Перед бурей
Дима
Мы сидели в гостиной её мамы ,в доме витал запах ванильного печенья и старых книг. Здесь всё казалось спокойным, почти нерушимым: мягкий свет настольной лампы, аккуратно сложенные пледы, часы, тихо отстукивающие минуты. Но сейчас каждая секунда резала слух — потому что за стенами этого уюта могла подступать опасность.
Полина сидела рядом, почти сжавшись в комок, будто пыталась спрятаться от тревоги в собственных объятиях. Она держала чашку обеими руками — не потому что было холодно, а потому что так легче было сдерживать дрожь. Её губы дрожали, но не от температуры — от страха. Взгляд метался между окнами и дверью, как у зверя, ищущего путь к спасению.
Я протянул руку, обнял её за плечи, прижал ближе. Пальцы скользнули по её волосам, а затем я осторожно поцеловал её в лоб — медленно, с какой-то почти молитвенной бережностью. Хотелось передать этим жестом всё: «Я рядом. Я не позволю. Мы справимся».
Её мама сидела напротив, стискивая чашку с чаем, так крепко, что суставы на пальцах побелели. Она молчала, но в её взгляде — твердом и напряжённом — было всё, что нельзя было сказать словами. Материнская тревога, усталость, горечь от собственного бессилия.
— Это... правда, да? — наконец прошептала Полина, почти не отрываясь от моего плеча. Голос её был тонким, будто она боялась нарушить хрупкое равновесие этого момента.
— Денис не стал бы врать, — ответил я тихо. — Если это и правда "Семнадцатый круг", мы должны быть готовы ко всему.
Полина кивнула, сжалась ещё сильнее, будто хотела спрятаться не только в моих объятиях, но и от самого мира. Я чувствовал, как её дыхание сбивается, становится неровным, будто каждое слово — через силу. В ней будто лопнула тонкая пружина, и теперь всё внутри держалось на голой воле. Она боялась — не за себя. За нас. За детей.
Я не знал, как защитить её от всего, что надвигалась, как шторм за стеклом. Но знал одно: в этой комнате, в этом доме, под этим тёплым светом и шорохом настенных часов — я должен стать её щитом, стать бронёй. Пусть даже мир рухнет.
— Скоро Виктор будет дома? — голос мой прозвучал чуть глуше обычного, в полтона, чтобы не спугнуть хрупкое спокойствие, что держалось здесь на ниточках.
Данна, мама Полины, оторвала взгляд от чашки, в которой чай уже успел остыть. Она кивнула, тихо, по-матерински мягко, и её ладонь легла на руку дочери — с той нежностью, от которой ком застревает в горле.
— Я ему позвонила, он уже едет, — сказала она, глядя на Полину с тревогой, которой не хватало слов. Просто касание. Просто взгляд. Этого было достаточно, чтобы понять, она чувствует каждую боль своей дочери, как собственную.
— Как там Женя? — вдруг заговорила Полина, стараясь вырваться из тисков мыслей, переключиться хоть на что-то нормальное, бытовое, безопасное. — Он же в городе?
Голос её дрогнул, но в глазах впервые за всё время вспыхнул живой огонёк. Слабый, но настоящий.
— Да, приехал только недавно из командировки, — улыбнулась Данна. Та самая улыбка, которая всегда говорила: «я рядом, всё будет хорошо», даже если самой страшно до одури.
— Дима, — обратилась она ко мне, и в голосе — сдержанная тревога, почти как у врача, задающего вопрос, на который боится знать ответ. — Что им от вас надо?
Я провёл рукой по затылку, будто хотел стереть напряжение, и усмехнулся — горько, безрадостно, так, как усмехаются люди, которым слишком многое стало ясно.
— Месть, — сказал я глухо. — За то, что Захара тогда посадили. Как Череп сказал Денису... они мстят каждому. Даже сотрудников органов устраняют, одного недавно убрали — без лишнего шума, но они за ним пришли.
— Я слышала по новостям... — прошептала Данна, и её пальцы сжались крепче на фарфоровой чашке. Потом её взгляд стал острее. — Вы впутали Дениса в это?
Я вздохнул, устало, так, будто носил это на плечах слишком долго.
— Он сам начал действовать. Я говорил ему, что нужно держаться вместе, поехать со мной на гонки... Но он, как всегда, по-своему. Безбашенный.
— Есть в кого, — тихо усмехнулась Полина. На её лице мелькнуло что-то похожее на живость — еле уловимая искорка как солнце сквозь тучи. Она посмотрела на меня пристально, прищурившись, будто снова видела не только мужчину рядом, а всего меня, со всеми грехами, упрямствами и слабостями. — Твои гены, Барсик.
Я фыркнул, не сдержав тихого смеха, и обнял её крепче.
— От Барсовой слышу, — ответил я с той самой усталой улыбкой, которая рождалась где-то между страхом и любовью. И в этом обмене колкостей, таком тёплом и родном, была единственная надежда, которая нас держала.
Щелчок двери. Я напрягся. Полина засунула руку в карман, где лежал пистолет, Дана с ужасом на нас посмотрела.
- Семья я дома, — послышался голос Виктора в прихожей и мы тут же выдохнули. Дана посмотрела на нас нервно. Именно в этот момент она поняла, что ситуация серьезнее, чем она думала.
Дверь захлопнулась за спиной Виктора, и он появился в проёме — в кожаной куртке, с усталым, но внимательным лицом. Его взгляд сразу упал на Полину, потом — на меня. Он всё понял без слов. Между нами пронеслась молчаливая волна понимания — как между двумя людьми, которые когда-то держали спины друг другу на войне.
— Что случилось? — спросил он, не раздеваясь.
Я встал. Потянулся за курткой, но остановился. Слишком многое нужно было сказать, чтобы просто уйти.
— Это связано с "17-м кругом", — произнёс я. — Они вышли на нас. На Дениса. На Аврору. И, судя по тому, что Череп дал ему контакт Химика — всё серьёзнее, чем мы думали.
Виктор сжал губы. Шея напряглась, будто он пытался удержать внутри рвущийся наружу гнев.
— Череп? — переспросил он. — Ты серьёзно? Я думал, он давно в подполье.
— Вылез. Денис поймал его в вип комнате на гонках, как я тебя когда-то — я пожал плечами. —
Виктор прошёл вглубь комнаты, поставил сумку у стены и, наконец, снял куртку.
— Значит, круг активен и смерти были не случайны — сказал он. — Чёрт... Я надеялся, что они распались после смерти Захара.
— Они не просто активны, — сказал я. — Они близко. Слишком близко.
Я вытащил из внутреннего кармана куртки телефон и показал фотографию списка, который Денис отправил. Список. Фамилии.
Виктор взял телефон. Его глаза пробежали по фамилиям, и я заметил, как напряглась его челюсть.
— Этих людей я знаю. Или знал, — сказал он, возвращая бумагу. — Если они уже почти дошли до нас — дальше будет только хуже.
— Он оставил адрес Химика, — тихо сказал я. — Он каждый раз меняет адреса ,времени мало
Мы замолчали.
Полина всё это время молчала. Но теперь она подняла голову.
— Нам нужен план. Ни бегать, ни бояться, не ждать, когда они ударят. Мы должны действовать. Все.
В её голосе не было ни истерики, ни паники. Только решимость. Та самая, за которую я когда-то в неё влюбился. Та, что удерживала меня на грани все эти годы.
— У нас есть связи, — продолжила она. — У тебя, у Виктора. У Костровых есть сын, он знает ребят из следственного комитета, тех, кто не куплен. Мы не слепые котята. Надо действовать.
Я посмотрел на неё — и вдруг почувствовал, как-то по-новому, по-больно ясно, как она изменилась. Это была уже не та девочка с глазами цвета весеннего неба, а женщина, которая смотрела опасности в лицо. Мать. Партнёр. Камень, на котором можно строить дом даже посреди войны.
— Я не позволю, чтобы моих детей тронули, — продолжила Полина. — Ни один из этих ублюдков не подойдёт к ним даже на шаг. Но чтобы этого добиться — мы должны быть быстрее. Умнее. Жестче.
— Согласен, — сказал Виктор. — Мы сделаем несколько вещей. Первое — узнаем всё о Химике. Кто он, где, с кем связан. И ... — он замолчал на секунду, — мы снова выходим в тень. Мы больше не просто семья. Мы — цель. А значит, пора вспомнить, кем мы были до того, как решили "завязать".
Я чувствовал, как адреналин проносится по венам. Не страх — заряд. Как перед выстрелом. Как перед прыжком с крыши. Мы были снова в игре.
Полина встала. Медленно, но уверенно. Посмотрела сначала на меня, потом на Виктора, потом на мать.
— И ещё кое-что, — сказала она. — Мы можем доверять только Костровым, остальные под вопросом. Пока не поймём, кто слил информацию. Кто изнутри кормит "круг".
Её слова повисли в комнате, как пепел после взрыва.
— Ты думаешь... — Данна не закончила.
— Я думаю, что нас уже нашли, хотя мы молчали. А значит — кто-то помогает им. Кто-то рядом.
Наступила тишина. Даже часы, казалось, притихли.
— Мы начинаем завтра, — сказал Виктор. — Утром встречаемся здесь. Я приведу старого связного. Он работал под прикрытием ещё во времена, когда Захар только поднимался. Если кто и знает слабые места круга — это он.
— А я попробую через Черепа вытянуть адрес Химика более точно, — кивнул я. — И сделаю запрос по погибшему следователю. Может, остались какие-то зацепки. Личное досье, улики, всё, что не попало в отчёт.
Полина взяла мою руку. Крепко. Сильно. Не как жена. Как соратник.
— Мы не сломаемся, — прошептала она. — Пусть попробуют.
И в этот момент, среди тишины, под светом лампы и запахом выветрившегося печенья, я понял: война началась. И мы вступаем в неё не как жертвы.
А как те, кто знает цену победе.
Вот что мы узнали. Не сразу. Не в одну ночь. Это были недели тревоги, шепота, замятых следов и почти случайных встреч. Но всё начало складываться — как узор на стекле под ледяным ветром.
Череп оказался куда более разговорчивым, чем я ожидал. Видимо, понимал: если молчать — умрёт первым. Или понимал, что ставки выросли. Или просто старел. В любом случае он дал нам зацепки, которые мы раскручивали по частям.
"17 круг" это не просто банда. Это структура. Многоуровневая как разведслужба. Нижние — грязные бойцы, исполнители. Средний круг — кураторы, те, кто управляет ячейками и Верхушка.
Мы нашли утечку. Через медицину. Один сотрудник частной клиники, где лечилась Аврора. Он сливал всё: справки, адрес, смену страховки. Не напрямую, через мессенджер с зашифрованными ключами. Когда мы на него вышли — он исчез. Оставил машину у обочины и пропал. Думаем, его убрали свои. Чтобы не болтал.
Через несколько дней после нашего разговора мы вернулись в город. В голове не прекращал стучать план, словно двигатель, работающий на холостом ходу, — гулкий, нервный, но пока без движения. Первым делом мы направились к Костровым. Дом Лёхи и Дилары стоял всё так же — крепкий, теплый, пахнущий хлебом, деревом и чем-то ещё... родным.
На крыльце нас уже ждал Лёха. Он стоял, заложив руки за спину, в тени навеса, и щурился на солнце, словно моряк, высматривающий бурю на горизонте.
— Какими судьбами, — лениво, но с теплотой в голосе, произнёс он, когда я подошёл ближе. Губы дрогнули в лёгкой полуулыбке, но в глазах — скрытая тревога. Он знал: просто так мы не приезжаем.
— Дело срочное, — отозвалась Полина, обнимая его, — Как Дилара?
Она оглядывалась по сторонам, будто хотела выловить среди домашней суеты знакомый силуэт подруги.
— Да... токсикоз у неё, — вздохнул Лёха, сдвинув брови. Голос у него стал тише, почти извиняющийся, словно он сам чувствовал вину за то, что не может избавить её от этих мучений.
— Отвык уже? — с лукавой усмешкой спросила Полина, но в голосе звучала не ирония, а нежность, как у сестры, которая видит, как её брат растерян перед бурей нового этапа в жизни.
— Ещё как, — буркнул Лёха, и, как по команде, с лестницы послышались лёгкие шаги.
— Кому ты там опять жалуешься? — прозвучал знакомый, чуть охрипший голос. И вот она — Дилара. Спустилась, держа рукой перила, в мягком домашнем халате цвета лаванды. Её лицо светилось усталостью и счастьем одновременно, как у женщины, которая несёт внутри себя новую жизнь и знает цену каждому дню.
Увидев нас, она замерла на мгновение — будто не поверила глазам — а потом вспыхнула радостью:
— Мои вы дорогие! Как вы? — воскликнула она и тут же бросилась к Полине, крепко её обняла, прижавшись щекой к плечу. Объятие у неё было такое, будто она действительно скучала, всей душой.
Я подошёл ближе и тоже прижал её к себе. Тепло её ладоней на моей спине и тот осторожный взгляд, которым она окинула нас — будто уже чувствовала, что приехали мы не просто в гости.
То, что она была беременна... делало всё вдвойне опаснее. Они не могли втянуться в этот водоворот. Но молчать мы не могли тоже.
— Есть дело. Сначала с Лёхой поговорим, — сказал я, мягко отстраняясь.
— Да, конечно, — отозвался Лёха и тут же, как будто интуитивно, поймал ладонь жены, сжал её на мгновение и посмотрел в глаза.
— Дорогая, мы сейчас. Я тебе там пирожные взял — те самые, с клубникой и маскарпоне, помнишь? Пойди, съешь пока.
Дилара слабо улыбнулась, глаза её смягчились. Она всё поняла — не словами, а ощущением. Но ответила по-женски мудро: кивнула, провела рукой по плечу мужа и, ничего не говоря больше, ушла на кухню.
Мы стояли в прихожей ещё несколько секунд, слушая, как за дверью открывается холодильник и глухо хлопает шкафчик. Лёха тихо выдохнул, выпрямился и повёл нас вперёд.
— Проходите в кабинет. Говори, Дим. Что случилось? — в голосе Лёхи не осталось ни привычной иронии, ни легкости. Только глухая тревога, которую он уже не пытался скрыть. Он открыл перед нами массивную дверь, обитую кожей, и жестом пригласил внутрь.
Мы вошли в просторную комнату, где всё дышало мужским уютом: тёплое дерево, запах табака, старые книги и звенящая тишина. На стене висел пыльный граммофон, будто молчаливый свидетель десятков разговоров — серьёзных, откровенных, иногда опасных. Полина подошла к двери и плотно её закрыла, словно отрезая нас от внешнего мира.
Я опустился в кожаное кресло у стола. Под пальцами — прохладная поверхность подлокотников, и только где-то в груди пульсировало глухое: говори, пока не поздно.
— В общем... нам угрожает опасность, — произнёс я, не подбирая красивых слов. В такой ситуации правда важнее стиля.
Лёха опустился в кресло напротив, не сводя с меня взгляда. Он попытался ухмыльнуться, будто хотел сгладить угол, но губы дрогнули слишком быстро.
— Опять? Во что вы всё время ввязываетесь? Нормально жить — не ваше? — бросил он, с натяжкой на шутку. Но голос был глуховат, сух, и пальцы на подлокотнике нервно сжались в кулак.
— Это... повторение истории с Захаром, — сказал я.
И в ту же секунду, как будто чья-то невидимая рука стёрла с его лица все тени юмора, Лёха побледнел. Его глаза прищурились, словно он силой воли вызывал в памяти образы прошлого — грязного, жестокого и, казалось бы, навсегда закрытого.
— Так... что ему надо? — спросил он медленно, словно слова сами отказывались срываться с губ.
— Не ему, а его последователям, — вмешалась Полина. Её голос был ровным, но холодным, как лёд в стакане виски.
— Банда. "17-й круг". Они мстят. За то, что мы посадили Захара. За то, что разрушили их "братство". За то, что перешли им дорогу.
Лёха откинулся в кресле, сцепил пальцы в замок. Он молчал. Слышно было, как тикают старинные часы в углу — слишком громко, слишком настойчиво.
— Кого-то тронули из вас? — спросил он, наконец. Но его голос стал другим. Он уже не был просто другом — он включился как мужчина как глава семьи как защитник.
— Пока только моего отца. Следователя. И всех, кто помогал Виктору с делом против Захара. Следующим может быть кто угодно.
Лёха выругался шёпотом. Слова проскользнули сквозь зубы как клинок. Его взгляд стал стеклянным — он явно перебирал в голове варианты, просчитывал ходы, искал слабые места в обороне.
— Лёха... — тихо сказала Полина, и он перевёл на неё взгляд. — Мы все в опасности. Мы не знаем, до кого они доберутся. Но мы точно знаем, кого нужно защитить в первую очередь.
Она замолчала. Сделала вдох.
— Дилару. И Ринату. Также и Руслан может быть в опасности
Имя его дочери и сына прозвучало в комнате, как удар колокола. Глухо. Судьбоносною. Лёха вздрогнул. Он пытался удержать лицо, но в глазах вдруг мелькнула ярость, жгучая, не наигранная. Рината была не просто его дочерью — она была его гордостью, его кровью, смыслом, тем, ради чего он оставил прошлое позади. Руслана он и воспитывал строже, но очень сильно любил его ,ведь хоть сейчас он взрослый мужчина, это их ребенок. Их первый ребенок с Диларой
Он резко поднялся. Прошёл к окну, будто хотел вырваться на свежий воздух, но остановился у подоконника. Ладонь с силой легла на дерево.
— Я всё сделаю. Всё, что надо. Чтобы они были в безопасности. Втроем. Но если хоть один из этих ублюдков сунется к моей семье... — он обернулся, и в глазах у него стоял огонь — живой, смертельный, — ...я порву. Без суда. Без правил.
Он посмотрел на меня. На Полину.
— Говорите, что дальше. Где они. Что нам делать. Мы в игре, Дим. До конца.
Я кивнул. Спокойно, без пафоса. Просто — кивнул. Потому что знал: Лёха, когда говорит «до конца», — это не фигура речи. Это приговор. Для тех, кто осмелился встать между ним и теми, кого он любит.
— Мы начали вытаскивать информацию по крупицам, — начал я, подаваясь вперёд, — пока что всё неофициально. По зацепкам, по людям, кто знал Захара. По бывшим связям.
Полина молча достала из сумки тонкую папку. Чёрная, намагниченная застёжка щёлкнула — коротко, резко. Она разложила перед Лёхой фотографии, копии, списки — будто выкладывала карты на стол, только каждая из них была заряжена ядом.
— Вот их символика. Семнадцать колец, вплетённых в замкнутую спираль. Встречается на телах, в документах, татуировках. У них есть структура — не просто шайка отморозков. Это система. Со своими правилами, иерархией, ритуалами.
Лёха взял один из снимков. На нём был шрамированный мужчина с бритой головой, а на шее — татуировка: круги, один в другом, в центре — чёрная точка. Он нахмурился, проводя пальцем по изображению.
— Видел такую метку... лет десять назад. Один тип на севере, в баре. Тогда показалось просто тюремной дурью. А он оказался из их клана?
— Он был одним из первых. Сейчас таких десятки. Возможно, и сотни. — Полина говорила уверенно, почти без эмоций, как хороший аналитик, но я чувствовал, как внутри неё всё дрожит. Она не просто говорила — она собирала себя изнутри, чтобы не дать страху прорваться наружу.
— У них есть лидер, — сказал я, — Неизвестно кто. Управляет из тени. Возможно, раньше был адвокатом или связан с правоохранительной системой — он слишком хорошо знает, как обходить законы. И как манипулировать страхом.
Лёха сжал челюсти. Зубы скрипнули.
— Я найду его, — сказал он глухо. — Или найду тех, кто его найдёт. Я не дам этому дерьму дотянуться до моих детей. Или до Дилары.
Он встал. Вытянулся во весь рост, будто сбрасывая с себя последние остатки сомнений. Подошёл к сейфу в стене, набрал код. Металлический щелчок. И вот на столе уже лежал старый, потёртый пистолет и коробка с патронами. Потом — вторая. И папка, в которой, судя по пыли, хранилось кое-что давно забытое.
— Это мои связи. Старые. Некоторые грязные, некоторые — мёртвые. Но если кто-то из них ещё дышит — он должен нам. Или боится меня до сих пор. Я вытрясу из них всё.
Полина молчала. Но я видел — её глаза слегка блестели. Не от страха. От облегчения. От того, что Лёха с нами. Что у нас появилась ещё одна стена. А может — и таран.
— Мы собираем людей, — сказал я. — Связались с Виктором, его люди на нашей стороне. Денис встретил Черепа и вытащил адрес Химика, он может знать главаря. — все доверенные люди в курсе. Это не будет просто защита. Это будет удар. Мы не можем сидеть и ждать, пока "17-й круг" доберётся до нас.
Лёха усмехнулся — холодно, волчье.
— Правильно. Мы не из тех, кто бегает. Мы из тех, кто охотится.
И в тот момент я понял — война началась. Не там, на улицах. Не в подвалах и переулках. Она началась здесь, в кабинете, в момент, когда мы открыли друг перед другом всё, что знали.
И теперь она не закончится, пока не будет поставлена точка. Железная. Окончательная. Кровавая.