тени до дороги к Берлину
Землянка командира полка майора Руслана Сергеевича Волкова была вырыта глубоко, но сырость пробиралась сквозь бревна, смешиваясь с запахом махорки, пота, металла и сладковатой гнили фронтового быта. Единственный керосиновый фонарь, подвешенный к потолочной балке, бросал неровные тени на стены, увешанные картами с жирными красными стрелами, упиравшимися в Берлин. Руслан стоял спиной ко входу, склонившись над столом, но не видел ни стрел, ни Берлина. Его кулак был сжат так, что ногти впивались в ладонь, а в ушах стоял гул собственной крови, смешанный с отдаленным грохотом артподготовки. Он ждал. Ждал эту машину. Ждал подтверждения, что *Наташа* прибыла. Ждал весточки, что *она*… что Аня… что его Нюра… в безопасности. Там, далеко, в глубоком тылу, куда он с таким трудом, с такими связями, рискуя карьерой, сумел ее отправить три месяца назад. *Когда узнал.* Когда этот крошечный, невероятный, страшный секрет стал их общим знанием и его личным кошмаром.
В дверном проеме, затянутом пропитанной грязью плащ-палаткой, показалась фигура водителя, старшины Петрова. Лицо Петрова было озабоченным, но обыденным.
– Товарищ майор, медсестру привезли. Из резерва, как приказано. – Голос Петрова звучал громко в тесном пространстве, резанув по нервам.
Руслан не обернулся. Кивнул, резко, отрывисто. Голос, когда он заговорил, был чужим, натянутым как струна:
– Хорошо, Петров. Пусть заходит. Отправляйся к Смирновой, скажи, пусть новенькую обмундирует и введет в курс. Быстро. Время не терпит. – *Наташа. Должна быть Наташа. Просто Наташа.*
Петров отступил в сторону, пропуская вперед фигуру в слишком чистой, еще пахнущей казармой форме медсестры. Она стояла, сгорбившись, будто стараясь стать меньше, лицо почти полностью скрыто серой солдатской шапкой и высоко поднятым воротником шинели. В руках – тощий вещмешок. Обычная картина. Но Руслан Сергеевич Волков знал каждую линию этого тела. Каждый жест. Даже сквозь грубый сукно, сквозь попытку спрятаться, он узнал *ее* силуэт. Узнал то, как она чуть склонила голову. Узнал ту самую прядь волнистых волос бледного, выгоревшего на солнце льна, выбившуюся из-под шапки. *Ее* волосы. Сердце остановилось. Потом рванулось в бешеной скачке, ударив о ребра с такой силой, что он едва не застонал. Весь воздух вырвался из легких. *Нет. Не может быть. Нееет!*
Он повернулся. Медленно. Как на плаху. Его лицо, всегда собранное, командирское, было мертвенно-бледным под слоем пыли и усталости. Глаза, обычно пронзительно-серые, горели черным огнем невероятной ярости и леденящего, животного страха. Он смотрел не на медсестру. Он смотрел на *нее*. На Аню. На свою Нюру. Которая должна была быть за тысячу верст отсюда! Которая *поклялась* остаться там, где безопасно! Которая *знала*, какая битва ждет их здесь! Которая носила под сердцем их ребенка – ребенка, о существовании которого он узнал три месяца назад и ради спасения которого положил душу дьяволу, чтобы вырвать ее из прифронтовой полосы и отправить в глубочайший тыл!
– А… – Он попытался выговорить ее имя, но язык не повиновался. Вышло лишь хриплое бульканье. Он видел, как она вздрогнула под его взглядом, как еще ниже опустила голову, как ее пальцы судорожно сжали вещмешок. Видел, как под грубой шинелью, натянутой чуть плотнее, чем должно, угадывался небольшой, но уже не мимолетный, а *явный* для его знающего глаза изгиб. Тот самый, *мизирный*, который в тылу можно было списать на плотный обед, но который здесь, в этой вонючей, смертоносной яме, был как знак обреченности. Знак его провала как мужа, как отца, как командира, не сумевшего защитить самое дорогое.
Петров, почуяв неладное, метнул растерянный взгляд между командиром и новенькой и поспешно ретировался, оттянув плащ-палатку. Тишина в землянке стала звенящей, гнетущей, разрываемой лишь их тяжелым дыханием.
Аня не двигалась. Она стояла как приговоренная, готовая к удару. Плечи ее мелко дрожали.
Руслан сделал шаг. Еще один. Подошел вплотную. Его тень накрыла ее. Он не кричал. Его голос был тихим, шипящим, как раскаленное железо, опущенное в воду, и от этого в сто раз страшнее любого крика:
– Ты… – Он ткнул пальцем ей почти в грудь, не касаясь, но сила ненависти и ужаса в этом жесте была физически ощутима. – Что… ты… здесь… делаешь? – Каждое слово падало как камень. – Где… Наташа?
Аня не поднимала головы. Ее голос прозвучал тихо, сдавленно, из-под опущенного подбородка:
– Наташа… не смогла. Очень боялась. Плакала… умоляла не отправлять… Я… я уговорила ее. Сказала, что поеду вместо нее. Она долго не соглашалась… Но я… я настояла. Водитель… он меня не знал. Не спросил… – Она замолчала, словно сил не хватило.
Руслан замер. Весь его гнев, весь ужас, вся ярость на секунду схлынули, оставив лишь ледяную пустоту и осознание чудовищного предательства. Предательства его заботы, его титанических усилий, его приказа, данного не как командир, а как муж и отец. Он отшатнулся, будто получив удар в солнечное сплетение. Схватился рукой за край стола, чтобы не упасть. Карты зашуршали.
– Ты… настояла… – повторил он, не веря своим ушам. Потом взрыв. – ТЫ НАСТОЯЛА?! – Голос сорвался на дикий, нечеловеческий рев. Он рванулся к ней, схватил за плечи, встряхнул так, что шапка слетела, открыв бледное, залитое слезами лицо, всклокоченные волнистые волосы, огромные серо-голубые глаза, полные страха и… упрямства. – ТЫ ОСМЕЛИЛАСЬ?! Сюда?! В самый ад?! БЕРЕМЕННАЯ?! – Он тряс ее, не чувствуя ее хрупкости, ослепленный яростью. – Я ТЕБЯ ОТПРАВИЛ! Я ВЫРВАЛ ТЕБЯ ОТСЮДА! Я ПОЛОЖИЛ ДУШУ, ЧТОБЫ ТЫ БЫЛА В БЕЗОПАСНОСТИ! РАДИ ТЕБЯ! РАДИ НЕГО! – Он дико ткнул пальцем в направлении ее живота. – А ТЫ?! ТЫ ВЗЯЛА И ПРИЕХАЛА?! САМОЛЕТОМ? НА ПОПУТКАХ? В ЭТОЙ МАШИНЕ?! ЗДЕСЬ, ГДЕ КАЖДАЯ МИНУТА – ЭТО РУЛЕТКА СО СМЕРТЬЮ?! ГДЕ ТИФ, ДИЗЕНТЕРИЯ, СНАРЯДЫ?! ТЫ ХОЧЕШЬ УМЕРЕТЬ?! ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ОН УМЕР ВМЕСТЕ С ТОБОЙ?! ПРЕЖДЕ ЧЕМ УВИДЕТЬ СОЛНЦЕ?! – Он задохнулся, выпустил ее. Она пошатнулась, едва удержавшись на ногах, прижав руки к животу инстинктивным жестом защиты.
Он отступил, оперся о стол, дышал тяжело, как загнанный зверь. Глаза его метались по землянке, не находя точки опоры. Потом остановились на ней. На ее слезах, на дрожи, на этом крошечном выступе под шинелью, который был для него всем миром. И вдруг ярость сменилась чем-то худшим – абсолютным бессилием и отчаянием. Голос его стал тихим, срывающимся, полным неподдельной боли:
– Зачем, Аня?.. Зачем, Нюра?.. – Ласковое прозвище сорвалось невольно, горькое и нежное. – Я же… я же все сделал… Я думал о вас… каждую секунду… Мучился… Боялся… А ты… ты просто перечеркнула все… Ты… ты обрекаешь… – Он не смог договорить. Закрыл глаза, сжав веки так, что потемнело в глазах. – Нас… обрекаешь…
Аня стояла, опустив голову, слезы ручьями текли по ее грязным щекам. Она слышала его боль, его страх, его преданность. И это было хуже любой ругани. Но когда он назвал ее "Нюра", когда в его голосе прозвучала эта страшная, раздавленная нежность, она не выдержала. Она рванулась к нему. Не с мольбой, а с отчаянной силой. Обхватила его за шею, прижалась всем телом, лицом к его груди, к грубой, пропахшей войной гимнастерке.
– Прости! Прости меня, Руслан! Прости! – Она рыдала, слова путались. – Я… я не могла! Ты не понимаешь… Там… в тылу… Это был ад! Не война, а ад ожидания! Каждая сводка… каждый стук в дверь… Я сходила с ума! Боялась, что не увижу… что ты… что тебя… – Она задохнулась, прижимаясь сильнее. – А здесь… хоть рядом… хоть вижу… хоть знаю… Даже если… если конец… то вместе… Я не смогла одна! Не смогла! Я скучала так… так, что сердце разрывалось! За тобой… За твоими глазами… – Она подняла к нему мокрое лицо, и ее серо-голубые глаза, огромные, полные слез и бездонной тоски, встретились с его. – Я скучала… Руслан Сергеевич… Я скучала…
"Я скучала". Эти два простых слова обезоружили его сильнее артналета. Он знал эту тоску. Он сам глотал ее каждую ночь, глядя на восток, туда, где она была. Где, как он думал, она в безопасности. Его руки, сжатые в кулаки, разжались. Он не смог оттолкнуть ее. Не смог. Его руки медленно, словно против их воли, обвили ее хрупкие плечи, прижали к себе. Он почувствовал ее дрожь, запах ее волос – родной, знакомый, но с горьковатой ноткой дорожной пыли и страха. И под шинелью – твердый, теплый, живой изгиб. *Их ребенок*. Он опустил лицо в ее волосы, зарылся в них, зажмурился. На миг землянка, война, карты – все исчезло. Была только она. Его Нюра. Его безрассудная, непослушная, безумно любимая жена. И их нерожденный сын или дочь, втянутые ею в самое пекло.
Но миг прошел. Он резко отстранил ее, держа за плечи. Лицо его было по-прежнему сурово, но ярость уступила место холодной, командной решимости и смертельной тревоге.
– Ты понимаешь, что ты наделала? – спросил он тихо, но так, что каждое слово било как обухом. – Понимаешь, куда приехала? Мы не на параде. Мы не стоим. Мы идем. Сегодня. Сейчас. – Он отвёл ее к единственной табуретке, усадил. Сам остался стоять над ней, как скала. – Не на Берлин напрямую. Там сейчас кромешный ад. Наш приказ – очистить фланги. Освободить путь. – Он ткнул пальцем в карту. – Видишь? Цепочка деревень. Двадцать пять точек. Отсюда… и до сюда. – Палец прочертил длинную, извилистую линию в обход основных сил. – Леса, болота, разбитые дороги. Немцы цепляются за каждую высотку, за каждую развалину. Партизаны – свои засады. Идти будем долго. Очень долго. Год, если повезет. А планы… – он горько усмехнулся, – …горят как бумага. Грязь по пояс. Холод. Сырость. Скудный паек. Лазарет – две повозки да палатка. Раненых – море. Тиф, дизентерия… – Он замолчал, впиваясь в нее взглядом, пытаясь достучаться до ее сознания. – Ты приехала в самое пекло, Аня. Ты привезла сюда нашего нерожденного ребенка в самое пекло.
Аня слушала, не отрывая взгляда от карты. Кивала. Лицо ее было бледным, но сосредоточенным. Она впитывала ужас, который он описывал. Видела это. Она приехала для этого – быть рядом, помогать. Пока…
Потом… как гром среди ясного неба. Ее глаза резко метнулись к нему, расширившись от внезапного, животного ужаса. Она вскочила с табуретки, отшатнулась.
– Шесть месяцев! – вырвалось шепотом, полным леденящего страха. Рука инстинктивно впилась в живот под шинелью. – Руслан Сергеевич… мне рожать… через шесть месяцев… Где? КАК?! – Паника, сдерживаемая все это время, прорвалась. – Здесь?! В походе?! В грязи? Под бомбежками?! Куда девать ребенка?! Я… я не подумала… когда уговаривала Наташу… когда ехала… думала только… добраться до тебя… Я не… – Она схватилась за голову, глаза дико метались по землянке. Масштаб катастрофы, которую она устроила своим побегом, обрушился на нее с чудовищной силой.
Руслан схватил ее за плечи, крепко, почти больно, притянул к себе, заставив замолчать.
– Замолчи! Слушай! – Его голос был резок, командным, но в глубине глаз плескалась та же паника. – Обратно? Через линию фронта? Самоубийство. Оставить в освобожденной деревне? Одна? С немцами, которые могут вернуться? С бандеровцами? – Он отсекал варианты, как саблей. – Значит, только один путь. Ты идешь с нами. Пока можешь. Пока… не придет время. А там… – он тяжело сглотнул, – …там видно будет. Главное – дожить. Втроем. – Он посмотрел ей прямо в глаза, в эти любимые, полные ужаса серо-голубые бездны. – Ты сильная, Нюра. Сильнее, чем кажешься. Мы справимся. День за днем. Не забегай вперед. Решать будем по мере поступления. Поняла?
Он видел, как ее дыхание выравнивается, как дикий страх в глазах сменяется глухим, безнадежным принятием. Его твердость, пусть и напускная, была ее единственной соломинкой. Она обмякла в его руках, снова уткнулась лицом в его грудь. Тихие, бессильные рыдания сотрясали ее тело.
– По мере поступления… – повторила она глухо. – Да… Прости меня… Я… я буду работать. Пока могу. Пока… не помешаю. Буду полезной. Обещаю…
Руслан Сергеевич обнял ее, осторожно, бережно прижимая к себе. Он смотрел поверх ее головы на карту с роковыми двадцатью пятью деревнями. На Берлин. На долгий, кровавый путь. Он чувствовал ее дрожь, тепло ее тела, крошечную жизнь под его ладонью, лежавшей у нее на спине. Любовь, ярость, страх и бесконечная ответственность сплелись в тугой, неразрешимый узел у него в груди. Он проиграл битву за ее безопасность. Теперь ему предстояло выиграть войну за их жизнь. Всех троих. Здесь, в аду, куда она сама привела их будущего ребенка. И слова "по мере поступления" звучали в его душе зловещей насмешкой над всеми его командирскими планами и отцовскими надеждами.
_________<_<
Ребзи,беру рест на два дня,не теряйте
Тгк: АНТ3Х1ЙП