пепел и возвращение
Пепел и Возвращение
Дорога в Гремучку была тихой, зловеще тихой. Вместо испуганного Гусева за рулем сидел угрюмый старшина Кожин, ветеран с орденом Красной Звезды на потрепанной гимнастерке. Его глаза, узкие щелочки, постоянно сканировали обочины леса, пальцы не отрывались от затвора автомата, лежащего на коленях.
– Спокойно тут, товарищ подполковник, – хрипло пробормотал Кожин. – Слишком спокойно. Птицы не поют.
Руслан молча кивнул, сжимая в руке ППШ. Он чувствовал ту же напряженную тишину, висел в воздухе, словно тугая струна перед разрывом. Задание казалось простым: забрать со склада в полуразрушенной конторе на окраине деревни ящики со спиртом, бинтами и йодом. Но деревня была пуста. Выбитые окна, следы недавней перестрелки на стенах, запах гари. Склад оказался почти нетронутым – видимо, немцы или мародеры не успели его разграбить.
Они загрузили ящики в кузов быстро, молча. Чувство опасности сжимало горло. Кожин завел мотор.
– Пора валить, товарищ подполковник. Место нечистое.
Они выехали из деревни, петляя по разбитой дороге обратно к своим. Лес по обеим сторонам сгущался, превращая день в зеленоватые сумерки. И тут тишину разорвали выстрелы. Короткие, резкие очереди из засады справа! Стекло кабины звонко треснуло. Кожин вскрикнул, судорожно рванул руль. Машина вильнула, заскрежетала днищем о кочку и встала поперек дороги, заглохнув.
– Фрицы! – заорал Кожин, хватая автомат. – Из кустов! Много!
Руслан вывалился из кабины, успев увидеть, как старшина вскидывает автомат и тут же падает навзничь, сраженный пулей в голову. Кровь брызнула на руль. Руслан открыл ответный огонь из ППШ, поливая свинцом кусты, откуда били. Немцы ответили шквалом. Пули цокали по капоту, вонзались в дерево рядом. Он видел серые шинели, каски, приближающиеся из леса. Их было слишком много. Отстреливаясь, он попятился к лесу с другой стороны дороги. Еще очередь – боль, как удар раскаленным прутом в плечо. ППШ выпал из рук. Он споткнулся, упал в кусты. Сильные руки схватили его, прижали лицом к сырой земле, скрутили руки за спину. Последнее, что он увидел перед ударом прикладом по голове, был кузов полуторки с красными крестами и неподвижное тело Кожина.
***
Тьма. Холодный каменный пол под щекой. Боль. Везде боль. В виске, в плече, во всем теле. Руслан открыл глаза. Полуподвал какого-то здания. Запах плесени, мочи и страха. Решетка на маленьком окне под потолком. Рядом стонали другие пленные, избитые, испуганные. Немцы.
Его подняли пинками. Вывели во двор. Офицер в чистом фельдграу, с холодными глазами, говорил по-русски с легким акцентом.
– Звание? Часть? Расположение? Задача?
Руслан молчал. Глядел поверх головы офицера на серое небо. *Имя? Ранг? Часть?* Вопросы сыпались градом. Молчание. Первый удар – кулаком в живот. Он согнулся, захлебываясь воздухом. Второй – по лицу. Кровь хлынула из носа, залила рот. Он плюнул алой слюной на сапог офицера.
– Упрямая свинья, – процедил офицер. – Принести инструменты.
Пытки длились часами. Дни слились в бесконечный кошмар боли и унижения. Его били резиновыми дубинками по ступням, по почкам. Топили головой в бочке с ледяной, зловонной водой, вытаскивая на грань удушья. Подвешивали за связанные за спиной руки, пока суставы не хрустели, грозя вывернуться. Кололи иглами под ногти. Жгли сигаретами. Офицер, которого звали лейтенант Шмидт, был методичен и жесток. Он хотел имен, расположения частей, планов. Особенно его интересовал их госпиталь – его точное место, охрана, запасы.
Руслан сжимал зубы до хруста. В голове, сквозь туман боли, держался одного: *Молчать. Ни слова. Ни звука о госпитале. О ней.* Он терял сознание. Его обливали водой. Продолжали. Он выл от боли, но слова так и не сорвались с губ. Только хриплое: "Нет... Не знаю..." или бессвязное бормотание. Его лицо стало неузнаваемым – опухшее, в синяках и ссадинах. Плечо, куда попала пуля, гноилось, причиняя адскую боль. Он худел на глазах, превращаясь в ходячий скелет.
Очередной день. Очередная пытка. Сегодня – плеть. Кожаный кнут с узлом на конце. Шмидт размахнулся сам. Первый удар – по спине. Огненная полоса прожгла гимнастерку, впилась в кожу. Руслан вскрикнул, не в силах сдержаться. Второй удар – ниже. Третий. Кровь проступила сквозь ткань. Он кричал, но не слова. Только крик чистой, животной агонии. Его тело дергалось в судорогах. Шмидт, запыхавшись, отшвырнул плеть.
– Бросить этого упрямца в сарай! – скомандовал он раздраженно. – Пусть подумает о своем упрямстве до завтра. А потом мы продолжим. До тех пор, пока он не заговорит или не сдохнет.
Его, полуживого, волоком потащили через двор и швырнули в темный, пропахший сеном и гнилью сарай на краю лагеря, у самого леса. Дверь захлопнулась, щелкнул замок. Руслан лежал на грязном полу, истекая кровью и болью. Дышать было больно. Каждое движение отзывалось нестерпимой мукой. *Конец*, – пронеслось в сознании. *Завтра он добьет. Или я умру от ран.*
Но потом он почувствовал его. Маленький, твердый предмет у сердца. Сквозь разорванную гимнастерку. Кулон-птичка. Анна. Ее серо-голубые глаза. *"Возвращайся"*. Слова, сказанные тогда, у госпиталя. Они пробились сквозь боль, через отчаяние. *Нет. Не сейчас. Не так.*
Он попытался пошевелиться. Агония. Но он заставил себя. С трудом, преодолевая крик, который рвался из горла, он подполз к стене. Деревянная. Старая. Он нащупал ногой доску. Она поддалась! Гнилая! Он уперся спиной в стену, собрал последние силы и ударил каблуком сапога в слабое место. Один раз. Два. С треском доска поддалась, открыв лаз наружу, в сторону леса. Темнота. Часовой? Он не слышал шагов рядом с сараем. Только отдаленные голоса из лагеря.
Запахло гарью. Слабый, но явный. Потом сильнее. Дым повалил из-под двери. *Они подожгли сарай!* Паника придала сил. Он вполз в лаз, обдирая спину и плечо о края досок. Вывалился наружу. Сарай уже полыхал с одной стороны, огонь лизал стены, пожирая сухое дерево. Жар обжигал лицо. Он пополз. Полз изо всех сил, отталкиваясь ногами, волоча израненное тело по мерзлой земле, в лес, подальше от света пожара и возможных выстрелов. Крики на немецком позади. Выстрелы – но не в его сторону, видимо, в воздух. Он заполз в густые кусты, провалился в овраг, потерял сознание.
***
Он пришел в себя от холода. Рассвет. Лес. Он был жив. Сарай догорал вдалеке, столбом черного дыма. Лагерь затих. Он был один. Весь в крови, грязи, с обожженной спиной и лицом от жара пожара. Плечо горело огнем. Голод и жажда сводили желудок судорогой. Но он был на свободе. На русской земле.
Путь через лес длился неделю. Адская неделя. Он ел кору, мох, какие-то коренья. Пился из луж. Рана на плече воспалилась, гноилась, причиняя нечеловеческую боль. Ожоги на спине и руках саднили и трескались. Он бредил, падал, поднимался снова, движимый одной мыслью: *Вернуться. К ней.* Птичка-кулон была его талисманом, единственной нитью, связывающей с жизнью. Он шел на восток, по солнцу и звездам, уворачиваясь от дорог, от звуков боя. Он превратился в дикое, изможденное существо, едва держащееся на ногах.
Наконец он вышел на русские окопы. Его чуть не пристрелили, приняв за диверсанта. Но он выкрикнул пароль, показал свои документы, спрятанные в голенище сапога. Солдаты смотрели на него с ужасом и жалостью. Его отмыли, кое-как перевязали, накормили жидкой кашей. Он был невменяем от истощения и боли. Его погрузили на попутную полуторку, везущую раненых в тыл. Он не спрашивал куда. Он знал только одно направление – к ней. К госпиталю. Прошел месяц. Целый месяц с момента засады под Гремучкой.
***
Полуторка остановилась у знакомых ворот. Разрушенная школа. Госпиталь. Руслан вывалился из кузова, шатаясь. Он был в лохмотьях чужой шинели, с грязными бинтами на голове и руках, с ввалившимися глазами горячечного блеска. Он прошел мимо шокированных санитаров, не видя их. Шел прямо, как сомнамбула, к кабинету генерала. К Кириллу Олеговичу. Чтобы доложить? Чтобы убить? Он сам не знал.
Он распахнул дверь без стука. За столом сидел незнакомый генерал. Лет пятидесяти, с строгим, усталым лицом и внимательными глазами. На груди – ордена. На столе – порядок.
Руслан замер. Генерал поднял на него взгляд. Не изумленный, а скорее печальный и понимающий.
– Подполковник Руслан Сергеевич? – спросил он тихо. – Мы уже не надеялись... Докладывали о вас как о пропавшем без вести. Скорее всего, погибшем.
Руслан пытался вытянуться по стойке "смирно", но тело не слушалось. Он оперся о косяк.
– Товарищ генерал... Руслан Сергеевич... Вернулся. Из плена. Сбежал. Генерал Кирилл Олегович?..
Незнакомый генерал – Михаил Степанович – тяжело вздохнул. В его глазах мелькнуло что-то жесткое.
– Генерал-майор Кирилл Олегович Волков отстранен от должности. Предан трибуналу. – Он произнес это четко, с ледяной ненавистью в голосе. – За многое. За злоупотребление властью. За развал снабжения. За трусость. И за... – генерал Михаил Степанович сделал паузу, глядя прямо в глаза Руслану, – ...за изнасилование медсестры. Неоднократные побои и издевательства над персоналом.
Кровь в жилах Руслана застыла. Мир сузился до точки. *Анна.*
– Кто?.. – выдохнул он хрипло, не веря ушам. – Какую медсестру?..
– Медсестру Анну Васильевну Соколову, – ответил генерал. – Храбрую девушку. Она... пострадала больше всех. Генерал Волков... – генерал Михаил Степанович сжал кулаки, – ...он использовал свою власть самым гнусным образом. Но его время кончилось. Свидетели нашлись. Храбрые люди. Его капитан Семенов и рядовой Лопатин. Они видели последний... инцидент. И подняли шум. Написали рапорт прямо в Особый отдел, минуя Волкова. Его арестовали неделю назад.
Руслан не слышал больше ничего. Он развернулся и выбежал из кабинета. Он мчался по коридорам, сметая все на своем пути. *Анна. Нюра. Где она?* Его охватывала ледяная паника. *"Изнасилование". "Побои". "Неоднократные".*
Он нашел ее. В дальнем углу коридора, у забитого окна. Она сидела на полу, поджав колени, обхватив их руками. Голова была опущена на колени. Плечи мелко, беззвучно вздрагивали. Она была в грязном халате. Видны были синяки на запястье, на шее. Лицо, когда она подняла его, увидев чьи-то ноги рядом, было страшным. Заплывшее от слез, в синяках, одно веко опухшее. Глаза – серо-голубые бездны отчаяния, в которых не осталось ни искорки света. Ничего. Только пустота и непрожитая боль.
Она смотрела на него, не понимая. Не веря. Потом глаза ее расширились от ужаса. Она вжалась в стену, забилась в угол, как загнанный зверек.
– Нет... нет... уйдите... – прошептала она хрипло, голос сорванный. – Оставьте меня... Я не могу больше... Не могу...
– Нюра... – Руслан упал перед ней на колени. Его голос был хриплым от слез, от удушья. – Нюра, это я... Руслан... Я вернулся... Живой...
Она замерла. Уставилась на него. В ее глазах мелькнуло безумие, отрицание.
– Нет... – прошептала она. – Это... галлюцинации... От голода... От боли... Его нет... Он умер... Все говорят... умер... – Она закрыла глаза, сжала голову руками, закачалась. – Уйдите... призрак... уйдите...
– Нюра! – Руслан схватил ее руки, осторожно, но крепко. Он притянул ее к себе, не обращая внимания на ее попытки вырваться, слабые, как у птенца. – Это я! Правда! Я сбежал! Я жив! Смотри! – Он прижал ее руку к своему лицу, к груди, где билось сердце. – Я здесь! С тобой!
Она ощупала его лицо – израненное, худое, но теплое, настоящее. Она вгляделась в его глаза – темные, запавшие, но живые. Наполненные такой болью и любовью, что ее собственная стена рухнула. Она издала странный, сдавленный звук – не то крик, не то стон. И бросилась к нему, вцепившись руками в его гимнастерку, прижимаясь к нему всем телом.
– Руслан?! – вырвался у нее вопль, полный неверия, надежды и нахлынувшей, неконтролируемой боли. – РУСЛАН! Это... правда?! Ты?! Живой?! – Она начала биться в его объятиях, рыдая так, как будто плакала за весь месяц. Горько, безутешно, с надрывающими душу всхлипами. – Думала... умер... Все думали... Семен сказал... машину нашли... сожженную... Кожина убили... тебя нет... Ох, Боже... Боже... – Она гладила его лицо, его руки, словно проверяя, не мираж ли он. – Где ты был?! Где?! Месяц... целый месяц! – Ее истерика нарастала. Она била его кулачками по груди, не в силах совладать с бурей чувств – радости, что он жив, и ужаса от того, что с ней случилось за это время. – Где ты был?! Почему не пришел?! Почему не защитил?! Он... он... – Она не могла выговорить, ее трясло.
Руслан молча держал ее, крепко прижимая к себе, гладя по спинам, по волосам, целуя макушку. Его собственные слезы текли по грязным щекам, смешиваясь с ее слезами. Он чувствовал ее худобу, дрожь, нечеловеческое напряжение в ее теле.
– Я был в плену, Нюра... У немцев... – прошептал он ей в волосы. – Сбежал... Чудом... Шел... через леса... Думал только о тебе... Каждый день... каждую минуту... Прости... Прости, что не пришел... что не защитил... – Голос его сорвался.
Она всхлипывала, прижимаясь к нему. Постепенно рыдания стали тише, но тело все еще судорожно вздрагивало. Он осторожно поднял ее на руки – она была легкой, как пушинка. Она обвила его шею, спрятала лицо у него на плече. Он понес ее по коридору, не обращая внимания на шокированные взгляды медперсонала. Он нес ее в свою каморку. В крепость. В единственное безопасное место.
В каморке сидел Семенов. Он курил, устало потирая переносицу. Увидев входящего Руслана с Анной на руках, он вскочил, как ужаленный. Сигарета выпала из пальцев. Глаза стали огромными, полными абсолютного неверия.
– Руслан?! – выдохнул он. – Ты?! Черти подери... Это правда?! Живой?! – Он шагнул вперед, схватил друга за плечи, ощупывая, глядя ему в лицо, не веря своим глазам. Потом обнял его крепко, похлопал по спине, сам не зная, что сказать. Слезы выступили на глазах у бывалого капитана. – Сволочь... А мы тебя... похоронили уже... Машину нашли... Кожина... тебя нет... Думали, сгорел... или в плену... но шансов... – Он отстранился, вытер рукавом глаза. – Господи... Живой...
Руслан кивнул, осторожно усаживая Анну на койку. Она сидела, съежившись, не отпуская его руку.
– Живой, Семен. Чудом. Из плена сбежал. – Он посмотрел на друга. – Спасибо. За... за то, что поднял шум. За нее. – Он кивнул на Анну.
Семенов сжал губы, его лицо исказилось ненавистью.
– Волков... сволочь запредельная... Если б знал, что ты жив... – Он сглотнул. – Ладно. Расскажешь потом. Я... я пойду. Дам вам... поговорить. – Он вышел, закрыв за собой дверь.
Руслан опустился перед Анной на колени. Он взял ее руки в свои. Они были ледяными. Он смотрел на ее избитое лицо, на синяки, на пустоту в глазах, которая сменялась вспышками дикой боли. Его сердце разрывалось.
– Нюра... – его голос был тихим, хриплым от слез. – Правда... правда ли то, что... он... тебя... – Он не мог выговорить слово. – ...изнасиловал?
Она содрогнулась всем телом. Слезы снова хлынули из ее глаз. Она кивнула, не в силах говорить. Потом, с трудом, проговорила:
– Н-на прошлой неделе... Он вызвал... в кабинет... Опять... Говорил... гадости... Я пыталась уйти... Он... поймал... Избил... – Она коснулась опухшего века. – ...и... и... – Она зажмурилась, сжалась. – ...сделал... Это... было... не первый раз... Но в прошлый... он боялся... не смог... А тут... – Она зарыдала снова, тихо и безнадежно. – ...Семенов... и рядовой Лопатин... зашли... увидели... Семенов... его чуть не пристрелил на месте... Держали... пока не приехал Особый отдел... Написали все... Все видели... мои синяки... Показания медсестер... про прошлые приставания... Его увезли... Под трибунал... – Она открыла глаза, полные стыда и ужаса. – Все знают... Руслан... Все знают, что я... что он... – Ее голос сорвался в шепот.
Руслан притянул ее к себе, обнял изо всех сил, прижимая к груди. Он целовал ее волосы, лоб, щеки, шепча:
– Шшш... Тише, солнышко... Тише... Это не твоя вина. Ни капли. Ты сильная. Ты выжила. Он... он ответит. Я обещаю. Он ответит за все. За тебя. За Лизу. За Бабу Нюру. За все. – Его голос дрожал от ярости и жалости. – Я здесь. Я с тобой. Никто больше не тронет. Никогда. Я убью любого, кто посмотрит на тебя косо. Клянусь.
Он гладил ее по спине, по голове, успокаивая, как ребенка. Постепенно ее рыдания стихли. Она просто сидела, прижавшись к нему, дыша неровно. Он чувствовал ее истощение – физическое и душевное.
– Пойдем, – сказал он тихо. – Пойдем туда. К озеру. На воздух.
Она безропотно позволила ему поднять себя. Они вышли через задний двор, мимо удивленных санитаров. Шли медленно, он поддерживал ее. День клонился к вечеру. У озера было тихо. Они сели на песок в том самом месте, где когда-то целовались под луной. Теперь они были двумя израненными душами, прижавшимися друг к другу посреди руин своих жизней.
Он не говорил о пытках подробно. Только коротко: "Били. Жгли. Пытали. Я молчал. Потом сарай подожгли. Я сбежал". Она слушала, держа его руку. Глаза ее были огромными, полными сострадания и ужаса за него. Она прикоснулась к бинтам на его руках, к ожогам на шее.
– Больно? – прошептала она.
– Сейчас – нет, – ответил он честно. Рядом с ней боль отступала. – С тобой – не больно.
Они молчали. Смотрели на воду. На первые звезды. Делились безмолвным горем и безмерной радостью от того, что они снова вместе. Живые. Несмотря ни на что.
Стемнело. Он помог ей встать. Они пошли обратно. В его каморке он уложил ее на свою узкую койку. Потом лег рядом. Она прижалась к нему, ища защиты и тепла. Он обнял ее, прикрыл своим телом, как щитом. Они не говорили. Просто лежали, дыша в такт, слушая биение сердец друг друга. Ее дыхание постепенно выровнялось, стало глубже. Она уснула. Первый спокойный сон за долгие недели кошмара.
Руслан лежал, глядя в потолок. Он чувствовал ее тепло, ее доверие, с которым она прижалась к нему. Он чувствовал боль – свою и ее. Ярость на Волкова, на немцев, на всю эту войну. Но сильнее всего было одно: решимость. Он выжил в плену. Вырвался из огня. Прошел сквозь ад. Он нашел ее. И теперь он будет защищать ее. До конца. Ничто и никто не посмеет ее тронуть. Никогда. Он поцеловал ее в макушку. Закрыл глаза. И, обняв свою Нюру, наконец уснул – тяжелым, но исцеляющим сном рядом с тем, ради кого стоило выжить. Их война была далека от завершения, но в эту ночь они обрели тихую гавань друг в друге.