Глава 9
Сумерки ещё не упали на землю, но лес уже темнел, затаив дыхание под шагами охотника и новоприбывшего. Зола шёл первым, чутко поднимая нос к ветру, мягко ступая по мху. Лёд двигался чуть позади, безмолвный и сосредоточенный, ловя каждый звук, как будто учился читать лес заново.
Зверь был пойман быстро — пара кроликов, два молодых барсука. Одного добил Лёд, точно ударив когтями по горлу. Он не дрогнул, когда тёплая кровь брызнула на лапы. Зола лишь коротко кивнул — без похвалы, но и без упрёка.
Когда они разделывали туши у ручья, Лёд впервые заметил, насколько быстро Зола работал с ножом: кожа сдиралась как шелуха, чисто, без рваных краёв. Он передал один нож Льду.
— Не тяни, мясо остывает.
Шкура хрустела, когда Лёд тянул её с добычи, кровь стекала в траву. Они складывали тёплое мясо в зачарованную сумку — та, казалось, еле колыхалась от тяжести, хотя внутри уже лежало почти всё. Сумка шептала при каждом касании, сгущая воздух вокруг себя, как будто пила вес и размер.
---
Когда они вернулись, в воздухе уже висел запах угля. Факелы вдоль стены плыли в сумеречном мареве. Драконье Крыло ждал на каменных ступенях, сидя так, будто ждал не их, а тишины.
Он не спросил, как всё прошло — только поднял глаза.
— Говори.
Зола коротко, но точно описал всё: добыча, поведение Льда, состояние мяса. Он не преувеличивал, но и не приуменьшал. Просто доложил, как следует рабу.
Драконье Крыло встал, медленно.
— Хорошо. Шорох.
Из бокового коридора тут же вышел тот, кто отвечал за уборку — всё такой же сгорбленный, с тряпкой, торчащей из пасти. Он поклонился.
— Используй магию. Высуши шкуры. Постели их в комнате второго охранника. Чтобы было тепло.
Он задержался на последнем слове, будто оно было чужим во рту.
— Хотел, чтобы спал на камне. Но если сопли потекут — толку с него не будет.
Шорох коротко кивнул и исчез в коридор, уже шепча слова заклинания, от которых воздух заскрежетал. Где-то в глубине башни зашипела соль и затрещала ткань.
— Миску я выделю позже, — добавил Драконье Крыло, уже глядя на Льда, как на решённый предмет.
Он щёлкнул хвостом.
— Молчеливый. Подойди.
Тот вышел из тени, без звука, только с лёгким кивком. Его глаза были внимательны, но не выражали ни зависти, ни досады.
— Теперь решайте, кто охраняет башню днём, а кто ночью. И чтобы с этого момента — ни одного упущенного взгляда, ни одного шороха, что я услышу первым.
Он смотрел на них обоих, будто хотел прожечь их насквозь.
— Исполнять. Живо.
Он повернулся. Его крылья, как тень, развеялись за ним. С каждым шагом по лестнице воздух становился тяжелее.
Он поднимался к своей комнате. К клетке. К той, что до сих пор оставалась в тишине, хоть сердце её, возможно, уже билось быстрее, слыша каждый шаг наверху.
Он шагнул в полутёмную комнату, где мерцал единственный светляк в стеклянной банке. Каменные стены, изогнутые, как плавники раковины, держали тишину, будто боялись спугнуть её. В центре, у решётки, сидела она — рыжая.
Её шерсть сбилась в мягкие вихры, лапы были поджаты под себя, но глаза… Глаза были открыты и горели. Не страхом — нет. Тем огнём, что не гаснет от одиночества.
Она смотрела на него.
Он медленно подошёл, остановился в двух хвостах от решётки. Дыхание рыжей участилось, но она не отпрянула. Только сжала когти в подстилке из сена.
— Очнулась, — тихо произнёс он, голосом, будто срывавшимся с высоты скал. — И молчишь.
Она молчала ещё миг, потом хрипло:
— Где я?
— В башне, — ответил он просто. — Ты в безопасности. Здесь никто тебя не тронет… если не заставишь.
— Выпусти, — сказала она твёрдо. — Я не твоя. Я… я просто охотилась. Я хочу домой.
Он склонил голову, пристально глядя в глаза, будто вгрызался в глубину её мыслей.
— Дом? — переспросил. — Где это? Твоя нора? Твоя тропа в лесу? Или тот, кто тебя не нашёл?
Её уши дрогнули. Она вскинула подбородок:
— Меня найдут.
Он качнул головой.
— Нет. Ты — здесь. Ты — моя.
— Я кошка. Я не рабыня! — прошипела она, ударяя лапами по прутьям. — Я — не вещь!
— Но ты в клетке, — спокойно заметил он. — А ключ — у меня.
Он сел на лапы, плавно, как река под лёд.
— Здесь ты больше не охотница. Не путница. Ты — принадлежишь мне. Это не угроза. Это — правда, которую ты примешь, хочешь ты того или нет.
— Никогда, — прошептала она.
Он не ответил сразу. Лишь долго смотрел. В его взгляде не было злобы — только тяжесть выбора, с которым он свыкся раньше её. Наконец он встал.
— Тогда спи. И помни: я могу быть добр. Но я не позволю забыть, кто ты теперь.
Он повернулся.
Светляк в банке вспыхнул чуть ярче, когда он вышел, как будто боялся остаться с ней наедине.
А за решёткой рыжая опустила голову на лапы. И впервые — тихо, почти беззвучно — заплакала.
Он ушёл.
Тишина осталась, как липкая паутина. Только дыхание — горячее, неровное — билось о холодный воздух клетки.
Она дрожала.
От холода, от усталости, от бессилия. Но больше — от ярости. Не на него. На себя. На то, что лапы были слабы. Что она позволила утащить себя сюда. Что не закричала, не вырвалась, не умерла там, в лапах охотников.
"Ты моя."
Эти слова застряли в голове, будто осколок. Она хотела выцарапать их, вырвать когтями, выблевать. Но они пульсировали под черепом, смешивались с воспоминаниями — ветки, солнце, запах смолы, голоса... Голоса.
Мама.
Брат.
Старый дуб у реки.
И земля, которая пахла свободой.
Она прижалась лбом к холодному железу. Глаза жгло — от слёз, от бессонной злости.
"Я не рабыня."
Снова и снова. Внутри себя.
"Я — кошка. Я — живая. Я найду выход. Я убежу. Я…"
Но голос был тоньше с каждой мыслью. Словно бы башня, камень, воздух глушили его.
Она встала. Покачнулась. Сделала шаг к прутьям. Потом ещё один. Протянула лапу — только чтобы уткнуться в твёрдость решётки. Никуда.
— Найдут… — прошептала она, неуверенно, будто кому-то за стеной. — Кто-нибудь… найдёт.
Никто не ответил. Только тихий стук — вон там, наверху, шаги по лестнице. Он снова придёт. Он думает, что сможет сломать её.
Пусть.
Пусть он думает.
Она не сдастся. Не всерьёз. Она выживет.
А потом — убежит. И сожжёт эту башню дотла.
Она ждала, пока тишина снова воцарится, и шаги наверху не стихнут совсем.
Потом медленно поднялась. Сердце билось, как птица, пойманная в лапы — быстро, обречённо.
Клетка.
Где у неё слабые места?
Она обошла решётку, осматривая каждую перекладину. Где-то — ржавчина, где-то — царапины. Вот здесь, в углу, камень под прутьями будто крошится, чуть мягче, чем остальное. Она стала лапой осторожно на него, начала царапать когтями.
И в ту же секунду — резкий удар. Как вспышка молнии по позвоночнику. Мышцы сжались, лапы подогнулись.
Она вскрикнула — скорее от неожиданности, чем от боли. Хотя боль была. Она дёрнулась назад, пошатнулась, упала на бок, глотая воздух.
Ошейник.
Этот проклятый ошейник. Холодный, гладкий, чужой.
Она схватила его лапами, дёрнула. И снова — удар. Уже не такой резкий, но глубже. Тонкие волны боли, будто что-то сжимает нервы в шее.
— Прекрати… — прохрипела она, сама не зная, кому — себе или ему, если он где-то смотрит.
Слёзы выступили в уголках глаз, она сцепила зубы. Дёрнула ещё раз.
И снова ток, только теперь — глухой, жгучий, будто ошейник злился. Лапы обмякли. Она упала на пол, тяжело дыша.
Холод проник сквозь шкуру, обволакивая кости.
"Я — не его. Я — не вещь."
Но голос в голове звучал тише, чем раньше.
Она просто лежала. И смотрела в темноту.