Потерянным

За окном пепельно-серое небо, словно кто-то законопатил окно грязной ватой. Сон ещё липнет к векам, и вылезать из-под одеяла не хочется.

Нужно сделать звонок, я пообещала Владу. Я знаю, что пластырь с ранки нужно срывать одним резким движением, но не могу. Тяну с этим, нехотя нажимаю кнопку вызова. Знаю, придется врать и говорить, что всё отлично. Потому что если скажу правду, услышу только упреки. Я и так знаю о том, что непутевая, зря трачу деньги, и нужно было слушать маму, когда она говорила, что ехать через всю страну — плохая идея.

В трубке потянулись один за другим длинные гудки, под них я одеваюсь, прижав ухом телефон к плечу. Шея затекла, но трубку не сняли. Выдыхаю с облегчением и набираю маме сообщение: «У меня всё хорошо. Влад попросил тебе звонить чаще, перезвони, как сможешь».

Нужно умыться и придумать что-то с завтраком. Тянусь к шпингалету и чувствую, как страх карабкается горечью от желудка к горлу. Задвижка отведена в сторону. Дверь открыта. Уверена, что закрывала её, я помню прохладу металла и тоненький лязг о металлическую петлю.

Во входную дверь дважды постучали.

Я выглядываю в коридор. Тихо. Работающий круглые сутки телевизор, наконец, заткнулся. С фотографий за пыльными стеклами на меня смотрят неживые глаза незнакомцев. Теплый свет от светильника смешивается с дневным, болезненно давит на глаза, хочется выключить его, чтобы не подсвечивал грязь по углам и слой серой пыли на предметах. Кажется, что в квартире никого нет, но я знаю, это не так. За дверью с матовым стеклом есть Хозяйка. Она больше не ходит на работу, почти не спит, ест мою еду, не моется — ведет себя странно.

Потом снова раздается два настойчивых стука.

Тук-тук.

Хозяйка открывать не собирается, и я подхожу к двери.

Я сглупила, не посмотрев в глазок. Поняла, что совершила ошибку, когда за моей спиной раздалось отчаянное Хозяйкино «не открывай», сказанное шепотом, от которого волосы на затылке встали дыбом. Но остановить свою руку, отворяющую дверь, я уже не могла. Отчего-то подумала, что это Свет, но на пороге стоял не он.

«Соседка?» — первой мыслью пронеслось в голове, когда я увидела пышнотелую женщину в строгом черном плаще с изящно повязанным черно-белым шелковым платочком на шее. Она смахнула тёмный локон волос с плеча и оглядывала меня, немытую и взъерошенную после сна, мне сделалось неудобно под её строгим оценивающим взглядом.

— Ты новенькая, что ли? — фыркнула она, заглядывая мне через плечо, и, увидев Хозяйку, выскочившую из комнаты и очевидно из постели, расплылась в улыбке. — Добрый день! Я была в мастерской, но там сказали, что вы не приходили несколько дней! — елейно замурлыкала она, обращаясь к Хозяйке.

— Позвольте? — женщина перевела взгляд своих медных глаз на меня, и мне ничего не оставалось, как отступить вглубь прихожей.

— Василиса Валерьяновна? — Хозяйка заметно растерялась, огляделась, словно ища, куда бы спрятаться. Стоя напротив этой дорого одетой дамы, Хозяйка выглядела бледной тенью, в ней не было того яркого вихря, который я застала в первые несколько дней после приезда. Тусклой копией себя стояла она в прихожей, не зная, куда деть тревожные руки, которые, как беспокойные птички, порхали от лица к застиранной ночной сорочке в мелкий блеклый цветочек.

— Мы с вами столько лет знакомы, к чему официоз? — мурлычет гостья, по-свойски ставя на заваленную хламом тумбу сумочку.

Если у Хозяйки и есть знакомые, то выглядят они именно так. Носят черные лакированные туфли и черные чулки, делают идеальный макияж и укладку с самого утра. Потому что это привлекает богатство или благополучие. Но сейчас Хозяйка была едва ли похожа на свою знакомую в прихожей, она попятилась к комнате, обхватив себя руками, волосы сальными сосульками падали на лицо, сорочка была явно не первой свежести.

— Я к вам по делу... — начала гостья, совершенно не обращая внимания на то, что её собеседница не в порядке.

Я и сама не замечала то, насколько Хозяйка была не в порядке, — контраст настолько ощутим, что стало тоскливо и жутко одновременно. Мне сделалось неловко, будто в этом есть моя вина.

— Я не могу сейчас, совсем не могу.... Я поправлюсь и потом... — замотала головой Хозяйка, словно отгоняя наваждение. Голос у неё был тихий и слабый. Сама она словно ссохлась.

Я не знала, куда мне себя деть, стоять между ними было очень невыносимо, так и застыла, держась за ручку открытой двери.

Неужели эта Василиса не видит, что Хозяйка не в себе и сейчас не лучшее время для визита? Ещё недавно Хозяйка выглядела жутко, теперь же в свете негасимого светильника она была жалкой.

— Мне нужно срочно подшить платье, время уже пришло, понимаете? — гостья сказала это тоном, нетерпящим возражений.

— В мастерской помогут... Не нужно было приходить... Отдайте кому-нибудь... — Хозяйка мотнула низко опущенной головой.

— Отдать кому-нибудь другому! Невозможно! У вас руки золотые, дар у вас понимаете!

— Не могу... Ничего не могу... Простите! — Хозяйка вдруг сжалась вся и разрыдалась.

Дальше произошло то, чего я совершенно не ожидала. Василиса выпрыгнула из своих лакированных туфель и бросилась к сползающей на пол женщине.

— Чего встала? Закрой дверь и помоги! — зашипела она, зыркнув на меня своими янтарными глазами. От этого недоброго взгляда внутри всё скрутило.

Я подчинилась. Вместе мы подхватили сотрясающееся тело Хозяйки, от неё противно пахло кислым потом и лекарствами, меня замутило от этого запаха, и я отвернула голову и задержала дыхание. Эта Василиса уверенно, словно уже не раз делала это, толкнула двустворчатые двери хозяйской спальни. Они распахнулись, и стекла в дверях задрожали с противным звоном.

Я впервые переступала порог этой комнаты. Она была такой же заваленной, как и вся квартира. Напротив двери два окна, заставленные цветами так, что свет проникал через них редкими порциями, люстра каскад с пожелтевшими пластиковыми висюльками, имитирующими хрусталь.

Несколько шкафов и комодов, из створок и ящиков которых неаккуратно торчали вещи.

Стоило пройти к кровати, стоящей у стены, как в нос ударил запах церковных свечей, горелой травы и земли, едкий запах лекарств и с примесью чего-то ещё тошнотворного и знакомого. В сжатых до боли зубах знакомого.

Василиса осторожно усаживает воющую Хозяйку на расправленную кровать, та падает в подушки и поджимает под себя ноги с грязными пятками, сворачиваясь в калачик, как маленький ребёнок.

— Ну-ну, будет... — тихонько шепчет Василиса и накрывает трясущееся тело одеялом. Хозяйка вздрагивает, но действительно затихает под прикосновениями Василисы, которая гладит её, словно девочку, по укутанному плечу.

Возле кровати на тумбочке целый алтарь из иконок, лампадка и множество свечных огарков. Оттуда на кровать глазами полными печали смотрит юноша с тонким золотым нимбом на голове. На туалетном столике бардак, зеркало перечеркнутое следом от чадящей свечи, раскиданная в беспорядке колода карт таро.

В отражении черная фигура склонилась над набухшим одеялом — выглядело зловеще, и меня передернуло.

— Принеси воды! — уже без всякой ласки в голосе шипит Василиса, поймав мой взгляд в отражении.

Я радуюсь этому поручению, потому что могу покинуть жуткую комнату, заваленную хламом и странными вещами. Воздух в ней такой затхлый и влажный, противно надышанный, что в коридоре я наслаждаюсь возможностью вдыхать пыль.

Долго ищу в шкафчиках чистый стакан или кружку и, наконец, вытаскиваю из буфета одну из нарядных кружек, тех, из которых мы пили чай в день моего приезда. На секунду мне кажется всё это таким нереальным, неделю назад всё было совсем по-другому.

Она открывает форточку, впуская свежий воздух, и задергивает шторы под слабые возмущения Хозяйки, прерывавшиеся шмыганьем, когда я захожу с кружкой в комнату.

— Давай скорее! — незваная гостья протягивает руку и, забрав у меня кружку, подносит её к губам хозяйки. Та уже не возмущаясь, молча пьет, руки её дрожат, и Василиса придерживает их своей ладонью.

Мы оставляем Хозяйку и выходим, тихонько затворив двери. В руках она несет мятые блистеры с таблетками, возвращается в прихожую, но не уходит, вместо этого прячет таблетки в сумочку, вешает свой плащ на заполненную вещами вешалку, оставшись в черном платье и шейном платке, идет на кухню.

— Вы останетесь? — неуверенно спрашиваю я, следуя за ней по коридору, и едва не врезаюсь, когда она внезапно останавливается у дыры с торчащими проводами на месте выключателя.

— Что здесь случилось? — качает она головой, игнорируя мой вопрос.

— Сломался... — пожимаю плечами я, повторяя слова Хозяйки.

Прицыкнув, женщина идет дальше на кухню, не удостоив меня ответом. Там распахивает форточку, и китайские колокольчики жалобно позвякивают.

По-хозяйски обшаривает шкафчики, словно ищет что-то, но на кухне почти нет ничего из еды. Отряхнув с венского стула крошки, Василиса усаживается на него, достает из сумочки серебряный портсигар и с наслаждением прикуривает тонкую сигарету, придвинув одно из червоточящих блюдец к себе. На груди у неё поблескивает брошка в виде черной кошки.

Такой же она и выглядит: наглой, бесцеремонной и высокомерной.

— Тебя не учили, что нельзя открывать дверь незнакомцам? — вдруг спрашивает Василиса, выпуская аккуратное колечко дыма, я киваю, следя за тем, как оно уплывает в сторону открытой форточки.

С какой стати она отчитывает меня, ворвавшись в квартиру, доведя хозяйку до истерики и устроившись тут на кухне?

Я не знаю, могу ли уйти, оставив её в квартире, она была знакома с Хозяйкой, но чувство дискомфорта, возникающее под её взглядом, предупреждает — ничего хорошего от этой женщины не жди.

В дневном свете её черты выглядят мягче, и определить возраст очень трудно. В черных волосах нет ни намека на седину. Я подумала о том, что если бы моя мама не растратила свою красоту, если бы не растворила её, как таблетку аспирина, в горькой, убивающей в ней человека, воде, то была бы похожа на эту женщину. А может, мне просто хотелось такую маму рядом, безупречно красивую в своем трауре. То, что она скорбела, я почувствовала с того момента, как женщина пересекла порог. За ней тянулся густой шлейф запаха, от которого мороз по коже. Я чувствовала его иногда в квартире, но он был слабо уловимым, и никак не получилось вспомнить, откуда я знаю его. Аромат этот вызывал тревогу, граничащую с паникой. Это был плотный запах смолы, свечного воска, костра, ладана, в нем была сладость подгнивших яблок и листьев, а ещё свежесть земли и горчечь карвалола — запах отпевания. Я была на похоронах лишь однажды, в далеком детстве. Может, меня и не было на самом отпевании, но запах, который потом принесли в квартиру живые на своей одежде, в карманах и легких, ещё долго не мог выветриться. Он, как беспокойный дух, метался по комнатам, не в силах забраться под занавешенные зеркала. Иногда я начинала чувствовать его на кухне или лежа в кровати. Вся замирала, боялась вдохнуть этот аромат смерти, как боишься вздохнуть, когда вдруг кольнет под ребром.

Даже сигареты, что курила Василиса Валерьяновна, не перебивали его.

Её нравоучение звучит очень пафосно, и я огрызаюсь.

— Жизни? — я произношу это слово специально, потому что оно противоположно смерти, которой так пахнет эта странная гостья.

— Больше! — усмехается она, и её медовые глаза недобро щурятся. Женщину это нисколько не задело. — Поставь-ка чайник.

Вскакиваю ставить чайник, потому что сидеть напротив некомфортно, а вовсе не от того, что звучит просьба как приказ.

— Семи... — добавляет она, стоит мне отвернуться.

— Что? — не расслышала я.

Она, мурлыча, тушит сигарету, словно не сказала что-то очень странное пару секунд назад.

— Давно так? — кивает в сторону коридора.

— Она не в своем уме? — осмеливаюсь я спросить. Кажется, эта Василиса хорошо знает Хозяйку, раз её не удивил этот срыв, и то, в каком стоянии находятся и Хозяйка, и квартира. Она сидела на месте Хозяйки и держалась так, словно это её кухня.

— В своем, но много лет её убеждали в обратном, и она поверила. Так крепко, что переубедить её невозможно.

Она затушила сигарету и поднялась со своего места. На цыпочках, чтобы не слишком запачкать чулки, прошлась к холодильнику, заглянув в его пустое нутро, захлопнула дверцу с такой злостью, что на пол шлепнулся один из магнитиков с кошкой. Её пластиковое ушко откололось и укатилось куда-то под стол. Василиса подняла треснувшую фигурку и, прицыкнув, сунула её в сумочку. Я притворилась, что ничего не видела, отвернулась к закипающему на плите чайнику.

— Ты учишься? — вдруг спрашивает она.

— Нет.

— Работаешь?

— Нет, я приехала сюда в гости...

— К кому?

— ....

— Короче, деньги у тебя есть?

Я оборачиваюсь. Зачем она спрашивает про деньги, выгонять будет?

— У меня билеты невозвратные... В следующие выходные я улечу... У меня не хватит...

Голос предательски дрожит. Знаю, к чему Василиса завела этот разговор, я бы и сама съехала куда-то подальше из этой странной квартиры.

— Так, у меня мало времени, — говорит она, взглянув на золотые часики на запястье, и поднявшись, оглядела меня. — У тебя кстати тоже...

— Что?

— Я вернусь позже! — игнорируя мой вопрос, она подхватывает свою брошенную на подоконнике сумочку и достает оттуда две хрустящие тысячные купюры. — Вот, купи еды! Что-то не сильно вредное...

Положив их на грязный стол, идет в прихожую.

Действие было таким простым, привычным, сразу понятно, это уже повторялось. У тех, кто жил здесь до меня, тоже был такой разговор.

— Вы не знаете, кто тут жил до меня?

Она внимательно смотрит, словно оценивая, стою ли я этого знания.

Проходя мимо дверей в мою комнату, кидает взгляд и качает головой, словно увидела там что-то нехорошее.

— Пожалуйста, пригляди за ней, — женщина кивает в сторону остекленных дверей. — И не открывай кому попало двери! — только и произносит Василиса Валерьяновна.

Легко впрыгивает в свои туфли на шпильках и, накинув на плечи плащ, не прощаясь, исчезает за дверью. Оставив меня с ворохом вопросов. Что это вообще было?

***

На завтрак я покупаю слойку с яблоком и съедаю её за высоким столиком у окна в маленькой булочной.

Я отстаю от своего привычного расписания, в это время я должна быть у ворот университета. Где-то на задворках сознания тонкий писклявый голосок укоризненно спрашивает, для чего мне это? Но я отмахиваюсь от него. Себе уже давно всё объяснила: я буду винить себя, если не продолжу пытаться. А ещё просто не знаю, чем занять себя здесь. Денег почти не осталось, гулять по городу надоело, а так я занята делом. Иногда совсем не важно, каким образом убивать время.

В метро по привычке смотрю в окно, единственная в вагоне. Но кроме мрака и собственного отражения там ничего. Смотреть на это каждый день, должно быть, не выносимо, вот люди и отворачиваются от собственного отражения, закрывают глаза и прячутся за книгами. Мне тоже не хочется встречаться взглядом с собой, и я упорно смотрю сквозь отражение в густую темноту. Но чувствую собственный суровый взгляд напротив.

В кармане вибрирует телефон. Это сообщение от мамы, я гляжу на экран, и внутри всё сжимается.

«Сказал, где он сейчас?»

«Нет»

Сообщение не доставлено.

«Нет»

Сообщение не доставлено.

«Нет»

Да, твою ж мать! Чертова сеть, которая, словно издеваясь, принимала сигнал, но его не хватало, чтобы отправить ответ.

В голову пришла бредовая мысль. Что если Лена застряла где-то в метро, как в моём сне, и может только читать сообщения?

Стоит мне подойти к университету, как начинается дождь. Я без зонта. Захожу в большие двустворчатые двери, вместе с другими не желающими мокнуть, и никто не обращает на меня внимания, когда я осматриваюсь в холле. Внутри столько простора и света, широченная лестница с литыми перилами.

По коридору тянутся стенды с названиями факультетов и специальностей, снуют абитуриенты с неизменными папками набитыми документами.

Взгляд утыкается в указатель с надписью «деканат». И мне приходит в голову мысль просто пойти и спросить телефон и адрес Лены. Если я объясню ситуацию, возможно, мне помогут. Я даже удивляюсь тому, что не подумала об этом раньше, это ведь так просто. Если с ней что-то случилось, то здесь наверняка об этом знают. И я иду по указателю мимо стендов и столов к тёмной двери с наклеенным листом в прозрачном файле.

«Часы работы», — выбито на нем черными крупными буквами.

Я стучусь и заглядываю внутрь. Девушка чуть старше моего поднимает голову от стопки документов на столе. Рядом допотопный монитор с пожелтевшим от времени пластиком.

— Простите, я ищу человека... Елена Рыжова, она учится здесь...

Я сбиваюсь, как уместить в одно предложение всю важность человека? Сбиваясь, я рассказываю девушке напротив о том, кого ищу. Её лицо мне словно знакомо. Смотрю на светлые волосы, убранные в хвост, аккуратную голубую блузу без единой складочки, она так подходит к её глазам, на руку с аккуратным маникюром, которая застыла, сжимая карандаш.

Я вижу, как шевелятся её губы, девушка отвечает что-то. Но я не могу разобрать слов, слишком сильно сходство. Сходство с моей фотографией, сделанной в первый учебный день на линейке перед университетом, которая стоит у меня на аватарке.

— Что? — шепчу я одними губами, и она, вздохнув, повторяет:

— Мы не можем разглашать личные данные студентов.

Мы смотрим друг на друга ещё некоторое время. Всего мгновение я вижу, как она вопросительно поднимает бровь.

Мне хочется спросить, не кажется ли ей, что мы похожи. Хотя, наверно, мы совсем не похожи, просто есть что-то общее с моей фотографией. Ведь на ней тоже не я. Настоящая я так не выглядит, настоящая я носит рваные кеды и джинсы, предпочитает толстовки и не признает тушь для ресниц. А вот девушка за столом такая и есть, ей комфортно в этой наглаженной блузке, пальцы не обкусаны и нет воспаленных ранок у ногтя. Я долго пыталась быть такой, но что так, что эдак, на меня никто не смотрит, так зачем стараться?

Я извиняюсь и выхожу в коридор. Дождь барабанит по высоким окнам, и потоки воды размывают пейзаж за окном.

На что я рассчитывала?

Потоптавшись у закрытой двери, решаю переждать дождь в кафетерии и, взяв стаканчик растворимого кофе и трубочку с кремом, усаживаюсь на подоконник.

Стоит развернуть сладко пахнущую трубочку и ухватиться зубами за её обсыпанный сахарной пудрой бок, как в кафетерий, озираясь, входит девушка из деканата. Она кого-то высматривает, студенты старшекурсники машут ей, один из них жестом предлагает свой кофе, который только что вытащил из автомата. Она мотает головой и поворачивается ко мне. Она искала меня. Я силой заставила себя проглотить кусок, и он, царапая слоенными краями, тяжелым комком прошел по пищеводу.

— Я посмотрела, в базе нашего факультета студентов такой фамилии, как вы назвали, нет, но есть Рыжковская Алена, — она ждала какой-то реакции. — С фамилией Рыжова — никого... А списки других факультетов я посмотреть не могу, — она запнулась. — Я итак нарушила правила.

— Понятно... Спасибо большое.

— Вы уверены, что у вас верные данные? — она внимательно смотрит на меня, но я только пожимаю плечами.

Уверена ли, что у меня верные данные? Нет! Это же интернет! С чего я вообще решила, что это её настоящее имя?

— Не знаю...

— Что ж, я, к сожалению, не могу больше помочь. Надеюсь, вы отыщите её. —

Строгий взгляд смягчается, в нем проскальзывает что-то похожее на сочувствие.

— Спасибо...

Булка встала недожеванным комком в районе солнечного сплетения. Я глотнула горячий кофе, обожгла язык, но дышать стало легче. Почему я не подумала об этом раньше? Почему только сейчас на меня обрушилась вся абсурдность ситуации...

— Привет! — раздалось сбоку, прервав мои мысли.

Это студент, предложивший кофе девушке из деканата.

Он держал стакан двумя пальцами сверху. Высокий и очень красивый.

— Привет, — отвечаю, стряхивая крошки с губ.

— Я услышал ваш разговор, — он кивает головой в ту сторону, куда ушла девушка с моей аватарки. — Ты кого-то ищешь?

— Ищу свою подругу, она учится... — я запинаюсь, — Скорее всего, учится здесь, — я достаю телефон, показываю её фото из профиля. Он хмурится.

— Не знаю её.

Я особо и не надеялась.

— А ты можешь переслать ссылку на её профиль? Я из студ.совета, могу спросить ребят с других факультетов, вдруг кто знает.

Я поднимаю на него глаза, неужели мне повезло? Боясь спугнуть это неожиданное чудо, киваю.

— Отлично, давай я тебя в друзья добавлю. Артём Тёмный, — представляется он, и я набираю в поисковой строке его имя. На аватарке засвеченный снимок, парень в кожанке на голое тело, в зубах сигарета с красным маячком уголька.

— Ага, добавляйся, — кивает он и достает свой мобильный. — А ты с Лерой, получается, не знакома?

— С кем? — не понимаю я.

Артём кивает в сторону деканата, и я понимаю, что он о той девушке. Я качаю головой.

— Ясно, я сначала подумал, вдруг вы сестры, ну знаешь, похожи чем-то, — он улыбается, и на щеках появляются очаровательные ямочки. Парень выглядит совсем не как на аватарке, и я даже удивляюсь, как может один человек быть таким разным в жизни и на фото.

— Ладно, я напишу, как узнаю что-нибудь! — говорит Артём и отходит к своей компании ребят, которая с любопытством наблюдала за нами всё это время. Кто-то из парней присвистывает и хлопает его по плечу, парень смеётся и качает головой. Я не слышу, о чем они говорят, но, кажется, догадываюсь, и щеки против моей воли заливает краской.

Тяжесть, носимая в груди, становится легче. Это надежда, я чувствую, как она заставляет сердце биться радостнее. Ведь есть вероятность, что Лена найдется. Что всё не зря. Маленькая искорка, которая осветила этот день. Сегодня я приехала без всякой надежды, но мне улыбнулась удача. Вспоминаю про смытый в унитаз моток ниток и чувствую облегчение — это было правильно!

Дождь прошел, и ветер гнал обрывки грязных туч по серому небу. Выйдя на улицу, в нос ударил свежий запах озона и листвы, дышалось легко. Впервые за эту неделю!

Я разглядываю фото в профиле у Артёма, пока вагон громыхая везет меня привычным маршрутом. Он любит, когда на фото изображение не в фокусе или смазано движением, с резким контрастом света и тени. Но на всех изображениях видно его красоту. Странно, он словно издевается и говорит: «Смотри, вот неудачное фото, меня тут почти не видно, но я всё равно красавчик». Видно, как парень наслаждается собой. Такие мне не нравятся, во-первых, потому что никогда не обращают на меня внимания, а во-вторых, я сама к ним равнодушна. Поэтому его попытки произвести впечатление кажутся комичными. То, как Артём улыбался, он знал, что выглядит очаровательно, то, как наклонял голову набок, слушая меня, как серьезно хмурил брови, — во всем желание понравиться. Он такой же, как я, но у меня не выходит быть очаровательной, не получается нравиться другим. В лучшем случае меня не замечают.

Выхожу на Гостином дворе, идти в квартиру не хочется, вернусь туда к вечеру. Буду только ночевать там.

Я прошла совсем немного, свернула на Большую конюшенную, и с неба снова полило.

Забежав от дождя в открытую дверь, огляделась. Небольшое помещение с высокими столиками, вкусно пахнет сладкими булочками. На подоконнике, вытянувшись во всю длину, спит серая полосатая кошка.

— Мы закрыты на перерыв! — донеслось из-за стойки.

Грузная женщина в чепце и фартуке даже не подняла на меня глаза. Других посетителей в зале не было.

— Простите. — стоило мне развернуться и направится к выходу, как она снова громыхнула.

— Погоди... Раиса Альбертовна!

Из подсобки появилась ещё одна женщина постарше, с проседью в волосах и очках для чтения.

— Что такое, Тамара? — раздраженно спросила она, откладывая на стойку папку с документами.

— Ну вы посмотрите! — буфетчица ткнула пальцем куда-то вниз, прямо мне под ноги.

Я опустила взгляд. Старинная плитка подо мной была в грязных мокрых следах. Буфетчица тыкала в них пальцем, а её начальница качала головой.

— Ох... надо же...

— Простите, я не специально! — тут же оправдываюсь я. Внутри всё сжимается от стыда. — На улице дождь... — оправдание звучит слабо.

— Нет-нет, что ты! — вдруг спохватилась женщина, которую позвала грозная Тамара. — Не переживай! Погоди минутку! Тамара, сделайте нам, пожалуйста, чай.

Женщина оставила очки на стойке и подошла ко мне.

— О! Так это ты! — воскликнула она, разглядывая моё лицо, когда я стянула намокший капюшон толстовки.

Я тоже узнаю её — она окликнула меня в метро несколько дней назад, спутав с кем-то, и спросила, не потерялась ли я. Это была странная встреча, которой я не придала особого значения, но внутри шевельнулось что-то похожее на плохое предчувствие.

— Что произошло с тобой? — спросила она, жестом приглашая к столику у окна.

Кошка, спавшая на подоконнике, подняла голову.

В её голосе столько искреннего участия, что невозможно не смутиться. К чему оно?

— Я не очень понимаю...

— Что с твоей тенью, дуреха?! — громыхнула Тамара, ставя передо мной картонный стаканчик с горячим чаем.

— С чем? — я уверена, что ослышалась, ведь это совершенно не логичный вопрос.

— Тамара! — женщина строго одернула буфетчицу, и снова обратилась ко мне. — Ты ведь сюда поэтому пришла?

Я отчаянно замотала головой. Совершенно не понимая о чем речь, переводила взгляд с одной женщины на другую.

— Как? Хочешь сказать, случайно зашла?

— Ну дождь...

— Ну вы гляньте на неё! — снова вмешалась в разговор Тамара. — Она же вообще не алло!

Я была благодарна Тамаре за эти слова, ведь действительно ничего не понимала. Её начальница Раиса точно меня с кем-то спутала.

— Спасибо за чай! — я копаюсь в карманах в поисках мелочи. Нужно уходить и как можно быстрее.

— Погоди, нужно поговорить! Опасно вот так ходить по городу! — останавливает меня Раиса.

Она сказала это так громко, что кошка окончательно проснулась и, сев, устремила свои желтые глаза прямо на нас.

— Расскажи, что случилось с твоей тенью? — уже мягче просит она.

Я, ничего не понимая, гляжу себе под ноги. Они действительно спрашивают про мою тень? Ничего необычного. Однако, переведя взгляд на пухлые ноги Тамары в разношенных туфлях на плоской подошве, я вижу четкую тень. Под моими ногами тоже она есть, но совсем тусклая, неровная, словно старая тряпка, она колышется от каждого моего движения.

В ужасе я поднимаю глаза на женщин:

— Что это?

— Ты не замечала, что с твоей тенью что-то не так? — Они обе качают головами.

— Нет... Как я вообще могла это заметить?

— Что ж, тебя трудно винить. Это такая потеря, которую замечаешь не сразу. Возможно, ты ощущала, как чувство пустоты разрастается внутри?

Я чувствовала, не помню как давно, но чувствовала, как черная дыра в груди расползается. Она была, и я старалась не замечать её, как привыкают не замечать у себя горбинки на носу или родинки.

— Ты не местная?

— Нет...

— Ну тем проще, тебе нужно поскорее уезжать из города! Тут и сейчас небезопасно для человека, который почти лишился тени, а с наступлением по-настоящему тёмных ночей, станет гораздо хуже!

— Я ничего не понимаю! — голос срывается, потому что мне становится дурно. Я смотрю под ноги, надеясь, что так просто падает свет, но, отойдя на пару шагов и покрутившись, не могу не признать — моя тень выглядит странно. Это ведь не может быть каким-то разводом?

Я прикрываю глаза, пытаясь представить, как должна выглядеть моя тень, но, открыв их, вижу истончившийся светло-серый лоскут. По-другому её теперь и не описать. Как будто кто-то наступил на неё, и она осталась под ногами неаккуратного прохожего. Но ведь это тень, с ней такого не может случиться!

— Милая, как же так вышло, что твоя тень в таком состоянии? Тебе нужно поскорее вернуться домой, пока не поздно!

— Можете нормально объяснить?

Они обе застыли на секунду, опешив от моего крика. Их тени тоже застыли, плотные тёмные — абсолютное отражение своих носителей.

— Что ж, Тамара, повесьте, пожалуйста, табличку и заприте двери. Хорошо, что ты нас нашла. Опасно расхаживать по городу с такой тенью. Ты можешь запросто оказаться на Той стороне Петербурга. Но вернуться с такой тенью может быть не просто. Людей с нормальной тенью Та сторона выплюнет, словно косточку, а тебе нужно быть очень осмотрительной... Может быть, ты уже замечала странности?

Так мне это не привиделось? В глазах темнеет, и Тамара хлопает меня по плечу, подталкивая к стаканчику с чаем. От него ещё идет пар, и я не решаюсь глотнуть. Не время, слишком много вопросов.

— Какая ещё Та сторона? — мой сиплый голос кажется чужим.

Тамара закатывает глаза и уходит за стойку, а Раиса, немного подумав, отвечает:

— Если совсем просто — это тень нашей действительности, отражение нашего мира. На первый взгляд обе стороны очень похожи, но каждая живет по своим законам. В этих местах аномалия, топкое место, где границы размыты, и стороны иногда пересекаются или наслаиваются друг на друга. Поэтому могут происходить странные вещи, тут с ними уже свыклись за несколько столетий, поэтому почти никто не обращает внимание. Но бдительность терять не стоит!

— А причем здесь тень? — мне кажется, что вот-вот Тамара не выдержит и покатится со смеху, а потом эти две женщины расскажут, что разыгрывают так туристов уже много лет, но она продолжает сурово смотреть из-за стойки.

— Это наша Та сторона, которую мы неощутимо таскаем с собой, и единственное, что не покидает нас даже после смерти. Бывает, что тень бледнеет, но такого я ещё не встречала... — она снова окинула меня сочувствующим взглядом.

— А что будет, если я останусь без тени?

— Тьма тебя поглотит. Тень — это связь с Той стороной, как ограничитель — тьма не может выйти за пределы тени. Но если этот ограничитель отсутствует, ты станешь Потерянным.

— Кем?

— Так называют обрывки теней, которые очертанием напоминают людей, они застывают под фонарями и подолгу смотрят на свет. У них уже нет разума, они забыли, кем являлись, по привычке тянутся к знакомым местам. Ищут себе подобных и сливаются, в надежде обрести целостность, жалкое зрелище. Со временем могут превратиться в настоящее чудовище, утратившее человеческий облик, Они опасны даже для тех, чья тень в полном порядке. Так уж устроено, человек без тени не может существовать, а вот тень без человека запросто...

Самое страшное в этой ситуации то, что я верю. Потому что подобное чудовище видела ночью в арке. Я не знала, как описать его, Оно было живым, меняло облик, цеплялось множеством рук за стены, ползло по трещинкам в асфальте черной жижей. Я чувствую, как страх скрутил желудок, до тошноты.

— И что мне делать? — я глотаю остывший чай.

— Уезжай, чем быстрее, тем лучше! Избегай темноты — за время белых ночей твари, живущие здесь, изголодались, устали прятаться. Они злы и безжалостны. Я подошла к тебе в метро, потому что беспокоилась, там опасно даже днем. Искусственный свет Их не отпугивает...

— Я слышала разговор... Два работника в метро говорили, что какая-то Тварь заснула на станции, это Оно?! Там ведь столько людей! Как это возможно?

Раиса смотрит в окно, дождь уже закончился, и то и дело мимо проходят люди. Она взглянула на часы на своем запястье и покачала головой.

— Ты обращала внимание на плотные двери на станциях? За ними скрывают перегон Существа, которое чистит туннели от нечести, иногда оно засыпает в неподходящий момент на одной из станций, и тогда её закрывают. В белые ночи тьма стремится спрятаться как можно глубже, и нет ничего лучше туннелей. Этим, конечно, занимается специальная служба метрополитена, они устанавливают защиту, но, как видно, это не всегда помогает... Если всё-таки придется воспользоваться метро, не выходи на безлюдных станциях и не ходи за служащими в черной форме — можно застрять там и не выбраться.

— Точно! Поэтому лучше туда вообще не спускаться! — выкрикивает из-за стойки Тамара.

Она принесла из кухни огромную кастрюлю, накрытую марлей, и тоже глянула на часы, висевшие над входом в кухню. Без пяти минут шесть.

— Раисочка Альбертовна, масло ставлю? Уже пора! — спрашивает она, оторвав взгляд от настенных часов.

— Ставьте, Тамара, — кивает Раиса Альбертовна и идет отпирать двери. — Скоро все с работы пойдут... — она улыбается, словно извиняется за то, что не может уделить мне больше времени.

Я качаю головой, ничего страшного. Мне бы сейчас усмирить тот хаос, что крутится во мне смерчем из тысячи вопросов.

— Я, кажется, видела Анубиса... — если и спрашивать об этом, то сейчас самое время.

Раиса застыла, так и не перевернув табличку с надписью «закрыто».

— Пса, что ли? — громыхает Тамара, даже не обернувшись.

— Тамара!

— Ну пес же он и есть! А чего с ним?

И они обе смотрят на меня так, словно я встретила их давнего знакомого.

— Я умру да?

— Это он так сказал? — буфетчица облокотилась на стойку, словно намечалось что-то интересное.

— Нет.. Я не знаю, просто видела его. Это плохо, да?

— Нет, вовсе нет... — Раиса Альбертовна переворачивает, наконец, табличку и возвращается в зал. — Тамарочка, сделайте, пожалуйста, пончиков для девочки.

Та нехотя отворачивается к плите, видно, что ей тоже хочется поучаствовать в разговоре. Когда шкворчание становится достаточно громким, владелица пышечной негромко спрашивает:

— Где ты его встретила?

— Я видела мельком в баре и подумала, что мне это привиделось... Так он на самом деле здесь? — ладно монстры местные, но что здесь забыл египетский бог?

— А, да... — она, кажется, выдохнула с облегчением. — Видишь ли, он служил при храме в Фивах, и когда сфинксов, охраняющих вход, перевезли сюда, он, привязанный к ним, не по своей воле оказался тут. Тебе он ничего не сделает, главное, если вдруг встретишь, не соглашайся ему служить, нет никакого удовольствия смотреть на покойников...

— Но почему я его встретила?

— Он живёт на Той стороне, поэтому и встретила.

— Ты не бойся! Ему покойников тяжело найти, если крещёная, так он тебя и подавно не тронет...

— Тамара! Не пугай её!

— Дак я же, напротив, успокаиваю! Он же тут без работы практически, раз в пятьдесят лет какой-нибудь египтолог или повернутый на древних цивилизациях окочурится, так он может его проводить куда надо. От того и сидит в этом баре, смотреть противно! На вот, держи!

Она протягивает теплый бумажный пакет, из которого сладко пахнет свежими пышками.

Я не понимаю ничего, но пакет благодарно принимаю. Во рту собирается слюна, трубочка с кремом давно бесследно растворилась в желудке.

— Ешь, не стесняйся! — подбадривает Тамара и возвращается за стойку.

Первые посетители потянулись в пышечную, и Тамара спешила принять заказ.

Кошка, выспавшись на подоконнике, спрыгнула и потерлась серым бочком о мои ноги, оставив светлые волоски шерсти. Я собиралась их стряхнуть, но Раиса меня остановила и, улыбнувшись, шепнула, что это оберег от нечестии, на некоторое время поможет. Ободряюще кивнув, она упорхнула за стойку и принялась расчитывать покупателей.

Пончик был горячим, щедро посыпанным сахарной пудрой, которая липла к пальцам и губам сладкой корочкой.

В углу висел ярко-алый огнетушитель с аккуратной надписью, заставившей меня улыбнуться: «Ответственный за пожарную безопасность: Р.А. Йовченко».

Пышечная, видно, пользовалась популярностью, и скоро в небольшом зале было не протолкнуться. Я оставила на потом несколько пончиков и завернула пакет.

Только выйдя на улицу и шагая в сторону знакомого двора-колодца, сообразила, что не спросила самую важную вещь — как мне вернуть тень.

Сквозь надрез в слоеных облаках желтком вытекает оранжевое солнце.

Я опускаю глаза, под ногами блеклым отрывком тянется то, что осталось от моей тени, словно я тащу её, а она упирается, неровные края цепляются за выступы и трещинки в асфальте.

Поворачиваю на Невский, люди плотным потоком идут навстречу. Множество ног, стук каблуков и набоек, шарканье резиновых подошв кед и кроссовок, из-под каждой пары обуви тянутся тени. Плотные, тёмные, они легко выскальзывают из-под ботинок прохожих, сливаются между собой и так же легко отделяются, словно не были единым целым мгновение назад.

Сворачиваю к каналу Грибоедова и иду вдоль набережной, мимо Банковского моста с крылатыми львами, золотые перья переливаются в солнечных лучах. Красиво, но разве об этом сейчас стоит думать? Одергиваю себя. В кармане вибрирует. Я поднимаю трубку и слышу знакомый встревоженный голос — мама.

— Мам, ну поздно же. Я же написала, что всё хорошо...

— Мил, а Влад номер сменил? Он не говорил, где сейчас?

Я выдыхаю. Нужно сохранять спокойствие, чтобы этот разговор не перешел в скандал.

— Нет, я же написала тебе....

— Мне ничего не пришло! Что ты написала? — она раздраженно затихла и ждала ответ.

— Он не сказал, я не спрашивала...

— Ну как же? Он ведь твой брат! — да, я знаю это! Её слова звучат как тычки, больно, ноющее, так, словно ещё несколько дней в этом месте будет синяк, саднящий чувством вины. Мне хочется ответить тем же, толкнуть сильно, но я беспомощно сжимаю трубку и молчу.

Моя мама не всегда такая, просто иногда что-то, что ест её изнутри, вырывается наружу. И даже у самого сильного человека, из всех, которых я знаю, не получилось выстоять перед этим монстром, и он устал бороться.

— Алло! Ты что молчишь? Алло?

— Да, мам, я тут... Ты чего так поздно не спишь?

— А он тебе сам позвонил? — она игнорирует мой вопрос, продолжая напирать, я чувствую, как она ищет, за что бы зацепиться, где бы меня подловить.

— Да, сказал, что вы с бабушкой переживаете. Я звонила с утра...

— Значит, это она ему сказала! — торжествующе звучит на том конце, а я ковыряю замызганным носком кеда прилипшую к асфальту жвачку.

— Наверно, я не знаю...

— Пришли мне номер, с которого он звонил! — требует трубка, я слышу на том конце истеричные нотки. Я могу легко сбросить звонок, нужно только нажать отбой. Но где эта кнопка во мне? Как сказать собственным слезам, чтобы они не смели собираться на ресницах горячей влагой? Упираться и спорить бессмысленно, мама не станет слушать, она будет требовать, плакать, находить больное место и давить туда, пока от боли и злобы я не сдамся и не попрошу брата, наконец, прекратить это.

И тогда мы снова будем сидеть весь вечер на кухне, и все сделают вид, что ничего не случилось, но как только Влад уйдет, она снова возьмется за свое. Последний год был почти таким же не выносимым, как то время, когда я училась в начальной школе. Я пропустила тот момент, когда они опять перестали разговаривать, а потом брат ушел из дома. Мы остались с мамой вдвоем, но это не сблизило нас. Из безучастного наблюдателя за моей жизнью она вдруг превратилась в строгого надзирателя. С упорством следователя пыталась узнать, известен ли мне новый адрес и телефон брата, закатывала истерики, вынуждая звонить ему, и обвиняла в том, что я ничего не делаю, чтобы он вернулся. Влад поначалу срывался и приезжал по моему звонку, а потом перестал отвечать, менял номера и подозреваю, что обо всех новостях узнавал через бабушку. Её не так просто продавить, в отличие от меня у бабушки есть стержень. Во всем этом я чувствовала себя как в глупой игре «собачка», когда двое перекидывают друг другу какую-то вещь, а третий, стоящий между ними, должен её перехватить, пока она описывает дугу в воздухе.

— Хорошо... — сдаюсь я, потому что сил продолжать этот разговор нет.

— Я жду! Если он тебе опять позвонит, передай, что я очень переживаю и жду его!

Она сбрасывает звонок, не оставляя мне возможности не подчиниться. Знаю, что завтра мама напишет мне, как ни в чем не бывало, и спросит, как дела. Пока чудовище внутри неё спит, она обычная, но нужно быть всегда на стороже. Любое неосторожное действие или слово грозит очередным скандалом и истерикой. Это очень выматывает. Я устала за этот год. Злюсь и завидую брату, который собрал вещи в спортивную сумку и приходил домой только в качестве гостя. Мне было плохо в стороне от них, но быть между ними просто невыносимо!

Я отправляю номер, с которого звонил брат, уже перестала их сохранять и просто копирую из списка входящих.

Интересно, если я исчезну, меня хватятся, только если кому-то из них нужно будет передать сообщение?

Тру глаза рукавами толстовки так сильно, что кожу начинает щипать, нужно затолкать эти слезы от бессилия поглубже, чтобы не катились по щекам мокрыми горошинами!

Я думала, что это чувство обиды не дотянется до меня, потеряет след где-то в полете над Уральскими горами, но ошибалась. Оно душит меня прямо посреди улицы в Петербурге и, преодолев семь тысяч километров, не растеряет силы.

Телефон мигнул новым уведомлением, я знаю, что это мама отправила сдержанный смайлик или слово «ок», но, взглянув на экран, вижу, что ошиблась.

Артём Тёмный

18:36

Привет! Как дела?

Вижу, что она состоит в нашей группе университета. Я кинул клич, найдем твою подругу!)

Слезы мгновенно высыхают.

Теперь мне нужно избегать темноты и, как бы я ни противилась, возвращаться в квартиру.

Требуется хорошо обдумать всё, что я услышала. Пусть звучало невероятно, но это многое объясняло. В голове крутился водоворот из вопросов, которые следовало задать в пышечной, но я растерялась и теперь ругала себя. Как понять, что я оказалась на Той стороне? Я попыталась вспомнить тот бар в безлюдном переулке, тогда даже не поняла, где оказалась, всё выглядело совершенно нормально, кроме собакоголового. И тут же другой вопрос: как я смогла выбраться? Где пролегает эта граница? Можно ли её почувствовать или увидеть? Как её находят те, кто усмиряет нечисть в метро?

Я заглянула в знакомую арку и, только убедившись, что там никого нет, нырнула во двор. Обнаружила соседа сидящим на ступеньках между третьим и четвертым этажами. В ногах у Света стояла неизменная банка с окурками.

— Ты что-нибудь замечаешь? — я встала перед ним. Мне нужно было выяснить, видит ли кто-то ещё то, что осталось от моей тени. Я и сама не помню, когда в последний раз обращала на неё внимание, кто-то вообще обращает?

Свет оглядел меня и пожал плечами.

— Новая толстовка?

— Да, нет же! Ничего не бросается в глаза?

— Вроде всё как всегда, что случилось-то?

Он правда не видит, или заметить это могут не все?

— Слушай, а что ты думаешь о людях, которые видят то, чего не видят другие? — спрашиваю я, стараясь унять дрожь.

— Что, например? Призраков, что ли? — усмехается он и ковыряет пальцем обветренные губы.

Я задумываюсь, как описать то существо из арки, был ли это призрак?

— Не знаю, что-то потустороннее, сверхъестественное... В последнее время мне казалось, что есть вещи, которые вижу я одна, но сегодня случайно зашла в пышечную...

Я рассказываю обо всем, стараясь не смотреть на парня. Боюсь, что увижу на его лице мягкую сочувствующую улыбку, означавшую, что Свету очень жаль, что он выслушал этот бред. Но с кем ещё я могу этим поделиться? Он всё время рассказывал мне страшилки, что случится, если такую страшилку расскажу ему я? Поверит ли в неё? Рассказываю, опустив глаза, будто говорю со своими замызганными кедами, они — молчаливые свидетели того, что со мной произошло.

Сосед молчит, даже не кивает, просто слушает весь этот поток странностей, который я стараюсь проговорить как можно быстрее, чтобы слова скользнули между зубов и растаяли в пыльном воздухе, но они зависают, оставаясь над нами, как тяжелое невидимое облако. И каждый вздох дается труднее.

Договорив, решаюсь оторвать взгляд от заношенных кедов, Свет смотрит мне под ноги, хмурится. Я понимаю, что он разглядывает мою тень, точнее то, что от неё осталось.

— Вот почему... — кивает он сам себе.

— Сильно заметно?

— Ну... Заметно, но пока ты не сказала, я и не понял, в чем дело. Кто вообще обращает внимание на тень?

— Не смотри! — мне вдруг становится стыдно, как будто парень увидел меня голой. Закрываю лицо руками, будто это спрячет меня, но знаю, что он всё ещё смотрит.

— Что же ты теперь будешь делать? — наконец спрашивает сосед.

Я усаживаюсь рядом на ступени. Хочется попросить его сигарету, но не решаюсь — слишком дрожат пальцы, и я сжимаю руки в замок и утыкаюсь носом в коленки.

— Не знаю... У меня появилась возможность найти Лену и встретиться с ней...

— Ты серьезно? — устало шипит он.

— Что?

— Вот думаю, ты реально такая глупая или это последствия шока? Судя по тому, что сказали те тетушки из пышечной, ты в опасности, но продолжаешь думать только о своей подруге. Ты хоть что-то вокруг замечаешь? Кто-нибудь будет искать тебя, если что-то случится? Подумай, наконец, о себе! В каком ты сейчас положении?

Мне нечего ответить на это, просто обхватываю себя руками и утыкаюсь носом в колени.

— Они сказали, как можно вернуть твою тень? — наконец спрашивает Свет. Голос его звучит мягче, парень понял, что перегнул, и теперь старался проявить больше участия.

— Нет, они только сказали, что нужно уезжать до наступления тёмных ночей...

— Да, это очень опасное время... — качает он головой. — Все боятся самой длинной ночи, но вся жуть происходит как раз после окончания Белых ночей. Твари, живущие во тьме, совсем одичали и обезумели от голода, от них трудно спрятаться...

— Почему тогда об этом не пишут в путеводителях?

— Ну, нам же тоже надо как-то выживать? — невесело кривится Свет.

— То есть туристы для вас как скот на убой?

— А ты думала, тебе просто так чай предлагают попробовать на каждом углу? Готовят жертву!

— Откуда вы, местные, вообще про эту всю жуть знаете? Вам что, какое-то пособие вместе с пропиской выдают?

— Ага, вместо азбуки в первом классе...

Мы перекидываемся этими нелепыми шутками, но легче и светлее мне не становится, я словно в метро. В вагоне горят лампы, но они отгоняют темноту на расстояние всего пары сантиметров от стекла, от того там и надпись «не прислоняться», как бы мрак кого-нибудь не утянул в глубину туннеля. Свет не прогоняет тьму, просто держит дистанцию.

— Твои истории... Откуда ты знаешь о Той стороне?

Он больше не улыбается, опустив глаза, ковыряет пальцем отходящую на носке кроссовка подошву.

— Я уже рассказывал тебе, что старался не выделяться, но меня всегда тянуло ко всему необычному. Ещё подростком я наткнулся на форум с городскими легендами. Там люди писали разные истории о том, как с ними происходило необъяснимое на улицах и в квартирах. Город находится в зоне огромной аномалии, где реальность выворачивается и можно увидеть Ту сторону. Но я думал, эти легенды — просто страшные истории...

— Выворачивается? Это не параллельный мир?

— Да, обычно реальность — бетонный забор, за ним всегда что-то есть, но увидеть не так просто. А здесь в заборе есть бреши, иногда очень большие, поэтому тут часто сталкиваются с тем, что невозможно объяснить.

— А ты был на Той стороне?

Он, поморщившись, кивает и переводит тему разговора:

— Ладно, если серьезно, что будешь делать?

Об этом я уже успела подумать. В такое трудно поверить. Нужно будет вернуться в пышечную и расспросить тетушек, как мне вернуть тень. Сейчас я ругаю себя за то, что растерялась и не задала там вопросы, которые мучили сейчас.

— Что мне остается, билеты у меня невозвратные, денег почти не осталось... Что делать с тенью не знаю, попробую завтра разузнать побольше. Буду избегать темноты, дождусь новостей о Лене, — как можно беспечнее пожимаю плечами я.

— О твоей подруге всё-таки есть какие-то новости? — Свет поднимается со ступенек, подхватив двумя пальцами банку.

— Пока нет, но мне пообещали кинуть клич в университетской группе, может, она найдется.

— Ты хочешь, чтобы она нашлась? — спрашивает парень, в его голосе не разобрать никаких эмоций. Он спускается вниз к подоконнику, и я могу только догадываться, какое выражение лица у соседа сейчас. Хочет снова меня задеть?

— Конечно, хочу!

— Хорошо, надеюсь, ты не пожалеешь об этом...

Странное, знакомое до неприятных иголок в груди чувство, что мне что-то не договаривают, колется, но достать его из-под рёбер я не могу. Знаю, стоит сказать это вслух и ответят, что мне показалось.

— О чем ты? — я вскакиваю со ступенек вслед за ним.

— Вся эта история какая-то странная, ты не находишь? Если бы она правда пропала, её бы уже давно искали, на её странице кто-нибудь бы оставил запись...Всем её друзьям бы писали с вопросами, известно ли им что-то. — Свет пожимает плечами и окидывает взглядом стены со следами заштукатуренных надписей.

— Не начинай! — мне не хочется снова спорить на эту тему.

Он поднимает руки, мол, сдаюсь.

— Кстати, не хочешь посмотреть закат?

Я смотрю в окно на небо, которое снова заволокло плотным серым саваном облаков.

— Ты шутишь? Заката сегодня видно не будет!

Он выглядывает в окно и неловко улыбается:

— Точно, просто хотел сменить тему...Если ты вернешь свою тень, то перестанешь видеть странное?

— Не знаю, — честно отвечаю я.