Потерянным

На столе в стопке журналов, глянцевых обрезков, фломастеров, которые нужно было послюнявить, чтобы заставить писать, лежал альбом для рисования. В яркой обложке с улыбающимся слоником, который держал палитру и кисти. Уголок был замусолен и немного загнут, краска в этом месте сошла. Сам альбом выглядел распухшим, бугристым, тонкие листы съеживались от клея. Внутри яркие вырезки из журналов: пальмы и пляжные домики на фоне голубого неба и океана, серьги с цветными камнями, замок на фоне зеленых холмов, яхта и стройные загорелые ноги в ярко синих босоножках на шпильках. В альбом вклеивалось всёе, что притягивало взгляд Хозяйки в журналах. Это напоминало детскую игру, где для бумажной куклы вырезали наряды.

В коробке в коридоре хранилась стопка его предшественников, их страницы пожелтели, а от клея разъело типографскую краску, украсив вырезанные фрагменты узорами из пятен.

Закончив очередной альбом, она некоторое время листала страницы, удовлетворенно кивая самой себе, а потом складывала в коробку к остальным таким же альбомам. Хозяйка отсекала ножницами лишнее и примеряла на себя непомерно дорогие украшения, роскошную жизнь и стройные ноги.

Со стен на неё смотрели люди с фотографий, женщина старательно игнорировала эти взгляды. «Пусть себе смотрят!» — думала она, закрывая коробку, почти доверху заполненную альбомами. Сквозь пыльное стекло людям с фотографий, пожалуй, было сложно разглядеть, во что превратился широкий коридор квартиры.

«Они бы не одобрили», — мстительно промелькнуло у неё, и женщина улыбнулась этой мысли. Однако стирать пыль не спешила. Замерла у одной из фотографий: слой пыли был стерт чужим пальцем, Хозяйка нахмурилась — это новая Гостья не удержала свое любопытство. На фото деревянная стена дачного дома, тень от яблони делит фото наискосок, под деревом двое — лицо женщины скрыто под широкими полями шляпы, а глаза мужчины щурятся от яркого света и смотрят прямо в камеру. От этого прямого взгляда становится неуютно, и Хозяйка отворачивается. «Никогда не выиграть мне эту игру, раньше не могла, а теперь тем более», — с досадой думает она и идет по коридору на кухню — это место претерпело меньше всего изменений, оно и ещё бабушкина комната. Теперь, вместо дивана со скрипучими пружинами, который они делили, там стояла широкая кровать на деревянных ножках.

На кухне и в комнате бабушка проводила много времени, а Хозяйка проводила много времени, рыдая и уткнувшись в цветастый пропахший готовкой халат.

Бабушка гладила её волосы, тогда они были светлые, тонкие и немного вились, над ухом ласковый голос шептал молитвы. Этот шепот прогонял кошмары и монстров из темноты, лечил боль от затрещин, сдувал стыд, и в отличие от таблеток и страшных кабинетов, по которым её таскал отец, действительно помогал.

После смерти отца она выскребла из его комнаты всё. Даже плинтуса и те посдирала, чтобы даже частички этого человека в доме не осталось, но жить там боялась, и долгое время комната стояла запертая на ключ. Нельзя было выпускать то зло, что закоченело, впиталось в стены.

Иногда в особенно тёмные ночи она просыпалась от клокочущего чувства, что он где-то за этой стенкой, слушает радио и курит. И женщина судорожно проверяла простыни, окончательно просыпаясь, и долго лежала без сна, вслушиваясь в музыку, доносящуюся откуда-то с улицы. Музыка неясным миражом то возникает, то снова исчезает, уносимая машинами с открытыми окнами. Хозяйка встает, прислушивается, дом спит. Босыми ногами бредет к тумбе, на которой лампадка, несколько иконок и фото бабушки. Достает из вороха разноцветных лент, четок, коробочек с ароматными палочками тонкую церковную свечку. В этом углу пахнет ладаном и бабушкой, она шепчет слова молитвы, обращаясь к бабушке и иконе с изображением юноши. Стоит так некоторое время, глядя на угасающее пламя свечи, и возвращается в постель.

Внизу компания полуночников курит тихонько, о чем-то переговариваясь. Под это пьяное бормотание она проваливается в сон ближе к утру, и потом весь день ходит, словно от неё оторвали кусок.

Открыв глаза, Хозяйка ещё несколько секунд лежит, боясь вздохнуть. Кровь стучит в ушах, а в горло саднит, как от крика.

Кошмары давно ей не снились, такие яркие, выворачивающие душу наизнанку, такие, после которых закрывать глаза страшно. Теперь они вернулись и каждую ночь заставляют задыхаться от ужаса, покрываться липким потом.

Тянется к ночнику, и теплый свет прогоняет дурную темноту. Над кроватью висит большой ловец снов, стеклянные бусины и перышки переливаются в теплом свете ночной лампы.

Она глядит на него укоризненно — «Что же ты меня подводишь?»

В его паутине пустота и остатки темноты, которая жмется теперь по углам, выжидая, когда снова сможет затопить пространство.

В тумбочке под записными книжками, открытками, чеками и прочей дребеденью Хозяйка отыскивает серебристый блистер.

Взгляд цепляется за иконы, расставленные на тумбе. Спокойное лицо златовласого Пантелеймона следит за непослушными руками, пытающимися достать таблетку.

В коридоре чернота, и внутри холодеет с новой силой.

Светильник, который Хозяйка оставляла маяком для таких жутких ночей, не горел. Видимо, Гостья выключила свет, скорее всего, не специально, но это злило. Свет от ночника у кровати едва дотягивался до порога спальни, дальше начинались тёмные воды ночи. Шагнуть в них было почти до невозможности страшно, хотелось зажмуриться и пробежать до выключателя, но стоит закрыть глаза, как десятки других, живущих в стенах, откроются и будут вглядываться в неё жадно, пожирающе. Стены на ощупь мягкие, надави сильнее, и тебя затянет во внутренности кирпичной кладки, пропустит через дымоходы и выплюнет косточки через водостоки.

От темноты нельзя отводить взгляд, от неё невозможно спрятаться. Набрав побольше воздуха, будто собирается нырнуть, Хозяйка бежит на цыпочках по коридору, совсем как в детстве. Почти забытое ничем не притупленное чувство ужаса душит и гонит.

Щелчок выключателя в конце коридора, и она снова в безопасности на поверхности.

Руки тянутся к свечам и спичкам, живые дрожащие огоньки вспыхивают на столе, подоконнике, мойке. Пламя съедает сухие травы, впаянные в мягкие свечные тела, чад и дым поднимаются к потолку и уплывают в коридор — тянутся за сквозняком. Выкурить Тьму из дома в прямом смысле, разогнать всю нечисть ладаном и полынью, шалфеем и мятой, зверобоем и календулой. Не нужно было вестись на рассказы об аромапалочках и дымных пирамидках, вздор! Ничего они не прогоняют — бездушная химия! Только травы и воск, а ещё молитва, как учила бабушка, шепотом, едва слышно над пламенем свечным. Заговорить, запутать тьму.

А ещё сделать так, чтобы темнота не смела пустить в коридор чернила ночи! Схватив со стола вилку, Хозяйка занесла руку над выключателем. Сломать. Вырвать этот злосчастный переключатель! Никто его не смел гасить! Злость к гостье вспыхнула свечным пламенем, дрожащим и чадящим. О, если бы этой девчонке только было известно, как темнота действует на её разболевшееся, расшатавшееся, как говорили врачи, воображение, она бы не посмела тронуть выключатель.

Страх, обитавший в Хозяйке, нужно было усмирять. Он был непокорным, диким, не дающим вздохнуть. Столько талантливых дрессировщиков в белых халатах пытались с ним совладать, но он рвался изнутри, несмотря на все их старания. Только одно средство могло усмирить его...

Сев за кухонный стол, она долго смотрит на гладкую поверхность таблетки, оттягивая момент, когда весь мир для неё погрузится в вязкое желе. Все звуки будут словно из-под толщи воды, мысли и слова замедлятся, сны перестанут сниться совсем, вместо них будет спокойное — «ничто».

С короткой молитвой она глотает таблетку.