глава 5
**Глава 5: Тени Возвращения**
Воздух в каморке Руслана Сергеевича был спертым, пропитанным запахом пыли, дешевого табака и чего-то неуловимо больничного – йодом и тоской. Он лежал на жесткой койке, накрытый потертым одеялом, и не мог уснуть. Даже после недели относительного покоя, насильно навязанного Анной и Семеновым, тело отказывалось верить в безопасность. Каждое тиканье часов на стене (трофейных, немецких, громких) отдавалось в висках тупой болью. Каждое неожиданное хлопанье двери в коридоре заставляло сердце сжиматься в ледяной комок, а руку инстинктивно тянуться к несуществующему у пояса пистолету.
Он был дома. В своем жалком, но своем углу. И все же ад под Понырями шел за ним по пятам. Он чувствовал его в каждом нерве.
Вернувшись две недели назад, он был похож на вытащенного с того света призрака. Кости, обтянутые кожей землистого оттенка, с глубоко ввалившимися глазами, в которых горел только остаток воли. Сейчас он набрал немного веса – Анна выбивала для него дополнительные пайки, делилась своей скудной порцией, Семенов приносил то консерву, то кусок сала, "случайно" завалявшийся. Но восстановление шло мучительно медленно. Физически он был слаб. Подняться с койки – усилие. Дойти до умывальника – подвиг. Руки дрожали, когда он пытался поднести ко рту кружку с водой. Аппетита не было, пища казалась безвкусной, лишь вызывая тошноту. Но хуже всего были невидимые раны.
Ночные кошмары. Они приходили каждую ночь. Иногда – это был оглушительный грохот взрыва машины, ощущение летящих в спину раскаленных осколков, крик водица, обрывающийся на полуслове. Он просыпался в холодном поту, задыхаясь, сжимая кулаки, готовый отбиваться от невидимых врагов. Иногда – это бесконечный, сырой, темный лес. Он блуждал в нем снова, спотыкаясь о корни, похожие на скрюченные пальцы мертвецов, слышал шепот в ветвях – то ли ветер, то ли немецкая речь. Чувствовал леденящий голод, сводивший желудок в узел, видел перед глазами галлюцинаторные образы еды, которая таяла, стоило протянуть руку. И всегда – ощущение погони. Что вот-вот из чащи выйдут, выследив, прикончат. Он вскакивал с кровати, натыкаясь на стены в темноте, ища выход, пока резкий свет коптилки, зажженной дрожащей рукой, не возвращал его в реальность каморки, воняющей пылью и страхом.
И тогда он хватал свой дневник. Потрепанный кожаный блокнот был его исповедальней, единственным местом, где он мог быть слабым. Карандаш скрипел по бумаге, выводя неровные, торопливые строки, словно он боялся, что кошмар настигнет его снова раньше, чем он успеет излить душу.
---
**Запись в Дневнике. 10.08.1943. Ночь. Опять не сплю.**
*День прошел. Тихо. Слишком тихо. Каждая тишина теперь – обман. Затишье перед бурей. Как тогда, перед взрывом.*
*Ем. Как проклятый. Анна приносит. Семен подкидывает. Желудок бунтует, но заставляю. Каждая ложка – усилие. Тело помнит голод. Помнит ту слабость, когда ноги не держали, а перед глазами плыло. Помнит вкус тех проклятых грибов – горьких, как желчь, и ягод – кислых, как незрелая рябина. Отравлен изнутри. Не только грязью, но и памятью.*
*Видел сегодня генерала. Проходил мимо его кабинета. Дверь приоткрыта. Он завтракал. Настоящий завтрак. Яичница с салом на сковородке. Белый хлеб. Кофе – я почуял запах! Сидел, чавкал, довольный. Как хряк у корыта. А в палатах… в палатах Лизин голод унес. И не только ее. Старик в третьей палате – вчера не проснулся. Тоже от истощения. А генерал… жрет. И еще смеет жаловаться, что хлеб "дерьмовый"! Я… я мог бы его задушить. Своими руками. За один этот кусок сала на его тарелке. За этот запах кофе, пока люди умирают от пустоты в желудке.*
*Но не могу. Он знает. Свинья умная. Играет. "Герой" вернулся? Отлично. Вот тебе новое задание, герой. Поезжай туда, где ад пожирает землю. Привези отчет. Или не привези. Ему все равно. Лишь бы я сгинул. Чистенько. Без его участия. Он боится скандала? Или просто хочет насладиться моей гибелью издалека?*
*Анна… Моя Нюра. Она приходит. Вечерами. Когда дежурство кончается. Приносит кипяток, если есть. Говорит тихо. Глаза… ее серо-голубые глаза. Они стали моим маяком. В них – не жалость. Никогда. В них – понимание. Глубокая, тихая печаль, но и сила. Невероятная сила этой хрупкой женщины. Она смотрит на меня, и я вижу – она знает. Знает о кошмарах. О голоде внутри, который не утолить едой. О ярости на генерала, которую я душу. Она просто сидит рядом. Иногда берет мою руку в свои маленькие, шершавые от работы руки. Молчит. Или говорит о мелочах. О Пете – мальчишке том, контуженном. О том, что Наташа нашла где-то нитку и штопает ей портянки. О первом опавшем листе, который она увидела утром. Ее голос… он как бальзам. Он не заглушает войну, но делает его… терпимым. Пока она здесь, я дышу глубже. Кошмары отступают. Я чувствую тепло ее руки. И… кулон. Птичка. Она всегда со мной. У сердца. Как частичка ее. Ее веры. "Вернись", – сказала она тогда. Я вернулся. Теперь надо выжить. Ради нее. Чтобы видеть эти глаза. Чтобы чувствовать это тепло.*
*Но страх… Страх не отпускает. Не за себя. За нее. Пока я здесь, генерал не трогает ее? Или просто выжидает? Играет с нами, как кот с мышками? Его взгляд сегодня… когда я проходил мимо. Холодный, оценивающий. Как будто взвешивал: "Сколько еще продержится этот скелет?" Или: "Когда можно будет снова тронуть его медсестричку?" Я должен быть сильным. Должен восстановиться. Быстрее. Чтобы защитить ее. Чтобы быть щитом. Но тело предает. Оно помнит лес. Помнит голод. Помнит страх. Оно не слушается.*
*Семенов сегодня заходил. Принес махорки. Говорил, на передке затишье. Но это ненадолго. Чует мое сердце. Генерал скоро придумает новое "важное поручение" для героя. Куда-нибудь под минометный огонь. И я поеду. Потому что приказ. Потому что если откажусь – он получит повод. А повод он использует против нее. Непременно.*
*Надо спать. Хотя бы попытаться. Но лес ждет… Снова ждет…*
---
Руслан захлопнул дневник, швырнул карандаш на тумбочку. Голова гудела. Он потушил коптилку. Темнота навалилась, густая, почти осязаемая. Он закрыл глаза, стараясь дышать ровно, представляя не лес, а ее лицо. Серо-голубые глаза. Легкую улыбку, которая так редко появлялась на ее исхудавшем лице. Тепло ее руки…
Стук в дверь был тихим, осторожным. Как всегда.
– Руслан? Ты не спишь? – голос Анны, приглушенный дверью.
– Нет, заходи, Нюра.
Дверь скрипнула. Она вошла, неся жестяную кружку. Пахло слабым настоем чего-то травяного – шиповника, может, или ромашки. Госпитальная роскошь.
– Принесла тебе… – она подошла к койке, поставила кружку на тумбочку. В слабом свете луны, пробивавшемся сквозь забитое окно, он видел синяки под ее глазами, еще более глубокие, чем вчера. – Как ты? Спал хоть немного?
Он сел, опираясь на локоть. Движение далось с трудом, закружилась голова.
– Как всегда. Чуть-чуть. Потом… лес. – Он не стал скрывать. С ней – не надо.
Она кивнула, села на краешек табурета рядом с койкой. Ее пальцы сами собой нашли его руку, лежащую на одеяле, легли сверху. Холодные от ночной прохлады коридоров.
– Петя сегодня… – начала она тихо, – …улыбнулся. Немного. Когда я показывала ему травинку. Говорит, она похожа на стрекозу. Он… он медленно возвращается. Очень медленно. Но это… что-то.
Он сжал ее пальцы. Ее попытки отвлечь его, рассказать о светлых моментах ее адской работы, трогали до глубины души. Она искала соломинки света в кромешной тьме и делилась ими с ним.
– Молодец, Нюра, – прошептал он хрипло. – Ты… ты делаешь невозможное.
Она опустила глаза.
– Просто работа. Как у всех. – Потом подняла взгляд, в нем мелькнула тревога. – Руслан… генерал. Он… он что-то задумал. Сегодня мимоходом спросил, как твое здоровье. С таким… видом. Будто проверял. Или дразнил.
Ледяная игла страха вонзилась Руслану под ложечку. Он знал этот "вид". Предвкушение палача.
– Что ты ему ответила?
– Что… что восстанавливаешься. Медленно, но верно. Что врачи говорят – нужен покой. – Она помолчала. – Он усмехнулся. Сказал: "Покой? На войне? Найдем ему дело, сестричка. Не беспокойся. Герою без дела скучно". – Она содрогнулась. – Мне стало страшно, Руслан.
Он притянул ее руку к себе, прижал ладонь к щеке. Ее кожа пахла мылом и йодом.
– Не бойся, – повторил он, как заклинание, больше для себя. – Я здесь. Пока я здесь… Он не посмеет.
Но слова звучали пусто даже в его ушах. Генерал посмеет все. Он был здесь хозяином жизни и смерти. И он играл.
Анна встала. Подошла к окну, будто проверяя, забито ли оно надежно. Потом обернулась.
– Мне надо идти. Утренний обход рано. Старшая сестра звереет, если кто опаздывает. – Она сделала шаг к двери, потом остановилась. – Руслан… – Голос ее дрогнул. – Возвращайся. Всегда. Как бы… куда бы он тебя ни послал. Возвращайся. Я… я буду ждать. Всегда.
Она быстро вышла, не дав ему ответить. Дверь тихо прикрылась. Он остался один в темноте, с кружкой остывающего настоя и с жгучей болью в груди от ее слов. "Возвращайся". Он снова услышал тот первый приказ, отданный ее любовью. И страх перед генералом, перед новым заданием смешался с яростной решимостью выжить. Ради нее. Ради того, чтобы видеть, как она борется за жизнь других, как находит силы улыбнуться мальчишке, пережившему ад. Он нащупал под гимнастеркой гладкий металл кулона-птички. Сжал его в кулаке. "Вернусь, Нюра. Обещаю."
***
Утро началось с приказа. Ординарец генерала, щеголеватый лейтенант с пустым взглядом, вручил его Руслану лично, прямо в каморку, едва тот встал с койки.
– Товарищ подполковник! Приказ товарища генерала. К исполнению незамедлительно!
Руслан развернул листок. Сухой, казенный язык. Требовалось срочно доставить на передовой наблюдательный пункт 3-го стрелкового полка, находящийся в эпицентре локальных боев за безымянную высоту 217.8, ящик с медикаментами (в основном, бинты и морфий) и пакет с документами для комполка. "Ввиду исключительной важности груза и сложности обстановки поручается опытному офицеру…" И далее – его фамилия. "Опытному офицеру". Герою. Козлу отпущения.
Руслан почувствовал, как подкатывает тошнота. Высота 217.8 была известна в сводках как "Мясорубка". Ее штурмовали и отбивали уже неделю. Земля там была перепахана снарядами, воздух пропитан смертью. Добраться туда живым – чудо. Доставить груз – почти подвиг. Вернуться обратно – из области фантастики.
Он поднял глаза на ординарца.
– Машина? Эскорт?
– Машина выделена. "Полуторка". Шофер рядовой Гусев. Эскорта нет. Товарищ генерал считает, что лишнее внимание к машине нежелательно. Скорость и скрытность – лучшая защита.
Руслан едва сдержал горькую усмешку. "Скрытность". На "Мясорубку". Генерал просто экономил людей. Или надеялся, что Руслан не доедет. Или доедет в один конец.
– Понял. Через час выезжаю.
– Так точно! – Ординарец щелкнул каблуками, развернулся и вышел.
Руслан тяжело опустился на табурет. Руки дрожали. Он посмотрел на них с отвращением. *Не сейчас. Не сейчас, черт возьми!* Он сжал кулаки, заставив дрожь утихнуть. Взял флягу, отпил глоток воды. Потом потянулся за вещмешком. Надо собираться. Мысли лихорадочно метались. *Анна. Она узнает. Испугается. Надо… надо попрощаться. Хотя бы взглядом.*
Он вышел в коридор. Утро было в разгаре – носилки, крики санитаров, запах гноя и карболки. Он пошел в сторону перевязочной, где, как он знал, она сейчас должна быть.
Он увидел ее у входа в операционную. Она стояла, прислонившись к косяку, в окровавленном фартуке, вытирая лоб тыльной стороной руки. Лицо было серым от усталости, глаза – пустыми, отсутствующими. Она только что вышла из операционной. Он знал этот взгляд. Взгляд человека, видевшего слишком много боли и бессилия.
Он остановился в нескольких шагах. Она почувствовала его взгляд, подняла голову. Увидела. И все – ее серо-голубые глаза мгновенно наполнились ужасом. Она прочла все в его позе, в его лице. *Он уезжает. Туда.*
Она сделала шаг к нему, потом остановилась, озираясь – не видит ли кто. Ее пальцы сжали край фартука. Губы дрогнули. Она хотела что-то сказать, крикнуть, броситься к нему. Но не могла. Профессия, дисциплина, страх – все держало ее на месте.
Руслан видел этот немой крик в ее глазах. Видел, как она сжимает кулаки, пытаясь взять себя в руки. Видел, как она делает глубокий вдох и… почти незаметно кивает ему. Один раз. Коротко. Как тогда, в самом начале, в пыльном коридоре. Кивок понимания. Кивок прощания. И в нем – все: "Я знаю. Будь осторожен. Возвращайся".
Он ответил таким же едва заметным кивком. Его рука инстинктивно потянулась к груди, где под гимнастеркой лежал кулон. Он видел, как ее взгляд скользнул к этому жесту. И в ее глазах мелькнуло что-то – не надежда, нет. Скорее, отчаянная мольба к тому маленькому кусочку металла: *Храни его. Приведи обратно.*
Он развернулся и пошел прочь, не оглядываясь. Каждый шаг отдавался болью в еще слабых ногах и ледяной тяжестью в груди. Он чувствовал ее взгляд на своей спине. Как прикосновение. Как обжигающее клеймо. *Возвращайся.*
У крыльца госпиталя его ждала потрепанная "полуторка". Рядовой Гусев, щуплый паренек лет восемнадцати, с перекошенным от страха лицом, уже сидел за рулем. В кузове – закрепленный ящик с красным крестом и потрепанный пакет с печатями.
– Товарищ подполковник? – Гусев попытался вскочить, отдать честь.
– Сиди, – буркнул Руслан, забираясь в кабину. – Поехали. Быстро.
Мотор чихнул, затарахтел. Машина тронулась, выезжая за ворота госпиталя. Руслан не оглянулся. Он знал, что она стоит где-то там, у окна, или в тени крыльца, и смотрит ему вслед. Он положил руку на грудь, поверх гимнастерки, чувствуя очертания птички. Закрыл глаза, стараясь представить не "Мясорубку", а ее глаза. Серо-голубые. Полные боли, но и немыслимой силы. Его маяк в кромешной тьме войны. Его приказ к возвращению. Любой ценой.
Земля под колесами "полуторки" перестала быть дорогой. Она превратилась в месиво из грязи, воронок и металлического хлама. Рядовой Гусев, его лицо зеленое от напряжения, лихорадочно крутил руль, пытаясь лавировать между кратерами, которые могли поглотить их машину целиком. Воздух не просто гудел – он ревел. Сплошной, оглушающий гул артиллерии: близкие разрывы наших "Катюш", приглушенные, но от этого не менее жуткие залпы немецких "ванюш", и вездесущий треск пулеметов и автоматных очередей. Запах. Смесь гари, пороха, разлагающейся плоти и какой-то едкой химии. Запах "Мясорубки". Высота 217.8.
Руслан Сергеевич сидел в кабине, стиснув зубы. Каждый новый близкий разрыв заставлял машину подпрыгивать, осколки цокали по капоту и кузову. Его тело, еще не оправившееся от блужданий в лесу, ныло в протесте. Слабость подкатывала волнами, смешиваясь с адреналином страха. Но в голове была ледяная ясность. Он прижимал к груди пакет с документами. Ящик с морфием и бинтами болтался в кузове. Его задача – доставить. Точка.
– Л-левей, товарищ подполковник?! – завопил Гусев, увидев впереди свежий, дымящийся разрыв.
– Прямо! – рявкнул Руслан. Объезд занял бы минуты – минуты под открытым небом, на виду у немецких наблюдателей. – Газу! Через!
Машина рванула вперед, проскочила мимо воронки, из которой еще валил едкий дым. Что-то тяжелое шлепнулось в грязь рядом – неразорвавшийся снаряд или кусок железа. Руслан не стал смотреть. Его глаза выискивали ориентиры в этом лунном пейзаже разрушения. Вот он – вход в блиндаж НП 3-го полка. Полузасыпанный, с покосившейся дверью, прикрытой мешками с песком. Рядом валялся перевернутый пулемет и тело в серой шинели.
– Там! К блиндажу! – Руслан показал рукой. – Разгружаем быстро! Я – пакет, ты – ящик! Бегом!
Гусев, бледный как смерть, кивнул. Машина резко затормозила у входа. Руслан вывалился из кабины, пригнувшись. Свист пули прошелся совсем рядом, вонзился в мешок с песком с глухим плюхом. Он рванул дверь блиндажа, нырнул внутрь, следом вкатился Гусев, волоча тяжелый ящик.
Внутри было тесно, накурено, пахло потом, махоркой и кровью. Несколько человек в закопченных шинелях сидели у стола с картой. Капитан с перевязанной головой поднял на Руслана усталые, покрасневшие глаза.
– Подполковник Руслан? От генерала?
– Так точно. Документы. И медикаменты. – Руслан швырнул пакет на стол. Гусев с грохотом поставил ящик. – Как обстановка?
– Ад, – хрипло ответил капитан, разрывая пакет. – Фрицы лезут, как тараканы. Батальон… остатки. Морфий? Слава богу. У нас тут ребята… – он махнул рукой вглубь блиндажа, где на нарах стонали раненые. – Спасибо. Доложите генералу… – Он не договорил, отвлеченный криком связиста у рации.
Руслан кивнул. Его задача здесь выполнена. Остаться – значило стать еще одной мишенью в этой мясорубке. Он схватил Гусева за плечо.
– Обратно! Быстро!
Выскочить из блиндажа было страшнее, чем ворваться. Теперь они были на виду. Пули засвистели чаще, впиваясь в грязь, в кузов машины. Один снаряд разорвался в двадцати метрах, осыпав их комьями земли. Руслан толкнул Гусева к кабине.
– Заводи! Газуй! Не оглядывайся!
Машина рванула с места, подпрыгивая на кочках. Руслан оглянулся на высоту. Она была окутана дымом и огнем. *Мясорубка.* И генерал послал его сюда за пакетом бумаг. Чистой воды убийство. Но он выжил. Снова.
Обратный путь был немногим тише. Грохот артиллерии преследовал их. Руслан молчал, сжимая кулаки. В кармане гимнастерки жгла птичка-кулон. *Вернулся. Ради тебя, Нюра.*
***
Вернувшись в госпиталь под вечер, Руслан не пошел к генералу с докладом сразу. Он знал – генерал подождет. Сначала нужно было… выжить. Смыть с себя запах смерти и страха. Он добрался до своей каморки, едва переставляя ноги. Физическое источение после адреналинового всплеска было чудовищным. Руки дрожали так, что он с трудом расстегнул гимнастерку. Он достал кулон, поднес к губам. Теплый металл. Ее вера.
Только когда стемнело, он заставил себя пойти в генеральский кабинет. Кирилл Олегович сидел за столом, явно уже поужинав – на краю стола стояла тарелка с объедками тушенки, пахло спиртом. Он разглядывал какую-то бумагу, даже не взглянув на вошедшего.
– Товарищ генерал. Подполковник Руслан. Задание выполнено. Документы и медикаменты доставлены на НП 3-го полка.
– М-м, – буркнул генерал, наконец подняв глаза. В них не было ни одобрения, ни разочарования. Была лишь скука и легкое раздражение от помехи. – Жив? Ну и молодец. Говорю же – герой. Отчет напишешь. Подробный. Как там, на высоте? Капитан Петренко еще не сдох?
Руслан сглотнул ком ярости в горле.
– Жив. Но положение тяжелое. Людей не хватает. Боеприпасы…
– Знаю, знаю, – генерал махнул рукой, отрезая. – Все жалуются. Не хватает, не хватает… А кто виноват? Штаб! Жулики и воры! Вчера хлеб прислали – г…но! Совсем черное, сырое, пахнет плесенью. Как это есть? А? – Он стукнул кулаком по столу, зазвенела пустая стопка. – Вот ты там был, на передке. Там нормальный хлеб дают? А? Или тоже дерьмо?
Руслан стоял, окаменев. Перед его глазами встали изможденные лица солдат в блиндаже, грязная баланда в их котелках. И тут – генерал, сытый, пьяный, несущий чушь о "плохом хлебе", когда люди умирают от голода и пуль.
– Там… там едят что дают, товарищ генерал, – сквозь зубы выдавил он. – И рады любой крошке.
– Вот именно! – подхватил генерал, словно не слыша сарказма. – А тут бабы медсестрички ноют! То им сахару не хватает, то масла! Война, черт возьми! Не до жиру! А ты, – он ткнул пальцем в Руслана, – ты не ной. Ты герой. А героям… – он порылся в ящике стола, достал пару консервных банок тушенки и плитку спрессованного суррогатного чая. – …награда. Держи. Заработал.
Руслан взял подношение. Рука не дрогнула. Но внутри все кипело. *Крохи с барского стола. Плата за то, что не убило. Пока.*
– Спасибо, товарищ генерал.
– Не за что. Отдыхай. Завтра… – генерал замялся, разглядывая карту, – …завтра съездишь в деревню Гремучка. Там наш склад медимущества. Привезешь… ну, что там есть. Спирт, бинты, йод. Возик выделю. – Он посмотрел на Руслана с легкой усмешкой. – Там тише. Отдохнешь после геройства.
Руслан понял. Гремучка была в "серой зоне". Туда часто захаживали немецкие разведгруппы и банды дезертиров. "Отдых". Новая ловушка. Но приказ есть приказ.
– Понял. Завтра утром.
– Ступай.
Руслан вышел, сжимая в руках консервы и чай. Унижение было горше усталости. Он не пошел в свою каморку. Он пошел туда, где был нужен. Туда, где его "награда" могла пригодиться.
***
Он нашел Анну в детской палате. Она сидела на полу у кроватки маленького Пети. Мальчик, его лицо все еще белое и замкнутое, что-то шептал, уставившись в стену. Анна держала его руку, тихо напевая колыбельную. На столе горела тусклая коптилка, отбрасывая дрожащие тени.
Руслан остановился в дверях. Сердце сжалось. От вида ее усталости. От страха в глазах ребенка. От контраста с сытым брюзжанием генерала. Он постучал костяшками пальцев о косяк.
Анна вздрогнула, обернулась. Увидев его, в ее глазах мелькнуло облегчение, а потом – тревога.
– Руслан… Ты… вернулся. – Она осторожно высвободила руку Пети (он даже не заметил) и подошла к двери. – Как ты? Что с заданием? Я слышала… туда, на высоту…
– Жив, – коротко сказал он, устало улыбаясь. – Доставил. – Он протянул ей консервы и чай. – Вот. От генерала. "Награда". Отдай детям. Или… тем, кто совсем слабый.
Она взяла банки, удивленно глядя на него.
– Руслан, это тебе… Ты сам еле на ногах стоишь.
– Мне хватит пайка, – солгал он. – А здесь… – он кивнул в сторону палаты, где кроме Пети спали еще двое малышей, – …им нужнее. Особенно ему. – Он посмотрел на Петю. – Как он?
Анна вздохнула, положила банки на подоконник.
– Плохо. Почти не говорит. Плачет по ночам. Сегодня… сказал слово "мама". Только один раз. И снова замкнулся. – В ее голосе была бесконечная усталость. – А вчера… умерла старушка в четвертой палате. Баба Нюра. От голода. От слабости. – Она отвернулась, быстро смахнула слезу. – Мы отдавали ей свои пайки, но… не помогло. Организм не брал. Она просто… уснула.
Руслан молча положил руку ей на плечо. Он знал эту боль. Боль невозможности спасти. Боль перед лицом системного равнодушия и жестокости, олицетворением которой был генерал с его тушенкой.
– Наташа сказала… – Анна понизила голос, – …что генерал опять куда-то тебя посылает. Завтра.
– В Гремучку. За медикаментами. – Руслан попытался сделать вид, что это ерунда.
– Гремучка… – в голосе Анны прозвучал ледяной ужас. – Там же… там же немцы были вчера! Наташа слышала от раненых, которых привезли с того направления! Там стреляли! Руслан, он же… он же специально!
– Шшш! – Руслан оглянулся, но в коридоре было пусто. – Знаю, Нюра. Знаю. Но приказ. – Он взял ее руки в свои. Они были ледяные. – Я буду осторожен. Обещаю. Птичка со мной. – Он тронул пальцем кулон у себя на груди под гимнастеркой.
Она посмотрела на его руку, потом подняла на него глаза. В них была не только тревога. Была ярость. Глубокая, тихая, как подземный гул.
– Он… он сволочь, – прошептала она, нарушив субординацию впервые так прямо. – Он убивает… не только пулями. Он убивает голодом. Унижениями. Такими заданиями. И ему… ему все сходит. – Ее пальцы сжали его руки. – Почему? Почему никто не остановит его?
Руслан не знал ответа. Он знал только, что должен выжить. Ради нее. Ради того, чтобы когда-нибудь найти способ остановить этого человека. Он притянул ее к себе, обнял. Она прижалась к его груди, вся дрожа от подавленных слез и ярости.
– Держись, Нюра. Держись ради них, – он кивнул на детей. – Ради Пети. Мы… мы выживем. Оба. Чтобы рассказать. Чтобы он ответил.
Он не знал, верит ли сам в это. Но он должен был дать ей надежду. Как она давала ему ее своим кулоном и своими глазами.
***
Позже, когда Анна ушла к другим больным, а Руслан сидел в своей каморке, пытаясь заставить себя съесть кусок черствого хлеба, в дверь постучали. Не так, как Анна – осторожно и ритмично. Знакомый стук Семенова.
– Входи.
Капитан вошел, принес с собой запах свежего ветра и… что? Хлеба? Настоящего, чуть подгоревшего, но пшеничного!
– Привет, герой. Слышал, снова на задании был? На "Мясорубку"? – Семенов сел на табурет, достал из кармана гимнастерки половинку буханки теплого хлеба. – Держи. С пылу, с жару. Наш кок по старой памяти подсунул. Знает, что ты… – он кивнул на изможденную фигуру Руслана, – …нуждаешься.
Руслан не стал церемониться. Он отломил кусок, впился зубами. Вкус! Настоящий хлеб! Он закрыл глаза, наслаждаясь. Это был маленький акт сопротивления. Против голода. Против генеральских "наград".
– Спасибо, Семен. Да, был. Выбрался. Теперь вот завтра в Гремучку. За медикаментами.
Семенов помрачнел.
– Гремучка? Брат, да там же… – он понизил голос, – …вчера наша разведгруппа нарвалась на фрицев. Перестрелка была. Двоих потеряли. Там неспокойно. Это же… – Он не договорил, но понимание было в его глазах. – Он специально. Гадина.
Руслан кивнул, доедая хлеб.
– Знаю. Но что делать? Приказ. Отказаться – даст ему повод. А повод он использует… – Он не стал говорить против кого. Семенов понял.
– Надо что-то делать, Руслан, – Семенов наклонился вперед. Его обычно добродушное лицо было серьезным. – Он не остановится. Пока не убьет тебя. Или… – он кивнул в сторону коридора, где могла быть Анна, – …не сломает тебя через нее. Мы все видим, что творится. Медсестры ропщут. Солдаты… многие тебя уважают. Видят, кто настоящий офицер. А кто… – он брезгливо поморщился.
– Видят? – Руслан горько усмехнулся. – А что толку? Он – генерал. Его слово – закон. Он может обвинить в чем угодно. В саботаже. В шпионаже. Как Лиза… умерла от голода? А он скажет – от болезни. Или от того, что медсестры плохо смотрели. И все поверят. Или сделают вид, что верят.
– Не все, – настойчиво сказал Семенов. – Наташа… эта подруга Анны. Огонь-баба! Она потихоньку всем рассказывает. Про его… попытку с Анной. Про его охоту, когда госпиталь голодает. Про то, как он тебя шлет на убой. Люди шепчутся. Зреет… недовольство.
Руслан насторожился. Шепотки? Недовольство? Это было опасно. Для всех. Генерал мог пустить в ход карательные меры. Но… это была и искра. Маленькая, но искра.
– Это опасно, Семен. Он узнает – сомнет. Первых, кто заговорит громче шепота.
– Знаю, – Семенов вздохнул. – Но сидеть сложа руки тоже нельзя. Надо… искать союзников. Выше. Или… – он замялся, – …или быть готовым. К худшему. Иметь план. На черный день.
Руслан посмотрел на друга. "План". Побег? Дезертирство? Это было немыслимо. Но что, если генерал перейдет черту? Что, если он тронет Анну? Или прямо обвинит его в измене? Страх за нее был сильнее страха перед трибуналом.
– Что ты предлагаешь?
– Пока – ничего конкретного, – честно сказал Семенов. – Но знай: я с тобой. И Наташа. И еще несколько ребят, которым ты жизнь спас или просто… не хамел, как наш дорогой командир. Мы глаза и уши. Если что… если он решит нанести удар, мы узнаем. И постараемся предупредить. А там… будем думать.
Это было немного. Но это было что-то. Не полное одиночество перед генеральской машиной.
– Спасибо, брат, – хрипло сказал Руслан. – Ценю. Очень.
Семенов встал, похлопал его по плечу.
– Держись, герой. Завтра в Гремучку – смотри в оба. Возьми с собой не Гусева, а кого-нибудь поопытнее. Я скажу нашему старшине – он тебе толкового водилу подберет. И оружие проверь. На всякий случай.
Он ушел. Руслан остался один. Он достал дневник. Карандаш заскрипел по бумаге.
---
**Запись в Дневнике. 28.08.1943. Поздний вечер.**
*Вернулся с "Мясорубки". Жив. Чудом. Опять. Ад кромешный. Земля горела под ногами. Генерал… "наградил". Тушенкой и чаем. Отдал Анне. Для детей. Для слабых. Баба Нюра умерла. От голода. Рядом с генеральскими объедками.*
*Завтра – Гремучка. Ловушка. Семен прав – там неспокойно. Фрицы, дезертиры. Он посылает меня туда, как на убой. Надеется?*
*Семен… говорил о недовольстве. О шепотах. Наташа распускает слухи. О его подлостях. Охоте. Голоде. Попытке с Анной. Люди знают? Верят? Или боятся?*
*Семен предложил… план. На черный день. Союзников. Говорит, есть люди. Верные. Готовые предупредить. Помочь. Если генерал нанесет удар. Это… глоток воздуха. Но и опасность. Если узнает – раздавит всех.*
*Анна… ее глаза сегодня. Не только страх. Ярость. Она назвала его сволочью. Прямо. Впервые. Она видит. Понимает. И ненавидит. За Лизу. За Бабу Нюру. За голод детей. За меня. За то, что он посылает меня на смерть.*
*Я должен выжить завтра. Ради нее. Ради этой ярости в ее глазах, которая сильнее страха. Ради Пети, которому она пытается вернуть душу. Ради Семена и Наташи, которые рискуют. Ради того, чтобы когда-нибудь… этот генерал ответил. За все.*
*Птичка… теплая у сердца. "Вернись". Я вернусь. Обязательно.*
---
Он захлопнул дневник. За окном слышались редкие разрывы – линия фронта была неспокойна. Но главная буря бушевала здесь, внутри госпиталя. Между измученной медсестрой с серо-голубыми глазами и сытым генералом. Между жизнью и смертью. Между молотом приказа и наковальней совести. Руслан погасил коптилку. В темноте он снова почувствовал тепло кулона на груди. Завтра – Гремучка. Но он не был один. И это придавало сил.
______________
Ребзи,главу писала ночью,простите за ошибки и возможные не состыковки в сюжете! Всех лю><
Тгк: АНТ3Х1ЙП