17.
Через сорок пять минут, как и обещано, раздается звонок в дверь.
- Откроешь, милая? - спрашивает папа, не отрываясь от бейсбольного матча, который показывают по телевизору. - У меня тут сложный момент.
- Конечно. Наверное, заказ из ресторана наконец привезли, - откликаюсь я, посмеиваясь над тем, как напряженно отец следит за обычной отборочной игрой.
Я открываю. Нет, это не еда. Разинув рот, захлопываю дверь и прислоняюсь к ней.
- Папа! По-моему, будет лучше, если ты подойдешь!
Можно было не кричать: отец уже стоит прямо передо мной.
- А по-моему, будет лучше, если ты впустишь Тома, - говорит он, беря меня за руку.
- Откуда ты знаешь, что там Том?
- Это я его позвал. Ты же сама мне объясняла: главное, чтобы было с кем разделить свою жизнь.
- Но я не могу с ним видеться! - шепчу я. - Или могу?
- Иди. - Папа открывает дверь и выпихивает меня наружу. - Поболтайте.
Каулитц улыбается, будто ему совсем не тяжело и он не испытывает неловкости. Вид у него беззаботный, зато я не знаю, куда деваться. Я словно опять встречаюсь с ним впервые.
- Ты настоящая! А я уже действительно начал думать, что ты мне приснилась.
Мне хочется улыбнуться, но я вовремя себя одергиваю: я вышла не для того, чтобы флиртовать, а для того, чтобы завершить отношения. Позволить Тому спокойно жить дальше, отпустить его. Это мой ему подарок.
- Извини, что не сказала тебе. Я вела себя непростительно. Я бы очень хотела все исправить, но это невозможно. К сожалению, наши встречи… придется прекратить. - Мои слова звучат сухо и высокопарно. Я делаю глубокий вдох и продолжаю, стараясь говорить естественно: - Мы не должны больше видеться, потому что это… плохая идея. И…
Поднимаю глаза. Том покусывает нижнюю губу. Кажется, он готов рассмеяться, а не заплакать, как я боялась. Никогда еще я не чувствовала себя такой тупой. Делаю новую попытку:
- Послушай, любовь не бывает честной. Ну а в нашем случае она вообще основана на сплошной несправедливости. Надо остановиться. Кончено. Дело не в тебе, а во мне. - Говоря это, я морщусь: получается еще более натянуто, чем раньше. - Прощай, - закругляюсь я и протягиваю Тому руку.
Он смотрит на нее, потом вскидывает глаза, и его лицо озаряется широченной улыбкой:
- Это худшая прощальная речь из всех, какие я только слышал.
То есть как? Я с ним порываю, а он не желает этого признавать? Быть такого не может!
- Что ты имеешь в виду?
Том закатывает глаза:
- Даже два с минусом не поставишь. Нули от всех судей. Полный провал.
- У меня совсем нет опыта, - защищаюсь я - и вдруг понимаю, к чему этот шуточный разнос: Том действительно не хочет со мной расставаться, несмотря на все то, что уже произошло и что неизбежно в ближайшем будущем. - Я серьезно: мы не можем больше встречаться.
- Можем.
Ничего не говоря, я смотрю в его глаза, излучающие тепло, и моя решимость тает. Мне хочется поверить, что продолжение отношений действительно возможно. Но как? Словно услышав вопрос, который я задала мысленно, Том пожимает плечами и повторяет:
- Можем. Чего я не могу, так это перестать видеться с тобой. Я попробовал. Получилось паршиво. Значит, «эксперимент придется прекратить». - Последнюю фразу он закавычивает взмахом пальцев и произносит тем официальным тоном, которым пару минут назад говорила я.
Мне больно, хоть я и смеюсь. Если я раню Тома еще тяжелее, чем уже ранила, это убьет меня раньше моей дурацкой пигментной ксеродермы.
- Том…
Он не дает мне возразить:
- Виола, за прошедшие несколько недель ты изменила мою жизнь и стала очень дорогим мне человеком. Теперь выбирай: или после всего этого ты бросаешь меня и я стою, как пенек на газоне, или мы продолжаем наслаждаться нашим лучшим летом.
Я качаю головой: он с ума сошел. Другой парень прыгал бы от радости и благодарил судьбу за то, что я позволила ему так легко соскочить с крючка. А он стоит тут и уговаривает меня не разрывать отношений, которые обречены.
- Я все разузнал и теперь представляю себе, что такое ПК. - Сейчас голос Том звучит совершенно серьезно. - Я понимаю, что происходит. Но нельзя же сдаваться без борьбы. Ты сама мне это внушила.
Наконец сковывавшие меня сомнения разлетаются вдребезги - и я начинаю смеяться и плакать одновременно. Зачем выбирать, если и смех, и слезы соответствуют моему теперешнему состоянию?
- Я не могу просто расслабиться и со стороны наблюдать за тем, как это происходит, - говорит Том. - Я хочу быть с тобой. Я так решил.
Утираю мокрое лицо, смотрю ему в глаза, обнимаю его за шею и целую так, как будто от этого поцелуя - настоящего, страстного - зависит моя жизнь. Может, она и правда в каком-то смысле от него зависит. Люди десятилетиями ждут подобного момента. Мне повезло: для меня он уже настал.
Мы целуемся до тех пор, пока не является курьер из китайского ресторана. Я понимаю, что даже в самые тяжелые времена не гаснет лучик надежды. Мой лучик - это Том.
И все-таки в моей жизни много хорошего. Особенно я благодарна ей за Тома. Тем более теперь, когда я знаю, что мы друг для друга не просто летнее увлечение. Наше чувство будет длиться вечно, и ничто нас не разлучит. Ничто. Даже смерть.
***
Мне приходится долго уговаривать папу, но в итоге он признает, что мы непременно должны присутствовать при торжественном возвращении моего парня в спорт. После того нашего купания - на границе лучшей ночи и худшего дня моей жизни - Том тренировался, не жалея сил. Я просто обязана прийти и поддержать его вместе со всеми, кто за него болеет: с друзьями, родителями, бывшим тренером и, надеюсь, новым тренером из Беркли.
Подготовка к выходу из дома - процедура муторная. Надо густо намазаться солнцезащитным кремом высочайшей эффективности и, невзирая на жару, напялить многослойную плотную одежду. Папа заклеивает стекла машины пленкой, не пропускающей ультрафиолетовые лучи, и устанавливает между передним и задним сиденьями стекло со специальным напылением. Он может сквозь него видеть, а я нет, и свет ко мне не проникает. Странное ощущение. Как будто я суперзвезда, которая отгородилась от водителя своего лимузина.
- Ну же, папа! - весело говорю я, пытаясь прогнать страх, который вижу в отцовских глазах.
Долгие годы он боялся вывозить меня из дому днем, но теперь ему придется преодолеть эту фобию. Тем более что все меры предосторожности, в общем-то, уже бесполезны.
- Чего нам опасаться? Спусковой механизм сработал, теперь можно расслабиться.
- Не смешно, - цедит папа, сжав губы в тонкую линию.
Я пожимаю плечами:
- Пора бы уже привыкнуть к моему юмору.
Трудно мириться с переменами, которые происходят со мной. Я чувствую себя дряхлой и жалкой. Болезнь постепенно отнимает привычки, способности, черты, составлявшие мою личность. Скоро от моего прежнего «я» останется одна скорлупка. Самым ужасным был тот день, когда мне пришлось попрощаться с гитарой. Как я тогда плакала! Ведь моя музыка - это для меня не только источник удовольствия и предмет гордости. Я всегда надеялась, что песни, которые я сочиняю, станут моим прощальным подарком этому миру. А теперь надежда рухнула.
Только Том помогает мне иногда забывать о том, во что я превращаюсь. С ним я по-прежнему чувствую себя самой красивой, талантливой и здоровой девушкой на свете. Он словно не замечает, как я становлюсь совсем беспомощной. А оказавшись одна, я опять балансирую на грани панической атаки. С ужасом думаю, что же болезнь отберет у меня завтра и что случится, когда отнимать будет уже нечего. Не хочу я покидать эту планету. Я не готова. И наверное, не буду готова никогда.
После той ночи на пляже со мной творятся жуткие, чудовищные, кошмарные вещи. Единственная перемена к лучшему заключается в том, что перемены к худшему со временем перестают меня удивлять. Такие дела.
- При полной безнадеге остается лишь смеяться, - говорю я отцу. - Теперь поехали, посмотрим, как Том отвоюет свою стипендию.
- Тебе правда нравится этот мальчик? - спрашивает папа, внимательно глядя мне в лицо.
- Он нравится мне, я его люблю и верю в него всей душой!
- Пожалуй, это достаточно веское основание. Тогда на старт, внимание, марш!
Папа хватает ключи, а я затягиваю тесемки капюшона, так что он почти полностью скрывает мое лицо. Только глаза едва видны. В игру «Раз, два, три - беги!» мы с папой начали играть, когда я была еще маленькой. Так он сажал меня в машину, чтобы везти на прием к врачу. Сегодня мы отдаем дань этой традиции.
Как всегда, приготовления к поездке отнимают больше времени, чем сама поездка. Не прошло и десяти минут, а мы уже у бассейна. Папа паркуется в первом ряду, после чего мы быстро прорываемся в здание. Там душно и влажно. Я сразу же начинаю потеть под своей многослойной одеждой. Хочу снять хотя бы худи, но папа меня останавливает, указывая на большие окна напротив. Через них в зал льется полуденное солнце, в лучах которого лужицы у бассейна переливаются всеми цветами радуги.
- Не надо, это небезопасно.
- Что может быть хуже, чем… - начинаю я, но замолкаю, заметив тревожные морщинки на папином лбу, - за последние несколько недель их стало больше и они углубились. - Хорошо, пап.
Мы пробираемся на переполненные трибуны и садимся на самом верху, в уголке, где солнце не сможет меня достать. В первом ряду я вижу родителей Тома. Там же сидит и Катрин со своими подружками . Она оборачивается и, фальшиво улыбаясь, машет мне:
- Привет, Виола!
- Новая подруга? - спрашивает папа.
- Старый враг, - говорю я, отвечая на приветствие еще более фальшивой улыбкой.
Как ни странно, я совершенно спокойна. Катрин утратила надо мной власть. Что бы она ни сделала, это не сравнится с теми ужасными вещами, которые уже происходят.
А вот и спортивный мужчина в рубашке поло с эмблемой Калифорнийского университета в Беркли. Из-за него-то мы и собрались здесь. На шее у тренера секундомер, в руках большой блокнот, в котором он постоянно чиркает. Оторвавшись от записей, замечает, что я смотрю на него. Я улыбаюсь и показываю большие пальцы. Углы его губ приподнимаются почти незаметно, но, по-моему, это добрый знак.
- Последний старт этого соревновательного дня! - объявляет комментатор, и его голос эхом отражается от выложенных кафелем стен. - Мужской заплыв на двести метров вольным стилем! Финал!
Трибуны ревут. Пловцы выстраиваются в ряд, потом занимают свои места на старте. «Черт возьми! В плавках, шапочках и очках они все одинаковые!» - думаю я и вытягиваю шею, ища взглядом Тома. Он написал мне, что поплывет по первой дорожке, но там никого нет. Его родители сидят, вцепившись друг в друга. Мой папа смотрит на меня, вопросительно приподняв брови. Я пожимаю плечами и качаю головой. Мол, ума не приложу, в чем дело: Том должен быть здесь. Тренер из Беркли перестал писать и нервно поглядывает на часы. Я едва дышу.
Вдруг, как по волшебству, появляется Том, такой сильный и такой красивый, что мне хочется соскочить с трибуны и обнять его. Другие пловцы брызгают на себя водой или потряхивают руками и ногами, сбрасывая нервное напряжение. Только Том спокоен и сосредоточен. Улыбнулся родителям и высматривает нас, ряд за рядом оглядывая зрительские места. Папа поднимает руку и указывает на меня. Я скидываю капюшон (на этот раз без возражений с папиной стороны) и машу. На лице Каулитца появляется широкая улыбка. Он прикладывает ладонь к сердцу. Я делаю то же самое. Это наш тайный знак, означающий: любовь побеждает все».
Том кивает. Он готов. Раздается предупреждающая команда, затем сигнальный гудок. Пловцы ныряют. Каково же им, если я, даже сидя на трибуне, замираю от волнения! Проплыв под водой чуть ли не половину бассейна, все вдруг выныривают. Напряженная тишина сменяется энергичными ударами рук и ног по воде. Все участники заплыва идут вровень, и кажется, будто они связаны между собой невидимой нитью.
Родители Тома сидят не шелохнувшись и не разнимая рук. Тренер из Беркли смотрит на табло, потом опять переводит взгляд на пловцов. Начинается второй отрезок дистанции. Парень, плывущий по второй дорожке, вырывается вперед. Остальные пока по-прежнему держат линию. Я изо всех сил свищу с помощью двух пальцев, подгоняя Тома.
Пловцы отталкиваются от края бассейна, переворачиваются и устремляются в обратном направлении. Это третий отрезок. Лидер еще больше отрывается от группы. «Давай же, Том! - мысленно восклицаю я. - Тебе выпал шанс, от которого зависит твое будущее. Выложись на сто процентов!»
Осталась последняя часть дистанции. Том на третьем или четвертом месте. Я вскакиваю и ору так, как, наверное, никогда раньше не кричала. Надеюсь, Том меня слышит. Я знаю, как долго он тренировался, чтобы восстановить форму. Знаю, что, готовясь к этому соревнованию, он не жалел себя. Знаю, что он может победить. И он сам это знает.
Вот оно, наконец-то! Том начинает прибавлять скорость. Его руки работают все активнее. Он скользит по воде. Ускоряется. Опережает парня, который шел третьим, а потом и того, который был вторым. Однако до лидера ему по-прежнему далеко. Победа кажется невозможной, и все же Том не сдается. Да, это происходит! Его рука первой касается стены. Он выиграл! Я кричу во все горло. Ничего более увлекательного, чем этот заплыв, я в своей жизни, скорее всего, уже не увижу. Так что охрипнуть не жалко.
Том вылезает из бассейна, невольно демонстрируя мышцы плеч, рук и живота, потом снимает очки и направляется к трибунам. Я бегу к нему, не в силах усидеть на месте. Прямо навстречу лучам. Папа бросается вдогонку.
- Не выходи на солнечные участки! - кричит он.
Тренер из Беркли похищает Тома у меня из-под носа. Они ненадолго выходят из зала. Потом победителя перехватывают родители. Мы с папой ждем. Наконец-то Том высвобождается из кольца поздравляющих и обнимает меня, отрывая от земли.
- Какой же ты молодец! - восклицаю я.
- Я молодец? - переспрашивает он, радостно улыбаясь, и ставит меня на пол.
- Еще какой! Что сказал тренер из Беркли?
- Я произвел на него впечатление. Он со мной свяжется.
Я тоже улыбаюсь, вне себя от счастья:
- Здорово! Я так тобой горжусь!
Папа втискивается между нами и от души колошматит Тома по спине:
- Слухи не врут: в бассейне ты просто зверь! Поздравляю!
- Благодарю, мистер Фостер. И спасибо, что разрешили Виоле приехать.
Папа с улыбкой смотрит на меня:
- Ну разве она согласилась бы пропустить такое событие?
- Мистер Фостер, можно, я украду у вас Виолу завтра вечером?
Я молитвенно складываю руки и умильно заглядываю папе в лицо. Он, поколебавшись, кивает:
- Думаю, можно.
Мы в последний раз обнимаемся с Томом, после чего я опять затягиваю тесемки капюшона и бегу к машине. Все остальные как будто тоже очень торопятся. На парковке суета. Проходит пять минут, а мы с папой все никак не можем отъехать. Я устало смотрю в окно. Замечательно, что я была свидетельницей успеха моего парня. Но теперь я могу думать только об одном: как бы поскорее добраться до дому и лечь в постель.
Я уже начинаю клевать носом, когда из здания выходит Том с родителями. Он подбегает к нашей машине и прижимает ладонь к затемненному стеклу. Я делаю то же самое. Он не видит меня, но наверняка чувствует, что я здесь.
Мистер Каулитц стучит в переднее окно, и папа опускает стекло.
- Я хотел бы поблагодарить вас и вашу дочь. Ваша поддержка очень важна для Тома.
- А его поддержка важна для меня! - кричу я, хотя меня никто не слышит.
- Он замечательный молодой человек, - отвечает папа.
- А ваша Виола просто чудо…
Мне так хочется выйти из машины и поговорить с родителями Тома, но солнце жарит прямо у нас над головой. Даже в моем нынешнем положении это слишком рискованно.
- Я рад, что наши дети встретились, - продолжает мистер Каулитц. - В жизни каждого человека есть такие моменты и такие люди, которые его меняют. Виола навсегда оставит след в душе Тома, а он будет жить в ее сердце. Даже если они не смогут быть вместе долго. Я так сказал сыну: «Будь благодарен за то, что узнал Виолу, ведь она обогатила тебя».
Я торопливо достаю телефон и пишу отцу: «Скажи ему наши слова» Папа читает SMS и, подняв глаза на мистера Каулитца, смеется:
- Виола просит передать вам, что любовь побеждает все.
Мистер Каулитц тоже смеется:
- Я в этом не сомневаюсь.
Он стучит в стекло, к которому мы с Томом прижимаем ладони, представляя себе, что соприкасаемся друг с другом.
- Держись, Виола!
Я прикладываю руку к сердцу, а потом опять к стеклу. « Любовь побеждает все» - думаю я.