Ночной поворот
28 апреля наше время. Рината
Я лежу на кровати, укрывшись мягким пледом, и медленно листаю старый альбом. Его обложка потрёпана временем, уголки замяты, страницы хранят следы пальцев — отпечатки воспоминаний. Я лениво перелистываю страницу за страницей. Лица, моменты, кадры прошлого — всё мелькает перед глазами, как чужая жизнь.
И вот — последняя страница.
Моя рука замирает.
Фотография, сделанная два года назад.
Шестнадцатилетняя я.
Девчонка с мягкими чертами лица, растрёпанными косичками и глупо-наивным взглядом. Губы чуть припухшие от жары, в глазах — свет, детская вера в то, что стоит только сильно любить, и всё обязательно сложится.
Та девочка умела мечтать.
И умела страдать.
Я на мгновение задерживаю взгляд, провожу пальцем по плёнке, и тихо выдыхаю.
Закрываю альбом, откладываю его в сторону, поднимаюсь с кровати.
Плед соскальзывает с плеч, я бросаю его на постель и направляюсь к шкафу. Замираю перед открытыми дверцами, как будто они могут дать ответ на вопрос, который я задаю себе почти каждый день: что надеть, чтобы чувствовать себя собой?
Но долго думать не приходится.
Я сразу тянусь за черной худи. Мягкая, тёплая, свободная — я натягиваю её через голову, и ткань мягко скользит по коже. Капюшон падает на спину, рукава скрывают ладони почти до кончиков пальцев. Я затягиваюсь в неё, как в кокон. В ней спокойно. В ней я — настоящая.
Следом достаю мотоциклетные штаны. Чёрные, с защитными вставками на коленях. Сажусь на край кровати, быстро натягиваю их и аккуратно застёгиваю молнии сбоку. Проверенные временем — удобные, надёжные.
На ноги — любимые кеды. Чёрные, немного потёртые. Я ловко зашнуровываю их, затягиваю потуже, прячу шнурки внутрь. Встаю. Провожу руками по худи, приглаживаю складки.
Проходя мимо кровати, снова бросаю взгляд на альбом. Молча вытаскиваю фотографию, та, с шестнадцатилетней мной, и зажав её между пальцами, подхожу к зеркалу.
Сейчас мне восемнадцать.
Я поднимаю глаза и замираю.
Сначала вижу волосы — густые, блестящие, свободно лежат на плечах. Чёрный шелк. Косичек больше нет — они остались в прошлом, как и наивность. Скулы стали чётче, подбородок — увереннее. Губы приоткрыты, с лёгкой тенью изгиба, будто я что-то знаю... и не скажу. Потому что не обязана.
Но всё решают глаза.
Они стали другими.
Не ярче. Не темнее.
Просто глубже.
В них — холод.
Спокойный, сдержанный. Взгляд больше не выдаёт ни трепета, ни слабости. Я научилась держать эмоции внутри. Я научилась смотреть прямо. В лицо. В душу. В боль. И не отступать.
Я поднимаю руку и медленно провожу пальцем по зеркалу, словно касаясь отражения.
Кожа чистая, ухоженная — я стала заботиться о себе, не ради кого-то, а ради себя.
Брови — чёткие, аккуратные. Взгляд — твёрдый, почти колющий. Даже когда больно — я больше не позволяю этому проявиться.
В теле — лёгкость и сила. В осанке — внутренняя гордость.
Я стала той, на кого оборачиваются.
Но я больше не ищу в этих взглядах ни понимания, ни любви.
Я стала красивее. Привлекательнее. И, возможно, опаснее.
Во мне что-то есть — то, что заставляет держать дистанцию. Это не злость. Это защита. Я научилась не подпускать близко — и делать это без слов.
Мягко. Уверенно. Необратимо.
Я могу быть нежной.
Но теперь — только по собственному выбору.
— Это я, — тихо говорю отражению.
И на губах появляется тень улыбки. Усталой. Спокойной.
— И я больше никому не позволю разрушить меня.
Я опускаю руку, бросаю последний взгляд на фотографию, аккуратно кладу её обратно в альбом и закрываю его.
Медленно выпрямляюсь, подхожу к двери и выхожу из комнаты, не оборачиваясь.
Спустившись на первый этаж и взглянула в зал. Мама и папа смотрели какую то старую комедию. Мама укрыла их пледом и лежала на папином плече, а он поцеловав ее в макушку продолжил смотреть фильм. Они были для меня идеалом отношений, такие нежные друг с другом.
Аккуратно пробравшись мимо них я зашла в гараж. увидев два байки под навесом, я подошла к тому, что находится дальше. Под навесом, ждёт он. Мой Kawasaki.
Чёрно-зелёный, как всегда, с лёгким налётом пыли на корпусе — но я знаю каждую его линию, каждую царапину. Это не просто техника. Это часть меня.
Я подхожу ближе, проводя рукой по сиденью. Холодный пластик отзывается тихим скрипом под пальцами. Сажусь, как будто возвращаюсь домой. Ноги уверенно находят подножки, руки ложатся на руль — всё до боли привычно.
Шлем я несу в руке, и перед тем как надеть, закрываю глаза. На секунду. Просто, чтобы почувствовать, как внутри всё замирает.
Это мой момент.
Моё место.
Моё состояние.
Натягиваю шлем, щёлкаю замком, поправляю волосы под ним. Завожу.
Глухое, низкое рычание проносится по тишине. Двигатель оживает, и вместе с ним — я.
Я медленно выруливаю со двора, проезжаю мимо знакомых фасадов. Домов с ровными заборами, аккуратными палисадниками и тусклым светом ночников в окнах. Частный посёлок дышит сном, тишиной и безопасностью. Здесь всё выверено, предсказуемо, будто по линейке. Здесь все знают друг друга и никому не до тебя по-настоящему.
Я почти не смотрю по сторонам. Мне не нужно их одобрение. Я не такая, как они. Уже нет.
Шлагбаум поднимается медленно, нехотя. Проезжая мимо, я чувствую, как охранник бросает взгляд на мой байк, на мои чёрные мотоциклетные штаны, на худи, капюшон, торчащие волосы.
— Рината, снова ты в такое время, — пожурил меня седой мужчина почетных лет. Этот мужчина работает здесь с того момента, как только мы переехали сюда, — Смотри аккуратнее.
— Дядя Вова, все хорошо будет, — подняв визор ответила ему я. Он улыбнулся мне и открыл шлагбаум, кивнув ему знак благодарности и я снова закрыла лицом визиром.
Я вырываюсь из тишины частного посёлка, чувствуя, как Kawasaki вздрагивает под мной, готовый к прыжку в ночь. Щелчок заслонки шлагбаума отозвался в ушах, как сигнал к старту. Я обхватываю рукояти руля, пальцы плотно застегнуты в кожаных перчатках, и плавно добавляю газ — мотор с глухим рывком отзывается вибрацией, пробегает по всему корпусу байка лёгкой дрожью.
Ветер сразу набрасывается с фронта, вдавливает в грудь, играет капюшоном худи, щекочет лицо через визор. Я чуть приподнимаю подбородок, позволяя потоку воздуха обтекать шлем, и чувствую, как сердце сбивается с привычного ритма: здесь, на трассе, оно бьётся ровно, но быстрей, чем обычно. За окнами шоссе скользит кадрами: светящиеся в темноте полосы разметки, редкие дорожные знаки, стёртые временем отражатели, вспыхивающие и гаснущие за миг.
Я лечу между полосами, едва касаясь рукояток тормоза, позволяя себе раствориться в скорости. Каждый поворот руля — точный, отточенный жест: чуть наклонить корпус, перенести вес, и мотоцикл плавно ложится в вираж. В зеркалах мелькает темнота: ни машин, ни фонарей — только ночь и я. В таком полёте нет места страху: есть только я, байк и дорога, протянувшаяся вдаль как обещание.
Прохожу зону неровного асфальта — вставки, где камни шуршат под колесами, где приходится держать руль чуть крепче. Я не торможу: мне нравится ощущение, когда колёса перебирают неровности, а тело само подстраивается, принимает удар, гасит вибрацию. Кажется, я слилась с техникой: каждое моё движение мгновенно передаётся байку, и в ответ он отдаёт уверенный толчок вперёд.
Когда трасса выпрямляется, я на мгновение сбрасываю скорость до крейсерской — чтобы вдохнуть полной грудью. Ветер рвёт капюшон назад, обнажая волосы, и я чувствую его запах: смесь бензина, ночной прохлады и собственного адреналина. В шлеме тихо стучит сердце, в ушах — ровный рокот двигателя. Ни мыслей о прошлом, ни мыслей о будущем — только этот миг, только стремительный полёт.
Вдалеке расплывается сверкающая линия горизонта: где-то там город, с его огнями и чужими историями. А я остаюсь здесь — на пустой трассе, где ночь принадлежит только мне. Добавляю газ, и вновь слышу рёв мотора, ощущаю, как сила мотоцикла и моя собственная сила сливаются в одно.
Каждый оборот колеса уносит меня дальше от тех, кто когда-то мог ранить. Каждая секунда в седле — словно выстрел свободы. Я не ищу ответов. Я просто еду. И эта дорога знает обо мне всё: мои страхи, мою боль и мою жажду жить по-новому.
Когда в зеркале заднего вида мелькают первые огни посёлка, я не сбавляю ход. Я проношусь мимо них, сквозь тишину и спящие дома, оставляя старые версии себя за спиной. Ночь снова становится моей, мотор урчит подо мной, и я точно знаю: эта поездка — ещё одно доказательство того, что я жива, что я сильна, что я больше не та девочка с фотографий.
Я припарковала мотоцикл рядом с тихой речкой, её воды блеснули в свете фар, как зеркала, отражающие все, что вокруг. Байк стоял на пригорке, с его остриём в сторону берега, так, чтобы я могла, не выходя из седла, услышать шёпот воды. Оставив двигатель работать на холостых, я сняла шлем, оголив волосы, которые сбились под капюшоном, и немного потревожили вечерний воздух.
Речка течёт неспешно, её воды кажутся мягкими, утонченными, в которых отразился почти полный месяц. Песок под колёсами — ещё не промокший, но с росой, как и всё вокруг. Я обернулась, наблюдая, как мокрые колеса плавно покачиваются, отбрасывая на землю короткие огоньки от фар.
Вдохнула глубокий воздух, от которого чуть покалывает кожу. Ветер, казалось, шелестит среди камышей и тростников, где-то вдалеке поскрипывают старые деревья. Я отстегнула перчатки, соскользнула с байка и подошла ближе к воде, замедлив шаг.
Вода здесь не шумит, а тянется спокойно, отражая в себе небо. Берег, усеянный камнями и мелкими ракушками, слегка скользкий, но вполне удобный, чтобы присесть и просто послушать. Я села на низкий пригорок у самой воды, снова затягиваясь лёгким, убаюкивающим покачиванием, которое приносил поток.
Ветер рвёт волосы, запутывает их в леденящий воздух, но я не обращаю на это внимания. Я слушаю только реки и ночной лес, как маленькие стуки на поверхности воды, пронзающие ночь, как аккорды на пианино. Всё это, вся эта тишина, стала частью меня, частью того, чего так не хватало в городе, между людьми.
Взгляд мой скользит по поверхности воды, и, возможно, в этот момент я вновь ощутила ту самую свободу, ту лёгкость, которую давала дорога на байке. Снова одиночество, но уже не пустое — наполненное звуками, воздухом, движением.
Я присела на низкий берег, прислонив локти к коленям, и в тусклом свете луны мельком увидела вдалеке силуэт — деревянные качели, что покачивались чуть заметно, словно приглашая подойти. Они были привязаны к изогнутому стволу старой ветлы у самой кромки воды, где корни дерева обнажались и плелись по мокрому песку.
Качели скрипнули в тишине — легкий, хриплый звук, едва различимый на фоне плеска реки. Верёвки, обвитые мхом, чуть поблестели серебром от лунного света, а сиденье из потемневшей доски медленно отклонилось назад, будто кто-то только что соскочил с него.
Я втянула холодный ночной воздух, ощутив, как сердце слегка забилось быстрее. В этом пустынном месте, вдали от городского шума, качели выглядели особенно призрачно и маняще. Мне захотелось встать, пройти по скользкому песку и усесться на них, чтобы почувствовать, как они заскрипят под весом, и услышать собственный голос, разнесённый над водой.
Поднявся, я стряхнула капли росы с джинсов и сделала шаг к дереву. Каждый шаг отзывался лёгким хрустом гравия и шёпотом травы. Ветер с реки донёс до меня запах сырой коры и опавшей листвы. Я подошла вплотную, провела рукой по обветшавшей верёвке — она была прохладной и шероховатой. Я уселась, слегка оттолкнулась ногами от земли — и качели заскрипели, расправив вечернюю тишину. Лёгкое покачивание убаюкивало, и я закрыла глаза, прислушиваясь: вода, ветер, скрип дерева... Всё слилось в один размеренный ритм.
В этот момент казалось, что время остановилось. Качаясь, я чувствовала, как уносится тяжесть мыслей, как прошлое отступает, оставляя только настоящее — холодный воздух на коже, мягкий скрип под спиной и спокойствие, которое приходит только там, где нет ни одного лишнего звука.
Сидела я и наслаждалась видами не долго, вдруг зазвинел телефон. Мелодия и была хоть нежной и спокойной, но резкий громмкий звук заставил меня дернутся.
—Блин, наверное, родители, — шепчу я себе под нос, стукнув рукой о деревянный столб качели. Подняв телефон, я в недоумении смотрю на экран. Звонила Аврора. Всё внутри меня как будто замирает. Не знаю, что делать. Это как будто две разные части меня: одна хочет просто выключить телефон и не отвечать, а другая — не может этого сделать. Конечно, я послушала вторую часть себя и подняла трубку.
— Что надо? — отвечаю холодно и резко, не хочу делать вид, что мне приятно, что она вдруг вспомнила обо мне. В трубке слышу всхлип, и сразу напрягаюсь.
— Рина, — заплаканным голосом позвала меня она, и у меня сердце буквально остановилось на долю секунды.
Вся моя настороженность исчезает, оставляя место только для замешательства и странного чувства вины. Стою с телефоном в руках, не зная, что делать. В голове всё крутится, но не могут собраться в одно целое мысли. Она плачет. И это так... непривычно. Аврора всегда была сильной, уверенной, всегда держала себя на высоте. А теперь... она срывается на слёзы. В этот момент она вдруг стала такой хрупкой, и мне не хватает воздуха.
— Аврора, что случилось? — спрашиваю, чувствуя, как голос теряет свою жесткость. Он становится мягким, сочувствующим, и мне это не нравится, но ничего с собой не могу поделать. Всё, что я держала в себе, вся злость, обиды — они как будто тают, растворяются в её боли. Она всегда была рядом, и мне не хочется её терять, но это уже слишком сложно.
— Он, Рина... — едва сдерживая всхлип, она произносит эти слова, и у меня сжимаются все внутренности. Этот момент кажется таким странным, как будто я не знаю, как реагировать. Слишком много эмоций, слишком много вопросов. Всё внутри меня противоречит друг другу.
— Я не хочу её жалеть. Я злюсь. Но я не могу оставаться безразличной, когда она так плачет. Это как будто изломанные воспоминания о том, как я сама когда-то просила её прийти ко мне, когда мне было тяжело. И вот сейчас она звонит мне, с теми же слезами. Почему всё так сложно?
Я сжимаю телефон в руках, стараясь не дать себе слишком сильно поддаться эмоциям. Но даже это не помогает. Не могу быть совсем холодной, когда человек, который раньше казался таким сильным, оказался настолько уязвимым. Но в голове всё равно не отпускает обида.
— Ты мне звонишь, чтобы я тебя пожалела? — не могу удержаться, спрашиваю с грубостью. Я знаю, что это больно, но меня не отпускает чувство, что она просто пришла за сочувствием, а не осознала, что сделала.Молчание в трубке тянется, и я слышу, как она пытается собраться. Её голос становится чуть твёрже, но в нем всё ещё слышатся остатки страха и боли.
— Я не прошу твоей жалости, Рина. Я просто... я не знаю, как быть дальше. Я понимаю, что я была ужасной подругой, и я... я не прошу прощения за всё. Но мне нужно поговорить с кем-то. Понимаешь?
Я замолкаю, и на какое-то мгновение мне хочется просто бросить всё это. Но её слова проникают в меня, и я чувствую, как сердце сжимаются. Она признается в том, что сделала, и это уже гораздо больше, чем я ожидала. Может быть, я сама была не права, что так долго держала дистанцию.
— Жди, я приеду через 10 минут, — произношу я почти механически, не давая себе времени на раздумья.
— В городе пробки, ты не успеешь за десять минут, — отвечает она, снова всхлипывая.
— А это мы посмотрим. Ты где сейчас? — спрашиваю, пытаясь успокоиться, но этот разговор уже пробивает меня насквозь.
— Сижу на лавочке возле дома.
— Дождись меня, хорошо? — говорю я, чувствуя, как дыхание становится тяжёлым. Это решение не дается легко, но я не могу её оставить в таком состоянии.
— Спасибо, — тихо отвечает она, и я чувствую, как в её голосе сквозит облегчение.
На этом я отключаю телефон и быстро сажусь на мотоцикл. Дёргаю ручку газа, и ощущаю, как мотор ревёт подо мной, а дорога передо мной становится всё более и более пустой. Я мчусь, как никогда раньше. Всё вокруг будто исчезает. Я знаю, что между нами есть много непроговоренных слов, но сейчас я просто хочу быть рядом, пусть хоть на мгновение.