а веки не слипались. Когда последнего стабилизировали, она вышла. Ночь была тихой, только далекий гул артиллерии и стоны раненых нарушали тишину. Она нашла укромный уголок за палаткой, где высокая трава скрывала от глаз. Селла на сырую землю, прислонившись спиной к холодной стене сарая. И только тут, в полной темноте, где никто не видел, напряжение спало. Спало – и обрушилось волной такой усталости и беспомощности, что дыхание перехватило. Слезы хлынули сами. Не рыдания, не всхлипы – тихий, беззвучный поток, горячий и горький. Она кусала губу до крови, чтобы не издавать ни звука, лишь плечи мелко вздрагивали. Она плакала за Марусю, чей отец мог не выжить. Плакала за боль, которую видела и не могла облегчить до конца. Плакала за живот, который ныл и пугал. Плакала за Руслана, которого боялась потерять каждую секунду. Плакала за себя – глупую, самонадеянную, загнавшую себя и ребенка в ад. *Сама виновата. Сама виновата.* Это было единственной мыслью, бившейся в такт слезам. Никто не слышал. Только она сама и бескрайняя, равнодушная ночь.
Утром живот болел сильнее. Тянущая, настойчивая боль. Она встала, опираясь на стену, сделала несколько глубоких вдохов. *Ничего. Пройдет. Надо работать.* Она умылась ледяной водой из колодца, стерла следы слез. Когда Руслан нашел ее у повозки, проверяющей бинты, его взгляд был тяжелым, вопрошающим. Он заметил ее бледность, тени под глазами.
– Аня? – голос его был хриплым от недосыпа и команды. – Как… ты?
Она отвернулась, делая вид, что занята.
– Нормально. Все в порядке. Раненых готовим к перевозке.
Он хотел что-то сказать, протянул руку, но она резко отвернулась к ящику с медикаментами.
– Надо спешить, капитан.
Он замер, потом резко кивнул.
– Да. Спешить. – И ушел, оставив ее с гнетущим чувством вины и упрямства.
**Вторая деревня. "Вороний Камень".** Здесь все было иначе. Разведка доложила слабый гарнизон, но немцы подготовились. Деревня стояла на холме, дома – каменные, крепкие, как маленькие крепости. Бой начался с минометного обстрела, заставшего полк на открытой поляне у подножия. Земля вздыбилась, завыли осколки. Аня с группой санитаров и ранеными на повозках залегла в воронке. Сердце бешено колотилось, живот сжался в тугой, болезненный комок. Она видела, как падали люди, слышала крики.
Рота Руслана пошла на штурм под прикрытием пулеметов. Уличный бой – самый страшный. Каждый дом – крепость, каждый угол – засада. Немцы дрались отчаянно, цепляясь за каждый метр. Санитарный пункт развернули в полуразрушенной церкви на окраине. Раненых поступало все больше. Аня, забыв про боль, про усталость, металась между носилками. Осколочное ранение в грудь... Пулевое в ногу... Контузия... Ожог от фаустпатрона... Крики сливались в один сплошной вой боли и страха. Воздух был густым от пыли, дыма и запаха крови. Она перевязывала, колола морфий, успокаивала, ее руки, фартук, лицо – все было в крови и черной грязи.
Именно в этот адский водоворот принесли тяжелораненого разведчика. Пуля навылет в живот. Он был еще в сознании, но слабый, лицо землистое.
– Сестра... скорее... – прошептал он, хватая ее за рукав.
Аня бросилась к нему. Нужно было срочно остановить внутреннее кровотечение, наложить давящую повязку. Она наклонилась над ним, забыв обо всем. В этот момент из-за груды битого кирпича у бокового входа в церковь выскочила фигура в серо-зеленом. Немец. Молодой, испуганный, с диким оскалом. Он увидел Аню, склонившуюся над раненым, ее санитарную сумку. Пистолет в его руке дернулся. Он целился.
Время остановилось. Аня замерла, увидев дуло, направленное прямо на нее. Она увидела его безумные глаза. Мысль о ребенке пронзила мозг ледяной иглой. Она не успела даже вскрикнуть. Вместо выстрела немца грянул другой – резкий, громкий, совсем рядом. Немец дернулся, как кукла, и рухнул лицом в грязь. За его спиной, в дыму и развалинах, стоял Руслан. Дымящийся пистолет ТТ в его руке. Лицо его было искажено нечеловеческой яростью и смертельным страхом. Он не смотрел на убитого немца. Он смотрел на Аню.
Он шагнул к ней, отшвырнув пистолет в кобуру, схватил ее за плечи так, что кости затрещали.
– ТЫ СОВСЕМ ОДУРЕЛА?! – Его крик перекрыл стоны раненых и грохот боя снаружи. Глаза горели бешеным огнем. – КУДА ТЫ СМОТРИШЬ?! КУДА?! ТЫ ЖЕ ВИДЕЛА ОТКУДА ОН?! ТЫ ХОЧЕШЬ ПОГИБНУТЬ?! ЗАВАЛИТЬСЯ ЗДЕСЬ КАК ПОДБИТЫЙ ЗАЯЦ?! С РЕБЕНКОМ ВО ЧРЕВЕ?! – Он тряс ее, не обращая внимания на бледность ее лица, на слезы, выступившие на глазах. – Я ТЕБЯ СПАС! СПАС ОТ ПЛЕНА ИЛИ ХУЖЕ! А ТЫ?! ТЫ СЛЕПАЯ ЧТО ЛИ?! НЕ ГЕРОЙСТВУЙ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! ДУМАЙ НЕ ТОЛЬКО О РАНЕНЫХ, ДУМАЙ О СЕБЕ! О НЕМ! – Он ткнул пальцем в ее живот, скрытый окровавленным фартуком.
Аня стояла, как побитая. Стыд, обида, страх, вина – все смешалось в клубок, застрявший в горле. Он спас ее. Он был прав. Она не видела угрозы. Но его слова... "Не геройствуй"... "Подбитый заяц"... Они резанули по живому. После ночи слез, после боли, после адской работы... Он кричал на нее. Публично. При раненных. Она вырвалась из его хватки, глаза ее, серо-голубые, обычно такие мягкие, стали ледяными.
– Я работаю, капитан Волков, – сказала она мертвенным, чужим голосом. – Раненый истекает кровью. Отойдите. Мешаете.
Она резко отвернулась, опустилась на колени рядом с разведчиком, чье дыхание стало хриплым и прерывистым. Руки ее дрожали, но она взяла бинт, стала накладывать повязку, игнорируя Руслана, стоящего за ее спиной. Внутри клокотала обида, горькая и жгучая. Он спас ей жизнь – да. Но он унизил ее. Он не видел, КАК она старается, КАК держится, КАК плачет по ночам в одиночестве. Он видел только ее ошибку. Ее безрассудство. *Сам виноват,* – ядовито подумала она, глотая слезы. *Сам отправил в тыл... а я вернулась... вот и расплачивайся.*
Руслан простоял еще мгновение, глядя на ее согнутую спину, на волнистые, выпачканные сажей и кровью волосы, выбившиеся из-под косынки. Ярость сменилась мгновенным раскаянием. Он видел, как дрожит ее рука с бинтом. Видел ее мертвенную бледность. Он хотел крикнуть от страха, не за себя, а за нее, за их ребенка, который чуть не погиб в эту секунду. Но слова застряли. Он сглотнул ком в горле, резко развернулся и вышел из церкви обратно в пекло боя, чувствуя, как грязь войны засасывает не только сапоги, но и душу. А за спиной оставалась Аня, прижимающая ладонь к животу под фартуком, где маленькая жизнь билась в такт ее обиженному сердцу, и шепчущая сквозь зубы раненому: "Держись, солдат. Держись. Мы тебя вытянем". Не зная, вытянет ли кто-то ее саму.