дожить до рассвета

Утро после ночной стражи у кровати Анны началось для Руслана Сергеевича с тяжелого, как свинец, предчувствия. Звонок ординарца был краток и не оставлял сомнений: "Товарищ подполковник, вас требует к себе немедленно товарищ генерал Кирилл Олегович."

Кабинет генерала. Тот же стол, та же скатерть, но атмосфера была ледяной. Кирилл Олегович сидел, откинувшись в кресле, лицо его было багровым, глаза – узкими щелочками ярости и униженного самолюбия. Запах спирта все еще витал в воздухе, смешиваясь с табачным дымом. Руслан вошел, щелкнул каблуками, отдал честь. Молчал.

– А-а, герой нашелся! – загремел генерал, не предлагая сесть. – Подполковник, осмелившийся учить генерала! Врываться без доклада! Мешать... исполнению служебного долга! – Он ударил кулаком по столу, зазвенели стопки. – Ты кто такой?! Мразь! Пыль под ногами! Я тебя в штрафбат сгною! К стенке поставлю за мятеж!

Руслан стоял по стойке "смирно", взгляд устремлен в точку чуть выше генеральского лба. Каменное лицо не дрогнуло, только скулы чуть напряглись. Он молчал, впитывая поток грязи и угроз. Каждое слово било по его офицерской чести, но он знал – любая попытка оправдаться лишь разожжет ярость еще больше. Главное – Анна спасена. Все остальное – терпимо.

– Ты думаешь, твои заслуги тебя спасут? – шипел генерал, вставая и подходя вплотную. Его дыхание, пропитанное перегаром, било в лицо Руслана. – Ничтожество! Твое место – в окопе, под пулями, а не здесь, под юбками медсестер! Или ты тоже на эту... бледную моль положил глаз? Хочешь поиграть в рыцаря?

Руслан едва сдержал порыв. Глаза метнули молнию, но тело осталось неподвижным. Генерал увидел эту вспышку и усмехнулся злорадно.

– Ага! Попал в точку! – Он отошел, удовлетворенный. – Ну что ж, герой. Пока что штрафбат подождет. Не до тебя. Но запомни: одно неверное движение, один намек на то, что было вчера – и ты конченый человек. Я тебя сотру в порошок. Понял?

– Так точно, товарищ генерал, – глухо, но четко ответил Руслан.

– Вон отсюда! – рявкнул генерал. – И чтоб духу твоего возле женской палаты не было! Смотри у меня!

Руслан резко развернулся и вышел. Дверь за его спиной захлопнулась с грохотом. В коридоре он остановился, прислонившись к прохладной стене. Унижение жгло изнутри, смешиваясь с горечью и бессильной яростью. "Пыль под ногами... Ничтожество..." Эти слова звенели в ушах. Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Генерал не дал конкретного приказа о наказании – это была пытка ожиданием, демонстрация полной власти. Руслан оставался на своем посту, но теперь это была позиция под прицелом.

Он пошел по коридору, не видя ничего вокруг, погруженный в мрачные мысли. Голоса, стоны, скрип носилок – все сливалось в отдаленный гул. И вдруг он увидел ее. Анна. Она сидела на подоконнике в дальнем конце коридора, у самого грязного, заклеенного крест-накрест бумажными лентами окна. Сидела, поджав ноги, обхватив колени руками, и смотрела в запыленное стекло. Плечи ее чуть вздрагивали. И только подойдя совсем близко, Руслан понял – она плачет. Беззвучно. Так тихо, что даже мертвый бы не услышал. Слезы просто текли по ее исхудавшим щекам, оставляя чистые дорожки на серой коже.

Он остановился, не решаясь нарушить это горестное уединение. Но сердце сжалось. Что еще случилось? После вчерашнего кошмара... Он осторожно кашлянул.

Анна вздрогнула, быстро вытерла лицо рукавом халата, но не обернулась.
– Анна? – тихо спросил Руслан. – Что... что случилось?

Она медленно повернула к нему заплаканное лицо. Серо-голубые глаза были опухшими, красными, полными такой безысходной тоски, что у Руслана перехватило дыхание.
– Лиза... – прошептала она, голос сорвался. – Лиза... моя подруга... с которой я с первого курса... Не проснулась сегодня утром.

Руслан молчал, ожидая.
– Не ранение... не болезнь... – Анна сглотнула ком в горле. – Голод. Просто... голод. Она все отдавала... раненым... детям из ближайшей деревни... Сама... последние дни ходила, как тень... А сегодня... – Она снова закрыла глаза, свежие слезы покатились градом. – Ей было двадцать два... – прошептала она, словно это было самое страшное обвинение войне.

Руслан опустился на корточки рядом с подоконником, чтобы быть с ней на одном уровне. Он не знал, что сказать. "Соболезную"? Какие пустые слова перед лицом такой смерти.
– А еще... – Анна тихо, как будто боясь, что ее услышат стены, добавила: – Вчера... один из раненых, из разведки... он в бреду говорил... что немцы... что они скоро и сюда дойдут. Что наступление... сильное. И еды... – она обвела рукой госпитальный коридор, – еды с каждым днем все меньше. Последнее... последнее зерно, последние консервы... все в Лазарет для детей отправляют. Там малыши... совсем малыши... – Голос ее дрожал. – А мы... мы как Лиза... Мне страшно, Руслан Сергеич. Так страшно. И за себя... и за всех...

Она снова уткнулась лицом в колени, тонкая спина снова затряслась от беззвучных рыданий. Страх смерти, страх голода, горечь потери, унижение вчерашнего дня – все навалилось разом.

Руслан смотрел на эту согбенную, трясущуюся фигурку, на вьющиеся светлые волосы, выбившиеся из-под косынки. Вчера он спас ее от одного кошмара, но война подкидывала новые. И он чувствовал себя бессильным перед лицом голода и артиллерийских залпов. Но смотреть на ее отчаяние он не мог. Осторожно, как бы боясь спугнуть, он положил свою большую, шершавую руку ей на спину, между лопаток. Она вздрогнула, но не отстранилась.

– Анна... Нюра... – сказал он, и его голос, обычно такой твердый, звучал непривычно мягко, с хрипотцой. – Слушай меня. – Он слегка надавил ладонью, заставляя ее чуть приподнять голову. Она посмотрела на него сквозь слезы. – Я... я не знаю, что будет завтра. С немцами... – Он честно не мог обещать победы здесь и сейчас. – Но пока я здесь... пока я дышу... – Он искал слова, не офицерские, а человеческие. – С тобой... все будет в порядке. Я лично... прослежу. Чтобы еда была. Чтобы... чтобы никто тебя не тронул. Никто. – Взгляд его потемнел, вспомнив генерала. – Ты не одна. Поняла? Ты не одна.

Он не стал говорить пустых утешений про Лизу. Просто его рука легла на ее плечо, крепко, уверенно. И в его глазах, обычно таких суровых, горела непоколебимая решимость. Это была не бравада, а клятва. Клятва солдата, нашедшего то, за что стоит сражаться до конца.

Анна смотрела на него, на его сильное, изможденное, но сейчас такое надежное лицо. Она увидела в его глазах не жалость, а силу. Силу, которую он предлагал ей как щит. Она медленно кивнула, еще одна слеза скатилась по щеке, но в ней уже было меньше безысходности.
– Спасибо... – прошептала она так тихо, что он скорее прочел по губам.

Он помог ей слезть с подоконника. Она была легкой, как пушинка.
– Иди, – сказал он. – Работа ждет. И... держись.

Она кивнула еще раз, вытерла лицо и пошла по коридору, чуть прямее держа спину. Руслан смотрел ей вслед, чувствуя, как тяжесть разговора с генералом чуть отступила, сменившись новой, более важной тяжестью – ответственностью за это хрупкое существо с серо-голубыми глазами.

* * *

День прошел в лихорадочной работе. Госпиталь был переполнен, поток раненых не ослабевал. Руслан метался между штабными палатками, операционной, эвакопунктом. Он видел Анну мельком – она перевязывала солдата, бежала с инструментами, помогала нести носилки. Лицо ее было сосредоточенным, усталым, но уже не таким потерянным, как утром. Он поймал ее взгляд пару раз – короткий, благодарный кивок. Он отвечал еле заметным движением головы. Генерал не показывался, но его угроза витала в воздухе.

Наступил вечер. Сумерки сгустились над разбитым поселком. В госпитале зажглись редкие, приглушенные лампы. Анна, смертельно усталая, после дежурства наконец добралась до своей кровати в палате медсестер. Наташа уже спала, тихо посапывая. Анна скинула халат, собираясь лечь, как вдруг в дверь тихо постучали. Она накинула халат снова, подошла.

На пороге стоял капитан Семенов. Он выглядел озабоченным и чуть виноватым.
– Анна Васильевна? – тихо спросил он. – Извините, что беспокою... Подполковник Руслан Сергеевич просил вас... Он хочет поговорить. Если можете... Сейчас. Он у озера.

Анна на мгновение опешила. Ночь. Озеро. После вчерашнего... Но это был Руслан. Не генерал. Тот, кто спас, кто обещал защищать, у кого на руке она проспала часть ночи. Страха не было. Было удивление и... предвкушение? Она кивнула.
– Хорошо. Сейчас.

Она быстро накинула платок, поверх халата – поношенную шинельку. Выскользнула за Семеновым. Он молча проводил ее до конца здания, указал тропинку, ведущую в сторону небольшого лесного озера, видневшегося в лунном свете за околицей.
– Он там. Ждет, – шепнул Семенов и растворился в темноте.

Анна пошла по тропинке. Ночь была теплой, июльской. Воздух пах полынью, нагретой за день землей и далеким дымом. Кричали сверчки. Луна, почти полная, серебрила дорожку и кроны деревьев. После духоты и запахов госпиталя это было как глоток свободы. Она увидела его силуэт у воды. Он сидел на песке, спиной к ней, глядя на лунную дорожку, тянувшуюся через темную гладь озера.

– Руслан Сергеич? – тихо позвала она, подходя.

Он обернулся, встал. В лунном свете его лицо казалось менее суровым, усталые морщины смягчились.
– Анна... Спасибо, что пришла. – Он показал рукой на песок рядом. – Садись. Прохладно, но... лучше, чем в стенах.

Она осторожно опустилась рядом, поджав под себя ноги. Шинелька защищала от легкой прохлады, идущей от воды. Молчание повисло между ними, но оно не было неловким. Оно было наполнено шорохами ночи и тихим плеском воды у берега. Руслан долго смотрел на луну, потом вздохнул, словно принимая решение.

– Голодная? – неожиданно спросил он.

Анна смущенно кивнула, не в силах солгать. Есть хотелось всегда.
– Вот... – Он полез в карман своей гимнастерки и достал... кусок хлеба. Не черного, кислого, госпитального, а белого. Чистого, пшеничного, такого, какой она не видела, кажется, с самого начала войны. Он был небольшим, аккуратно отрезанным. Солдатский паек, несомненно. Значительно лучше ихнего. – Держи.

Анна замерла, глядя на этот невероятный дар.
– Руслан Сергеич... Я не могу... Это ваш паек...
– Держи, – повторил он тверже, но без приказа в голосе. – Я сегодня... не очень хотел есть. – Он солгал. Голоден был страшно. Но вид ее утренних слез из-за Лизы... Он не мог есть этот хлеб один.

Она взяла кусочек дрожащими пальцами. Он был еще чуть теплым от его тела. Она отломила маленький кусочек, положила в рот. Закрыла глаза. Вкус! Настоящей пшеницы, с легкой сладинкой, без горьковатого привкуса суррогатов. Она ела медленно, смакуя каждую крошку, как самое дорогое лакомство. Молча. Благодарность светилась в ее глазах ярче лунного света.

Руслан смотрел на нее, на это простое, чистое наслаждение. И ему вдруг захотелось говорить. Говорить о чем-то настоящем, не о войне, не о смерти, не о генерале.
– У меня... – начал он тихо, глядя на воду, – у меня тоже никого не осталось. Мама... умерла в блокаду. От голода. В Ленинграде. Папу... немцы сожгли в нашем доме, в деревне под Смоленском. В сорок первом. Он... не хотел уходить. Говорил, дом сторожить будет. – Голос Руслана дрогнул. Он никогда ни с кем не делился этим. Но здесь, в этой лунной тишине, с этой девушкой, жующей его хлеб, слова вырывались сами. – Я... я даже могил их не знаю. Ни одной.

Анна перестала жевать. Она смотрела на его профиль, жесткий, но сейчас такой уязвимый. Она положила свою маленькую руку поверх его большой, лежавшей на песке. Просто положила. Молча.

– А у меня... – тихо заговорила она, – родители погибли под бомбежкой в сорок первом. В эшелоне. Эвакуировались... Не успели. – Глаза ее снова наполнились слезами, но не истерическими, как утром, а тихими, печальными. – Остался только... младший брат. Миша. Ему шестнадцать было... Приписал себе два года и... ушел добровольцем. На фронт. – Она сглотнула. – Писем... давно нет. Уже больше года. Я не знаю... где он. Жив ли... – Голос сорвался. Она сжала его руку чуть сильнее. – Я так по нему скучаю... Так боюсь...

Они сидели молча, скорбь о погибших родных и тревога за пропавших связывала их невидимой нитью. Оба сироты. Оба одинокие в этом аду. Луна освещала их склоненные головы.

– Лето ведь, – вдруг сказал Руслан, желая разрядить тяжесть. Голос его звучал немного неестественно. – Вода... наверное, теплая. Холодно тебе?

Анна уловила его порыв, его желание уйти от боли хоть на минуту. Она улыбнулась сквозь слезы, слабо, но искренне.
– Немного... Но вода... да, наверное, теплая. После госпиталя... пыли... – Она посмотрела на темную гладь озера. Лунная дорожка манила.

– Искупаться? – предложил Руслан, и в его голосе прозвучал почти мальчишеский вызов. – Очиститься. Хотя бы на минуту.

Она колебалось лишь мгновение. Здесь, в этой тишине, под его защитой, страх и условности отступили.
– Да, – просто сказала она.

Они встали. Огляделись – вокруг ни души. Анна сняла шинель, халат, ботинки, чулки. Осталась в простом нижнем белье – вылинявшей рубашке и панталонах. Она чувствовала его взгляд на себе, но это не было постыдным. Это было... естественным. Руслан скинул гимнастерку, сапоги, остался в брюках и майке. Они осторожно зашли в воду. Песок был прохладным, вода – действительно теплой, почти парным молоком после дневного зноя. Анна вошла по пояс, потом глубже. Вода поднялась чуть ниже плеч. Она встала, откинула голову назад, смотря на луну. Лунный свет серебрил ее мокрые вьющиеся волосы, очерчивал тонкую шею, хрупкие ключицы. Она закрыла глаза, вдыхая ночной воздух. На мгновение война отступила. Была только вода, луна и тишина.

Руслан подплыл к ней совсем близко, почти неслышно. Он видел капли воды на ее ресницах, на щеке. Видел эту хрупкость и невероятную силу, светившуюся в ней сейчас. Не думая, движимый порывом, который он не мог и не хотел сдерживать, он осторожно положил свои большие, теплые руки ей на плечи. Она вздрогнула от прикосновения, но не отпрянула. Он почувствовал под пальцами тонкость ее костей, прохладу ее кожи. Потом, медленно, словно боясь разрушить чары, он склонил голову и коснулся губами ее мокрого плеча. Легкий, едва ощутимый поцелуй. Потом еще один, чуть выше, к основанию шеи. Дыхание его было теплым на ее коже.

Анна замерла. Опешила. Но отвращения, холодного ужаса, как с генералом – не было. Был лишь легкий шок и... странное, давно забытое тепло, разливающееся от его прикосновений. Она медленно повернулась к нему лицом. Их взгляды встретились в лунном свете. В его темных глазах не было насилия, не было пошлости. Была нежность. Трепет. Вопрос.

Он не стал ждать ответа. Он просто наклонился и очень осторожно, бережно прикоснулся губами к ее губам. Легко, нежно, с бесконечным уважением и каким-то благоговением. Это был не поцелуй страсти, а поцелуй признания. Признания в том, что он нашел что-то бесконечно дорогое и хрупкое посреди ада.

Анна не отстранилась. Она закрыла глаза и ответила. Сначала неуверенно, робко, потом чуть сильнее. Это был поцелуй доверия. Доверия к нему, к его силе и нежности. Доверия к этому мигу тишины и чистоты. В нем не было страсти, но была глубокая, щемящая человечность. Годы войны, боли, одиночества отступили. В эту секунду Руслан Сергеевич, подполковник, видевший слишком много смерти, почувствовал себя просто счастливым человеком. Впервые за долгие, долгие годы.

Он обнял ее, притянул к себе. Она не сопротивлялась. Она расслабилась, положила голову ему на грудь, слушая сильные, чуть учащенные удары его сердца. Они стояли так, обнявшись, в теплой воде, под серебряным светом луны. Двое потерянных, нашедших тихую гавань друг в друге. Война была где-то там, за лесом. Здесь было только тепло их тел, плеск воды и тишина, нарушаемая лишь их дыханием.

Вдруг грянул выстрел. Громкий, резкий, совсем близко! Потом еще один!

Руслан среагировал мгновенно, как на передовой. Без единой мысли, чисто инстинктивно, он обхватил Анну, резко нырнул, утягивая ее под воду! Они погрузились в темноту, в тишину, нарушаемую лишь бульканьем пузырей. Руслан крепко держал ее, стараясь увести подальше от берега, в тень камышей. Сердце бешено колотилось – мысль о немцах, о засаде, о том, что он не смог ее защитить, пронзила его как нож.

Через несколько томительных минут, когда выстрелы не повторились, он осторожно вынырнул, придерживая Анну. Они оказались в густых зарослях камыша у противоположного берега. Руслан, затаив дыхание, раздвинул стебли и посмотрел туда, откуда раздались выстрелы.

На берегу, недалеко от того места, где они только что были, стояла группа людей. Не немцы. Генерал Кирилл Олегович, в расстегнутой гимнастерке, с ружьем в руках! Рядом – несколько его адъютантов и солдат охраны. Они что-то тащили из леса. Огромного, только что убитого оленя! Охотились. Ночью. Пока госпиталь голодал.

Анна, выглянув из-за его плеча, тоже увидела эту картину. И вдруг... она тихо рассмеялась. Сначала несмело, потом все сильнее. Это был смех облегчения, смех абсурда, смех над их собственным испугом.
– Охотятся... – прошептала она сквозь смех. – Оленя... добыли... – Она снова захихикала, прижимаясь к Руслану.

Руслан сначала смотрел на нее, ошеломленный, потом сам почувствовал, как спазм смеха подкатил к горлу. Немцы? Засада? А это... генерал с ружьишком! Они переглянулись, и смех охватил их обоих. Тихий, сдержанный, но настоящий. Они смеялись над своим испугом, над нелепостью ситуации, над тем, что даже здесь, у озера, война напомнила о себе пугачом генеральской охоты. Этот смех смыл остатки напряжения.

Они выбрались из камышей и поплыли обратно к своему берегу. Вышли на песок, мокрые, дрожащие уже не от страха, а от смеха и прохлады ночи. Быстро оделись. Молча, понимающе улыбаясь друг другу, они пошли обратно по тропинке к госпиталю. Рука Руслана сама собой нашла ее руку. Она не отняла. Они шли так, плечом к плечу, по серебристой лунной дорожке, их мокрая одежда холодила кожу, но внутри было тепло и спокойно.

У двери женской палаты Руслан остановился. Анна повернулась к нему. Лунный свет падал на ее лицо – усталое, но умиротворенное, с легким румянцем на щеках. Серо-голубые глаза смотрели на него без страха, с доверием и... нежностью?
– Спасибо... – прошептала она. – За... за все. За хлеб. За озеро. За... что испугались за меня. – Она встала на цыпочки и быстро, легко чмокнула его в щеку. – Спокойной ночи, Руслан Сергеич.

Она скользнула в дверь и закрыла ее за собой.

Руслан замер как вкопанный. Тепло ее губ на щеке... Легкое, мимолетное прикосновение... Оно горело, как раскаленное железо. Он поднял руку, коснулся того места. Стоял так, не двигаясь, глядя на закрытую дверь. В душе бушевал ураган чувств, которых он давно не знал: нежность, растерянность, восторг, глубочайшая благодарность. Он, подполковник, прошедший огонь и воду, стоял как завороженный подросток после первого поцелуя. Минуту. Две. Пять. Вокруг была война, смерть, голод, угрозы генерала... А он стоял и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете из-за одного легкого поцелуя в щеку. Потому что этот поцелуй был от нее. От Нюры. От тех серо-голубых глаз, которые стали для него светом во тьме.

Наконец он вздохнул, словно очнувшись, и медленно побрел к своей каморке. Сердце билось непривычно часто.

* * *

В своей конуре он зажег коптилку. Достал потрепанный дневник. Карандаш дрожал в его руке, когда он выводил слова:

---

**Запись в Дневнике. 25.07.1943. Глубокая ночь.**

*День адский. Генерал вызвал. Унижал. Грозил расстрелом, штрафбатом. "Пыль под ногами". Снес. Молчал. Конкретного приказа нет. Оставил на месте. Ждет, гад. Унижение жжет.*

*Утром... нашел ее. Сидела у окна. Плакала беззвучно. Как призрак. Подруга ее, Лиза... умерла ночью. От голода. Двадцать два года. Отдавала все другим. А еще... раненый в бреду говорил о близких немцах. О голоде. Ей страшно. Смертельно страшно. Сказал ей... что пока я здесь, с ней все будет в порядке. Лично прослежу. Поняла? Кажется, поняла. Руку мою держала...*

*Вечер. Семенов передал, что хочет поговорить. У озера. Пошли. Сидели на песке. Дал ей... кусок белого хлеба. Из своего пайка. Ела... так медленно. С закрытыми глазами. Как ребенок. Голодная...*

*Говорили. О родителях. Моих... мама в блокаду. Голод. Папа... сожжен заживо немцами в своем доме. Рассказал. Впервые. Ее... родители под бомбежкой. Брат Миша... шестнадцатилетний доброволец. Писем нет. Год. Скучает. Боится. Сироты оба. Война.*

*Предложил искупаться. Согласилась. Разделись. До белья. Вошли в воду. Теплая. Она встала... по грудь. Смотрела на луну. Красивая... Хрупкая... и такая сильная. Подплыл... положил руки на плечи... Поцеловал... плечо. Шею... Она обернулась... Поцеловал в губы. Осторожно. Она ответила. Не отстранилась. Обнял ее. Она прижалась... головой к груди. Стояли... обнявшись. В воде. Луна. Тишина. Я... счастлив. Впервые за... годы. Чувствовал ее сердцебиение... Доверие.*

*Выстрелы! Испугались. Нырнули. Думал – немцы. Это... генерал! С охраной! Оленя подстрелили! Охотились! Смеялись... как дураки. От смеха и облегчения. Вышли. Оделись. Шли назад... держались за руки. У ее двери... Она... поцеловала меня в щеку. Легко. Мимоходом. И ушла.*

*Стоял... как идиот. Пять минут? Десять? Не знаю. Рука сама тянулась к щеке... Горело. До сих пор горит.*

*Генерал... угрозы... штрафбат... голод... немцы... Все это есть. Но сейчас... Сейчас я думаю только о ней. О ее глазах. Серо-голубых. О ее доверии. О том поцелуе... в щеку. Он... как награда. За все.*

*Не до сантиментов? Черта с два. До. Очень даже до. Пока она есть... есть за что держаться. За что сражаться. До конца.*

*Завтра... будет завтра. А сейчас... я счастлив. Как мальчишка.*

---

Он захлопнул дневник, задул коптилку. Лег в темноте на жесткую койку. Но спать не хотелось. Перед глазами стояли ее мокрые волосы в лунном свете, ее улыбка сквозь слезы у озера, ее доверчивый взгляд. Он чувствовал призрачное тепло ее губ на щеке. Серо-голубые глаза... Они светились в его памяти, как маяки в кромешной тьме войны. Он закрыл глаза, и на губах его застыла легкая, почти неуловимая улыбка. Он думал о ней. И засыпал с мыслью о тех глазах.

_________________________________
Устала честно сказать,как вам?
Тгк: АНТ3Х1ЙП