Нептономикрон

Наконец, все стихло. Поднявшись с песка, Марк помог встать сначала мне, потом откопал уже заметно запорошенного песком профессора. Уолли нехотя откопал порядком ушедшую внутрь песков Лиру.

— Ну как, все живы? – спросил Марк.

— Да уж, просто потрясающее приключение! – постарался сохранять оптимизм Барнс.

— Надеюсь, что это наше последнее приключение на сегодня... – вздохнула я, без особого успеха отряхивая свои волосы и некогда белую футболку от набившегося красного песка.

— Ветер стихает... Пустынную бурю мы, считай, уже пережили, – ободрил Марк.

— Это не может не вдохновлять, – подала свой недовольный голос Лира.

— Скоро уже закат, – продолжил, оглядываясь по сторонам, Марк. – Нам надо постараться успеть добраться до тех гор до ночи, пользуясь тем, что сейчас уже будет прохладнее.

— Вроде бы до них уже не так далеко... – ответила я, вглядываясь в нависавший на горизонте горный массив. – Если ускоримся, я думаю, нам вполне по силам это сделать. Я точно не хочу оставаться посреди этой чертовой пустыни на ночевку!

Мы снова продолжили свой путь. Солнца начали потихоньку клониться к горизонту, набрасывая на пустыню длинные сумеречные тени. Воздух постепенно становился прохладнее, и действительно идти стало легче — ноги погружались уже в приятный мягкий мелкий песок. Пока мы шли, пустыня оживала своей биолюминесцентной жизнью. Миллионы крошечных существ, не больше песчинки, появились, создавая реки мягкого света, которые текли по дюнам.

Вдалеке двигались более крупные обитатели пустыни — некоторые летали на тонких крыльях, которые сверкали в лунном свете, другие неуклюже ступали по песку своими многочисленными ножками. Хрустальные кактусы начали чуть заметно светиться, испуская бледный, сине-белый свет, который создавал островки освещения в сгущающихся сумерках.

— Так что же... Что все-таки произошло после того, как я покинул вас в баре на террасе и до того, как наш отель закидали бомбами? – прервав тишину, задал как будто давно не дававший ему покоя вопрос Барнс.

— Профессор, сейчас не самое лучшее время поднимать эту тему... – начал было Марк, опасливо посмотрев в мою сторону.

— Да нет, все в порядке... – вздохнула я. – Тем более что это напрямую касается проекта Babel Nebula и он действительно имеет право знать.

Барнс кивнул в знак благодарности.

— Крейг каким-то образом догадался, кто я на самом деле и, заманив меня в ловушку, пытался узнать у меня где спрятан Нептономикрон.

— А почему он пытался узнать это у вас, милая барышня?

— Потому что, очевидно, я принимала непосредственное участие в его создании...

— Вы так странно говорите, как будто в этом на самом деле не очень уверены. Как такое возможно? – удивился Барнс.

— Все дело в том, что я ничего не помню... – подавив подошедший к горлу комок, ответила я. – Все говорит о том, что я действительно являюсь Ребеккой Роквелл, хотя еще несколько дней назад все это, казалось бы, совершенно фантастической историей, в которую совершенно невозможно поверить. Я не знаю, как удалось догадаться Крейгу, поскольку, судя по всему, я достаточно изменилась за эти несколько лет, пока жила под чужим именем, но Марку я могу точно верить... Я действительно сама того не зная вернулась туда, откуда исчезла три года назад при весьма запутанных и странных обстоятельствах. Прямо как в каком-то плохом боевике, где сильно перемудрили со сценарием... Все это до сих пор не укладывается в моей голове...

— Ну почему... Я как раз очень хорошо могу понять, почему догадался Крейг, – вдруг возразил Барнс.

— Знаете?

— Конечно, – усмехнувшись, остановился на секунду Барнс, оперевшись на свою импровизированную трость из веток пустынного саксаула. – Вы сами того не подозревая полностью выдали себя во время своего нахождения рядом с ним. То, что сделали вы, было непосильно ни одному человеку, не обладающему вашими способностями. Вы за несколько минут сделали то, что не удавалось другим годами! Последние его подозрения, конечно, развеяли монады мунияза. Вслепую повторить их символы мог только тот, кто их и создал, то есть вы.

— Но как это возможно? – еще сильнее удивилась я. – Я это делала просто отдав все своей интуиции, случайно...

— В мире нет ничего случайного, – тут же возразил Барнс. – Насколько бы серьезными ни были достижения современной науки, из мозга нельзя так просто стереть всю информацию. Это как в тех же компьютерах. Даже если мы удаляем там какие-то файлы, сначала они попадают в корзину, из которых их потом при желании можно восстановить. Да даже если они были удалены и оттуда, их все равно можно потом каким-то хитрым способом восстановить, правда, я в этом уже не очень разбираюсь...

— Да, – кивнул Марк, – действительно, удаленные из корзины файлы может при желании восстановить даже не специалист, так как удаление происходит только физически. Другими словами, они просто затеняются, а не затираются из памяти и хранятся на компьютере пока на их место не придут файлы с точно таким же именем.

— Вот! А в ваш компьютер, милая барышня, пришли только новые данные с чужим именем, оттеснив в глубину подсознания ваши изначальные данные, но они не были удалены оттуда полностью. Точно таким же образом работает глубокая амнезия. Ваше подсознание все еще хранит вашу старую жизнь, просто где-то очень глубоко на закорках вашего мозга. Иногда эту информацию может вытащить из подсознания какой-то сильный триггерный инцидент. Как, например, случай с пропавшей презентацией, когда во время форс-мажора вам пришлось «импровизировать», а на самом деле вспоминать вашу собственную работу...

— У вас неплохо получилось научно обосновать всю эту совершенно дикую ситуацию, – устало прервала его я. – Но это все равно не объясняет почему со мной все это произошло...

— Чертова альквазирская система, – с ненавистью в голосе произнес Марк. – Она медленно перемалывает в мелкие щепки всех, кто выделяется из толпы. Когда ты не захотела работать на Аль Квазира, он решил заставить тебя сделать это своим любимым способом — принуждением и закручиванием гаек, только чтобы заполучить этот свой животворящий Нептономикрон. На людей же ему всегда было наплевать...

— Да что же такого особенного в этом Нептономикроне, что его все так хотят заполучить любыми, даже самыми гадкими способами? – недоуменно спросила я.

Барнс с Марком снова странным образом переглянулись, после чего Марк снова взял слово:

— Нептономикрончик наш не так прост, – с усмешкой ответил он. – Это не просто универсальный язык Вселенной, он может менять материю реальности на квантовом уровне. Тот, в чьи руки он попадает, будет обладать огромной властью не только над нашей галактикой, но и над всем миром вообще.

— Разве под силу все это обычной книге? – недоверчиво спросила я.

— Как лингвисту, я думаю, тебе не доставит это большого труда самой это объяснить... – снова вступил в разговор Барнс. – Назови все функции языка согласно классификации Якобсона?

Удивленно повернув голову, я удивленно посмотрела на профессора, не напекло ли ему за время сегодняшней жары голову, но, наморщив лоб, начала вспоминать свою университетскую программу по языкознанию, что оказалось не таким уж простым занятием.

— Эмотивная, конативная, – начала перечислять я, загиная пальца на руке, чтобы не запутаться, – коммуникативная, фатическая, метаязыковая, поэтическая...

— Еще одну забыла.

— Еще одну?

— Да, седьмую функцию языка.

Ответ профессора ввел меня в легкий ступор. Я не могу про себя сказать, что помнила абсолютно всю университетскую программу, но относительно теории Якобсона все вроде было достаточно ясно. Его классификация включала в себя шесть основных функций языка. Модель Якобсона в различных ее вариациях успешно применялась в лингвистике как для анализа функций языка в целом, так и для анализа функционирования отдельных единиц языка, производства речи и текста. Эмотивно-экспрессивная функция была сконцентрирована на адресанте, ее целью было прямое выражение отношения говорящего к тому, о чем он говорит.

Конативная функция была ориентирована на адресата. Референтивно-коммуникативная функция соотносилась с предметом, о котором велась речь. С помощью фатической функции устанавливалась необходимость продолжения или прерывания коммуникации с реципиентом.

Метаязыковая функция устанавливала значения высказывания с помощью определения единообразия кода.

Поэтическая функция, единственная от всех остальных, направляла внимание на сообщение ради самого сообщения, а не ради других компонентов коммуникации.

Я задумалась, с усилием вспоминая что же я могла упустить. Наконец, меня озарила неожиданная догадка. Да, действительно, в одной из его работ также упоминалась еще одна весьма любопытная функция, о которой не так часто упоминали учебники по языкознанию.

— Заклинательная? – неуверенно произнесла я.

— Да, магическая функция языка, – кивнул Барнс.

— М-м-м... А что, лингвисты на полном серьезе тоже верят в... магию? – улыбнулась я.

— Вообще-то, отношение к слову как к магической силе не я придумал, – возразил Барнс. – Оно основано на неконвенциональной трактовке языкового знака, другими словами, представлении о том, что слово – это не просто условное обозначение предмета, но и его часть, поэтому произнесение чьего-либо имени вслух может вызывать физическое присутствие того, кто им назван. Этот магический язык обычно разрабатывается для воздействия на правое полушарие головного мозга. Тот самый отдел головного мозга, где и без того господствуют все наши бессознательные и неосознанные процессы, поэтому мы обычно не замечаем этого воздействия и склонны так скептично к нему относится.

Не случайно в истории самых разных фольклорных традиций первые поэтические произведения восходили именно к магическим текстам. Причем дело здесь не только в первичном синкретизме различных форм общественного сознания. В основе как магии, так и поэзии лежит метафора. В магическом заклинании, например, сравнение — это смысловой стержень магии, путь от «действительного» к «желаемому» и средоточие всех «чар». Именно метафора — тот универсальный генератор смыслов, который служит главным инструментом проникновения в тайны вещей и главный фактор языковой выразительности.

— А-а-а, – начала понимать я. – Что-то типа НЛП?

— На самом деле нейро-лингвистическое программирование придумали задолго до Гриндера и Бендлера, еще в древнем Шумере, – кивнул Барнс. – Древний шумерский ур-язык позволял «программировать» функции мозга с помощью особых звуковых стимулов в сочетании с вложенным в него мысль-вирусом, изменявшим структуру ДНК. С помощью этого языка жрецы вводили в умы населения нужную им информацию и отсеивали ненужную.

— Да, язык — это страшное оружие... Особенно если им уметь пользоваться, – вздохнула я. – Получается, я сама того не зная, создала опасное оружие, за которым теперь все охотятся, а заодно и за мной... Но подождите... – вдруг поразившись собственной мысли, спросила я. – Если вы на самом деле были в курсе реального предназначения, почему тогда согласились возглавить проект Babel Nebula?

— Все просто, милая барышня, все очень просто... – угрюмо произнес Барнс. – Мне очень нужны были деньги. Неудача с постановкой была последней каплей, переполнившей чашу моего отчаяния. Поэтому я и ввязался во всю эту авантюру... Я несколько приуменьшил бедственность моего положения, потому что не хотел, чтобы вы меня жалели, вот в чем вся горькая правда! Великий Гренвилл Барнс абсолютный банкрот! Если бы я срочно не уплатил свои долги за постановку, остался бы на улице без гроша в кармане. Отчаянные времена требуют отчаянных мер... Даже иногда продавать свою душу дьяволу, метафорически говоря... За что, собственно, я уже сполна понес наказание...

— Мне очень жаль, профессор... – ответила я, не зная, что сказать.

— Что ж, ладно, после нашего разговора по душам мне стало даже немного легче, – устало выпрямив спину, произнес Барнс. – Так или иначе... Мы сейчас с вами в одной лодке... Поэтому не должны друг от друга ничего скрывать.

— Смотрите, мы уже почти что дошли! – вдруг крикнул Марк, делая указательный жест своей левой рукой.

Впереди перед нами, словно мираж, загадочно вздымались величественные горы. Их силуэты мягко размывались в прогретом за день воздухе, создавая иллюзию движения — будто древние исполины медленно дышали под последними солнечными лучами.