дожить до рассвета

Неделя, последовавшая за возвращением Руслана из плена и страшным откровением Анны, стала для него странным смешением боли и нежности. Его тело, изуродованное пытками, ожогами и пулевым ранением, требовало заботы. И Анна, словно найдя в этом последний оплот смысла, бросила все силы на его исцеление.

Каждое утро она приходила в его каморку с чистым бинтом, миской теплой воды и скудным госпитальным «богатством» – йодом, стрептоцидом, иногда кусочком чистой марли. Молча, с сосредоточенным, почти суровым лицом, она снимала старые повязки. Руслан стискивал зубы, когда обожженная кожа на спине и руках трещала, прилипая к бинту. Анна действовала с хирургической точностью и бесконечной осторожностью.

– Держись, – шептала она, когда его тело напрягалось от боли. Или просто дула на свежие, сочащиеся ранки после обработки йодом, пытаясь унять жжение. Ее дыхание было прохладным и легким, как прикосновение мотылька. Он ловил ее взгляд, но в ее серо-голубых глазах теперь была глубокая пропасть, отгороженная от мира. Она видела раны, но не видела его.

Она кормила его. Сама. Когда его руки дрожали слишком сильно, чтобы удержать ложку. Сидела рядом на табурете, подносила ко рту жидкую кашу или похлебку. Молча. Иногда он пытался шутить, вспомнить что-то из прошлого, зацепиться за ниточку их былой близости. Она лишь кивала или отвечала односложно. Ее движения были механическими, лишенными той самой жизни, которую она так отчаянно боролась сохранить в других.

Он наблюдал, как она засыпала сидя, склонившись на его койку, истощенная физически и морально. Как просыпалась от каждого шороха, вздрагивая, ее глаза метались в панике, пока не находили его. Тогда в них мелькало что-то – не облегчение, а скорее подтверждение, что кошмар продолжается. Но она была рядом. Это было его единственным утешением и источником мучительной тревоги.

**Месяц спустя.**

Физически Руслан окреп. Шрамы на плече и спине затянулись плотной розовой тканью, ожоги побелели, оставив лишь чувствительные участки. Сила вернулась в мышцы, взгляд снова стал острым, командирским. Он даже начал шутить с Семеновым, участвовать в госпитальной жизни – помогать с тяжелыми ранеными, организовывать оборону на случай налета. Внешне – бодрый, даже веселый солдат, вернувшийся в строй.

Однажды ночью, когда госпиталь погрузился в напряженную тишину, а в каморке горела тусклая коптилка, он нашел ее у своего окна. Она смотрела на луну, ее профиль был хрупким и печальным. Он подошел сзади, обнял. Она не отстранилась. Он почувствовал под тонкой тканью рубашки биение ее сердца – учащенное, как у пойманной птицы.

– Нюра, – прошептал он, целуя ее висок, в шею. Она вздрогнула, но не ушла. Он повернул ее к себе, ища взглядом хоть искру отклика. В ее глазах было смятение, боль, но и… смутная жажда. Жажда почувствовать себя живой? Жажда доказать себе, что Волков не отнял у нее все? Он осторожно поцеловал ее губы. Сначала несмело, потом глубже. Она ответила. Не так страстно, как тогда у озера, а с отчаянной, почти обреченной нежностью.

Он увел ее в тихий уголок склада медикаментов, где было относительно чисто и пахло травами. Не было страха, как в первый раз, не было трепетного открытия. Была потребность. Потребность соединиться, изгнать призраков, доказать, что они еще могут принадлежать друг другу. Он был нежен, но напорист. Она отдавалась молча, ее тело отвечало знакомым волнам удовольствия, но в ее глазах, даже в момент наивысшего напряжения, оставалась тень. Тень пережитого кошмара. Страсть была горьковатой, смешанной с болью воспоминаний. Это не было счастьем у озера. Это было бегством. Отчаянной попыткой найти друг друга в руинах.

После она заплакала. Тихими, бессильными слезами. Он держал ее, гладил по волосам, шептал слова утешения, которые звучали пусто даже в его ушах. Он чувствовал, как что-то внутри нее надломилось окончательно.

**Спустя несколько дней.**

Депрессия Анны стала явной и пугающей. Она перестала есть. Отодвигала тарелку, едва прикоснувшись к еде. Перестала спать. Руслан часто находил ее сидящей на краю своей койки в палате медсестер (она почти не бывала у него теперь), уставившейся в стену. Пустой взгляд. Дыхание поверхностное. Она не откликалась на свое имя, не реагировала на шум госпиталя. Казалось, она просто… перестала бороться. Ушла глубоко внутрь себя, в то место, куда не мог добраться даже он.

И вот – приказ. Не смертельный, но важный. Провести разведку боем в районе затихшего участка фронта, проверить слухи о заминированном мосте. На пару дней с небольшой группой. Руслан пошел к ней проститься, зная, что даже этот короткий отъезд – пытка для них обоих.

Он нашел ее в палате. Она сидела на своей койке, скрючившись, все так же глядя в стену. Солнечный луч падал на нее, подчеркивая страшную худобу и неподвижность.
– Нюра? – позвал он тихо, с порога. Никакой реакции.
– Аннушка? Солнышко? – Голос его дрогнул. Он подошел ближе, опустился перед ней на колени. – Я уезжаю. Ненадолго. На задание. Вернусь быстро. Обещаю.

Она не шевельнулась. Ее дыхание было едва заметным. Он осторожно взял ее руку – холодную, безжизненную. И тогда он поднял глаза на ее лицо. И ужаснулся.

Глаза. Серо-голубые бездны. Но теперь они были… кровавыми. Мелкие капилляры в белках лопнули, создавая жуткий эффект сплошной красноты. А зрачки… зрачки были расширены, темными бездонными точками, смотревшими *сквозь* него, в какую-то невообразимую пустоту. Лицо было мертвенно-бледным, губы бескровными. Она не видела его. Не слышала. Она была где-то очень далеко, в месте, куда не проникал свет.

– Нюра?! – Его крик был полон паники. Он тряхнул ее за плечи – осторожно, потом сильнее. – Анна! Очнись! Что с тобой?!

Никакого отклика. Только легкое покачивание ее головы от толчков. Его сердце бешено колотилось. Холодный пот выступил на спине. Он вскочил, выбежал в коридор, озираясь в поисках помощи.
– Наташа! НАТАША! – его голос сорвался на визг.

Подруга Анны выскочила из перевязочной, хмурая и усталая. Увидев его лицо, она насторожилась.
– Что случилось? Руслан?
– Анна… С ней что-то… Смотри! – Он схватил Наташу за руку, потащил в палату.

Наташа подошла к койке, наклонилась над подругой. Она осторожно приподняла ей веко, посмотрела в эти страшные, кровавые, невидящие глаза. Потом попыталась поймать пульс на запястье. Ее собственное лицо стало маской ужаса. Она резко выпрямилась, развернулась к Руслану. В ее глазах была паника, но и какая-то ледяная решимость.
– Вон! – прошипела она, толкая его к двери. – Быстро! Вон отсюда!
– Наташа, что с ней?! Скажи!
– Сказала – ВОН! – Она снова толкнула его, сильнее, в грудь. – Иди на свое задание! Сейчас ничего не скажу! Не могу! Не хочу!
– Но…
– Никаких «но»! – Наташа преградила ему путь к койке, ее глаза горели. – Если скажу сейчас – ты с места не сдвинешься! А задание? А долг? Ты с ума сошел? Иди! Выполни! И возвращайся СРАЗУ! Прямо сюда! Как отчитаешься! К тому времени… к тому времени я… я буду готова сказать. Понял?! Сейчас – нет! Иди! Ради нее! Иди!

Ее слова, ее отчаянная решимость сломили его сопротивление. Он бросил последний взгляд на Анну – неподвижную, страшную в своей отрешенности – и выбежал из палаты. Сердце рвалось на части. Страх за нее был сильнее страха перед любым заданием.

**Неделя спустя.**

Задание прошло без особых происшествий. Мост оказался заминированным, но слабо. Саперы справились. Перестрелка была короткой. Руслан вернулся усталым, но целым. Он даже не зашел в свою каморку – с порога госпиталя, отчитавшись новому генералу Михаилу Степановичу (тот лишь кивнул: «Молодец, подполковник. Отдохни»), он побежал в палату медсестер.

Он ворвался в комнату. И замер. Анна лежала на своей койке, отвернувшись к стене, одеяло подтянуто до подбородка. Она была так же неподвижна, как и неделю назад. Рядом сидела Наташа. Она держала тазик с водой и тряпку. На ее лице была непроницаемая маска усталости и горя.

И вдруг тело Анны содрогнулось. Она резко наклонилась над койкой. Наташа ловко подставила ведро. Звуки мучительной, сухой рвоты разорвали тишину. Анну рвало желчью – есть-то было нечего. Она слабо стонала, ее худенькое тело выгибалось в судорогах.

Руслан подскочил, опустился на колени у койки. Он хотел поддержать ее, но не знал как. Его рука нерешительно легла на ее вздрагивающую спину.
– Нюра… – прошептал он, чувствуя себя совершенно беспомощным.

Наташа вытерла Анне лицо влажной тряпкой, убрала ведро. Она посмотрела на Руслана. В ее глазах не было больше злости или запрета. Была только бесконечная усталость и горечь.
– Все, Руслан Сергеевич, – сказала она тихо, почти апатично. – Теперь можешь знать. И готовься. Это не конец кошмара. Это… продолжение.

Он смотрел на нее, не понимая.
– Что? Что продолжение? Что с ней, Наташа?! Говори!

Наташа вздохнула, тяжело, как будто поднимая неподъемный груз.
– Она беременна, Руслан. Вот что. Месяц. Может, чуть больше. Вот откуда рвота. Вот откута эта… эта черная тоска еще страшнее прежней. Организм бунтует, душа умирает, а ребенок… ребенок растет. Посреди этого ада.

Слова ударили Руслана, как обухом по голове. Он отшатнулся, оперся рукой о край койки. Беременна. Ребенок. *Его* ребенок? Или… Он не посмел даже подумать. Но даты… Даты совпадали с их единственной близостью после его возвращения. Это был его ребенок. Их ребенок. Зачатый в боли и отчаянии, но *их*.
– Боже… – вырвалось у него. Радость? Ужас? Все смешалось в один клубок невообразимых эмоций. Ребенок! На войне! В госпитале под бомбами! С матерью, которая едва держится!

Анна слабо застонала, отвернувшись еще больше. Наташа кивнула на дверь.
– Побудь с ней. Я схожу за водой. – Она ушла, оставив их наедине.

Руслан осторожно присел на край койки, погладил Анну по волосам. Она не отстранилась.
– Нюра… – начал он, голос дрожал. – Ты… слышала? Ребенок… Наш ребенок…

Она медленно повернула к нему лицо. Глаза были все так же пустыми, но теперь в них стояли слезы. Тихие, беззвучные слезы отчаяния.
– Не надо его, Руслан, – прошептала она, голос был хриплым, чужим. – Не надо… Я… я не вынесу. Не выношу. Он умрет. Здесь. От голода. От бомбы. От… от меня. Я… я ничего не чувствую к нему. Только страх. Только боль. Я… я не смогу… – Она снова зарыдала, но уже без сил, тихо и безнадежно. – Пусть лучше… не будет. Сейчас. Пока не поздно.

Ее слова пронзили его холодом. Он понял ее ужас, ее апатию, ее желание избавиться от этого нового, непосильного бремени. Но внутри него что-то вскричало протестом. Его ребенок! Их шанс на будущее! Символ жизни, пробивающейся сквозь смерть!
– Нет! – сказал он твердо, обнимая ее. – Нет, Нюра! Не говори так! Ничего не предпринимай! Слышишь? Ничего! Мы справимся. Я найду выход. Я… я поговорю с генералом. Михаил Степанович… он порядочный. Он поймет. Мы… мы отправим тебя в тыл. Подальше отсюда. Ты выносишь. Родишь. А я… я приеду. После войны. Мы будем вместе. Втроем. Обещаю!

Он говорил горячо, убеждая ее и себя самого. Она слушала, закрыв глаза, слезы текли по вискам. Она не верила. Но в его голосе была такая сила, такая отчаянная надежда, что она просто замолчала, прижавшись к нему.

***

На следующий день Руслан стоял перед генералом Михаилом Степановичем. Он доложил о задании, а потом, стиснув зубы, перешел к личному.
– Товарищ генерал. Требуется ваше срочное решение. По… гуманитарному вопросу. – Он сделал глубокий вдох. – Медсестра Анна Соколова… она беременна. Месяц. Состояние ее… критическое. Физически и морально. Она не вынесет здесь ни беременности, ни тем более родов. Нужна эвакуация. В глубокий тыл. Срочно.

Генерал смотрел на него внимательно. В его глазах не было осуждения, только тяжелая дума.
– Соколова… – он кивнул, вспоминая. – Та, что пострадала от Волкова… Понятно. Беременность… в таких условиях… – Он покачал головой. – Ты прав, подполковник. Это смертный приговор и ей, и ребенку. Или… то, что ты подразумеваешь, чего нельзя допустить. – Он помолчал. – Хорошо. Я дам распоряжение. Через три дня будет машина в относительно безопасный тыловой госпиталь за линией фронта. Под Казань. Ее подруга, медсестра Наталья, поедет с ней – для ухода и поддержки. Документы оформлю сегодня. Сообщи им.

Руслан едва сдержал рывок вперед, чтобы обнять генерала. Он щелкнул каблуками, отдал честь так резко, как не делал давно.
– Спасибо, товарищ генерал! Огромное спасибо!

– Не за что, – генерал махнул рукой. – Дело человеческое. И военное – терять хорошую медсестру глупо. Пусть окрепнет. Возвращайся к своим обязанностям, подполковник.

Руслан вылетел из кабинета. Он бежал к Анне, чтобы сказать ей: есть выход! Есть шанс! Через три дня она уедет из этого ада. Уедет жить. Ради себя. Ради их ребенка. Ради их будущего. Снежный ком проблем – голод в тылу, роды, неизвестность – казался ничтожным по сравнению с кошмаром, в котором они находились сейчас. Впервые за долгие недели в его душе затеплился не просто огонек, а настоящий факел надежды.

____________

Тгк: АНТ3Х1ЙП