Мы не выбираем наследие
Я провожал Аврору и Ринату взглядом, пока их силуэты не растворились в полумраке. Лампы — тёплые, чуть дрожащие, как дыхание перед исповедью — вырезали из темноты их фигуры, медленно отступавшие за грань. Последняя черта между светом и тенью. Между тем, что можно назвать жизнью, и тем, что оставалось здесь. Со мной.
Я знал, зачем Рината осталась. Не из-за меня. Из-за сестры. Ради того, чтобы Аврора раз проснулась утром спокойно, а не сдавленным всхлипом среди ночи. Ради сна без дрожащих пальцев, цепляющихся за одеяло. Без крика, разрывающего тишину.
И всё равно... на миг мне тоже захотелось исчезнуть. Просто выйти за дверь. Раствориться в тишине.
Но тогда Алена коснулась моего плеча.
Пальцы — холодные, словно обветренный металл, но уверенные. Не удерживали, а провожали. Ласково, как будто знала: назад пути не будет.
— Пора, — сказала она спокойно. Без надлома. Но в её взгляде блеснул лёд — тот самый, что появляется только на грани. Алена всегда говорила ровно, когда внутри начиналась буря.
Я кивнул.
Мы шли по длинному коридору, где стены будто дышали воспоминаниями. Воздух был густой, вязкий, как перед грозой. Музыка — далёкая, приглушённая — доносилась будто сквозь стекло. Эхо жизни, которую мы потеряли.
Каждый шаг звучал гулко. Внутри — будто гудел ток. Сердце билось глухо, низко. Организм знал: приближается падение.
— Денис, — произнесла она. Тихо, точно, как шепот иглы, входящей в кожу. — Только честно. Зачем тебе это?
Я затаил дыхание. Пальцы сжались в кулаки. Челюсть напряглась, как от удара. Улыбка исчезла, будто стерта ножом.
— Моей семье угрожают, — выдавил я. Глухо. Словно слова проходили сквозь бетон.
И в этот миг всё обрушилось.
Белый конверт у двери.
Фотография спящей Авроры — сделанная в комнате, где никто не должен был быть.
Отражение чужого в зеркале заднего вида.
И тишина. Противная, густая тишина, от которой по спине бежит лёд.
— Слежка? — нахмурилась Алена. Молнию на куртке она дёрнула резко, почти машинально. Как человек, которому холодно не от ветра, а от правды.
— Хуже, — покачал я головой. — Он не оставляет следов. Только бумага. Почерк, который отец узнал не сразу. Рукописный. Слишком знакомый.
Алена смотрела внимательно, как будто искала ложь между складками на моём лбу.
— Это личное, — выдохнул я. — Старое. Почти забытое.
— Из прошлого твоего отца?
— Возможно. Но есть один человек. Он знал деда. Работал с ним, потом исчез. Я думаю... он знает больше, чем говорит.
Мой голос стал тверже. Шаг — быстрее. Как будто цель уже дышала мне в затылок.
Мы остановились перед дверью.
Металл — холодный как забвение. Ни таблички. Ни звонка. Только охранники. Лица — словно выточены из камня. Здесь не нужны были слова. Здесь слышали прошлое. Узнавали по глазам. По шрамам внутри.
Алена положила ладонь мне на грудь. Тёплая. Но не пускала.
— Ты точно этого хочешь? — спросила. И в её голосе дрогнула та нота, что звучит в голосе человека, готового умереть... но всё ещё ждущего, что кто-то его удержит. — Там не финал. Там — глубже.
Я посмотрел ей в глаза.
Глубоко. До самой сути.
Вдох.
Шаг.
Тишина.
Дверь отворилась.
Свет ударил в лицо. Табачный дым резанул лёгкие. Смех — громкий, но фальшивый, как аплодисменты на похоронах.
Бокалы звенели, будто стеклянные кости.
Но под всем этим — мёртвая тишина. Живущая в стенах.
ВИП-зона не блистала. Наоборот. Строгая. Прямая. Минимализм власти и страха.
Костюмы. Взгляды. Слова — редкие как пули.
Алена шла уверенно. Но когда прикоснулась к сканеру, её пальцы дрогнули. Незаметно. Но достаточно, чтобы понять — даже ей здесь не по себе.
— Здесь нельзя врать, — бросила она через плечо. — И нельзя бояться.
Я кивнул. Больше не нужно было слов.
У стойки — Вандал.
Спокойный. Осторожный. Готовый ко всему.
И рядом с ним — он.
Николай. Прозвище: Череп.
Мужчина, лицо которого было картой прошлого. Шрамы. Потёртые татуировки. Глаза — как наждак. Курил не спеша. Как будто вытягивал из дыма свою память.
— Это он, — сказал Вандал. — Один из немногих, кто выжил после "17-го круга".
Я сел. Почувствовал, как стул подо мной скрипнул, словно признал мою тяжесть.
Тишина накрыла нас.
— Говорят, тебе нужна информация, — заговорил Череп. Его голос звучал, как гравий под колесами.
Я вдохнул глубже.
— Моей семье угрожают. Белые конверты. Фото. Без цифровых следов. Только символ: два кольца. И цифра — 17.
Он замер. Мир будто на секунду остыл.
— Ты уверен? — спросил. И в его голосе что-то изменилось.
— Абсолютно.
Он затушил сигарету. Пепел посыпался, как пыль времени.
— Тогда слушай внимательно, — проговорил он, и мир вокруг стал другим.
— "17-й круг" — это не просто банда. Это клятва. Система крови. Семнадцать человек. Один уходит — шестнадцать мстят. Без вопросов. Без отсрочек. Внутри у них всё чётко. Честь, искажённая до предела, но нерушимая. Если ты увидел их знак — ты уже не случайность. Ты цель.
Он говорил спокойно, как будто рассказывал не о людях, а о законе гравитации. О чём-то, что нельзя изменить.
— Их невозможно вычислить. Нет телефонов, нет чатов, нет общих счетов. Все связи — через доверенных. Бумага. Личное слово. Почерк. Это их стиль. Чтобы никто не мог отследить. Чтобы каждый знал — это послание от них.
Я молчал. Череп смотрел прямо в глаза. Словно искал там последние капли наивности, чтобы стереть их.
— Всё началось с Захара. Старый, жесткий сукин сын. Он убил семью Креда, а тот спустя кучу лет, благодаря твоим родителям его засадил в тюрьму, после покушения на твоих родителей. Конечно, это дела рук его приспешника Андрея, но через него вышли и на Захара.
— Захар умер в тюрьме, — тихо сказал я. — Об этом мне говорил отец.
— Умер, — кивнул Череп. — Но перед смертью оставил за собой идею. Он собрал круг. Семнадцать человек. Семнадцать звеньев. У каждого своя роль, своё имя. Ни одного случайного. И все — с долгом. Им он оставил инструкции. Завещание. Главная цель — месть. Кред. Его семья. Все, кто стоял с ним рядом.
Он положил руки на стол. Медленно, как будто проверяя, дрожат ли пальцы. Не дрожали.
— Первым ушёл твой дед, ведь это он рассказал тайну смерти его супруги и дочери Креда. Потом следователь, который вёл дело. Потом — прокурор. Неофициально — инсульты, несчастные случаи, пропажи. Официально — ничего не докажешь. И всё — в пределах семи лет. Медленно. Методично. Без суеты.
Он вытащил из кармана сложенный лист бумаги и протянул мне. Я развернул — список. Фамилии. Некоторые я знал. Некоторые — видел мельком в разговорах отца.
— Они подошли к вам, — сказал Череп. — Круг сужается.
— Как их остановить?
Я сидел молча, сжимая лист. Каждое имя — как шаг по минному полю. Медленно, шаг за шагом, круг замыкался. Они подходили всё ближе.
Череп не отводил взгляда. Затем медленно потянулся к внутреннему карману кожаной куртки и вытащил сложенный вчетверо листок. Бумага была потрёпанная, будто пережила бурю — или несколько. На ощупь она была плотной, шероховатой, как сама история.
Он развернул её и быстро написал адрес. Почерк — прямой, резкий, как будто буквы вырезались ножом.
— Этот человек... — начал он, не глядя на меня, — был одним из "семнадцати". Тех самых. Позывной — Химик. Его исключили после провала одной операции. Уйти из круга невозможно. Но его не убили. Он что-то знал. Что-то слишком важное. Теперь скрывается. Меняет места, лица, контакты. Но по этому адресу ты, возможно, его застанешь.
Он положил ручку рядом и откинулся в кресле.
— Я говорю тебе это не потому, что ты заслужил доверие. А потому что у меня не осталось другого способа исправить хоть что-то.
Его голос стал ниже, почти шепотом:
— У меня был сын. Единственный. Всегда тянулся ко мне. Хотел быть похожим. Упрямый, дерзкий. Гордился, что отец не боится никого.
Пауза. Череп на мгновение опустил голову. Его пальцы — такие уверенные раньше — теперь дрожали.
— А потом... его нашли. Не в драке, не в перестрелке. Его использовали как приманку. Те, с кем я когда-то работал. Мои "друзья". Моё прошлое. Он заплатил за то, что был моим сыном.
Он поднял на меня взгляд — тяжёлый, усталый, но по-мужски стойкий.
— С тех пор я больше не держал оружия. Только бумага, память, и желание — чтобы кто-то другой смог пройти дальше, чем я. Чтобы кто-то выжил.
Он кивнул на меня.
— Ты напоминаешь мне его. Те же глаза, когда дело касается семьи. Та же тень в голосе, когда в голове уже план, а сердце всё ещё надеется, что это просто ошибка.
Я молчал. В горле стоял ком. Хотелось что-то сказать, но язык будто прирос к небу.
— Послушай меня, Денис, — продолжил он твёрдо. — Ты думаешь, что справишься. Что справедливость — это дело личное. Но здесь, — он постучал пальцем по списку, — нет справедливости. Только правила. И цена.
Он подался вперёд, голос стал жёстче:
— Если ты полезешь туда — ты не вернёшься. И, возможно, за тобой утянут тех, кого любишь. Это ни драка, ни война. Это капкан, в котором ты даже не поймёшь, в какой момент тебя поймали.
Я сжал бумагу в кулаке.
— Тогда что ты предлагаешь?
— Доверить это своему отцу, — ответил Череп без колебаний. — Он знает, с кем имеет дело. Он уже прошёл через ад, ведь его отце втягивал в это. Ты — нет. Пока нет. Не делай из себя следующую жертву в длинной цепочке мёртвых сыновей.
Он поднялся. Медленно, с достоинством.
— Если всё же пойдёшь к Химику — иди не один.
Алена встала рядом. Лицо — сосредоточенное, жёсткое. Но в глазах читалось то же, что и в голосе Черепа. Страх. Тихий, взрослый страх потерять.
Я взял лист с адресом. Бумага дрожала в руке. Не от страха — от веса.
— Спасибо, — выдохнул я. — За то, что дал надежду на спасение.
Череп кивнул. В его лице не было облегчения. Только грусть. Глубокая, как след от выстрела, который, так и не зажил.
Я мчался по пустым дорогам, где асфальт в темноте плавился под колёсами, и каждый поворот, каждое ускорение вырывали из меня больше воздуха. Холодный ветер бил в лицо, проникая сквозь кожаную куртку, оставляя после себя ледяные следы на коже. Далеко впереди мерцали огоньки, как звезды, но их свет был тусклым и далёким, как мои мысли.
Каждый километр отдавался в сердце тяжёлым гулом. Это не был просто путь домой — это была гонка против времени. В голове бесконечно повторялись образы: Рината, сидящая в темной комнате, снаружи — тишина – как предвестие чего-то опасного. Я знал, что оставить её одну было опасно. Моя голова, казалось, отказывалась отпускать эту мысль, как привязанную нить, которая, чем сильнее я тянул, тем больше больно разрывалась внутри.
Сердце колотилось так, будто оно пыталось выбраться из груди, а мысли в голове переплетались, как провода, стремясь найти выход. Я не мог позволить себе думать о возможных угрозах, о том, что девочкам в любой момент могла угрожать опасность, особенно если из-за нашей семьи пострадает Рината. Я знал, что если по моей вине ей хоть что-то случится, я никогда себе этого не прощу.
Мотоцикл взревел, ускоряясь, как зверь, почувствовавший свободу. Я выжимал из него всё, что мог, надеясь, что скорости хватит, чтобы вырваться из этой тягучей пустоты, в которую поглотила меня эта ночь.
Я припарковал мотоцикл, резко ставя его на подножку, и сразу почувствовал, как в воздухе что-то тяжело висит. Подошел к двери, но телефон в кармане не дал мне спокойно дышать. Я вытащил его, и экран засветился, сообщая, что на линии был Руслан.
— Привет, друг, — сказал я с наигранной улыбкой, пытаясь не выдать тревоги, которая сжимала мне грудь. Банда, Череп, опасность... Но надо было держать себя в руках.
— Привет, Рината у вас? — не теряя времени, спросил Руслан, и я понял, что его голос звучал немного напряженно. Он всегда переживал за сестру, и я знал, как она для него важна.
— Да, сейчас с Авророй у нас. Я еще не дома, а что? — ответил я, стараясь не выдать, как сильно меня колотит.
— Денис, признайся, тогда Рината была у Авроры, она же была с тобой? — спросил он с явной долей недовольства, и я почувствовал, как его слова будто врезаются в меня. Руслан с самого детства ревновал свою сестру ко мне, и я знал, что эта ревность иногда перекрывает всё остальное.
Я стиснул челюсти, пытаясь не поддаваться на его провокации.
— Допустим, а что не так? — ответил я, прижимая телефон к уху так сильно, будто он был частью моей собственной кожи.
Руслан на мгновение замолчал, а потом продолжил:
— Ты не помнишь, что было два года назад, когда я вас увидел вместе?
Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. В голове всплыло то утро, которое не отпускало меня до сих пор. Тот момент, когда он увидел нас на кухне. Я жадно целовал Ринату, и её глаза — полные страха и желания — застыли в моем сердце навсегда.
— Тогда ты правильно сделал, что вправил мне мозги, ведь ей было шестнадцать, — ответил я грубо, чувствую, как напряжение между нами нарастает. Я понял, что Руслан всё ещё держит тот момент в памяти, как будто он был вчера.
— Денис... — его голос потускнел, и я почувствовал, как этот разговор уходит в совсем другую плоскость. — Она моя сестра...
Я усмехнулся, но это была не искренняя улыбка, а что-то большее, чем презрение.
— Я знаю, — ответил я, на мгновение закрывая глаза. Я чувствовал, как воспоминания о тех днях, когда всё было проще, снова рвутся наружу. — С детства с ней дружу.
Руслан не сдавался. Я знал его характер — он всегда был упертым, как осел.
— Давай без твоего сарказма. Вы не можете быть вместе.
Я стиснул зубы и наконец не сдержался.
— Тогда да, она была несовершеннолетней. Но сейчас почему? — мой голос был уже без всякой мягкости. — Я люблю её, и она меня.
Руслан замолчал на несколько секунд, и мне стало ясно, что мои слова затронули его глубже, чем он хотел бы признать. Но в его ответе я услышал сомнение.
— Мне кажется, нет. Ты не видел, как она страдала тогда.
Я почувствовал, как в груди что-то сжалось. Страдание Ринаты... Это было то, что меня убивало каждый день, особенно когда вспоминал тот момент, когда я вынужден был говорить ей слова, которые даже не мог бы себе представить.
— Конечно страдала, ведь по твоей милости мне пришлось наговорить ей полный бред! — выпалил я, не в силах держать всё в себе. Тот вечер, тот разговор... Я до сих пор не мог понять, как я мог так поступить.
Руслан вздохнул тяжело. Я почувствовал, как его взгляд — если бы он был рядом — стал бы ледяным.
— Ты прекрасно знаешь, что тогда надо было так сказать.
Я не мог больше молчать. Вся моя злость и боль вырвались наружу.
— Знаешь, Руслан, — не выдержал я, сжимая кулак, — я действительно её люблю. И чёрт, ни одна девушка не смогла мне её заменить. Ты мой друг, ты мне как брат, и тогда ради тебя я оставил её. Но больше не собираюсь. Я выбираю себя и мою любовь к Ринате.
Мои слова повисли в воздухе, и я знал, что они срезали все остальные аргументы. В голове было пусто, а сердце стучало, как безумное. Я стоял на грани, готовый нарушить все запреты, ради неё. Ради нас.
Я отпустил телефон, не дождавшись ответа, и шагнул в тёмный подъезд.
Поднявшись в квартиру, я медленно открыл дверь, сердце глухо билось в груди. Тишина — глухая, вязкая, почти неестественная — как будто кто-то стёр звуки из этой реальности. Я замер на пороге, вслушиваясь. Ни шороха, ни дыхания, ни света.
Чувствуя, как холодок скользит по позвоночнику, я инстинктивно потянулся за пистолетом — нащупал его под курткой и осторожно шагнул внутрь. Стараясь не издавать ни звука, прошёл мимо тёмного коридора, по направлению к кухне, где, как казалось, затаилась сама ночь.
И только открыв дверь, я застыл, как вкопанный.
На кухне, в полной темноте, сидела Рината. Единственным источником света был блеклый экран её телефона. Она смотрела что-то в наушниках, совершенно не замечая моего присутствия. Волосы собраны в небрежную дульку, в ушах белые наушники, на ней — моя свободная футболка, доходившая почти до колен, и розовые шорты, которые, судя по всему, принадлежали Авроре. Картина была бы почти домашней... если бы не та жуткая тревога, которую я принёс с собой с улицы.
Она подняла глаза. Зелёные, как лес перед грозой. И когда увидела меня — с пистолетом в руках — резко вскочила со стула и прижала ладонь к груди.
— Ты... ты дурак?! — заикаясь, прошипела она, выдёргивая наушники. — Кто вообще заходит домой с пистолетом?! Совсем поехавший?!
Я опустил оружие и, с кривой усмешкой, вернул его обратно под куртку.
— Считай так. В моём мире — это нормально.
Она фыркнула и подошла ближе, бросив телефон на стол, как ненужную вещь.
— Боюсь я твоего мира, — пробормотала она, глядя мне в глаза. — Удалось попасть в ВИП-зону?
— Удалось, — кивнул я и откинулся на кухонный стул, усталость наваливалась с каждым вздохом.
— А теперь рассказывай, — холодно бросила она и скрестила руки на груди. В её голосе была сталь. — Садись.
И, что удивительно, я подчинился. Сел, как по команде. Взгляд Ринаты прожигал насквозь.
— Всегда знал, что ты доминантная, — усмехнулся я, но голос предательски дрогнул.
— Барсов, — она чётко выговаривала каждое слово, будто выстреливала ими, — зачем тебе понадобилась ВИП-зона?
Я вздохнул. На секунду закрыл глаза. Пауза затянулась.
— Рината... Я не могу рассказать тебе всего. Но мне и моей семье угрожает опасность. И тебе тоже.
Она отступила на шаг, сжала губы в тонкую линию. В её глазах мелькнула ярость.
— И ты снова собираешься оттолкнуть меня? — прошипела она. — Как тогда?
— Откуда ты...
— Аврора рассказала. Про всё, — перебила она. — И знаешь, что? Я больше не позволю тебе прогонять меня, как тогда. Больше — нет.
Я усмехнулся. Странное дежавю — час назад я говорил почти то же самое её брату.
— Вот как, — протянул я, с искрой в глазах. — Но это действительно опасно.
— Тогда объясни. Я должна знать, от чего ты хочешь меня оградить.
И я рассказал. Про «17-й круг», про угрозу, про связь с прошлым, про то, почему они охотятся за нами. С каждым моим словом лицо Ринаты менялось: испуг, тревога, злость. Её губы дрожали, а глаза расширялись от ужаса.
— Теперь понимаешь, почему это всё опасно? — тихо сказал я, глядя ей прямо в глаза. — Вашей семье нужно держаться от нас подальше. Твоя мама беременна, и её нельзя подвергать риску.
— Мама уедет, если что. К родственникам. В другую страну.
— Тогда, может... уедешь с ней?
Она вскинула голову.
— Нет.
— Почему?
— Я тебя не оставлю, — сказала она твёрдо, как клятву. — Отталкивай меня сколько хочешь, Денис, но я больше не уйду. Ни от тебя, ни от Авроры.
Я вскочил. Буря вырвалась из меня в одно мгновение. В два шага оказался рядом, прижал её к стене, опёрся ладонью над её головой. Сердце колотилось так, будто сейчас разорвёт грудь.
— Ты не понимаешь, — выдохнул я сквозь зубы. — Они могут убить тебя. С лёгкостью. Я этого не переживу.
— А я не смогу жить, если с тобой что-то случится! — выкрикнула она в ответ, сжимая кулаки.
Я застыл. Её слова пронзили меня как нож.
— Что?.. — только и смог прошептать я.
— Удивлён? — крикнула она, бьющимся голосом. — Удивлён, что за тебя могут переживать?! А я переживаю! Очень, чёрт возьми!
Она с силой ударила кулачками в мою грудь, но я перехватил их и прижал её руки к себе, ощущая, как дрожит её тело.
— Миллиграмм... — выдохнул я, упираясь лбом в её лоб, — почему ты за меня переживаешь?
Её дыхание сбивалось, глаза блестели от непрошеных слёз. И голос стал почти шёпотом:
— Потому что ты мне... не безразличен.
Я смотрел на неё, не моргая, как будто боялся, что она исчезнет, если я отведу взгляд. Всё внутри переворачивалось, рушилось и снова собиралось в единственную, кристально чистую мысль: я не позволю ей уйти. Ни за что.
Я всё ещё держал её руки в своих. Мягкие, тёплые, дрожащие. Сердце бешено билось — не от страха, а от чего-то гораздо глубже. Я смотрел на неё, и между нами было столько боли, столько недосказанности, будто вся жизнь собиралась в одну точку. И тогда... я не выдержал.
Мои губы осторожно коснулись её. Неуверенно, почти робко. Касание длилось всего мгновение, спрашивая разрешение этим поцелуем, и уже через секунду я отстранился. Резко, я испугалься ее реакции, я не знал как она отреагирует.
— Прости... — прошептал он, опуская взгляд, — я... я не должен был.
Я отступил на шаг, будто между ними пролегла пропасть. Дыхание было рваным, кулаки сжаты до боли. В его глазах мелькнуло что-то большее, чем просто замешательство — страх. Страх снова сделать больно. Страх снова потерять её. Я был готов к ее звонкой подсечене....
Но Рината сделала то, чего я не ожидал. Она шагнула ко мне. Молча, мягко, и, не отводя взгляда, коснулась его лица ладонью.
— Всё хорошо, — сказала она, тихо, но так уверенно, что его сердце застучало ещё сильнее. — Я не против.
Я крепко обнял её, прижал к себе так, будто хотел раствориться в ней, спрятаться от всего мира. Её тепло пробирало меня до самого нутра, ломая всё напряжение, которое сковывало грудную клетку.
— Прости, — снова прошептал я, но теперь уже в её волосы. — Я просто... я слишком боюсь потерять тебя.
- Если через несколько дней не скажешь, что это была ошибка не потеряешь, — говорила она, а я лишь усмехнулся еще сильнее, прижал к себе.
Рината обвила меня руками за шею, её тёплые ладони мягко скользнули по моей спине — как будто шептали без слов: «Я здесь. Я рядом. Я с тобой». Она не произнесла ни звука, просто крепче прижалась, положив голову мне на плечо. В этом безмолвии было больше, чем в любых речах. И этого оказалось достаточно, чтобы я вновь поднял взгляд и встретился с её глазами.
— Больше никогда не услышишь от меня этих слов, — прошептал я, почти на грани дыхания, и она чуть заметно кивнула, прищурив глаза, будто вслушивалась в мой голос, как в музыку.
— Обещаешь? — тихо, почти шёпотом, и уголки её губ дрогнули — неуверенно, слабо, как если бы она боялась поверить.
— Обещаю. Не только словами... делами, — я склонился ближе, и в этот раз не просил разрешения. Не колебался.
Медленно. Осознанно. Я снова поцеловал её.
Нежно — но с глубиной чувства, от которой внутри всё сжималось, а сердце словно выпадало из ритма. Мои губы едва касались её — мягкие, тёплые, трепетные прикосновения, в которых было больше правды, чем во всех признаниях, что звучат громко, но пусто. Я ловил её дыхание, чувствовал, как дрожит её губа, как она будто сама растворяется в этом моменте. Она отвечала мне с той же тонкостью — не торопясь, не стремясь куда-то — просто была рядом, настоящая, открытая, любимая.
Её пальцы зарывались в мои волосы, ныряли в пряди, будто пытались удержать — не только тело, а мою суть, мой пульс. Она гладила затылок, проводила ладонью по шее, обнимала, как будто боялась, что я исчезну, если ослабит хватку.
Мир вокруг расплывался, терял очертания, становился фоном. Существовала только она. Её дыхание, её касания, та магическая тишина, в которой ясно слышалось биение наших сердец — синхронное, сбивчивое, но одно.
Я провёл ладонью по её щеке — нежно, с трепетом, будто боялся нарушить волшебство. Затем пальцы скользнули ниже — к шее, к плечу, легко касаясь ткани её футболки. Она выдохнула — тихо, прерывисто — и дрогнула. Но не отстранилась. Её руки наоборот притянули меня ближе, будто этого момента ей было мало.
— Ты... в моей футболке? — спросил я, чуть отстраняясь, заглядывая ей в глаза.
Она смутилась. Щёки слегка порозовели, а в уголках губ вспыхнула лукавая, виноватая улыбка.
— Я думала, она... Аврорина, — пробормотала она, прикрываясь смущённым смешком, но взгляд её скользнул вниз, словно выдала себя с головой.
Я не удержался от усмешки, мягкой, почти ласковой, и чуть наклонился, чтобы прошептать ей на ухо:
— У вас с ней одинаковая привычка — воровать мои футболки, — сказал я с нарочитой нежностью, едва коснувшись дыханием её кожи.
Она вздрогнула, словно от щекотки, и поёжилась, резко отстраняясь. Её глаза сузились, в них вспыхнула осторожная искра. Она скрестила руки на груди, будто выставляя щит, но в этом оборонительном жесте чувствовалась только растерянность, не злость.
— На ней не написано, что она твоя, — с вызовом подняла бровь, будто хотела казаться равнодушной, но губы дрогнули в полупрозрачной улыбке. За этой нарочитой надменностью пряталась та самая девчонка, за которую я бы, не задумываясь, сорвался бы в штопор — хоть в огонь, хоть в пропасть, хоть в небо.
Я рассмеялся. Легко, почти по-детски. Настоящим, редким смехом, который вырывается только тогда, когда на миг отпускают все страхи.
Он смеялся тихо, с хрипотцой, будто с облегчением, будто позволил себе в этот короткий момент не бояться быть живым. Его лоб коснулся её виска, и пальцы на её талии не двигались — словно не могли отпустить, боясь, что она исчезнет, если ослабить хватку.
— Значит, теперь надо подписывать? — прошептал я, едва касаясь её уха. Она вздрогнула вновь, невольно сжав губы и выдохнув со сдержанной улыбкой.
— Может быть, — ответила она не сразу, глядя куда-то вбок, как будто подбирая слова, но уголки её губ всё же дрогнули, приподнялись. А в глазах — ни игра, ни флирт, а свет. Тёплый, искренний.
— Хотя... это даже мило — носить то, что пахнет тобой.
Она вновь посмотрела на меня, и я почти не узнал этот взгляд. Ни капли насмешки, ни бравады. Только тихая нежность, в которой так много хрупкого, настоящего.
— Ты не представляешь, — прошептала она и положила ладонь на мою грудь, — как я скучала по тебе.
Моё сердце дрогнуло под её пальцами, заколотилось сильнее, будто подтверждая каждое слово. Я накрыл её руку своей, бережно, осторожно, будто давая клятву, которую не позволительно нарушить.
И тут —
— Ахуеть... — раздалось из прохода.
Мы с Ринатой вздрогнули и одновременно обернулись, как застигнутые врасплох подростки, у которых на месте преступления нашли дневник с признаниями.
Аврора стояла в дверях, прижавшись плечом к косяку. В её глазах вспыхивало ехидство, бровь насмешливо изогнута, руки скрещены на груди.
— Дениса — к чёрту, да? — протянула она с таким сарказмом, что в голосе слышалось почти удовольствие. — Ну-ну...
Рината открыла рот, но слова будто застряли. Она только вытянула «ну...» и тут же опустила глаза, как будто Аврора читала её насквозь.
Сестра подошла ближе, с каждым шагом её улыбка становилась всё опаснее.
— Делайте что хотите, только если обидишь её — пеняй на себя, — сказала Аврора. Голос у неё был тихим, но я знала — это не угроза. Это приговор с отсрочкой.
Не для меня. Для него.
Я краем глаза посмотрела на него. Он не отводил взгляда от сестры. И не отпускал мою руку.
Упертый. Глупый. Нужный.
— Не обижу, — сказал он. Тихо, без бравады. Почти как клятву, только не в голос, а в суть.
— Расскажешь, что всё-таки происходит? — спросила меня Аврора.
Голос её был ровным, спокойным, но за этим спокойствием чувствовалась сталь. Она смотрела на меня уже не как сестра, а как человек, уставший гадать и догадываться. Слишком много недомолвок. Слишком много шёпота за спиной.
Я провёл ладонью по лицу, словно хотел стереть напряжение, но оно въелось в кожу, в мышцы, в самые кости.
— Вы с ней сговорились сегодня? — попытался я пошутить, выдав лёгкую, кривую усмешку.
Рината молча пихнула меня локтем в бок — не сильно, но выразительно. В её взгляде читалось: «Не сейчас. Не время. Говори правду».
Аврора не среагировала на мою попытку перевести всё в игру. Она сделала шаг ближе, руки скрестила на груди, а взгляд стал ещё тяжелее.
— Что, чёрт возьми, снова нам угрожает? — произнесла она, выдохнув сквозь стиснутые зубы. — Только не ври, Денис. Я вижу по тебе — это не просто пара гопников во дворе.
Я выпрямился, медленно, словно собирая силы по частям. На мгновение перевёл взгляд на Ринату — в её глазах было ожидание. Не страха, нет. Решимость. Она уже всё знала, или догадывалась. Ей осталось только услышать это вслух.
— Банда. "Семнадцатый круг", — произнёс я тихо, почти шепотом, как будто само это название было отравлено. И в комнате стало тише. Даже воздух будто сгустился.
— Кто они? — спросила Аврора, не моргнув.
— Те, кому нужно одно: чтобы нас не стало, — я провёл рукой по затылку, будто хотел стряхнуть наваждение. — Потому что наши родители... вместе с Кредом... когда-то посадили одного человека. Захара.
Аврора прищурилась. Лицо её потемнело.
— Захара? Это имя я уже слышала. Он...
— Умер, — перебил я. — В тюрьме. Но до того, как сдох, он успел собрать вокруг себя людей. Своих. Посеял семена — злобы, мести, фанатизма. И теперь они здесь. Он создал не просто банду. Почти культ. Повернутых, закалённых, готовых на всё.
Они называют себя его кругом. Семнадцатым. Последним.
Аврора резко разжала руки, как будто её обожгли.
— И теперь они пришли за нами? — её голос сорвался. Не от страха. От ярости.
Я кивнул.
— За тобой. За мной. За Костровыми. За родителями. За всеми, кто носит нашу кровь или хотя бы стоял рядом.
В комнате повисло тяжёлое, вязкое молчание. Только дыхание — короткое, частое, будто кто-то пробежал стометровку.
Рината подошла ближе. Она не сказала ни слова. Просто взяла мою ладонь и переплела наши пальцы. Крепко.
Аврора шагнула к нам и посмотрела на нас обоих. На секунду ей будто не хватило слов, но потом она резко выдохнула и покачала головой.
— Ну, зашибись... Семья, — пробормотала она. — Мы не можем просто жить нормально, да?
Я усмехнулся, горько, с надрывом:
— Нормальность — это роскошь. У нас — кровь, моторы и призраки прошлого. Выбирай, что ближе.
Аврора посмотрела на меня — долго, с изучающей сосредоточенностью. А потом кивнула. Резко. Как командир перед боем.
— Значит, дерёмся. Вместе.